– Я в порядке, – возразил Артём, и тут пол ушёл у него из-под ног. Он рухнул – сперва на колени (что за боль! королева боли!), потом завалился на правый бок, как мешок с огурцами. Он успел выставить руку и смягчил удар от падения. Сексапильная медсестра, которая могла бы исполнять роль в порнофильме про больницу, отпустила кресло. Он наблюдал за ней снизу и сбоку, в опрокинутой перспективе, отчего головокружение усилилось десятикратно. Словно он, как в студенческие годы, напился «ерша». Когда девушка добежала до него, Артём надул в штаны. Ради этого стоило покидать палату… не правда ли?.. Ха. Ха. Ему захотелось плакать.
Сестра склонилась над ним. За её спиной кресло прокатилось немного по инерции и замерло. Артём взглянул на сидящего в нём человека. Один глаз мужчины был наполнен кровью, зрачок утопал в багрянце. Рот пациента распахнулся, язык протиснулся наружу, острый, сухой, неестественно длинный, как копьё. Казалось, человек указывал им на Артёма.
– Э-э-э! – затянул мужчина в кресле. – Э-э-э! Э-э-э! Э-э-э!
«Прекрати», – успел подумать Артём из центра водоворота, в котором вертелись, ускоряясь, стены коридора, медсестра с порнографическим бюстом, больной в кресле, прежде чем лишился чувств.
***
Татьяна Петровна предупреждала, что медикаменты, которыми его пичкали, способны вызвать галлюцинации. Этой ночью её слова подтвердились – Артём увидел то ли глюк, то ли кошмарный сон, порождённый наркотиками. Ночное видение запомнилось урывками – зато сами «урывки» врезались в память отчётливо.
Первый фрагмент видения: Артём выходит из палаты и пробирается по коридору. Всё очень реалистично и детально. Шероховатость стены под ладонью. Лёгкий сквознячок. Очаги боли, приглушенные лекарствами. Голова не кружится; даже во сне Артём этому рад. Пост медсестры снова безлюден, горит настольная лампа и телефон стоит на прежнем месте. Над столом прикреплён список телефонных номеров по больнице. Артём просовывает руку в окошко, но до аппарата не дотягивается, окошко маленькое, а руке не хватает изгибов. Поиски предмета, которым можно поддеть и подтянуть к окошку телефон приводят Артёма в холл. Он попадает в прямоугольник жёлтого света, падающего из окна, и отбрасывает на стену гротескную тень. Луна за окном полная. Оказавшись на виду, Артём испытывает лёгкую панику, и здесь…
Здесь первый фрагмент обрывается и начинается второй.
Артём по-прежнему в коридоре, но холл остался позади. Теперь до Артёма долетают возбужденные голоса и лязг медицинских инструментов, опускаемых на эмалированный поднос. Артём идёт на шум, не отдавая отчёта, зачем – но ведь это сон, правда же? Приближаясь к концу коридора, Артём различает отдельные фразы. Неожиданно раздаётся громкий женский возглас, исполненный торжества: «Я его вижу! Вот он, малыш!». Голос Татьяны Петровны. Он успевает озадачиться, зачем принимать роды в травматологическом отделении, как тут…
Фрагмент кончается.
Третий фрагмент – Артём заглядывает в дальнюю палату и наблюдает картину: на столе лежит женщина, её ноги согнуты и раздвинуты; процесс родов заслоняет от него широкая спина Рязанцевой. Другие женщины в белых халатах ассистируют Татьяне Петровне, и никто не замечает случайного свидетеля. Комната залита слепящим светом. Возле одной стены стоит ванна, наполненная водой – да уж, во сне увидишь и не такое. Женщина на столе начинает стонать… потом кричать. В какой-то момент Артёму становится ясно, что кричат двое: мать и ребёнок. Татьяна Петровна поднимает новорожденного. Теперь она стоит вполоборота к двери. Артём видит, что врач держит в руках, и его сердце, налившись тяжестью, останавливается.
Оно… красное. Вот первое, что понимает Артём, когда способность думать постепенно возвращается к нему. Он собирает мысли, словно рассыпавшиеся кусочки паззла. Вот только не знает, как их сложить в картину.
Оно… копошится.
Оно похоже…
Господи, да на что оно похоже?!
