– Просто поверь. – Он выложил на ленту покупки. Толстуха, вцепившись в вышитый бисером кошелёк, торопилась расплатиться за цыплят, продолжая искоса бросать на спорящих опасливые взгляды. Белая майка натянулась на её китовой спине, и под тканью проступили бретельки бюстгальтера. Весь вид женщины говорил о страстном желании поскорей оказаться подальше отсюда.

– Я тебе за объективы должна, – произнесла Самира неожиданно для себя. Денис отмахнулся:

– Где-то их потерял. Н… неважно. Мои проблемы.

Она довольно грубо протиснулась мимо толстухи, чем изрядно её всполошила, и бросилась к выходу, так ничего и не купив. Денис проводил её взглядом, затем обратился к тётке:

– Ничего и не было. – И облегчённо вздохнул.

Толстуха, смахнув в кошелёк сдачу, ринулась к дверям с прытью не меньшей, чем у Самиры. Денис захотел откупорить виски прямо на кассе и сделать глоток в полбутылки.

Этот вечер он провёл за компьютером, играя по сети во второй «Старкрафт». Поскольку Денис находился в приличном подпитии, игра не задалась, и он скатился на сорок пятое место в серебряной лиге. Это его заботило по-настоящему. К полуночи он напился до чёртиков. Получил то, к чему стремился, и это было великолепно.

Лишь две вещи серьёзно волновали его – как подняться в серебряной лиге и как не наблевать мимо унитаза. Поэтому он не интересовался местными новостями. Мобильный звонил и звонил, но ему было плевать.

Если бы Денис залез на информационный портал Студёновска, то узнал бы, что этим утром Чобита нашли мёртвым.

Как и Денис, Чобит жил на четвёртом этаже. Он оставил окно открытым на ночь. Под утро весь двор разбудил истошный вопль. Крик не смолкал до приезда полиции. Взломав дверь, полицейские обнаружили Чобита, лежащего без сознания на полу спальни. Всё было залито кровью – хозяин квартиры, стены, пол и потолок, словно здесь разошёлся художник-авангардист. Рукой Чобит держал себя за горло, и из-под дряблых пальцев на вошедших щерилась рваная рана. Лицо Чобита было исполосовано. Он умер незадолго до прибытия врачей.

Больше в квартире никого не оказалось. Окно – стеклопакет – было приоткрыто на щель, такую узкую, что в неё мог бы пролезть лишь зверёк не крупнее кошки.

Не нашли и орудие смерти.

В том, что это не самоубийство, следователь был уверен.

Следователя звали Виктор Герасименко. Ему перевалило за сорок, он был холост, тучен, страдал от ВСД и коллекционировал фотографии кораблей, но не абы каких, а списанных, затонувших или севших на мель. Обстоятельства смерти Чобита поставили его в тупик. Герасименко засиживался в кабинете допоздна, работал с данными, просто из штанов своих потных выпрыгивал, но ни на йоту не приблизился к раскрытию дела, а только нажил гипертонию в придачу к ВСД. Результаты медицинской экспертизы вогнали его в депрессию. Возвращаясь домой по раскисающим осенним улицам, над которыми фонари склоняли жирафьи шеи, Герасименко не переставал ломать голову, и его рассуждения то и дело соскакивали в область паранормального. Он думал о вампирах. О чупакабре. О том, что с октября четверо несовершеннолетних объявлены в розыск. Когда он перемещался от одного пятна света к другому, он невольно ускорял шаг. Успокаивался лишь дома, за запертыми дверями (и закрытыми окнами), когда заваривал кофе в турке и пересматривал снимки мёртвых кораблей. Так ему удавалось забыть о таинственной смерти Чобита и о пропавших детях.

Всё же хорошо, когда можно поверить, будто ничего и не было.

Хотя бы ненадолго.

Хотя бы на ночь.

Эта сука

Сумерки опустились на шоссе тенью летящего дракона, начал накрапывать дождик и одновременно с этим Борис заметил впереди то, что почти отчаялся найти прежде, чем снова даст знать о себе его деликатная, так сказать, проблема. Видно, небеса услышали его молитвы. Он выключил радио, мусолившее опостылевший блатняк на единственной частоте, которую ему удалось здесь поймать, и свернул к отелю. В низу его живота что-то шевельнулось, булькнуло, и Борис почувствовал знакомую резь. Она вернулась, но теперь не была так страшна.

