– Всё на мази! – порадовал он с порога повисшую на шее Катю. – Осталось кое-что подремонтировать по мелочи, но линолеум я заменил, и это главное. Чуток труда, и можно сдавать. Как ты, птичка, справлялась?

Он запустил ладонь под её халатик и прижал ладонь к круглому животу.

– Пинает! – хохотнул Игорь.

– Он тоже соскучился. – Катя шмыгнула носом. – Мы простудились.

– Сильно?

– Пройдёт. Ты со мной поаккуратней, – предупредила она голосом слонёнка из мультфильма про тридцать восемь попугаев. – Да успокойся! Устал?

– Капелюшечку. – Игорь всё не мог расслабиться. Вдруг что серьёзное перед родами? – В этих поездах вечно шея затекает. – «И смердит зверьём», – добавил он про себя.

– Я разомну.

– Ты правда нормально? Зря я уезжал.

Она отмахнулась.

– Тогда разомни. Только пусти сперва в душ.

«Этот запах. Он словно преследует»

– Конечно. – Катя ослабила сладкий плен объятий. И… что за выражение промелькнуло в её глазах?

Она тоже почуяла?

– И перекусить с долгой дороги, – закончил он с незваной, будто на первом свидании, робостью.

– Есть гренки. Ещё теплые. И какао.

– Самое то! – Игорь попытался улыбкой скрасить неловкость.

Катя поплыла подавать на стол, а он оставил чемодан у двери и поспешил в ванную, раздеваясь на ходу.

Позже, распаренный, присоединился к супруге в кухне. Комната полнилась уютными ароматами: какао, корица, выпечка.

И что-то ещё. Знакомой фальшивой нотой просачивалось украдкой в медовую симфонию.

Мускусное зловоние зверинца. Оно крепчало с каждым вдохом.

Катя копалась в холодильнике. Из-за дверцы Игорь видел лишь её попу и копну рыжих волос.

Внезапно его охватило мощное побуждение выйти молчком из кухни, подхватить чемодан и – бежать, бежать, бежать, вскочить в любой поезд, и – куда глаза глядят.

– Я разобрала твой чемодан, – словно прочитав его мысли, сказала Катя.

– Здóрово, – откликнулся он. Голос сделался сиплым. Игорь покряхтел и спросил громче, изо всех сил изображая беспечность: – А чего в темноте сидим?

– Нашла твой сувенир, – продолжила супруга, выпрямляясь и закрывая холодильник. В одной руке она держала треугольник сыра. В другой – белую фигурку с глазками-пуговками. Фигурку в кимоно.

Потянувшийся было к выключателю Игорь застыл, скованный ужасом. Волосы на затылке закрутила в узел невидимая рука.

Нитяной рот куколки кривился в ехидной ухмылке. «Новый дом мне по вкусу, – говорила ухмылка. – Справим новоселье?»

– Очень мило, – прогундосила Катя. «Офень мио». – Это ведь одна из игрушек твоей мамы?

Кухня качнулась и поплыла. Фигурка будто извивалась в руках жены, как хитрющий зловредный гном. Её ножки попирали выпирающий Катин животик.

– И верно, темно, – согласилась супруга. – Включи уже свет.

Игорь щёлкнул выключателем. Плафоны вспыхнули. И замигали – с лёгким треском, точно кто-то голодный уминал чипсы.

– Ой! – всполошилась Катя. – Лучше ты выключи! А то шарахнет током.

– Ничего, – ответил Игорь. Собственный голос доносился до него словно со стороны. Сокрушительно накатило дежа-вю. – Я исправлю. Давай пока поедим.

2022

Бег с препятствиями

В Лисичках был всего один стадион, зато какой – с двумя гимнастическими залами, шахматной секцией и даже крохотной кофейней. Правда, всё это разместившееся под трибунами великолепие бог знает когда закрылось на ремонт, но матчи играют, мероприятия проводят, а самое главное, пускают побегать желающих. При мысли о беге Мишу Новака, который сворачивал за ограду ко входу под огромной выцветше-белой надписью «Атлант», охватили трепет и воодушевление. Трепетал перед предстоящей нагрузкой сорокапятилетний лентяй, а воодушевлялся юноша, коим Новак себя в подобные минуты ощущал.