Да, оно красное, как варёная свекла. У него много отростков, одни вытягиваются, другие сокращаются, и всё это пульсирует в ломаном ритме. Отростки трутся друг о друга и о перчатки Татьяны Петровны с чавкающим поскрипыванием. От этого звука топорщатся волоски на коже Артёма. Оно дряблое, как мошонка великана. Артём вспоминает какой-то документальный фильм про пауков, линьку мохнатого птицееда. Тварь, барахтающаяся в руках Татьяны Петровны, напоминает то, что на экране выползало из паучьего панциря: мягкое, розово-кровяное, глянцевое. Сходство не в форме, а в едином чувстве наивысшего омерзения, вызванного зрелищем. Если у этой мерзости и есть глаза, Артём их не замечает, зато видит безгубый сморщенный рот, пересекающий плоть между трепещущими конечностями.
Артём начинает пятиться. Его разум уже не в состоянии воспринимать новые и новые анатомические подробности безобразной штуки. В этот момент раздаётся ликующий возглас блондинистой медсестры с кукольным личиком (да, она тоже здесь):
– Двойня!
«Открывайте шампанское, закуривайте сигары», – думает Артём, но шутка только усиливает кошмар. Теперь все в палате – акушерки, роженица – глядят на него. Глядит ворочающаяся в пальцах врача тварь – кажется, у неё всё-таки есть глаза. Татьяна Петровна и не пытается спрятать новорожденное страшилище от постороннего. В её взоре – ярость, обращённая на Артёма. И тут…
Конец фрагмента.
Артём просыпается и видит потолок своей палаты. За окном – позднее утро.
***
– Зачем меня заперли?
Артём лежал, укутанный одеялом до подбородка. Несмотря на слабость, теперь он чувствовал себя лучше, и голова не кружилась; правда, ныло плечо и сильно ломило бок. Как там пел Цой: «Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом». Ну вот Артём и попытался, забыв про трещины в рёбрах. Боль была такая, что он даже немного повыл.
– А что ещё оставалось делать?! – раздражённо откликнулась Татьяна Петровна. Она уселась на стул и закинула ногу за ногу; при этом её колготки, соприкоснувшись, зашуршали. Звук напомнил Артёму о ночном кошмаре, и его передёрнуло. – Вы ходил во сне. С вами такое случалось раньше?
– Вряд ли, – ответил Артём, подумав.
– Вы могли причинить вред себе и окружающим. У нас тут много женщин.
– Беременных женщин, – уточнил он, уставившись в потолок. – Я рад, что демографическая программа президента столь эффективна.
Он ощущал её пристальный взгляд, как будто мозолистый палец упирался ему в горло.
– Беременные женщины тоже получают травмы, как ни печально. Вас это удивляет?
– Меня удивляет то, что меня заперли в палате, как в тюрьме. У вас…
«…даже на окнах решётки», – хотел добавить Артём, но сдержался. Кто знает, чем могла обернуться для него откровенность с врачом, которая – у Артёма не осталось сомнений – водила его за нос?
– Короче, я требую, чтобы меня прекратили запирать. Даже на ночь.
– Господи, конечно! – воскликнула врач с энтузиазмом, который показался ему наигранным. – Если это поможет вам не считать больницу тюрьмой.
– Ещё как поможет.
– Славно. А вы что-нибудь помните? – спросила Татьяна Петровна. – Как вы… ходили во сне?
– Ничего, – соврал Артём. – Всё как в тумане… Когда меня перестанут колоть?
– Со вчерашнего дня мы вам колем только общеукрепляющее.
– А я не чувствую себя крепким, – возразил он. В этот раз Артём сказал правду, кроме странной апатии и отупения он не ощущал ничего. Были ли они вызваны инъекциями «общеукрепляющего»? Возможно. – Почему до сих пор не пришёл следователь?
– Мы созванивались и договорились на после обеда.
– Чёрт вас побери. Моя девушка исчезла, а никому и дела нет! Вы… Вы даже мне позвонить не даёте!
– К слову, у меня для вас хорошая новость. Завтра приезжает ваш отец.
– У него больное сердце, – простонал Артём. – А у вас нет мозгов… Чего? Ждёте, что я вскачу и стану аплодировать?
Он перевёл дух.