– Пам-пам-пам… – немузыкально промурлыкал он – время, проведённое в компании Круга и «Вороваек», не прошло без последствий. Перспектива заночевать посреди кукурузного поля таяла, хотя лёгкое беспокойство не покинуло Бориса полностью. Могло статься, что все комнаты в отеле заняты… но разрази его гром, если он не потребует места хоть в подсобке, чтобы разместить своё бренное тело. Он смертельно устал, он хуже видел к вечеру, его глаза начали болеть от контактных линз.

И не стоит забывать о проблеме.

Источник проблемы следовало искать в пельменях, которыми он угостился в кафешке, где остановился перед отъездом из Иваново. Хотя вызвать её могла и окрошка, которой он рассчитывал погасить изжогу. Также Борис допускал, что в случившемся виновны оба ингредиента, которые, соединившись, дали убойный кумулятивный эффект.

Говоря грубовато, но просто, Бориса знатно, до дрожи в ногах, пронесло.

Первые спазмы начались на выезде из Суздаля. Пришлось посетить тесную, провонявшую ссаниной кабинку на заправке. Сбросив бомбу, Борис посчитал, что угроза миновала – слишком много из него вышло.

Как оказалось, он редко ошибался в своей жизни настолько сильно.

Второй приступ настиг его после Владимира. Вокруг простирались то посадки, то посевы. Борис, считавший себя человеком в высшей цивилизованным, не мог помыслить, что однажды окажется в ситуации, когда придётся удобрять чьё-то поле средь бела дня. Однако альтернатива была ещё более уничижающей.

Он бросил машину на обочине и, обливаясь холодным потом, убежал в подсолнухи, недостаточно высокие, чтобы скрыть его полностью. В этот раз из него выплеснулось едва ли не больше, чем на заправке. Вдобавок ко всему, он не смог удержать равновесие, и, чтобы не шмякнуться в лужу собственного парнóго поноса, рванулся вперёд, размахивая руками; ноги запутались в спущенных брюках, и Борис приземлился на четвереньки, замарав ладони и голые колени. С трассы ему насмешливо сигналили проезжающие автомобилисты. Он представлял, каким уморительным кажется им со стороны: толстяк, отсвечивающий огромным, как дряблый цепеллин, бледным задом среди подсолнухов. Возможно, кто-то успел снять его на мобилку, чтобы потом выложить в «Тик Ток».

Подтёршись дорожной картой, Борис, переваливаясь и пыхтя, вернулся к машине. Вытирая руки влажными салфетками, он с беспокойством думал, сколько он продержится прежде, чем случится новый позыв. От карты ничего не осталось. Другой бумаги он не захватил.

Ему предстояла невероятно долгая поездка до Сочи, к жене с детьми. Изначально они намеревались отправиться туда все вместе на машине, но Борису пришлось отложить отпуск на неделю, и семейство укатило поездом без своего главы. С той поры Лидия ежедневно названивала ему и жаловалась, что без авто в Сочи абсолютно нечего делать. Только ходить на пляж, гулять в парке, посещать разнообразные экскурсии и есть спелые, сочные фрукты. Фотографии прилагались.

В Петушках Борис предусмотрительно купил упаковку туалетной бумаги, но желудок, к счастью, решил дать ему передышку и до Воронежской области не беспокоить.

Так что, когда боль вновь заявила о себе, отель подвернулся как нельзя кстати.

На обращённом к шоссе белом щите, возвышающемся у въезда на крохотную стоянку, красовалось алое, точно написанное помадой, название «Гостиный дом У ЛИЗЫ». Под ним жёлтыми полустёртыми буквами шла приписка: «Мы вам рады!». Проблем с местом для парковки не возникло, даже несмотря на крохотные размеры стоянки – компанию «Субару» Бориса составляли только «Хендай Акцент» с помятым крылом и старая проржавевшая насквозь «десятка». Борис задался вопросом, на ходу ли она.

Он заглушил двигатель, выбрался из машины и поёжился от налетевшего ветерка. Резь в животе дала о себе знать сильнее. На висках выступила испарина, он приложил к наморщенному лбу тыльную сторону ладони, но так и не понял, есть ли температура.

