Он показался в начале Партизанской улицы и поковылял к автосервису, когда электронные часы над воротами показали половину двенадцатого. Сентябрьский день выдался безветренным и тёплым, как будто возвращал жителей Студёновска ненадолго в лето, но, несмотря на жару, бредущий человек был одет в выцветшую худи и вельветовые штаны, лоснящиеся на каждой складке. Короткие волосы топорщились серебряной проволокой. Алексей Чобит. Когда-то главврач городской больницы, потом убийца, а сейчас вот, похоже – безумец. Доктор Мясник – так однажды прозвали его газетчики.

Никита Митрохин пихнул Дениса Шишигина в бок локтем и многозначительно взглянул на часы. С отсутствующим видом Чобит миновал приятелей, загребая пыль левой ногой, которую чуть подволакивал.

– По нему время сверять можно, – возбуждённо зашептал Никита, провожая глазами удаляющегося. Трикотаж куртки между лопаток Чобита потемнел от пота. Мужчину слегка покачивало.

С тех пор, как Чобит вернулся в Студёновск, отсидев восемь лет, прошло полтора месяца. Ежедневно он появлялся у автосервиса, принадлежащего отцу Никиты, точно в половину двенадцатого: топал с юго-востока на северо-запад и исчезал в конце улицы.

– Видал? – Никита, наконец, взглянул на приятеля. Несмотря на то, что ребята родились в один и тот же день, восемнадцатого октября, у них были совершенно разные характеры, – загадка для астролога. Тем не менее, они дружили со школы. Им было по двадцать два года, Никита в этом году вернулся из армии, Денис же отчаянно искал способы откосить от осеннего призыва.

– Видал? – повторил Никита. Он сидел на пирамиде из старых шин. У него был перекур, которым он воспользовался, чтобы показать Денису занятное явление – и умять два бутерброда с ветчиной, тонко нарезанными помидорками и майонезом.

Денис, как водится, не ответил – берёг красноречие для своего блога. Нацелив «Кэнон», он сделал серию снимков уходящего.

– Из этого выйдет что-нибудь занимательное для твоей странички? – спросил Никита, слизывая майонез с дублёных пальцев.

Денис опустил фотоаппарат.

– Мало информации, – расщедрился он на пару слов из своей лексической копилки.

– Добавь предысторию, – предложил Никита. Бутерброды кончились, к его огромному сожалению. – Как-никак, это наша городская легенда.

– От предыстории немного толку без финала, – произнёс Денис, насупившись, словно ему было жаль расставаться со словами.

– Есть кола, – сказал Никита, доставая из пакета с ленчем пластиковую бутыль. – Будешь? Правда, она тёплая и без газа.

Денис отрицательно помотал головой. Никита припал губами к горлышку бутыли и отпил сразу треть содержимого:

– А, сладко!

Из бокса вышла Самира и, вытирая запястьем лоб под вспотевшей косынкой, направилась к ребятам.

– Опять пошёл этот? – спросила она Никиту. Дениса Самира подчёркнуто игнорировала – как обычно – принимая его молчаливость за признак раздутого самомнения.

– Ага, – откликнулся Никита, болтая ногами. Самира стянула перчатки и звонко шлёпнула ими Никиту по спине. – Эй?!

– Ходит человек, и пусть ходит. Тебе-то какое дело? Ищешь повод побездельничать? Сидит, выслеживает…

– Молчи, женщина, у меня перекур, – важно заявил Никита и протянул девушке бутыль, предлагая угоститься. Самира брезгливо сморщила нос.

– А колодки на «Вольво» кто ставить будет? – спросила она с напускной строгостью, смеясь глазами.

– Уж конечно, не ты. Только и можешь, что масло менять, – поддел Никита и опять получил шлепок перчатками – теперь по шее. – Эй! Брось свои наезды!

– Если я наеду, ты оглохнешь, – ответила она, и Никита скривился, потому что это была чистая правда.

Денис задумчиво смотрел на дорогу. Напротив автосервиса щерился вывеской пивной ларёк, привалившийся к одноэтажной коробке парикмахерской «Париж». На покосившемся дереве без листьев висела забытая с весны кормушка для птиц, напоминающая миниатюрную клетку. Толстый мальчик с красным, похожим на горб, рюкзаком прокатил на велике в сторону проспекта Горького; сбитые колени мелькали в воздухе, как мячики в руках циркача. У мусорных баков две собаки, белая и чёрная, склещились в лохматый инь-янь.