– Ладно, сорри, – буркнул Артём. – А что за город, кстати? Я даже не в курсе, где застрял…
– Ильинск.
– А мужики в больницу не попадают? Я за всё время видел только одного бедолагу в каталке… Признайся, это он тут всех женщин обрюхатил, а они ему… ха-ха… голову проломили… чикатиле?.. ха-ха!..
Он хрипло и без всякого наслаждения рассмеялся. Щетина – или уже борода? – заскрежетала по одеялу. Этот шершавый, протискивающийся звук снова напомнил о ночном кошмаре, и смех Артёма быстро сошёл на нет.
Татьяна Петровна смотрела на него с неприязнью.
– Вы правы, отчасти. Мужчин у нас в городе действительно мало.
Рязанцева встала, подошла к окну, словно заинтересовавшись игрой света в листве.
– Пару лет назад случилась… беда?.. катастрофа?.. Трагедия. В черте города проводились археологические раскопки. Под землёй нашли следы древних поселений, гигантские статуи… их ещё, вроде, называют «каменными бабами»…
Артём едва не отпустил злую шутку насчёт «каменной бабы», но удержался.
– Археологи откопали вход в пещеру. Я не знаю всех подробностей, да никто их толком теперь не знает, но раскопки вызвали как-то обрушение. Пещера оказалась огромной и полной газа. Газ… воспламенился. Рядом с карьером, где велись раскопки, находилось здание МЧС. Оно ушло под землю в мгновение ока. Многие мужчины… добровольцы… пытались справиться с огнём. Организовались, вывезли в безопасные районы города женщин и детей… но они не были профессионалами! – Рязанцева покосилась на больного и продолжала: – Те из них, кто не отравился газом, сгорел заживо. Помощь из центра пришла поздно… Вот так.
– О, – произнёс Артём. – И много погибло?
– Много, – ответила Татьяна Петровна уклончиво, продолжая смотреть в окно.
Артём хотел уточнить, в каком году произошла катастрофа, но передумал. Рязанцевой в очередной раз врала. В России катастрофы следуют одна за другой. Взрыв газа вчера. Прорыв плотины сегодня. Обрушение шахты завтра. Катастрофы висят на шее страны пылающим ожерельем беды. Случись здесь нечто подобное, журналисты слетелись бы в Ильинск, как вампиры на страдающего гемофилией. Тему подхватили бы блогеры и мусолили до нового ЧП. Нет, Артём не помнил ни одного репортажа про взрывы в Ильинске.
Кроме того, если в городе осталось мало мужчин, откуда здесь такое количество беременных женщин?
– Давайте градусник. – Татьяна Петровна, наконец, оторвалась от окна. Артём протянул ей градусник, на который врач едва взглянула, и широко зевнул, притворяясь засыпающим. Врач молча вышла. Медсестра, блондинка с кукольным личиком, принесла ему лекарства и стакан воды. Артём сделал вид, что проглотил таблетки, но когда медсестра удалилась, выплюнул их в раковину. Возвращаясь к койке, машинально посмотрел в окно.
Внизу пожилой мужчина в съехавшем картузе, из-под которого выбивались пепельного цвета кудри, шаркал метлой по асфальту. Движения механические, как у робота. Пока Артём наблюдал за ним, уборщик так и не сдвинулся с места, только глубже закапывался в облако пыли. Наконец мужчина поднял голову, и их взгляды встретились. Взор у мужчины был затравленным.
Артём отпрянул, вернулся в койку и затаился. Никогда ещё он не ощущал себя таким одиноким, таким… оторванным.
Он решил бежать после вечернего обхода.
Пока его не лишили и этой возможности.
***
Беседа со следователем не успокоила Артёма. Следователь оказалась женщиной. Она могла быть вежливой и внимательной, когда Артём рассказывал о поездке с Кристиной, но её, как и Рязанцеву, выдавали глаза, – такие же настороженные. Потом следователь (имя её Артём даже не пытался запомнить) о чём-то долго шепталась в коридоре с Татьяной Петровной; скрючившийся под дверью палаты Артём ничего не расслышал и только ругался сквозь зубы.
Убедившись, что женщины удалились, Артём принялся действовать.