Он не стал забирать чемодан из багажника, запер «Субару» и заторопился ко входу в отель. Проходя мимо «десятки», он увидел, что её шины спущены. Немного поодаль, у дороги, притулилось выложенное из силикатного кирпича кубическое сооружение с единственным окном, закрытом решёткой. Стёкла за прутьями были выбиты. Тусклый потрескивающий фонарь заливал вязко-оранжевым пятачок утоптанной почвы возле ступеней отеля. За пределами светового пятна сумерки превращались в настоящий мрак. До слуха Бориса доносился гул проносящихся машин. Ни одна из них не сбавляла ход перед «У ЛИЗЫ».

Это, решил Борис, даже хорошо. Значит, ночью никто не будет бродить по коридорам, до трёх смотреть за стеной телевизор, и слушать фальшивые стоны проститутки, на которой в соседнем номере покряхтывает дальнобойщик, ему тоже не придётся.

Из ближайшего к двери окна пробивался серый с синевой свет работающего телека. Борис поднялся по ступеням и вошёл в тесный полутёмный холл. За стойкой сидела женщина лет пятидесяти, поджарая и коротковолосая. Она смотрела шоу, которое, если судить по закадровому смеху и чрезмерно бурными аплодисментам, не проходило по разряду интеллектуальных. Лидия, его жена, любила такие. Администратор «ЛИЗЫ», как видно, тоже. Впрочем, подумал Борис, чужие вкусы не так уж важны, когда угроза навалить в штаны становится всё актуальнее.

– Приятного времяпрепровождения, – приветствовал он в своей типичной витиеватой манере. Женщина настороженно улыбнулась и убавила звук телевизора. – Отыщется ли у вас местечко для ночлега одинокому путнику, утомлённому долгой дорогой?

«И пельменями с окрошкой», – добавил он про себя.

Улыбка женщины потеплела.

– Чего тут с избытком, так это свободных мест, – ответила она. Борис приблизился к стойке. Отсюда ему стал виден разрез её платья и бедро, крепкое, белое, упругое… соблазнительное. – Можете выкупить всю гостиницу, если денег хватит. Были бы документы в порядке.

– В полнейшем! – заверил он, протягивая заранее заготовленный паспорт. Женщина взяла документ, легко коснувшись пальцев Бориса своими пальцами. Он увидел, что и руки у неё гладкие, сильные. Заметил два круглых, меньше монетки, пятнышка на запястье, похожих на ожоги. Прежде, чем он задумался над их происхождением, резкая боль полоснула его под брюхом и что-то провернулось в его кишках, как острозубый ребёнок. Его проблема. Испарина снова выступила на его висках, он вмиг утратил игривое настроение, его взгляд панически принялся обшаривать углы холла, не находя ничего достойного внимания.

– Борис Головацкий, – прочла женщина, раскрыв паспорт.

– Он самый, – подтвердил он, переминаясь с ноги на ногу. – Мне бы хотелось…

– …скорее покончить с формальностями, – закончила женщина за него.

– Верно, – согласился он, сжимая кулаки за спиной. Резь повторилась, но на этот раз решила не покидать его. Зубастый младенец начал прогрызать путь сквозь его потроха. Но даже в таком состоянии Борис отметил, что простота женщина ему приятна. – Именно это я и подразумевал.

***

Он попросился в угловой номер, получил ключи от пятого и ринулся туда с неподобающей для тучного сорокалетнего джентльмена прытью. Долго возился с расхлябанным дверным замком – из-за спешки никак не мог попасть ключом в скважину, – и всё это время живот Бориса бурчал, голосил, молил, настаивал на уединении в маленькой, пахнущей дезинфицирующей жидкостью комнатке с белоснежным троном посередине.

Наконец борьба с замком увенчалась победой Бориса, и чемпион ворвался в номер, чтобы получить главный приз.

К чести Бориса, он получил его вовремя.

Путаясь в спущенных брюках, он плюхнулся на унитаз и там, наконец, отпустил напряжение.

Буквально обнимая очко жирными ягодицами, слыша под собой всплески, ощущая, как запах хлорки постепенно вытесняется другим, менее приятным, он предался грёзам о том, как засудит проклятую забегаловку, отравившую его, и, по мере освобождения от бремени, поднимался выше и выше на вершину эйфории.