– Дэн, а ведь не все сейчас знают ту историю, – сказал Никита. – Вот, Самира, например. Ты когда переехала сюда, Сам?

– Пять лет назад, – ответила Самира без энтузиазма – ей не хотелось вовлекаться в беседу с Денисом.

– Видишь, Дэн, пять лет назад! Дэн!

Денис промычал что-то неразборчивое.

– Ты совсем не в теме? – продолжал допытываться у девушки Никита.

– Слышала, что он убил женщину. Вроде она считалась ведьмой.

Никита фыркнул.

– Она и была ею, отвечаю. Мама Кира – так её все звали. Натуральная ведьма! Смотри. Я расскажу тебе, раз Дэн не хочет.

Денис с отсутствующим выражением лица, почти как у Чобита, продолжал смотреть на дорогу. «Нахлынуло», – так он называл это состояние, обычно предшествующее появлению в его голове идеи, которой затем предстояло воплотиться в слова на странице блога. Слушая Никиту краем уха, Денис думал о том, что за восемь лет эта улица совсем не изменилась. Как врождённый недуг, который всегда с тобой. От этой мысли Денису сделалось неуютно.

Никита тем временем рассказывал.

***

Она была известна в городе как Мама Кира, и в этом прозвище присутствовало что-то цыганское, хотя никакого отношения к цыганам женщина не имела. Родители пугали ею маленьких детей, шёпотом, точно Мама Кира могла услышать: «Вот загуляешься допоздна на улице, сцапает тебя Мама Кира, утащит к себе в дом и съест». Или: «Будешь плохо кушать, Мама Кира превратит тебя в мышонка». Самые «продвинутые» доходили даже до такого: «Если будешь писать в постель, ночью Мама Кира залезет в окошко и тебя загрызёт. Ам-ам!». Последняя угроза имела строго обратный эффект. Услышав подобное, ребёнок вспоминал, что во рту Мамы Киры полно железных зубов, которыми малышню можно грызть и не уставать – и родителям приходилось стирать детские простыни ещё чаще.

Это была женщина неопределённого возраста с приземистой, бесформенной фигурой, напоминающей кастрюлю, из которой сбежало тесто. Густые тёмные волосы Мама Кира закручивала в пучок с золотой заколкой. У неё был нистагм, и это работало на её зловещую репутацию так же удачно, как и железные зубы. Дом Мамы Киры располагался на отшибе у выезда из города, возле старого дубового леса, неуклюже, кубарем сбегающего по пологому склону к Ленивице, местной речушке. Этот дом сохранился и поныне, и если вы поедете из Студёновска в Липецк, на север, то, миновав частный сектор и магазин автозапчастей «Ни гвоздя, ни жезла», с трассы сможете увидеть осевшую, побитую градом крышу, из которой торчит обломок трубы, напоминая сгнивший, кому-то грозящий палец. Сам дом стоит в низине, скрытый кустарником, и придётся сойти с дороги, чтобы лучше его рассмотреть. Впрочем, вряд ли у вас появится такое желание, даже если вы не знаете о дурной славе этого места. Вблизи от ведьминого дома каждый чувствует себя неуютно; отрицать это могут лишь неисправимые упрямцы. Несведущий водитель, проезжая мимо, неосознанно придавливает педаль газа.

К Маме Кире порой обращались за помощью, всегда тайком. Это были самые отчаявшиеся. Бесплодные женщины, перед несчастьем которых пасовала медицина. Неизлечимо больные. Несчастные влюблённые. Говорят, Мама Кира решала их проблемы. Вот только ползли слухи, что взамен старых проблем у клиентов Мамы Киры вскоре возникали новые, зачастую – не менее серьёзные. У бесплодных женщин рождались уродцы или дети с психическими отклонениями. Если же ребёнку посчастливилось не попасть ни под одну из этих категорий, его всё равно настигала беда в виде смерти, насильственной или от недуга, прежде чем он достигал совершеннолетия. Исцелившиеся рано или поздно становились жертвами несчастного случая. Влюблённые сходились со своими желанными, чтобы позже развестись – всегда со скандалом, спорами из-за раздела имущества, а иногда и поножовщиной. Один такой приворожённый, повздорив с супругой, схватил за ноги своего годовалого сына и швырнул в окно. Стеклопакет выдержал удар, ребёнок – нет. Местный телеканал в лучших традициях НТВ, в вечернее время, демонстрировал собравшимся ужинать горожанам крупные планы стекла с пятном крови и прилипшими к нему тонкими, как паутинки, детскими волосами.