Ему нравилось, что этот юноша по-прежнему жив в нём – сутуловатом, отъевшем пузцо адвокате, у которого седых волос на голове больше, чем русых. Спрятался за подслеповатостью и гипертонией, как за изношенным фасадом, но не исчез совсем. И пока не намеревался. Новак подбодрил себя улыбкой и вытер рукой пот со лба: девятый час вечера, а жарко, как в духовке. Ничего, скоро ему предстоит пропотеть по полной.

Он поднялся по ступеням и вошёл в предбанник, где в душных пепельных сумерках бубнил заклинания телевизор. К экрану, словно змея, загипнотизированная дудкой факира, приник Ваня-Дембель. Новак надеялся проскочить мимо сторожа незаметно. Приветствия с лёгкой подмашкой или колкие замечания Дембеля – последнее, что Новаку сейчас нужно. Да и не только сейчас.

Он миновал пост, когда из-за стекла его настиг задорный возглас:

– Слава трудовым резервам!

– Вечер добрый, – замешкавшись, ответствовал Новак сдержанно.

– Сегодня на рекорд? – не унимался Дембель. Новак прозвал так сторожа из-за его любимой солдатской байки: Ваня-де отправился на Вторую чеченскую, да не прошло и недели, как миной оторвало ступню. «Врач отдал мне её в коробочке», – заканчивал байку Дембель и отчего-то хохотал. От этого смеха у Новака неизменно стягивалась кожа на шее и яйца вжимались в пах.

– М-м… – промямлил Новак. Его острый ум и бойкий язык остались где-то в судебных процессах.

– За себя и за Сашку! – взметнул кулак балагур. Словоохотливому сторожу было за сорок. Этим летом он носил чёрную футболку с белой Z и камуфляжные штаны – судя по запаху пота, не снимая.

– Обязательно, – обещал Новак и прибавил шаг, оставив сторожа оттачивать остроумие в одиночестве. Минутка лёгкого унижения закончилась.

Новак пересёк холл, увешанный снимками лисичкинских звёзд спорта, толкнул застеклённую дверь, преодолел очередной подъём по ступеням и вышел к полю. Осмотрелся.

Он неспроста приходил на стадион попозже. К восьми футболисты уже заканчивают тренировку, а соседей по дорожке мало и нет толкучки. Порой в это время компанию ему составляла троица единомышленников. Первый – статный блондин модельной внешности, помешанный на брендовом шмоте. Этот бегал в наушниках и на приветствия Новака не отвечал. Новак прозвал его Мажором. Второй – пухленький паренёк под тридцать в растянутой футболке, широких, точно два слипшихся паруса, шортах и стоптанных кедах. Всего за один круг оранжевая футболка паренька становилась густо-серой от пота. Его Новак окрестил Пончиком. Они приветствовали друг друга кивками, а Пончик неизменно присовокуплял: «Счастья, здоровья». Ну и Козочка. От одного взгляда на её обтянутую лосинами попу голова шла кругом. А ноги! Козочка бегала картинно, словно снималась в рекламном ролике: спинка прямая, острые грудки вперёд, кроссовки сливаются в белую дугу, конский хвост хлещет по лопаткам. Ни капли усталости! Внутренний юноша Новака расплывался в сладкой улыбке при каждой встрече и облизывался вслед стремительно удаляющимся плечикам, и, спинке, и крупу, и хвостику современной Артемиды. Вспоминал, что Козочка раза в два его младше и годится в дочки. Вздыхал, сожалеючи. И пыхтел себе следом.

Прищурившись, адвокат огляделся, высматривая, кто же сегодня составит ему компанию. Вот бы Козочка – и чтоб больше никого. Футбольное поле опоясывал зелёный, выше головы, забор из металлической сетки. На его запертых воротах красовалась табличка с категоричным «НА ПОЛЕ НЕ ХОДИТЬ». Бегать приходилось между забором и трибунами. Сквозь сетку Новак приметил по другую сторону поля одинокую фигуру. Мажор? Новак сощурился сильнее. Вечерами он видел паршиво даже с линзами.

Нет, не похож на Мажора. Этот долговязый, весь в белом, только спереди на майке принт, который отсюда кажется красной закорючкой. Парень бежал, забавно размахивая нескладными длинными руками, как человек, который споткнулся и пытается удержать равновесие. Бежал вокруг поля против часовой стрелки.