Особое удовольствие он получал ещё и от того, что делал свои дела в полном одиночестве. Дома Лидка не упускала возможности подшутить на тему слишком долгого, по её мнению, времени, которое занимал у него деликатный процесс очищения. Она называла это «толчковой медитацией». Её любимой шуткой было как бы невзначай пройти мимо двери туалета, где укрылся Борис, и спросить что-нибудь вроде: «Эй, сегодня идёшь на мировой рекорд?» или «Борьк, звонил какой-то парень по фамилии Гиннесс, тебя спрашивал». Борис, который знал, что «Гиннесс» это не фамилия, а название компании, затравленно огрызался.

Минут через пятнадцать, когда наслаждение начало утихать, он со вздохом отлепил от седушки зад, подтёрся и нажал кнопку смыва. Бачок харкнул тугой струёй, взметнулись брызги, и вода с воющим хлюпаньем унесла в слив нечистоты. Звук получился какой-то гулкий, горловой; «загробный» – пришло на ум Борису подходящее слово. Он напоминал стон человека, застрявшего в канализационной трубе.

По неясной причине смущённый, как если бы за дверью, как дома, ёрничала жена, Борис вымыл руки, смыл в дýше остатки дорожной усталости и вышел из номера заново родившимся.

***

– Лиза, – представилась женщина-администратор, когда Борис, забрав чемодан из машины, вернулся в холл и завязал разговор, чтобы узнать, где можно подкрепиться.

– Рад знакомству. – Он приподнял над головой несуществующую шляпу. – А не вы ли, часом, та Лиза, в честь которой названа гостиница?

– Это я, – ответила женщина. – Я здесь и владелица, и администратор, и бухгалтер, а иногда даже горничная и повариха, когда девчат нет. Девчата приезжают из города помогать, но это требуется всё реже. Работы здесь только убавляется. Сами судите. – Она обвела рукой пространство: мол, никакого наплыва клиентов. – И это летом.

– А где можно отобедать в этом уединённом оазисе? – полюбопытствовал Борис. Лиза отмахнулась.

– Ай, перестаньте, «оазис». Та ещё дыра. Доживает последние деньки. Но ужин есть. Ужин хороший, я сегодня не готовила, со вчера осталось, но всё качественное. Если подождёте, я подогрею.

– Уж пожалуйста, – оживился Борис, и Лиза, огласив меню, ушла в столовую, которая располагалась в соседней с холлом комнатушке.

– А вы откуда и куда? – донёсся из-за стены её голос.

– Путь мой лежит из Иваново, города невест, в Сочи, всероссийскую здравницу! – Борис приблизился к окну и заглянул в поглощающую землю ночь, из которой помаргивал лихорадочным румянцем одинокий фонарь.

– Далеко-о, – откликнулась хозяйка. – На отдых?

– Можно и так сказать, – туманно произнёс Борис, представляя себе семейство, которое не даст ему ни минуты покоя. Вид из окна навевал необъяснимую тоску, и Борис нашёл, что у неё много общего с ноющим ощущением в пустом желудке. В ночи, вдалеке, угадывались огни проезжающих мимо машин, беззвучных, как фантомы.

Чтобы не пасть духом, Борис отправился в столовую.

Вскоре горячий ужин, оказавшийся перед ним, щекотал ароматами ноздри. Сосиски с гречневой кашей, горошком и пятнышком кетчупа, два варёных яйца, бутерброд с паштетом, апельсин и чашка киселя.

– Великолепно, – оценил он. – В вашем райском местечке нашлось всё необходимое для того, чтобы изгнать злого духа голода. Осталось лишь одно маленькое препятствие.

Лиза вопросительно обернулась к нему от мойки, теребя в руках кухонное полотенце. В ярком свете столовой её волосы казались сделанными из гладкой медной проволоки.

– Не откажите и составьте мне компанию. – Борис улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой. – За сегодня я едва обмолвился словом с кем-либо.

Если Лиза и колебалась, то недолго.

– Совсем как я, – пожала она плечом. Затем ответила на его улыбку. – Кстати, есть бутылочка вина. Хорошее вино, крымское.

После вина всё сложилось само собой.