– Был случай, – вспоминал Никита. – Бабушка рассказывала, царствие ей небесное. Жил на нашей улице мужичок, ну как мужичок, парень, Ромка Мишкин. Весёлый всегда такой. Шустренький. Как-то намылился он в Липецк на своём «пирожке», продавать капусту. Откуда ни возьмись – Мама Кира, и просит его: дескать, подкинь до дома. Ромка не хотел её везти, отшутился как-то. Мама Кира ничего, молчком, только по плечу его похлопала и пошла себе прочь. Ромка в Липецк съездил, капусту продал, а на обратном пути вмазался в дерево. Блин. Причём ещё светло было, и дерево в стороне от дороги стояло. Во-от. Разбился, значит. Оторвало ему руку, ту самую, по которой ведьма похлопала. Самого хоть спасли, и то хорошо.

Алексей Чобит во все эти истории не верил. Возможно, потому, предполагал Никита, что был нездешним. Чобит с семьёй перебрался в Студёновск из Воронежа в начале «нулевых». Что заставило его променять Воронеж на дыру с населением в 80 тысяч человек, осталось неизвестным, но его приход в городскую больницу, которая в те времена испытывала нехватку кадров и средств, сказался на состоянии учреждения самым положительным образом. Чобит, хорошо зарекомендовавший себя на прежних местах работы, начал сразу с должности заведующего терапевтическим отделением, а через три года стал главврачом, когда эту должность оставил Борис Медянский – старик Натаныч, лечивший ещё деда Никиты, когда тот (дед, не Никита) был октябрёнком. Если при Медянском – в пресловутые «лихие девяностые» – больница была сравнима с подводной лодкой, которую старик с трудом удерживал от погружения на дно, то при Чобите эта лодка всплыла по рубку и уверенно продолжила движение в водах «нулевых».

У Чобита была жена и две девочки-двойняшки. Жена работала на Студёновском цемзаводе бухгалтером в одном отделе с матерью Дениса, а сёстры ходили в детский сад и готовились поступать в первый класс. По выходным семейство выезжало за город, если позволяла погода, на «Хонде Сивик», ярко-жёлтой, словно цирковой автомобиль. В непогоду эта развесёлая машина появлялась то в одном конце Студёновска, то в другом, сопровождаемая песнями Юрия Антонова, которые слушал глава семьи, и к ней, похоже, даже грязь не приставала. Они посещали парк и выставки местных художников. Они выглядели счастливыми.

– Их любили в городе, – произнёс Никита задумчиво и медленно, будто только теперь это понял.

Мама Кира работала в горбольнице уборщицей. Вместе с поварихой она приноровилась воровать с кухни говядину и перепродавать с накруткой. Когда Чобит поймал её с поличным, Мама Кира отделалась выговором, который она пропустила мимо своих мясистых шерстяных ушей, и продолжила тырить продукты, включив в прежнюю бизнес-схему крупу и овощи. Она была схвачена за руку вторично вместе с сообщницей, после чего Чобит уволил обеих. Его не то, чтобы отговаривали от этого решения, нет – но вокруг Чобита сразу образовался круг отчуждения. Никто не сомневался, что ведьма, с которой не решался связываться сам старик Натаныч, припомнит молодому главврачу унижение, и каждый желал в этот момент оказаться подальше от проявления её мести.

Тогда Чобит посмеялся над суевериями. Спустя год больше никто не видел его смеющимся. Никогда.

