Мои коллеги, забитые и втоптанные в пол здесь, уважаемо значимы у себя дома. Эта диссоциация их убивает, рождает смуту в душах и, что самое страшное, ломает веру в себя.
Я, как не успевший заразиться периферийным синдромом, привлекаю внимание, ко мне начинают обращаться с вопросами, а когда резко разворачиваюсь бегут вслед, почти толпой, толкаясь и выкрикивая просьбы.
Пахнет валерьянкой и безнадёгой, а ещё терпким потом. Все двери из широкого коридора на кодовых замках, шныряющий в них люд (обычные толстые тетки и плохо прокрашенные брюнеты), таких полно в метро, по воле безобразия становятся небожителями.
В голове рождается план. Первым делом откалываюсь от толпы, меняю вектор и перестаю глазеть по сторонам. Стараюсь идти целенаправленно и уверенно быстро, мне уступают дорогу. Нахожу пустующий гардероб, сдаю пальто. Остаюсь в замшевом пиджаке и при пустом кожаном портфеле.
Набитые сумки, пропахшие попутно купленной колбасой, просителя не украшают. Даю рубль и узнаю номер кабинета отдела кадров, а также ФИО начальника. Код на всех дверях единый. На часах – время обеда.
Меняю темные очки на обычные и устремляюсь к двадцать второму кабинету, дверь широко распахнута. Двенадцать столов. Служивый люд не спеша тянется к двери, на столе у начальника стопа папок в метр высотой, плавно переходящая на подоконник – личные дела, понимаю я.
Тётка, матерая с натуральным жемчугом на жирной шее, не подобраться, а главное не с чем. Обращаю внимание на стол у самой двери, точнее на мужчину с зализанной головой.
Перед ним непрерывно звонящий телефон, он хватает трубку за трубкой и говорит хорошо поставленным голосом одно и тоже: – «Отдел кадров слушает», – затем подскакивает и с почтением произносит: – «М.И., это Вас». В ответ звучит: – «Ах, Серёжа, скажи, я занята, пусть перезвонят».
Просьба достойно трансформируется в отказ. Наконец, начальница отбывает. Сережа с почтением встает и закрывает дверь. Я мчусь к моему гардеробному другу с вопросом, – « какой код от двери отдела кадров и как зовут мужика у двери»?
Код на всех замках одинаковый, а зовут его Сергей Иванович». Смуту в глазах нейтрализую трёшницей. Спешу к заветной двери. Негромко стучу и через паузу вхожу. Так и есть, один! Он с подозрением смотрит на меня и торопливо смахивает яичную шелуху со стола.
Дальше действую «по Карнеги»: – «Сергей Иванович», – произношу с почтением, он настораживается, – очень давно так никто не называл его по имени и отчеств, – «Понимаю, Вы человек занятой, даже пообедать некогда, а Вас отвлекают». Взгляд его теплеет, он приосанивается, надевает очки. – «Сергей Иванович», -в третий раз называю его полным человечьим именем, я издалека. Он становится шире и выше. – «Понимаю, вам провинциалам в Москве трудновато, она новичков не любит, может и в муку перемолоть. Ну чего тебе надо, говори, так и быть, помогу. Дверь придержи», – перестраховался он.
Через секунду моя, папка добытая с самого низа, очутилась наверху. Он быстро шмыгнул за свой стол. Кабинет начал заполняться жующими сотрудницами, это был буфетно— пирожковый, не ресторанный класс.
«Тебе повезло, – улыбнулся он. Сегодня во Вьетнам набирают, через месяц отправка, жди вызова». «Сергей Иванович, – забормотал я потрясённо, – век не забуду». «Ладно смотри у меня, без глупостей. Ну там камешков привезешь из Сайгона, так сувенир, а сейчас иди с миром».
Совершенно ошарашенный, я вывалился из кабинета, смакуя и пробуя на вкус волшебное слово – «Сайгон».
Коридор широк, удивительно низкие, узкие подоконники уюта не прибавляют, сесть негде, многие с вещами. Женщины таскают свои кошёлки, взмокшие лбы и лопатки хотят покоя и равновесия, но руки заняты бесперспективными мыслями, общая картина вокзальной неопрятности. Пахнет аптекой, колбасой, ногами, удручающей воинствующей беспомощнстью. Люди сбиваются в быстро распадающиеся кучки, пытаются поймать безразличный взгляд небожителей, кидаются к внезапно распахнувшейся двери, пытаются заглянуть внутрь. В вестибюле, под лестницей много курят, стреляя сигареты.
Женщины, закашливаясь неумело затягиваются, продолжая прислушиваться к репликам, ища глазами опору и определенность, готовые к любому разговору.
Мужики, мрачно дымя в кулак, внезапно срываются и почти бегом осенённо исчезают, впрочем быстро возвращаются и снова тупо закуривают, общения между ними нет. Мне понятно почему, они конкуренты, это видно по их глазам, приподнятым плечам.