***

Они переместились в его номер. Он чувствовал волны желания, исходящие от Лизы, жаркие флюиды, которые давно перестал ощущать в Лидке. Настоящий голод. В перерывах, когда они лежали на перекрученных одеялах и глядели, пыхтя, в потолок, он размышлял над тем, что слово «голод» имеет два значения.

Она предпочитала быть сверху. Бледный, мертвенно-серебристый свет, сочащийся из окна, омывал её вздымающееся и опускающееся тело, делал совсем юной, обращал десятилетнюю разницу между ними в её пользу.

Он кончил трижды. С женой у него такое получалось, когда он сам был молод и весил килограммов на пятьдесят меньше.

После второго раза они перестали обращаться друг к другу на «вы».

После полуночи она ушла из номера, подобрав в охапку брошенное на пол платье. Он представил, как она ступает во мраке коридора, голая, пересекая квадраты лунного света; чёрный аккуратный треугольник между ног появляется из темноты и в ней же растворяется. Его опавший было член снова поднялся, как корабельная мачта.

Он прошлёпал в сортир, чтобы обтереть бумагой своего вождя краснокожих и принять душ. Использованную бумагу скомкал и выбросил в унитаз.

***

Пожалуй, только одна вещь омрачала его покой в оазисе «У ЛИЗЫ».

Канализация.

Трубы стонали, надрывались, всхлипывали, что грешники, замурованные в стенах. Когда Борис и Лиза изображали зверя о двух спинах, трубы принялись клясть прелюбодеев на все лады. Как будто отель насылал проклятие, подумал Борис, и не нашёл в мысли ни толики забавного. От негодования канализации сотрясалось здание. В перерывах между заходами Борис слышал, как капает из крана. Щелчки капель, падающих на дно ванны, напоминали укоризненный стук пальца.

– Подобное не редкость, – сказала Лиза, когда он посетовал на канализацию. – Здание старое. Не хочу об этом.

В её голосе за напускным равнодушием и подлинной утомлённостью он уловил отражение собственной тревоги. Но прежде, чем он дал этой мысли прорасти, Лиза перекатилась к нему, прижалась к боку всем телом и жадно – голодно – прошептала:

– Возьми меня.

Его не потребовалось просить дважды.

***

Когда ушла Лиза, Борис принял таблетку «феназепама» – он с трудом засыпал в чужой обстановке. Таблетка, да, пожалуй, медлительность, присущая многим тучным людям, уберегли его от того, чтобы закричать, когда из унитаза зазвучал голос.

Борис проснулся около трёх ночи и побрёл в туалет отлить. Щурясь от резкого света, он спустил широченные трусы с пожарными машинами и уселся на унитаз, поскольку предпочитал писать сидя – живот мешал разглядеть краник и направлять поток. Голос под ним раздался прежде, чем в унитаз канула первая капля. Борис подпрыгнул, точно из пучины слива поднялась рука и цапнула его за бубенцы. Тряся складками, он сорвался со своего насеста и заглянул в унитаз.

– Что?! – переспросил Борис высоким, срывающимся голоском. – Как?.. Кто тут?

Его взору предстала едва колышущаяся плёнка воды и внутренняя поверхность трубы, обрамлённая сероватым полумесяцем соляного налёта. Самая заурядная картина, виденная им миллион раз, но прежде, чем Борис успел убедить себя, что голос послышался ему в полудрёме, тот обратился к нему снова:

– Эй ты там, наверху? Ты меня слышишь?

– Как это возможно? – Борис натянул трусы. Он чувствовал себя больше озадаченным, чем испуганным. Все это было слишком странным и похожим на сон, чтобы вызвать испуг.

И потом, у происходящего наверняка есть объяснение. Может, в соседний номер заехал жилец, пока Борис спал, и его голос из трубы – чудеса акустики.

– Слышишь, нет?

– Н-ну… – сказал Борис. – Наверное. Вы… вы в подвале где-то?

До него донёсся смешок. По поверхности воды в сливе пробежала лёгкая рябь. Одинокий пузырь всплыл из трубы и беззвучно лопнул.

– Я определённо внизу, – ответили из унитаза уклончиво.

– А-а… – протянул Борис. Ему по-прежнему было ничего не ясно, кроме одного: с малой нуждой придётся повременить. – А… Вы там… застряли?