Его одежда хранилась в шкафчике. Джинсы порвались, а на футболке красовалось бурое пятно крови, которое так до конца и не отстиралось в скверной больничной прачечной. Зато лёгкая спортивная куртка не пострадала. Артём стянул пижамную рубаху и, кряхтя, надел куртку. Тесные больничные тапочки заменил на свои кроссовки, новые и удобные. Подошёл к зеркалу – оценить результат – и увидел малосимпатичного, одичалого парня с немытыми патлами и смоляной бородкой. Переломанные пальцы, похожие на куски школьного мела, торчали из рукава. Артём смочил ладонь под краном и провёл по волосам, худо-бедно пригладил. Вернулся к кровати, полез в тумбочку за вещами.
Его сердце сжалось, а потом начало колотиться с удвоенным темпом. Артём увидел в ящике то, чего раньше там не было: сложенный пополам клочок бумаги. Кто-то подложил его под паспорт, пока Артём пребывал в отключке. С дурным предчувствием он развернул записку и прочёл:
НЕ МЕДЛЕНО БЕГИ ИЗ ГОРОДА
А ТО БУДЕТ ПОЗДНО
ТЫ В БОЛЬШОЙ ОПАСТНОСТИ
Большие и неуклюжие буквы делали надпись похожей на расшатанный ураганом забор.
– Дерьмовое кино, – проворчал Артём, пряча записку вместе с паспортом и прочими документами во внутренний карман куртки. – Становится жарко.
Он пересчитал деньги – рубли, евро, банковские карточки оказались на месте – и определил кошелёк во второй карман. Ключи от дома – туда же. Квитанцию на штраф, обгорелую сигаретную пачку и прочий подобный мусор оставил в тумбочке:
– На память тебе, Татьян-Петровна… с-сука!
Выйдя в коридор, он как мог уверенно зашагал в сторону уборной. По коридору прогуливались две женщины в бесформенных, скрывающих фигуру халатах. Артём ожидал увидеть на посту знакомую блондинистую медсестру, но вместо неё там сидела коротко стриженая брюнетка. Она отвлеклась от детектива в бумажной обложке и окликнула его. Глаза у брюнетки были самого изумрудного цвета из всех, что ему доводилось видеть. Невольно восхищаясь ими, Артём замер в вопросительно-галантной позе.
– Слушаю вас, сеньорита?
– Куда это мы собрались, сеньор?
– Мы собрались в сортир! – с достоинством оповестил Артём. – С вашего позволения или без него.
– Вам не рекомендуется…
– Оставлять палату, знаю-знаю. Но как быть, милая сеньорита, коль позвала природа? Не в кровать же мне ссать? Если только вы согласитесь убрать за мной. Я охотно предоставлю вам возможность пошарить в моих сокровенных местах, хоть и предпочёл бы для этого иные причины.
– Идите осторожно, – поскучнела брюнетка. Состязаться в сарказме с Артёмом она не желала. – И не надо хамить.
– Да, ещё такая просьба. Моя пижамная рубаха вся пропотела, стала такая вонючая, что просто фу. Распорядитесь насчёт постирать.
Медсестра уставилась на Артёма взглядом социального работника при исполнении, увидевшего очередного обожаемого посетителя. Походкой контуженного аристократа Артём продолжил путь, приветствуя встречных пациенток полупоклоном.
Он заперся в туалете и, хотя ему не очень хотелось, отлил. Выждав несколько минут, покинул место уединения (когда он приблизился, сестра уткнулась в книжку), но вошёл не в свою палату, а в соседнюю, рассчитывая стрельнуть у пациентов мобильник.
Он очутился в одноместной палате, стерильно-белой, ослепительной. Пациент неподвижно лежал на койке. Дыхание Артёма сделалось чаще, когда он узнал спящего.
Человек с кровавым глазом. Ковбой в инвалидном кресле, воющий «Э-э-э!».
Он лежал абсолютно неподвижно, и только по трепету ноздрей можно было догадаться, что человек не мёртв. Торчащая из-под одеяла худая рука, усеянная бляшками, походила на куриную лапу. От спящего тянулись провода к приборам малопонятного Артёму назначения, которые попискивали у изголовья кровати. Артёма охватило острое чувство жалости к беспомощному.
А ещё ему стало жутко и захотелось вернуться в свою палату.
Он так и поступил. Но сперва достал из прикроватной тумбочки мобильник бедняги. Оставил на месте украденного телефона купюру в сто евро.