Все отчего-то бегали против часовой.

Новак повесил спортивную куртку на одно из кресел у лестницы. Поясную сумочку оставить не решился, в ней были вода, телефон и ключи. Если сумку вдруг подрежут, квартиру открыть некому. Бывшая жена – и та в Туле. Передумал Новак снимать и майку – чёрную, без всяких принтов. Вдруг Козочка всё же явится, а он тут трясёт наметившимися на боках «поросятками». Эдак он за юношу не сойдёт, даже если втянет пузико и напряжёт подсдувшиеся грудные мышцы.

Ох, да к чему лукавство? Его не спутаешь с юношей и в темноте. Шансы надо оценивать здраво. Критичное мышление – главное для юриста.

Вздохнув с сожалением – но и с принятием, – Новак пару раз присел, шумно ухая. Сделал несколько скручиваний. И побежал. Против часовой, как водится.

Новак бегал трусцой, и не только из-за протрузий. Бег на скорость приносил ему вместо удовольствия одышку и гул в ушах. А когда трюхаешь себе без фанатизма, есть уйма времени обдумать дела насущные – или просто потешить себя мыслями о бодрящем дýше и просмотре последнего сезона «Лучше звоните Солу» перед сном. Спал Новак крепко, за что тоже спасибо пробежкам.

Весной он поставил себе цель: десять кругов нон-стоп к концу лета. Пока выходило так: шесть кругов трусцой подряд, круг пешком, три круга трусцой, круг пешком и – слава богам старым и новым – заключительный круг трусцой, после которого отмучавшийся Новак волочился домой на своих заплетающихся двоих. Но пока до заплетающихся ног далеко! Он в самом начале, кровь поступает в мышцы и наполняет их теплом, воздух свободно врывается в грудь и так же свободно её покидает. Звонкие и размеренные шлепки кроссовок по асфальту отдаются в стопы и заставляют икры вибрировать. Первая четверть круга далась легко.

На второй четверти напомнили о себе первые признаки износа прежде крепкого тела. Заныло сухожилие правой стопы, кольнуло в колене. Новак невольно принялся пересчитывать в уме недуги. Зимой у него случился спазм пищевода, прямо в ресторане, где он с коллегами отмечал чей-то успех в суде. Непрожёванный кусок стейка вдруг встрял поперёк горла, будто в глотку Новаку запихнули кулак, а затем, ко всеобщему ужасу, всё попёрло обратно – розовые ошмётки мяса, и ставшее едким вино, и слюни. Слюней было больше всего. Новак кое-как прокашлялся в туалете и покинул вечеринку, наврав, что ему стало лучше. Не стало. Дома он не сумел проглотить и глотка воды. Спазм отпустил лишь спустя два часа, так же внезапно, как и возник. Атеист Новак, к тому моменту уверенный, что до конца своих дней не сможет есть без вмешательства хирурга, размашисто перекрестился.

У гастроэнтеролога он узнал про себя много нового – и неприятного. Хронический холецистит, панкреатит, неалкогольное ожирение печени (ох уж эти сладкие булочки по вечерам!), и, наконец, причина его бегства из ресторана: грыжа пищевода первой степени.

– Это навсегда, – сурово сказал врач. Он часто моргал, как человек, который постоянно врёт, но Новак сразу ему поверил. – Грыжа пищевода – болезнь двадцать первого века. Люди едят на бегу, торопятся и не прожёвывают пищу как положено.

– Да, я торопыжничаю, – сознался подавленный Новак. – Мне еда не в удовольствие, если приходится долго её жевать. Да и времени на это жаль.

– Вам нужно менять привычки в еде, – отрезал моргун. – Жевать медленно и не торопясь. Минимум тридцать жевков, а лучше до максимального измельчения пищи.

– Так и зубы сотрёшь, – насупился Новак. – А бегать можно? Я хочу начать бегать на стадионе, как снег сойдёт.

– Бегать нужно, – разрешил врач. – Главное, во время бега не перекусывать. Не улыбайтесь – некоторые умудряются.

«Вот так и приходит старость, – философствовал Новак теперь, труся по дорожке. – В виде болезней. Они отгрызают здоровье по кусочку. А потом ты глядишь в зеркало и видишь чужака. Эх, где мои семнадцать лет!»