Маму Киру уволили в марте. В конце апреля одну из девочек Чобита, Алину, сбил грузовик, когда она возвращалась из подготовительного класса. Они с сестрой были неразлучны, но в тот день Анжела задержалась в школьном живом уголке, куда как раз привезли маленьких ужей. Змеи, которых Алина терпеть не могла, возможно, спасли Анжеле жизнь… а возможно, лишили её шанса уберечь сестру от смерти под колёсами ГАЗа «Валдай» средь бела дня на не самой оживлённой улице города. По словам водителя грузовика, девочка взялась на дороге «из ниоткуда». Его водительский стаж составлял девятнадцать лет. Он получил три года лишения свободы и на тот же срок остался без прав. В настоящее время он, на пáру с племянником, владеет магазином по продаже снаряжения для охоты и рыбалки.

Неизвестно, связал ли Чобит случившееся с ведьминым проклятьем. Но, вполне вероятно, он вспомнил о Маме Кире полтора месяца спустя, когда умерла Анжела. Девочка грызла яблоко, и кусок попал в дыхательные пути. Будь с ней отец, он бы спас девочку. Но Анжела гуляла в парке с мамой, а та была бухгалтером – не врачом, да ещё после смерти Алины супруга Чобита стала очень рассеянной. Мать кричала, заламывала руки, пыталась делать искусственное дыхание, звонила мужу, слышала раз за разом: «Абонент недоступен» и – наблюдала, как всё страшнее хрипит, выгибаясь на траве, единственная дочь, которую по привычке продолжала называть двойняшкой. Стояло восхитительное чистое утро, и лучи солнца, пробиваясь сквозь словно вымытую листву, резали на контрастные многоугольники синеющее лицо Анжелы. Немногочисленные гуляющие – старички-шахматисты, студентки на пробежке – также не смогли ни помочь ей, ни успокоить голосящую мать, когда всё закончилось. Не смог успокоить её и Чобит. В нём самом не было покоя.

И всё же, он нашёл в себе силы наблюдать за женой и оберегать её долгое время после трагедии. Он был бы никудышным мужем, если бы не смог. Однако рано или поздно любое внимание ослабевает, и жена это знала. Одной сентябрьской ночью она тихонько, стараясь не разбудить мужа, вышла из дома, прихватив бутылку текилы и кухонный нож. Женщина забралась в их жёлто-лихую «Хонду», на своё привычное место, рядом с водительским. Там она приняла достаточно алкоголя, чтобы потерять чувствительность, но остаться в сознании, и перерезала себе вены на руках. Может, даже успела напоследок послушать Юрия Антонова.

Вот так, всего за полгода, Алексей Чобит потерял своих самых близких людей.

Ранним утром, пятого октября, Михаил Есипов, одинокий пенсионер, проживающий в частном секторе на улице Крайней, что у северной границы Студёновска, вышел со двора и направился к колодцу за водой, чтобы помыть свою «девятку». Прикрепляя ведро к верёвке, он заметил, как по обочине в его сторону плетётся какой-то человек. Его качало, как ваньку-встаньку, и поначалу Есипов решил, что парень в стельку, но, когда тот приблизился, пенсионер разглядел кровь на его одежде… много крови.

«Ох ты ж мать святая! – всполошился Есипов, роняя ведро в колодец и устремляясь к пришельцу. – Авария! Авария? Оптать, летают день и ночь, спасу нет! Стой же ж, стой!»

Тут он остановился сам, потому что узнал Чобита, у которого лечил панкреатит.

«Алексей Михайлович!», – воскликнул старик. Чобит застыл в паре шагов от него и повернул голову на собственное имя. Их взгляды встретились, и у Есипова возникло ощущение, что он смотрит в глаза одного из гипсовых пионеров, которые стоят в студёновском парке – настолько безжизненными они были.

Любимец горожан разлепил искусанные губы и заговорил. Пенсионер слушал и пятился.

«Я с ней покончил, – поведал главврач. Его голос был похож на шелест песка, осыпающегося по склону обрыва, и по спине старика впервые за двадцать лет побежали мурашки. – Думал, управлюсь быстрее. Разрубил её, а она всё никак не умирала, понимаете? Её части шевелились. Знаю, что это невозможно. Это любой медик подтвердит. Она оказалась живучая, как червяк. Колун…», – он сделал неопределённый жест рукой, – «…там. Всё пыталась схватить. Расползалась в разные стороны. Фрагменты. Понимаете? Неважно. Я проломил ей грудную клетку и достал сердце. Лишь тогда она затихла. Теперь всё всегда будет хорошо. Надо сказать Марии и девочкам. Они обрадуются. А вы рады?».