– Верно сказано, сосед! – воскликнул невидимка развязно. У него был голос взрослого мужика, дерзкий и сиплый, как у тех певунов, которые своим творчеством истязали Бориса последние часы поездки. Ещё пара пузырей всплыла на поверхность. Борис отметил, что голос невидимки созвучен с шумом в трубах, и когда тот говорил, его речь сопровождало слабое, кажущееся Борису неприятным, эхо.

– Как вас угораздило? – задал Борис очередной вопрос, и тут же: – Как можно там находиться так долго? Это розыгрыш какой-то?

Снова смешок вместо ответа.

– Как по имени тебя, сосед? – спросил некто из унитаза. Борис долго молчал, и голос ехидно поинтересовался: – Забыл, что ли?

– Борис, – ответил Борис. Он сомневался, что это хорошая идея – называть себя кому бы то ни было из унитаза, но и причин соврать не нашёл. К происходящему его жизнь не готовила. Как себя вести, он не знал.

– А я Никитос, – представился незримый собеседник. – Борис и Никитос. А что, звучит. Х-хе!

Пожалуй, признал Борис той частью сознания, которая ещё могла рассуждать спокойно. Другая же часть не прекращала нервный галоп в поисках объяснения происходящему.

У происходящего могло быть как рациональное объяснение, так и иррациональное. Его инстинкт настойчиво выбирал последнее, как стрелка компаса, снова и снова. Борис вспомнил ужастик, на который однажды его затащила жена. Про монстра, живущего в канализации, который был сперва клоуном, а затем превратился в какую-то непонятную тварь со множеством лап. В то, что с ним говорит подобный монстр, он не верил, но был готов поверить в призрака скорее, чем в застрявшего водопроводчика или спрятанный динамик. В эту минуту его сердце не находило тут ничего невозможного.

– Я не разговаривал ни с кем пятнадцать лет, – сказал Никитос, подкрепляя его догадку. – С тех пор, как… Для других я только шум в трубах. Но, коль уж появилась такая возможность, грех её упускать. Моя матушка говорила: если бог даёт шанс, не упускай его. Боженька не любит, когда отвергают его дары. Думаю, она права была, моя маман.

Голос – Борис никак не мог связать его с именем «Никитос» – казался беспечным и дружелюбным. Борис отказывался признать наигранность веселья. Это обострило бы ситуацию. Сделало бы её пугающей.

– Вот что, Боря, а давай ты меня выручишь?

– А как? – Борис бросил взгляд через плечо на капающий кран над ванной и вспомнил некстати другой фильм, «Психо», знаменитую сцену в душевой.

– Помоги мне выбраться, – ответил Никитос без обиняков.

– Я не знаю. – Борис непроизвольно сделал шаг назад. – Боюсь, я не представляю, как.

– Боря, – сказал Никитос успокаивающим тоном. Звучало ли в нём сдерживаемое напряжение? Возможно. – Раз ты меня слышишь, значит, между нами есть связь. Она, я подозреваю, должна быть обратной. Это логично, согласись. Во всяком случае глупо не попробовать. Протяни мне руку.

Последнее было сказано будничным тоном инструктора по вождению, объясняющего ученику, как заводить машину. Человек, заточённый в унитазе, живой или нет, не должен говорить так спокойно. Для этого он слишком… стеснён.

– Как вас угораздило?

– Угодить на парашу? – усмехнулся Никитос горько. – Интересует история? Лады, сосед, я расскажу. Я жмурик, ты ведь и сам догадался, Борь, да?

По крайней мере, Борис не выбежал из ванной, воя и крестясь, и Никитос одобрил:

– А ты храбрый парень, сосед.

«Наверное, ты лучше готов к подобным вещам, если ты единственный из всех побывавших здесь постояльцев способен услышать голос призрака в шуме труб», – подумал Борис.

– Да, я жмур, и очень давно. Я отсидел год по малолетке, и мне казалось, что в колонии время тянется бесконечно, но здесь… Здесь я понял, что такое настоящая вечность. Это вечность, в которой тебе на голову валится говно, ссаньё, плевки. Любителей вздрочнуть тоже хватает. Или вот сегодня. Сосед, это было феерично – то, что ты учудил. Просто Ниагара. Как тебя угораздило? – Восхищение в голосе явно было искренним.