«Найки» – шлёп да шлёп. В сознании Новака, как всегда, включился таймер обратного отсчёта. Половину круга он уже преодолел. До завершения первой фазы тренировки осталось пять с половиной кругов. Или одиннадцать половинок.

Он считал приметы, попадающиеся на пути – точно метки. Вот футбольные ворота, слева, за сеткой забора. Вот рекламные щиты, выстроились у кромки поля, первый гласит: «Спорт – норма жизни». Вот промелькнула под ногами решётка канализации. Вот притулилось к трибуне невесть откуда взявшееся ведро, проржавленное, обёрнутое цементной коркой. Вот зелёный мусорный бак – сегодня от него несёт будь здоров. А это…

Россыпь бордовых пятнышек на асфальте. Ещё влажных. Новак замешкался.

«Кровь!». Видать, кто-то споткнулся и расшиб колено. Или лопнул сосудик в носу. Наверное, у того бегуна, который этим вечером составлял Новаку компанию.

Новак бросил взгляд через поле и не заметил парня. Вывернул шею сильнее, и да – вон она, бледная фигура, уже в четверти круга от него. Бегун в белом сокращал разрыв.

«Где мои семнадцать лет», – опять подосадовал Новак. А он-то думал, что сумел справиться с кризисом среднего возраста. Что достиг, как это называют психологи, стадии принятия. Видимо, не до конца.

Зато скоро, сказал Новак себе, я достигну входа на стадион. Это значит, минус один круг.

Летний вечер обернул его лицо махровым жарким полотенцем. На майке выступили первые разводы пота. Солнце клонилось к верхним трибунам и в чашу стадиона понемногу вползала знойная тень, растекалась по полю. Небо пронизывало несмолкаемое «ри-и-и-и» стрижей. Трясогузки порхали прямо перед Новаком – присаживались на забор, срывались с места, неслись вперёд, опять присаживались и опять срывались, неутомимые. Будто глашатаи, возвещающие прибытие королевской особы.

Новак вошёл в дугу, знаменующую начало четвёртой четверти, и впереди замаячил вход на стадион. А до входа… что это там валяется?

Глаза Новака превратились в щёлочки.

Маленькое. Белое. С красным.

Сзади послышался нарастающий хруст – ноги бегуна били в асфальт совсем рядом. Послышалось дыхание – хриплое, как у курильщика. «Хар, хар, хар!»

Нет. Не как у курильщика. Это прям волчий рык.

Несмотря на июльский зной, плечи Новака обдало ознобом.

«Хар, хар, хыр, грр!», – уже над ухом.

Ему даже почудился запах чужого пота. Мускус и аммиак.

Вместо того, чтобы посторониться, Новак прибавил ходу. Пронёсся мимо маленького, белого с красным, предмета. Им оказалась кроссовка «New Balance». Мажор носил такие. Разве что его кросы были сплошь белыми. Без красного.

Новаку вспомнились недавно увиденные капли крови, рассыпанные по асфальту, как горсть плоских леденцов.

Тени сгустились, словно стадион проглотил Йормунганд.

Не останавливаясь, Новак оглянулся.

Его настигал монстр.

Голый и мучнисто-бледный, похожий на лишившегося шерсти павиана – если только бывают павианы под два метра ростом, бегающие на задних лапах. Башка – сплошная пасть. Раззявленная.

Сердце Новака рвануло к горлу переполненной адреналином ракетой. Он припустил как мог быстро, будто вернулись те пресловутые семнадцать лет из песни. Какое сухожилие? какое колено? – ноги враз слились в трепещущее пятно, точно их хозяин вознамерился побить мировой рекорд – и на то имелись все шансы. Призом была жизнь. Новаку хватило беглого взгляда на рассекающий узкое рыло монстра багровый жаркий зёв с понатыканными в беспорядке жёлтыми зубищами, чтобы отпали любые в этом сомнения. Челюсть монстра отвисала до дряблой, в бултыхающихся складках, груди, точно разбитый ящик комода. Меж зубов, как меж кривых обломков кораллов, в хлопьях серой гнилостной слюны угрём извивался язык. Мельком увиденное зрелище отпечаталось в сознании Новака шкворчащим ожогом.