Чобит обернулся, неловко, как сшитая из болтающихся кусков кукла, и едва не упал.

«Огонь, – произнёс он, хмурясь и высматривая что-то в той стороне, откуда явился. – Не вижу огня».

И он пошёл на старика, повторяя: «Где огонь? Где огонь? Где огонь?». Голова его падала то на одно плечо, то на другое.

Есипов убежал в дом, чтобы вызвать копов, а Чобит, вопрошая в пустоту, побрёл в город.

Он шёл и шёл по просыпающемуся Студёновску, и никто из встречных не пытался его остановить. Патруль задержал его только в центре города. Его не видели плачущим даже на похоронах дочек и жены, но когда Чобита увозили в отделение, из его глаз текли слёзы, будто он копил их полгода для подходящего момента.

– Он разрубил её, – Никита старался лишний раз не произносить имя ведьмы, – топором и куски побросал в Ленивицу. После этого Чобит попытался поджечь дом, но там одна только комната выгорела, а дальше огонь не пошёл. А знаете, что самое жуткое? – Никита понизил голос до шёпота. – Куски тела потом выловили, но вот сердце так и не нашли. Менты пытались искать с собаками, только их не сумели даже затащить на… на её, короче, двор. Собаки прям на дыбы становились и выли, а дальше – ни в какую. Это мне двоюродный брат рассказывал, а ему – кто-то из ментов, Вовка с ними знается. По слухам, Чобит закопал сердце… этой… в лесу. Вот такая история, – закончил он и обвёл взглядом слушателей, наблюдая за реакцией.

– А ты видел эту Киру? – спросила притихшая Самира.

– Случалось, – ответил Никита и добавил нехотя: – В её присутствии всегда делалось не по себе и хотелось спрятаться. Даже когда она поворачивалась к тебе спиной, казалось, что она по-прежнему наблюдает за тобой. Как будто у неё глаза на затылке.

– Они ей не очень помогли, когда к ней заявился Доктор Мясник, – хмыкнул Денис. Он продолжал смотреть на дорогу, словно рассказ его нисколько не заинтересовал. – Хороша ведьма.

– Можно подумать, ты её в детстве не боялся.

– Ты, кажется, и сейчас её боишься, – поддел Денис, усмехаясь.

Никита зыркнул на него исподлобья, но смолчал. Как-то в детстве, гуляя по двору один, он встретил Маму Киру, топающую вперевалку по своим делам. Охваченный беспричинным страхом, Никита попытался спрятаться в подъезде чужого дома. Он слышал, как Мама Кира дошла до двери, за которой он притаился, и остановилась. Его раздирали два противоречивых желания: убежать вверх по лестнице или дождаться, пока тётка уйдёт. В первом случае Мама Кира его бы услышала, во втором – могла попытаться войти. Оба варианта казались скверными.

Никита выбрал второй.

Мама Кира стояла снаружи, не издавая ни звука.

В какой-то момент у пацанёнка возникло чувство, будто ведьма необъяснимым образом очутилась за его спиной, перенеслась на уходящую во мрак подвальную лестницу, откуда тянуло сырой картошкой и крысами, закупорила своей тушей пространство от стены до стены; и когда Никита обернётся, она ринется вверх, оскалив зубы, рыча, с пеной на подбородке. Медленно, боясь вдохнуть, он повернул голову, скосил глаза, и, конечно, Мама Кира была сзади – грузное отёчное чудище, трясущееся в нетерпении, с красными буркалами, сверкающими в темноте, как угли; оно протягивало свои толстые дряблые руки, чтобы утащить его вниз, где никто не услышит криков и не придёт на помощь; оно было там… всего мгновение. Никита моргнул, и наваждение исчезло.

Когда он, наконец, решился выйти из подъезда, то не увидел вокруг ни одной живой души – только голуби воевали за кусок булки на расчерченном мелками асфальте, отчего казалось, будто птицы клювами играют в некую разновидность футбола.

Мальчик Никита добежал до своего дома и целый день не выходил на улицу.

– Хороша ведьма, – повторил Денис, возвращая его из страны воспоминаний.