***
Ему досталась совсем древняя модель «соньки», из тех времён, когда по земле бродили мастодонты, а дисплеи мобильников делали монохромными. Аккумулятор телефона был наполовину разряжен. Учитывая, что старые телефоны разряжаются быстро, действовать надо было ещё быстрее.
Артём не знал, насколько пострадала память после аварии; он успел встревожиться, что забыл номер, но палец сам по себе нажал нужные кнопки в правильном порядке. Очередная маленькая победа.
Он звонил Кристине.
Длинные гудки. Артём начал считать. После восьмого гудка он начал заклинать шёпотом:
– Давай же, солнышко, ответь, возьми трубку, это я… Ответь, солнышко…
Он насчитал ещё восемь гудков, после чего звонок сбросился. Тогда Артём набрал новый номер. Тыча в кнопки, отметил, что дрожит от нетерпения. Прижал мобильник к уху и долго – бесконечно – слушал тишину, пока сигнал протискивался сквозь эфир.
Ответили сразу же после первого гудка:
– Да?
Голос звучал удивительно чётко, словно Андрей Цалиев, партнёр Артёма по бизнесу и давний приятель, находился на соседней койке.
– Андрюх! – зачастил Артём громким шёпотом. – Это я, Андрюх, слышишь меня?! Чёрт, я влип, тут такое дерьмо творится, мне помощь нужна – край, Андрюха, ты нормально слышишь?!
– Тёма, ты, блин?! – проорало в трубке. – Где вы?! Ты знаешь, что вас ищут?! Вас похитили?!
– В каком-то смысле, – сказал Артём. Приятель заковыристо выматерился. – Это хорошо, что ищут, только я не знаю, как объяснить. Тут… совсем непонятное творится!
– Братан, родичи Кристинки блюют говном и хотят твоей смерти!..
– А отец?
– Я говорил с ним. Ясно, что волнуется, но виду не показывает. Он у тебя мужик сильный.
– Так отец не знает… Ну конечно, она и тут соврала! Скотина!
– Давай начинай объяснять!
– Дрюш, не перебивай. Мне мобильник попался совсем допотопный, может сдохнуть в любой момент. Мне тут нужны наши ребята, и не только, скажи Серому, пусть подключит своих ментов. Мы… Дрюш?!
На какой-то момент Артёму показалось, что телефон отключился, разрядившись.
– Я здесь, – успокоил Андрей.
– По дороге в Москву мы попали в аварию. Говорят, машина – в хлам. Сам я не помню. Я очнулся в больнице, а Кристина пропала! Слушай!..
И Артём рассказал свою историю коротко и убедительно, как только мог.
– Ильинск? – уточнил приятель, когда Артём закончил.
– Да. Какое-то захолустье, я фиг знаю, где. Короче, найдёшь! Это где-то по трассе от нас до Москвы… может, придётся свернуть.
– А какая больница, городская, областная?
– Хуй её знает. Точно не стоматологическая… об Ильинской области не слышал, поэтому, думаю, городская. В любом случае, вряд ли тут много больниц. По-хорошему, мне отсюда надо валить. Здесь какая-то хрень творится, я не пойму, какая, но я и Кристину найти должен!
– Братух, ты не наделай глупостей. Не горячись. Тебе сейчас главное – выбраться и где-нибудь заныкаться. И там дождаться нас.
Артём сглотнул. Слова Андрея звучали абсолютно разумно, но…
– Она в опасности, – произнёс он.
– Тём, – сказал Андрей. Наступила пауза – короткая, но Артём опять успел испугаться, что их разъединило. – Всё именно так, как ты рассказал?
– То есть? Что ты имеешь в виду? Я не преувеличиваю.
Андрей вздохнул.
– Знаю. Ты не из тех истеричных мудаков, которые на пустом месте напридумают чёрт знает чего. Просто… Ты должен понимать, как твоя история звучит со стороны.
– Я понимаю, – ответил Артём и добавил неожиданно дрогнувшим голосом: – Спасибо, что ты мне веришь.
– Не нравится мне, что там у тебя творится. Прямо бабий заговор.
– А мне нравится ещё меньше, – Артём хихикнул. Смешок получился нервным и немного безумным… так? Ещё пара подобных смешков, и друг может начать сомневаться в его словах. – Не могу долго говорить, Дрюх, не дай бог, аккумулятор сдохнет.