Влетая в поворот, знаменующий конец первой четверти второго круга, Новак осмелился бросить взгляд за плечо. Монстр подотстал, но не сдавался. Конечности неестественных пропорций не оставляли надежд на то, что это просто мужик в искусно скроенном латексном костюме, устроивший злой розыгрыш – Новаку попадались эти ютубовские пранки, где вооружившиеся бензопилами и молотками шутники в костюмах клоунов-убийц подкарауливали в закоулках припозднившихся прохожих. Как вообще это можно было принять за человека, даже издали, даже сослепу?! Суставы ног твари были вывернуты назад. Когти передних лап, кривые, словно у ленивца, и сабельно-острые, вспарывали плавящийся воздух. Впалый живот оргиастически содрогался в голодных спазмах. Ниже живота мотылялся мохнатый и седой клубень гениталий – зрелище столь нестерпимо мерзкое, что изжога хлынула в глотку Новака ядовитым приливом.

Заметил он и ещё кое-что прежде, чем обратить взор перед собой. Бурое пятно на рыхлой груди чудовища.

«Не пятно, – ворвался в мозг голос непрошенного подсказчика. – Рисунок!»

Логотип «Adidas». Такой же, как у Мажора на майке.

Только у монстра знак – грубая копия трилистника – был намалёван подсохшим и уже шелушащимся красным.

– Помогите! – попытался крикнуть Новак. Разбухшая глотка выдала лишь жалкое блеяние. Неудавшийся вопль отнял драгоценные силы. Непростительная ошибка.

Когда вторая четверть круга превратилась в половину, Новак почувствовал, что сбавляет темп. Все болячки – стопа, колено, жадно царапающие грудную клетку лёгкие – вновь напомнили о себе. Адреналин выступал с пóтом из каждой поры. За спиной топот босых, почти человеческих пяток начал нарастать. Нетерпеливое «туд-туд-туд». Новак закусил губу, сжал кулаки, чтобы ускориться – помогло.

Немного.

В голове беспорядочно сталкивались мысли, будто сходящие с горы камни.

«Дотянуть до выхода. Меньше полкруга. Рывком! Справлюсь!»

И он поднажал ещё. Перед глазами зароились назойливые мушки. Каждый глоток воздуха наполнял лёгкие парнóй тяжестью сырого бетона. Но у него получится. Непременно.

Ещё минус четверть круга, и вот она, одинокая кроссовка «New Balance», замаячил впереди, знаменуя выход на финишную прямую. Новак впервые в жизни ощутил, что значит «второе дыхание»: «туд-туд-туд» позади стихало.

Он проскочил кроссовку и вильнул вправо. Скатился по лестнице, не тревожась о ступнях. Спасительная дверь распахивала объятья.

В буквальном смысле: распахнулась перед самым носом.

Новак врезался в мягкое и податливое – чьи-то живот, плечо. Отлетел назад, рухнул на спину. Поясницей треснулся о ступеньку – аккурат где протрузия.

Боль была ошеломительной.

Любитель вечерних пробежек, возникший на пути к спасению, с возмущённым «Эй!» повалился набок. Мелькнул солнечно-жёлтый смайлик на растянутой футболке. В барахтающемся на площадке недотёпе Новак узнал Пончика.

Дверь захлопнулась.

– Бежим, – просипел Новак.

Пончик неуклюже поднимался, ворча. Новак последовал было его примеру, но боль, пронзившая поясницу, оказалась столь одуряющей и яркой, что вышибла из головы мысли о настигающем хищнике. Будто Новака разорвало пополам.

– Бе… – попытался повторить он.

Кислая мина на лице Пончика сменилась недоумением и тотчас – гримасой безысходного ужаса.

Воскового цвета туша пронеслась над поверженным Новаком. Мелькнула ороговелая пятка, растопыренные пальцы жёлтыми заскорузлыми ногтями чиркнули его по щеке. Трепыхнулись над лицом разбухшие лиловые причиндалы чудовища. Смрадом канализации ударило в ноздри. Тварь спикировала на Пончика и прижала его к бетону.