– Ты считаешь смерти жены и детей Чобита совпадением? – взвился Никита.

– Разумеется, – терпеливо, как ребёнку, объяснил ему Денис. – А что это, по-твоему?

Никита не нашёлся с ответом.

Тут рука Самиры опустилась на его плечо.

– Я верю тебе, – сказала девушка. – В жизни порой происходят вещи, которые мы не можем объяснить.

– Вот он, – Никита указал на друга, – похоже, считает иначе.

Денис криво улыбнулся: мол, что тут поделаешь?

– А её дом продали?

– Не, – покачал головой Никита. Рука девушки по-прежнему лежала на его плече, отчего ему неожиданно сделалось тепло – больше, чем от слов поддержки Самиры. – Хибара досталась по наследству каким-то дальним родственникам из Орла. Насколько я знаю, они приезжали всего один раз, вывезли часть вещей и больше не показывались. Так и стоит дом ничей, и будет стоять, пока не развалится. Заросло там всё. Люди до сих пор стараются держаться от того места подальше. Претендентов на тот участок земли не нашлось, знаешь ли, – последние слова были адресованы Денису.

– О, – сказала Самира. – Я только сейчас вспомнила. Мне брат говорил, что помогал какому-то отсидевшему перевозить мебель в комиссионку, и у того руки были по локоть в порезах. Он сразу опустил рукава, когда понял, что брат заметил. Это было с месяц назад. Рустам называл его «буш». По-татарски это означает: «пустой». Я не догадалась, а сейчас дошло: он про Чобита говорил. Чобит и есть «буш».

– Его порезали в тюрьме? – наморщил лоб Никита.

– Или он режет себя сам. Я про такое слышала. Ох, кошмар. Как его признали вменяемым? Он же…

– Да, «буш». Пустой. Знаешь, а ведь точно сказано. И тем не менее, Чобита признали вменяемым и дали восемь лет. Как будто он не лечил – и превосходно – половину города. Как будто он не потерял семью из-за этой… С-сукины дети!

Самира сжала его плечо сильнее:

– Ты его оправдываешь?

– Я его понимаю, – ответил Никита. Девушка кивнула.

И тут Денис выдал:

– Я хочу увидеть её дом.

– Ты перегрелся? – спросил Никита с заботливым любопытством.

– В этой городской легенде есть нечто цепляющее, – сказал Денис. – Она как «Чёрный квадрат» Малевича. Вроде квадрат и только, но… – он пощёлкал пальцами. – Цепляет. Своей кажущейся простотой. Возможно, ты прав, и мне стоит запостить эту историю в блог. Но она будет неполной без снимков, правда ведь? Ты только представь…

– Забудь.

– Чего?

– Так уж сложилось – и ты извини, – что все бредовые идеи, которые мне доводилось слышать, рождались в твоей голове. Высказывания политиков сейчас не в счёт. А эта идея – худшая из твоих бредовых. Настоящий чемпион. Когда ты спрыгнул с моста на крышу проходящего товарняка ради нескольких фотографий с необычного ракурса, я думал, ты остепенишься. Теперь же ясно, что нет.

– Я тогда разбил свою первую камеру, – произнёс Никита с ностальгией в голосе.

– Хорошо, что поезд только набирал скорость, а то разбил бы ты и тухлую тыкву, которая у тебя вместо головы.

Самира хихикнула. Едва слышно, но Денис заметил и вспыхнул. Именно этого эффекта она и добивалась.

– Прекрати, Никит. Неужели ты веришь в эти байки для девочек? – воскликнул Денис, вложив в «для девочек» всё презрение женоненавистника.

Этого оказалось достаточно, чтобы темпераментная Самира взорвалась.

– По-моему, ты сейчас меня дурой назвал, я права?! – Впервые за время беседы она обращалась напрямую к Денису. Тот стоял вполоборота, склонив голову, с полуулыбкой на костистом лице. – Поскольку других девочек здесь не наблюдается, я это замечание отношу к себе. Ну, тогда и ты послушай. Я не глупее тебя или вот его, – она хлопнула Никиту ладонью по спине, и парень недовольно заворчал. – Да! – крикнула Самира Никите. – «Ты только масло можешь менять», твои слова!