Внезапно коридор стихает. Тревожный ропот проносится над головами. Списки, списки зачитывают! Удивительная психология толпы, один человек не знает, а стая знает все.
Разбитная бабёнка из отдела кадров в абсолютной тишине зачитывает фамилии счастливчиков, зачисленных в резерв загранпоставки. Страна не называется. Я в кадрах!!
Реакция коридорных самая неожиданная, никакого разочарования, облегчение и очеловечивание. Смазанные лица приобретают привычную личность, взгляд становится твёрдым, это уже гинекологи, кардиологи, хирурги и т. д. Им пора домой.
Всего было озвучено двенадцать фамилий. Вне кабинетов маялось человек пятьдесят. Зачем, почему так пренебрежительно и кулуарно. Мне совершенно необходимо было с кем – то поделиться, просто поговорить.
Доктора не расходились. Звучали термины, латынь, они поднимали свою споткнувшуюся значимость. В самой глубине себя понимая, что если она у тебя есть, то и деваться ей некуда.
Неожиданно я почувствовал женский взгляд. В нём не было любопытства. Спокойный, полный врожденного достоинства, он формировал дистанцию и одновременно делил все пространство только между нами.
Она красива. Светлые вьющиеся волосы открывали высокий чистый лоб, чёткие скулы гармонично рисовали подбородок, чертили губы. Веяло странной чистотой, матовая кожа подчёркивала избранность и породу.
Необычные, по – восточному выразительные, тёмные глаза удивительно остро выделяли из толпы. Это была яркая женственность и ум, сочетание просто потрясло меня. Только ради этого образа стоило оказаться в Москве.
Повинуясь ей, я приблизился. Глаза распахнулись. Я второй раз в жизни потерялся. – «Вы в кадрах? -, поинтересовалась она, – я давно за вами наблюдаю». Её совершенно не тяготило мое беззвучие. «Вы не знаете где здесь можно пообедать? – я кивнул. Мы спустились в подвал, где был неплохой ресторан.
Спутника своего она притормозила непонятным языком и твёрдым жестом, оторопь моя прошла. – «А, я по квоте из Таджикистана, гинеколог». Свалившееся внезапно из ниоткуда обожание не проходило, но тонкий ум и такт собеседницы вернул меня в себя.
– «Кто этот бдительный при вашем чемодане», – поинтересовался я. Она рассмеялась почти беззвучно. – «Он не из моего клана. Маджида назначил мой отец. Его задача посадить меня в самолёт и оберегать от Москвы в течение месяца, вплоть до отлета во Вьетнам».
– «Нам, кажется, по пути», – вспыхнув, пробормотал я. Она с некоторым интересом посмотрела мне в глаза, пора знакомиться.
«Позвольте спросить, о чем так слёзно молил ваш верный джин». Глаза потеплели, браслеты мелодично позвякивали, она очень изящно поправила волосы, улыбнулась.
«Я из памирских таджиков, мы, потомки воинов Александра Македонского. Мой горный папа строгих правил. Маджид был рядом со мной весь институт, а затем шесть лет провожал и встречал с работы. На Памире так принято. А вообще он отговаривал меня от общения с Вами».
«Как это вам удалось оказаться здесь, да ещё с перспективой уехать за рубеж при таком – то папе». Я коснулся запретного. Тень промелькнула на лице, руки, замерли, улыбка стёрлась, внимательные глаза остановились на мне. – «Я, помимо воли, обречена на династический брак в угоду родителям.., только после рождения сына могу быть свободной. Моё предназначение – печь лепешки в горах, угождая мужу, перебирать драгоценности, да еще раз в год после рождения ребенка, спускаться в город. Вечная паранджа, моя единс-твенная спутница и подруга, а мне нужен Мир. Знаю, я вернусь в горы по окончании командировки, но только что бы проститься навсегда и забрать с собой дочь Юлию, ей три года.
Место мое здесь, я не хочу жить без работы, общения, признания, должна быть свободна от принуждения. Пожалуй, этот откровенный разговор может оказаться лишним, но помнить и жалеть о сделанном, это не мое. Я знаю, мы будем друзьями в той далекой стране».
Маджид пристально наблюдал за нами, добра он мне явно не желал, его пристальный фанатизм меня смешил и обезоруживал. Злить его я не собирался, напротив пригласил за стол, поколебавшись и уловив настроение подопечной, он присел за краешек стола.
Подошедший официант принес ему горячий чай и лепешки, варенье и сок поставил отдельно. Тамара ни слова не спросила обо мне. Её откровенность не делала из меня должника, напротив, я любил её прошлое, неотъемлемость её от своего я меня восхищала.
Я пропадал и был свято изумлен своим падением вверх, навстречу неведомому, столь необходимому мне.