Пончик хрипло заревел, распахивая рот так широко, словно хотел вывернуться наизнанку. Монстр запрокинул башку и резко опустил вниз – будто вдарил кувалдой. Рот Пончика накрыл акулий поцелуй, но наполненный мýкой вой не смолкал, устремляясь теперь в недра чудовищной пасти, превратившись в дребезжащее сопрано. Монстр отнял голову от добычи. Из его пасти свисали сочные, свекольного цвета лоскуты. Рот Пончика исчез вместе с нижней челюстью и частью шеи. Из воронки, в которую превратилась нижняя половина его лица, хлынула кровь – тоже неестественно-свекольного цвета. Новака обдало брызгами с запахом меди. Монстр, горгульей воссевший над жертвой, обратил своё рыло к нему, и Новак увидел, что у него нет глаз. Колодцы глазниц заполняли гроздья пунцовых воспалённых волдырей, залитые гноем.

Монстр запрокинул башку и проглотил, не жуя. По горлу биллиардным шаром скатился и сгинул за выпирающими ключицами изрядный ком.

Новак пополз прочь на спине, отталкиваясь от ступеней локтями. Пончик теперь утробно ревел, вращая осовелыми глазами, полными слёз и мольбы. Не давая ему передышки, монстр отхватил бедняге плечо – легко, словно крылышко куропатки. Очередной комок протиснулся по горлу в ненасытную утробу.

Новак умудрился перекатиться на четвереньки. Ниже пояса разливалась немота. Он выполз на дорожку, как покалеченный жук. Вопли, доносящиеся со ступенек, захлебнулись, раскололись на серию частых хрипов, заглушаемых сочным, с похрустом, чавканьем. Внутренности сдавила ледяная пятерня, и Новак мучительно рыгнул. Кое-как подобрав ноги – не парализован, слава богам старым и новым! – он встал в полный рост. Спотыкаясь, подволакивая правую, затрусил по дорожке. Из носа вырывались брызги, изо рта – слюни. Бег после передышки всегда давался ему тяжело. Сейчас же к ногам точно приковали пудовые гири.

Хрип пожираемого заживо оборвался. А это значит, монстр может возобновить преследование.

Новак обернулся. Ноги заплелись, стремясь скрутиться в узел. Он потерял равновесие и чуть не упал.

Монстр выскочил на трек, как ванька-встанька. Кусок пропитанной кровью штанины свисал из его пасти. Со слюнявым свистом монстр всосал обрывок ткани, будто макаронину. Обильная пища пошла ему не впрок – брюхо чудища осталось впалым, как у борзой. Зато рисунок на груди обновился.

Неряшливый лейбл «Adidas» размазало в кровавый блин с загогулинами глазок и лунатической улыбкой. Смайлик. Как у Пончика на футболке.

Презрев все свои боли, Новак рванул вперёд, подгоняемый ужасающим «туд-туд-туд», неустанно вбивающимся в асфальт.

Монстр не отставал.

«Не уйти»

В онемелые ноги возвращался зуд, но адреналин иссяк, а пресловутой второе – или уже третье? – дыхание не открывалось. Тело просто не могло превзойти собственные пределы. Пылали лёгкие. В правом боку точно засел бутылочный осколок. Новак опять оглянулся, как неразумная жена Лота. Ох, зря – в глазах помутилось, и он едва не лишился чувств. Бледная фигура резала угловатым телом сумерки в десятке метров позади. Перед ней прошмыгнула трясогузка. Монстр с молниеносностью жабы клюнул рылом воздух и пташка исчезла за кривым частоколом зубов – ни писка, лишь одинокое пёрышко вспорхнуло и в вихре устремилось в небо.

«Оно замешкалось, когда глотало»

И что проку? Нет у Новака ни птичек в кармане, ни даже бутерброда – врач ведь запретил жевать на бегу. Он едва не захихикал, как свихнувшийся колдун над котлом. Этот образ развеселил Новака ещё пуще. Он бы заржал в голос, сохранись у него лишние силы. Но их не завезли, а имеющиеся понадобятся, чтобы добежать до выхода с поля.

Не просто добежать – оторваться от твари и выиграть достаточно времени. Он неизбежно потеряет скорость на ступеньках. Нельзя, чтобы монстр этим воспользовался.

Новак вложил остаток сил в задубелые ноги. Половина третьего круга минула, необходимо преодолеть столько же. Топот гротескного преследователя начал стихать, отдаляясь… но недостаточно быстро.