– Самирочка, я ведь шутил!..

– Я не только могу масло менять, и тебе это известно! Я перебирала движки, пока вы оба в пубертате маялись и показывали друг другу письки за гаражами! Что касается тебя, – она опять обращалась к Денису, – если ты ещё раз назовёшь меня дурой, ты пожалеешь! Ты самодовольный кретин. А ещё я думаю, что ты ссышь фотографировать дом ведьмы и смеёшься над Никитосом, лишь бы туда не идти!

Она умолкла, тяжело дыша.

– Всё? – поинтересовался Денис надменно. – Заслушаешься. Как это утончённо.

– Я не одна из твоих фотомоделей, которых ты охаживаешь, чтобы быть утончённой! – огрызнулась Самира и сплюнула в песок – для усиления эффекта.

– И верно, чего это я? – Денис всё-таки взглянул на Самиру, скривившись. – Какая там утончённость? На тебя наложила отпечаток тяжёлая мужская профессия. Лишь бы доказать, что ты не хуже мужчин – но я поверю в это, когда у тебя усы расти начнут… Стоп-стоп. Да они, кажется, уже растут.

Самира ринулась на него, сжав кулаки. Никита вскочил с пирамиды шин и встал между ними, схватил девушку за талию и закружился с ней по двору, точно вальсируя. Денис, посмеиваясь, отошёл от сцепившихся.

– Я тебя взгрею! – прокричала Самира из-за плеча Никиты.

– Сумасшедшая, – ответил Денис.

– У меня нет усов! Нет усов!

– Я их ви-ижу! – пропел Денис.

– Шишига!

– Уймитесь вы! – взмолился Никита, которому всё труднее было удерживать Самиру. – Как дети. Денис, какого чёрта?! Устроили тут шоу Малахова.

– Она сама взъелась.

– Ты заячий хвост! – прохрипела Самира и укусила Никиту за шею. Тот взвыл и ослабил хватку. Самира вырвалась и двинулась на Дениса, который принялся отступать к обочине, боком, как краб. – Я, в отличие от тебя, не побоялась бы туда пойти, если бы мне было нужно.

– Ну и иди, – ответствовал Денис, пряча за спину сумку с камерой.

– А мне не нужно!

Денис закатил глаза: «Вот так всегда».

– Хочешь проверить?! – вырвалось у Самиры в запале.

– И как докажешь?

– А поехали сейчас?

– С тобой? Пфью!

– Ну, ну! Ты боишься, мальчик?

– Я не вожу в своей машине абы кого, – произнёс Денис, понимая, что это звучит как оправдание, – и что остальные так и думают. – Ты лучше иди масло поменяй или в движке покопайся.

– У меня смена закончилась пятнадцать минут назад. – Самира остановилась и упёрлась руками в бока, подняв подбородок. Бросала Денису вызов. Денис перевёл взор на Никиту. Тот выковыривал носком ботинка камушек из земли и ухмылялся.

– Чего ты боишься больше: ведьминой избушки или меня?

– Надеюсь, ты там поселишься, – капитулировал Денис.

Вот так, совершенно неожиданно, они и отправились вдвоём к старому дому Мамы Киры.

***

– А другая музыка у тебя есть? – проворчала Самира. В салоне «Лады Гранта» разливался величественный «Вальс» Свиридова. Денис, который почти успокоился после недавней стычки, покосился на пассажирку. Люди, которым не нравилась классика, вызывали у него неприязнь.

– Есть, – сказал он саркастично. – Альфред Шнитке.

– Класс! – Самира сидела на заднем сиденье, скрестив руки на груди и делая вид, что наблюдает за пейзажем снаружи. Там хибары частного сектора сменили некрасивые пятиэтажки спальных районов. Они проехали через весь город, и до сих пор Самира молчала. Это вполне устраивало Дениса.

– «Короля и Шута» не держу, – ответил он.

– Тогда просто выключи.

Он постучал костяшкой пальцев по приборной панели, на которой вместо иконок или ароматизатора в виде цветка в горшке красовалась наклейка: «Моя машина – мои правила».

– Какой же ты сноб.

– Откуда ты знаешь это слово? – съязвил Денис. Он почувствовал возможность взять реванш за своё поражение в предыдущей перепалке.