– Пищевое отравление, – ответил Борис, конфузясь. – Некачественные пельмени, я полагаю. Прошу меня извинить. Я ведь не знал.

– А эта бумажка с кончей, после того, как ты отжарил эту суку!

– Су… Кого?

– Лизку, – произнёс Никитос. – Женушку мою. Вдовушку.

«Жмурик, – вертелось в голове Бориса. – Я тут разговариваю с мертвецом, и я спал с его женой».

– Как такое возможно?

– Что Лизка – бывшая моя?

– То, что вы у… Ну, при… э…

– При-ви-де-ни-е! – закончил Никитос. – Откуда мне знать, как? Прикалываюсь я, по-твоему? Ты бы прикалывался, когда ты запомоен сверху донизу, хуже парашного петуха?

Надрыв в его голосе был столь искренен, что Борис невольно проникся сочувствием к туалетному призраку.

– Извините, – произнёс он. – Я не хотел обидеть. Просто… столько всего…

– Что трудно переварить? – подсказал Никитос, и одновременно с его словами капающий кран противно, с дребезгом, свистнул. – Как те харчи, которые ты на меня выплеснул, ага? Понимаю, сосед. Тебе нужны подробности. Нужна история.

Борис энергично закивал. Непонятно, как, но Никитос увидел – или почувствовал – это.

– Почему бы и нет, – протянул Никитос задумчиво. Очередной пузырь всплыл и лопнул в сливе, распространив зловонный душок. – В конце концов, ты вскрыл мохнатый сейф старушке Лизе, так что мы, почитай, одна семья, родня. Коль так, имеешь право знать, какая это сука.

Чувствуя внезапную усталость от навалившихся событий дня, Борис присел на край ванны и приготовился слушать.

– Мы купили – я купил – это заведение в девяносто девятом. Ещё два года доводили его до ума. Эх и сглупил же я, когда оформил половину недвижимости на Лизку! На Лизоньку мою. Думал, подарок ей сделаю свадебный… Что говорить!.. Были у нас и кой-какие деньжата в те времена, да только проклятый клоповник их все подъел. Местечко оказалось неприбыльным. Клиентура, чтоб ей лопнуть, появлялась строго по воскресеньям и почему-то по средам. В основном женатые мужики из города, которые возили сюда любовниц. Я даже подумывал, не свернуть ли дело. Но в две тысяче третьем лопнул бизнес у Просвиркина, который держал мотель на самом въезде в город, да сгорела «Калинушка». Ну и в нулевых у людей стали деньги появляться. Дела сразу пошли в гору. Но до настоящего процветания было ещё далеко.

Я сделал предложение Лизке летом двухтысячного, а осенью уже играли свадьбу. Она всё талдычила, что надо экономить, что лучше пустить деньги в оборот, а я хотел, чтобы было по-людски. Чтобы, шкуры, не сказал никто, что я жмотяра. Свадебку грохнули – дай бог каждому. Одной родни в столовку набилось сорок человек! А Лизка, она, вишь, прям как накаркала. Ну ладно.

Значит, стали вести хозяйство. Я завхозничал, Лизка на бухгалтерии. Начались расходы, а где расходы, там убытки. Да что там! Докатились, откровенно говоря. Я начал подрабатывать на бензоколонке, что на повороте. Как она, до сих пор стоит?

– Не заметил, – признался Борис. Сквозняк обернул его голые ноги в гусиную кожу, и он чихнул.

– А и хер с ней! Борька, его тоже звали Борькой, хозяина ейного, был тот ещё гандон. Вечно платил меньше, чем Вовчику, потому что я, видите ли, срок отмотал. Ещё и смотрел, как на вошь. Надеюсь, та бензоколонка взорвалась, а он бомжует на теплотрассе.

Борис промычал что-то невнятное.

– Ну, слушай. Платили копейки. Имею я право на них отдохнуть? Имею! Вот и заглядывал в «Льва». «Лев», перед заправкой, он-то остался?.. Да что ж такое! – воскликнул призрак, когда Борис ответил отрицательно. Трубы в стене прогудели органное «до».