– Ладно, я понял. Давай держись там. Когда доберёмся до города, наберу. Сам звони, только если совсем припрёт.
– Быстрее только.
– Уже едем… Тём? Не наделай глупостей, – повторил Андрей.
– Понимаю, Дрюш.
– Тогда считай, что мы уже на месте, – сказал собеседник на прощание.
– Скорее бы, – произнёс Артём.
Гудки в трубке. Он остался в одиночестве – снова.
***
Артём выглянул из палаты и убедился, что коридор пуст. Было начало пятого, самое спокойное время в любой больнице, когда врачи расходятся после смены, а их подопечные затихают в палатах или флегматично курят во внутреннем дворе. Дистанцию от палаты до выхода на лестничную площадку Артём преодолел без всякого шума –отдельное спасибо кроссовкам.
На лестничной площадке гудел лифт, а из соседнего, – хирургического, – отделения доносились голоса. Где-то рядом, оборвав бормотание телевизора, хлопнула дверь. Не дожидаясь развязки, Артём неуклюже, бочком – боль в боку играла на треснувших рёбрах, как на клавишах рояля – поскакал вниз по лестнице. Он ощущал себя пацаном, которого некстати вернувшиеся из гостей и топчущиеся в прихожей родители вот-вот застанут за раскуриванием сигареты. Это чувство вины, желание спрятаться, он не мог объяснить, да и не пытался – всего лишь следовал инстинкту, а тот твердил: не светись.
Артём решил, что покидать здание через центральный вход в открытую небезопасно. Он подумал про запасные выходы; когда Артём лежал в больнице, ещё в детстве, те никогда не запирались днём на ключ, и больные свободно пользовались ими, чтобы бегать через дорогу в пивной ларёк. Конечно, городская больница Ильинска строгими порядками и решётками на окнах скорее напоминала тюрьму, но Артём надеялся, что родной пофигизм хоть в чём-то сохранился и тут.
Его надежды оправдались. Дверь чёрного хода оказалась прямо под лестницей; подойдя к ней, Артём увидел, что она приоткрыта и слегка покачивается на петлях от ветерка. Он испытал какое-то лихорадочное ликование, когда, оттолкнув дверь, буквально вырвался за порог. «Ушёл!», – подумал он. Светило жаркое солнце, птицы щебетали, дворик остро пах подстриженной летней травой. А перед ступенями стоял и таращился на Артёма мужчина в засаленном картузе, которого Артём заметил утром из окна палаты.
– Блин, – досадливо вырвалось у Артёма. Мужчина – дворник или завхоз – попятился. Артём скакнул со ступеней – в колене словно взорвалась сверхновая, когда он приземлился – и поймал за плечо уже развернувшегося, чтобы броситься наутёк, мужчину здоровой рукой. Другая рука, травмированная, болталась из стороны в сторону, как подвешенная на крюк палка докторской колбасы.
– Стой, друг! – велел Артём голосом совсем не дружеским, рывком разворачивая мужчину к себе. – Стой, сказал!
Мужчина обмяк. Он был на голову ниже Артёма. Розовые, как у пьянчужки, глаза дворника слезились. Он моргал ими часто-часто.
– Ты здесь работаешь? – спросил Артём первое, что пришло на ум. Дурацкий вопрос. Конечно, мужчина тут работает, а не цветы нюхает, и в руке у него метла, а не сачок для бабочек, но Артём хотел, чтобы тот заговорил. Сказал хоть слово. Лишь бы не заорал.
– З-з, – силился произнести человек в картузе. От него пахло пóтом вперемешку с ещё каким-то непонятным запахом, вроде как присыпкой для младенцев. – З-з-з.
– Ты кто? Зовут тебя как?
– П-п. Прохор, – выплюнул пленник сквозь влажные синеватые губы.
– Есть прогресс, Прохор. Я – Артём. Может, ты даже в курсе. – Прохор энергично закивал. Артём огляделся. Во дворике кроме них не было ни души, но кто знает, сколько пар любопытных глаз наблюдает сейчас из окон за этой сценкой. – Вот так мы и познакомились. Теперь нам надо обсудить одно дельце, Прохор. Желательно, в спокойной и доброжелательной обстановке, ты не возражаешь? – Прохор затряс головой с тем же энтузиазмом. Картуз подпрыгивал на немытых вихрах. – У тебя есть какая-нибудь сторожка, подсобка?..