– Омерзительный сноб. «Ах, ах, этот город конченый, я, ах, ах, здесь задыхаюсь, а вот, ах, ах, в кофейнях Парижа подают такие сказочные эклеры, что я не могу не поделиться с вами их фотографиями, друзья! А вот я на Марсовом поле, шлю миллион воздушных поцелуев за каждый ваш плюсик».

– Да ты читаешь мой блог! – Денис еле сдерживал смех. – Я польщён.

– Там нечего читать. Ты хуже школьницы, которая течёт от «лайков» в Инстаграм.

– Мне кажется, или мы ненароком перешли к теме секса?

– Тебе о нём только говорить и остаётся.

– Куда мне до твоего опыта.

– Я не шлюха тебе, урод!

Её нижняя губа задрожала, и она сердито прикусила её. Денис сдержанно ликовал.

– Ладно, мы почти на месте, – сказал он снисходительно. «Гранта» миновала автомагазин «Ни гвоздя, ни жезла», и Денис сбавил скорость. У поворота к развалюхе Мамы Киры он вывернул на встречную полосу и затормозил.

– Не хочу, чтобы кто-нибудь увидел машину с той стороны и понял, зачем я здесь, – туманно пояснил он.

Он выбрался из «Гранты» и глубоко вдохнул сентябрьский воздух, пахнущий пылью с полей, остывшей землёй, грустью по ещё одному лету, ушедшему в никуда. «В октябре мне исполнится двадцать три», – подумал Денис неизвестно, почему, и ему стало тоскливо.

Бухнула дверью Самира. В иной раз он бы сделал замечание. Его остановила мысль о том, что именно этого девушка и ждёт.

– Кажется, здесь, – сказал он вместо упрёка и перешёл дорогу, не дожидаясь спутницу. Та догнала его на другой стороне, пропустив грузовик «Вольво», который промчался к городу, подпрыгивая на ухабах.

Обочина, на которой они оказались, возвышалась над местностью, и с неё отчётливо виделась чёрная крыша заброшенного дома, которая горбато выпирала над зарослями дикого кустарника и бурьяна в трёх сотнях метров от трассы. Хотя день – как и вся неделя – выдался сухим, крыша казалась влажной, грязно-сырой.

Денис снял с плеча сумку и, вытащив фотоаппарат, протянул её Самире:

– Подержишь?

Девушка пренебрежительно пожала плечами, но сумку взяла.

– Осторожно, там объективы.

Он сделал несколько фотографий крыши. Подумал, что выглядеть они будут зловеще даже без ретуши. Достаточно че-бэ.

Повесив камеру на шею, он спустился к тропинке, ведущей к дому. Когда-то она была широкой и протоптанной, теперь же, сузившись, терялась в травах. Он зашагал к цели с чрезмерным энтузиазмом, призванным скрыть внезапно накатившее беспокойство. Не иначе, виной тому был рассказ Никиты. «В её присутствии всегда делалось не по себе и хотелось спрятаться», – вспомнил Денис. Эти слова прицепились к нему, как рыболовный крючок.

«Когда она поворачивалась к тебе спиной, она продолжала наблюдать за тобой».

«У неё глаза на затылке».

Впервые Денис пожалел, что затеял эту авантюру с фотосессией.

Неосознанно ища поддержки, он оглянулся. Самира шла следом, сжав губы и насупившись. Она смотрела под ноги. Желаемого спокойствия от этого зрелища Денис не получил. Ему захотелось повернуть назад, но вместо этого он продолжил путь.

Становилось холоднее – наверное, из-за близости к реке. Когда они добрались до хибары ведьмы, Денис порядком продрог. На нем была хэбэшная рубаха с длинным рукавом, джинсы и кроссовки, вполне подходящая одежда для тёплого сентябрьского денька, – но здесь, похоже, царил конец октября, словно время возле дома текло по своим правилам. Денис посмотрел на Самиру. Та была одета в футболку с лихо притоптывающей Минни Маус, и на руках девушки он заметил мурашки. Самира сердито обрывала с одежды приставшие репьи.

Забор сохранился, но деревянная калитка лежала на земле, и между досками проросла трава. Денис осторожно наступил на поваленную дверь. Доски чавкнули. Денис вошёл во двор.