– Лизка начала капать на мозги. Говорила, что будет цирроз и язва у меня. Нормальная поддержечка? Она думала, дура, что я по девкам там волочусь. И хоть бы и так? Мужик волен поступать себе в угоду, а женщина есть женщина. Её задача мужу не перечить и сапоги ему снимать. Так было и так будет! Правильно я говорю, ага?

Борис закивал так ожесточённо, будто Никитос и его собрался заставить снимать сапоги, грязные и заблёванные «Старым мельником». У него была своя точка зрения на озвученный тезис, но он не собирался выкладывать её разошедшемуся призраку – и неразумно, и излишне.

– А она пилит и пилит, пилит и пилит, уже трезвый я или пьяненький, спасу нет, – продолжал бушевать Никитос. – Туши свет! Ещё такая говорит, я как отдохну, так в драку лезу. А я не лез. Если б я бил, она не встала бы у меня. Говорит, мол, я её щипал. Это как называется? Мол, я сигаретами её прижигал, пятна показывает. Сама себя истыкает сигаретой, жаба, и мне показывает. И так целый год. В «Льва» таскалась, опозорить захотела. Ну, я объяснил ей, кто в семье главный.

Так и жили. Ладно. Дела с гостиницей стали совсем никакие. Собрался продавать. Так она взвылась! «Нет, «Вавилон» ещё принесёт нам прибыль!». Отель тогда «Вавилон» назывался… А просто не хотела работу искать, как все люди, морда! Не продал. Слава богу, потом получше стало. Наладилось. Я с бензоколонки уволился. Сказал Борьке в лицо всё, что думаю, и уволился. А то уж хотел свою половину загнать задёшево, и пусть здесь хоть цыганский табор селится.

Значит, всё хорошо. А раз на прибыль вышли, почему не расслабляться по-людски иногда? Только я во «Льва» – и она во «Льва». Ну я напомнил ей прошлые уроки. Ладно.

Друг у меня приехал. В Чечне воевал, во вторую. Серёжка Тамбовцев, корешок мой с детства. Грех не отметить. Ну и закатились во «Льва».

Гудели ночь напролёт. Хозяин, поди, за наш счёт озолотился – такой взяли темп! Возвращался под утро никакущий! – В голосе призрака зазвучала детская радость. – А Серёжка, не знаю, где-то отвалился. Ну не суть. Дополз, значит, до отеля. Ноги сами привели, ну, ты знаешь, как оно. Ожидал, что Лизка орать начнёт, по своему обыкновению, но нет. Развернулась и ушлёпала спать. Ну это я тогда так подумал, что спать. Сразу не допёр, чего эта сука спокойная вся была. Понимаешь? А тогда такой: вот и ладушки!

Ну ладно. В те времена у нас как было заведено: когда клиентов нет, живём, спим и едим во всех номерах, куда взгляд упадёт, по-простому. Проснёшься утречком в номере первом, посрать сходишь в восьмой, завтракаешь в холле. Телек смотришь в пятом. Уборщицу отпустишь, и твори, что хочешь.

– Да-да, – некстати вставил Борис.

– «Да-да», – беззлобно передразнил Никитос. – Сюда слушай. Я как заявился, спать захотел. Забрался в свободный номер и уснул на полу! Проснулся, когда солнце взошло, чую – «вертолёты» прилетели, щас блевану. Бегом в толкан. Крышку поднимаю, перед очком на колени бух, зову Ихтиандра, и вдруг сзади рука с ножом протягивается. Лизка! Откуда ни возьмись. Вскочила на спину, схватилась за волосья, да так лихо лезвием по горлу полоснула, что твой мокрушник. Вцепилась прям в меня – не стряхнёшь! Я ещё от похмелюги не отошёл, короче, табак дело. Табачок.

Как же было больно, сука, как же я пересрал! Глубоко она меня порезала. Дырку сделала до самого этого… как он называется, пищевод? Я гляжу: блевота не изо рта, а из-под подбородка прёт. И кровь, с блевотиной смешанная, чёрная, стекает в парашу. Лизка визжит, кудахчет, волосья мне рвёт, Николай Угодничек! А потом отрубился. Будто лампочку в мозгу вывернули, понял? Так меня и оставила башкой в очке, стерва эта. Да ещё на смыв нажала, и ходит по ванной, хохочет. А я вроде отрубился, но и слышу её. Чую. Бред!