«Чем чёрт не шутит». Новак нащупал «молнию» на трепыхающейся сумке, расстегнул и вытянул бутылочку с водой. Не оборачиваясь, зашвырнул за плечо. Раздался хруст пластика, когда на бутылочке сомкнулись зубы, шумное давящееся сглатывание, а затем… «туд-туд-туд» стало еле различимым.

Новак ещё прибавил темп – невероятно, на что способен человек, когда жизнь на кону. Шёл на рекорд, как шутил Дембель. Новак даже ухитрился застегнуть сумочку – терять остальное содержимое в его планы не входило.

Три четверти круга.

И-и… Полный круг!

Новак стремглав сбежал по лестнице к выходу. На площадке смердело бойней. Кроссовки прошлёпали по кровавой, не успевшей остыть луже, расплёскивая алое. От самого бедняги Пончика не осталось даже шнурков. Новак налетел на дверь и рванул.

Заперта!

За дверью маячил, прижавшись к стеклу, Дембель, словно призрак, не желающий знать покоя. Расплющившийся о стекло нос походил на шляпку поганки, изъеденную чёрными оспинами крупных грязных пор, ноздри забиты кустистой волоснёй. Дембель лыбился. Его покосившиеся зубы являли собой ночной кошмар стоматолога.

– Открой! – взвизгнул Новак. Вопль разбился вдребезги – сипатое, беспомощное блекотание.

Ухмылка Дембеля расползлась и превратилась в щербатый оскал.

– Загонял тебя сынишка! – донеслось из-за двери. Голос Дембеля звучал глухо, будто из прикопанного гроба. – Вот так охота!

И сторож смачно лизнул стекло сизым языком, оставив слизнячий след.

Новак взмыл по ступеням обратно на дорожку. Врезался в ограждение, мячом отскочил от сетки. Инстинктивно пригнулся, и над головой свистнула когтистая пятерня – монстр был тут как тут, воняющий кислым стариковским пóтом, но нимало не утомившийся.

Новак ринулся наутёк. Колени превратились в два оголённых, разбухших, пульсирующих моллюска, на которых плеснули кислотой. Этот пожар расползался по ногам – вниз, к щиколоткам, и вверх, к бёдрам, а от бёдер и дальше, к животу. Спину обдавало яростными порывами ветра: лапы монстра загребали воздух в сантиметрах от лопаток. Зловонное дыхание – смрад тухлой рыбы и скисшей древесной коры – опаляло плечи.

На поле включились разбрызгиватели. Шерстяные сумерки наполнились ароматами сырой пыли и остывающего под моросью асфальта – вкусными запахами, которые Новак всегда любил, и которые сейчас пробудили в нём отчаяние. Стрижи всё так же играли в прятки в сахарной вате розовых облаков. Сказочный вечер неторопливо перетекал в изумрудную июльскую ночь. Новак бы разрыдался, не обратись все жидкости его тела в пот. Даже слюни иссякли, а сопли засохли на губе едкой плёнкой.

Оставалось смеяться. Сойти с ума и нарезать круги, дико гогоча. «Беги, Форест, беги», пока «сынишка» – и какого лешего та тварюга «сынишка»? – не настигнет. А это произойдёт, и скоро. Новак вряд ли продержится ещё круг. Он просто остановится, как игрушечный робот, у которого кончился завод.

«Нет! Думай. Думай!»

Кроме входа для спортсменов на стадион вели трое ворот – северные, через которые запускали болельщиков, когда проводились матчи, западные и южные, для техники. Северные и западные – с глухими створками, обшитыми листами железа. Южные – решётчатые. Брусья решёток толстенные и перекрещены между собой. По ним можно перелезть на другую сторону. На свободу – туда, где посадки и заброшенная пейнтбольная площадка, на которой иногда собираются пьяньчужки. Оттуда – домой.

Не годится. Гаргантюа будет быстрее. Стащит с воротины за задницу – и привет семье. Которой, впрочем, нет.

«Думай ещё!»

Монстр без глаз. Значит ли это, что он слеп? Стоит ли проверять, замерев и задержав дыхание? А вдруг монстр улавливает запах, или тепло, или биение сердца, как Сорвиголова из сериала? Нет, проверять Новак не станет, грамотный юрист тем и отличается от неграмотного, что способен прогнозировать риски. Новак считал себя грамотным юристом. Дюжины выигранных дел – лучшее тому подтверждение. Он скорее выломает кресло с трибуны, как вошедший в раж футбольный фанат, и отдубасит им монстра – и то больше шансов на успех.