Новый знакомый замычал, и Артём нетерпеливо встряхнул его. Картуз свалился с макушки завхоза (или дворника). Артём поднял картуз и с брезгливой жалостью напялил на голову Прохору. Тот даже не стал отряхивать его от пыли.
– Давай начинай соображать, – с расстановкой пояснил Артём. – Если не начнёшь, двину в челюсть… Ну, соберись, хоть знаками показывай, если нормально говорить не научился!
Взгляд Прохора стал более осмысленным, и Артём подбодрил:
– Во-во, отлично. Перетрём немного, и я уйду, и ты меня больше не увидишь. И всё хорошо у тебя будет.
Кнут и пряник. Прохор опять закивал.
– Да? А? – закивал вместе с ним Артём. Узкая улыбка жестокого веселья взошла на его лице, как опрокинутый месяц. Прохор тоже попытался улыбнуться – перед Артёмом словно открылась расщелина, полная тёмных зубов. – Отведёшь меня? – Скорее, приказ, а не вопрос.
– Д-да, – ответил завхоз.
– В твоей каморке больше нет никого?
– Нет, – сказал Прохор. Артём развернул его и хлопнул ладонью между лопаток:
– Молоток!
Прохор сутуло засеменил, втянув голову в плечи. Он оказался весьма проворным, Артём еле успевал за ним, стараясь держаться на расстоянии вытянутой руки. Когда они подходили к подсобке, миновав проход между корпусами и беседку, окружённую газонами, Артёму снова напомнила о себе головная боль; всплыла, как пузатый маслянистый батискаф со дна морского. Он пожалел, что не стырил с поста каких-нибудь обезболивающих таблеток.
Единственные за весь путь слова Прохор произнёс уже на пороге хозяйственного помещения, возясь с замком.
– Нас точно заметили, – сказал он без малейшего заикания. – Ты должен был бежать, когда была возможность. А теперь нам хана.
– Ты перегибаешь, – ответил Артём, но не так спокойно, как ему бы хотелось.
– Они нас заметили, – повторил Прохор, распахнув дверь и скрываясь в проёме. Артём вошёл следом.
***
Голая лампочка, вызревшая на потолке диковинной поганкой, освещала подсобку. Отбрасывая корявую тень тролля, Прохор направился к холодильнику. За пивом, решил Артём и – ошибся. Завхоз достал бутылку молока и, не отрываясь, выпил половину.
– Когда я только закончил п-ПТУ, я устроился на фабрику, – произнёс Прохор. – Нам давали за вредность молоко. Я ненавидел его тогда, и сейчас ненавижу. Но я к молоку привык, оно меня успокаивает не хуже, чем «чекушка». С-странно, да?
Он вернул бутылку обратно на полку; брякнули, столкнувшись, пластик и металл. Несколько капель молока задержались в складках щетинистого подбородка Прохора, и когда он машинально смахнул их, Артём увидел, что его рука дрожит.
Артём присел на краешек единственного стула в комнате и достал из кармана бумажник, в котором хранилась записка. «НЕ МЕДЛЕНО БЕГИ ИЗ ГОРОДА…» Он показал её Прохору:
– Это твоя?
– К-когда ты упал в коридоре, меня п-позвали, чтобы я тебя оттащил. – Прохор сел напротив, на продавленную, в пыли и царапинах, словно прямиком со свалки, софу. – Самим им было тяжело тебя поднять. Тяжёлая работа не б-бабская.
– Ага, – кивнул Артём, растирая своё несчастное колено. – О’кей. Предупреждён – значит, вооружён, так говорят, но мне хотелось бы знать точнее, о какой опасности ты пишешь.
Прохор задышал часто, как пёс, трусящий по солнцепёку. Его ладони то сжимали бёдра, то норовили взлететь к посеревшим щекам, чтобы тут же безвольно упасть обратно.
– Под городом полно пещер, – произнёс он с расстановкой. – Иные п-просто огромные.