Новак представил эту картину, и ему снова захотелось хохотать.

«ДУМАЙ!»

Два туалета, мужской и женский. Проходы в них – с двух сторон от восточной трибуны. Забаррикадироваться там и вызвать копов, или МЧС, или охотников за привидениями? Но если туалеты закрыты? Если монстр достаточно силён, чтобы вышибить дверь? Новак окажется в тупике, а «сынишка»…

«Сынишка» поужинает.

«Телефон»

Вариант!

Он уронил руку на бедро, где болталась сумочка. Справился с «молнией» и запустил пальцы внутрь. Нашарил мобильник. Потянул.

И уронил.

Его пальцы тряслись слишком сильно, а всё происходило слишком быстро – настолько, что он даже не ужаснулся случившемуся.

Мобильник брякнулся на асфальт и миг спустя разлетелся с треском под деревянной стопой чудища. Одним «Хуавеем» на планете Земля стало меньше.

– Помогите! – вновь попытался воззвать Новак, но сейчас он не перекричал бы и столетнюю старуху. Лёгкие превратились в дрянные пакеты, что под весом покупок расползаются, едва покупатель выходит из «Пятёрочки» – такие же бесполезные.

Следом за мобильником из ощерившейся пасти сумочки выскочили ключи. Они угодили аккурат между прутьев зарешёченного стока.

Охереть что творится.

Завершался четвёртый круг.

Завершился.

Начался пятый.

Мысли – рубленые, отрывистые – щёлкали меж ушей, как костяшки счётов.

«Оно. Мешкает. Когда. Жрёт. С бутылкой. Сработало»

И что?

«Выиграть. Время»

А если не выгорит?

«Надо. Пробовать»

Правую ногу пронзила серебряная спица – Новак даже не мог определить источник боли, настолько яростно ослепительной та оказалась. Спица ввинтилась в бок и, пройдя сквозь плечо, застряла в затылке. Новак заорал – будто ржавые жестянки забренчали на ветру.

Волчье пыхтение обжигало спину. «Гр, гр, гр». Размеренное. Неутомимое. Оно будет преследовать его во сне. Если будут сны. Если Новак спасётся.

Он отстегнул пояс и отбросил сумочку за плечо. Услышал, как поперхнулось сиплое рычание. Как спуталось конское «туд-туд-туд».

Выровнялось.

Отдалилось.

Недостаточно.

Он стянул через голову майку. Пропотевшая, майка липла к телу, не желая расставаться с хозяином. На ничтожный миг мир скрылся за скомканной тканью, и Новак содрогнулся в панике. Ткань растянулась, зацепившись за подбородок, а потом со шлепком отпустила. Скомканная майка повторила судьбу сумочки. Утробный звук глотания снова пробил брешь в монотонном «Гр-р-р».

Новака чуть не стошнило.

Половина пятого круга. Он преодолел их. Поистине, сегодня он творил чудеса.

Новак надеялся, что его достанет ещё на одно, последнее.

«Больше. Бросать. Нечего»

(ведро, кем-то забытое ведро впереди)

Он подхватил ржавое ведро, крутанулся, словно метатель ядра, и запустил в монстра. Грязная жижа выплеснулась из ведра и обдала грудь и сморщенный, не познавший этим летом загара живот Новака. Зато он увидел, как ведро влетело точнёхонько в распахнутую пасть. Челюсти сомкнулись, сминая ржавый металл, точно бумажный колпак. Новак читал, что акулы глотают всё подряд и рыбаки, которые вспарывают хищным рыбинам брюхо, находят чёрти какую дребедень: обрывки сетей, бутылки, утварь, даже детские игрушки, а однажды – инвалидное кресло.

Преследовавшая его тварь в плане рациона ничем не отличалась от акул.

Заметил он и другое: монстр замешкался сильнее. Почти остановился.

Зубы дробили, комкали ведро. Обезьянья морда запрокинулась к зелёному серпу луны, плещущемуся среди насупленных облаков – неужто намечался дождь? Горло вздулось, пропихивая трапезу.

А потом монстр закашлялся.