– Ага, – повторил Артём, сбитый с толку – не такие слова он ожидал услышать. – Врачиха говорила про утечку газа и пожар, обрушение и всякое такое… Многие погибли… Но я…
– Старая драная сволочь! – вспыхнул Прохор. – «Многие погибли»! Они убили всех, кто сопротивлялся! Тому… т-тому…
– Как?! – опешил Артём. Дышать вдруг стало трудно, словно из каморки выкачали весь воздух. – Такое вообще невозможно! – Но разве он не подозревал это прежде крошечной частью сознания, в то время как рассудок ожесточённо отвергал безумную догадку?
– Тех, кто п-пытался им помешать! Остальным сделали эту операцию, слышь-меня? на мозге… «лер…»… «лекр…»…
Тут завхоз «завис», и Артём подсказал:
– Лоботомию?
Прохор наконец определился, что делать с руками, и спрятал лицо в ладонях. Со стороны такой жест мог выглядеть мелодраматичным, только ситуация напоминала не сцену из мыльной оперы – нет, тут снимали ужастик. Артём ощущал себя так, точно его поместили в центр смерча, где спокойно и безветренно, когда вокруг рушатся стены и летят по кругу вырванные из земли деревья и завязываются в узлы опоры ЛЭП.
– Они, б-бабы, их контролируют, – сказал Прохор из-под пальцев. – Всю т-тяжёлую работу спихнули на них. Кого не п-прооперировали, за теми с-следят.
– Оперируют не всех?
– Людей со специальными знаниями б-без нужды не трогают. Например, электриков. Б-бабы ни хрена не шарят в п-проводке. Или механиков. П-правда, с-следят за ними с-строго. Держат в, в, в…
Прохор задрожал. Запыхтел, засопел. Артём подумал: «Если я теперь до него дотронусь, он взлетит, как ракета. Пробьёт головой потолок и уйдёт в космос».
– Это же бред, – попытался возражать Артём. Он пытался найти слабые места в истории Прохора, чтобы зацепиться за них – и не поверить. – Как такое могло произойти?
– П-постепенно, – ответил Прохор, не отнимая ладоней от лица. – Сначала постепенно. Они набирали силу… Наращивали влияние… Местные чинуши навалили полные штаны, их даже п-подкупать почти не п-пришлось… Тех, кого не запугали и не подмаслили, – от тех избавились… Одно время пошла такая череда таинственных исчезновений… П-потом… п-понеслось. Внезапно. Я сам толком не п-понял. Проснулся – а город уже под ними. Проснулся – а всё уже началось. Н-нет, – добавил он, подумав. – Не началось. Закончилось… Боженька, это не кончится никогда, никогда!
«Бред», – снова хотел сказать Артём и вдруг вспомнил человека с рубиновым, как замочная скважина в Ад, глазом, которого медсестра катила по коридору в коляске, мягко вылизывающей шинами больничный пол. Вспомнил червеобразное чудище ГЕРОИН, ковыляющее по больничной стене, выискивающее очередную жертву.
– Я видел одно массовое захоронение, – бесцветным голосом произнёс Прохор. – Трупы мужчин… мальчишек!..
Он запнулся, но когда Артём решил его подстегнуть, выпалил, как покаяние:
– Мы их засыпáли!
С улицы раздался звук проезжающей машины. Прохор, как черепаха, втянул в плечи голову. Звук нарастал… нарастал… достиг пика и начал удаляться. Стих.
– А почему тебя не прооперировали? – спросил Артём почти против воли. Ему не хотелось развивать пугающий разговор, но останавливаться было поздно.
Прохор перестал трястись, но рук не опустил. Артём повторил вопрос.
– Это долго рассказывать, – сказал завхоз. – Я п-покладистый.
– Ладно, а я?
– Думаю, они решали. П-прикидывали, что ты умеешь… и насколько ты п-покладистый… Кем ты работаешь?
– Я работаю на себя, – сказал Артём. Прежде на подобный вопрос он отвечал с хвастовством, но сейчас фраза не вызвала у него ничего, кроме чувства неловкости.
– Новый русский? – Прохор отнял ладони от лица и посмотрел на Артёма не без любопытства.
– Предприниматель, – поправил Артём, считавший, что выражение «новый русский» навсегда осталось в лихих девяностых, вместе с малиновыми пиджаками и мобильными телефонами размером с аккумулятор «Гранд Чероки».
– А по образованию? – допытывался дворник.