Эпизод 12.
1650-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 5-й год правления франкского императора Ламберта (октябрь 896 года – январь 897 года от Рождества Христова)
Очень часто бывает, что человек, вроде бы уже решившийся, наконец, на какой-нибудь отчаянный поступок, затем всячески оттягивает его фактическое осуществление, придумывая для себя разной степени благовидности предлоги. Его Святейшество, хотя и был судьбой и волею Небес вознесенным над простыми смертными, тем не менее, обладал свойственными простым смертным слабостями. Провозгласив в кругу единомышленников начало судебного процесса над своим скончавшимся предшественником, он взял паузу в оглашении этого решения на улицах города. Справедливости ради скажем, что на этом также настояли Сергий и Теофилакты, которые в тот же самый день, когда собранный совет пожелал осудить Формоза, несмотря на поздний час, почли за лучшее вернуться в Латеран.
– Решение кафолической церкви нисколько не оспаривается, Святейший, но мы предлагаем вам согласовать детали его оглашения, – вкрадчиво начала Теодора, когда они вновь предстали пред слегка удивленными очами папы.
– Вы предлагаете задержать оглашение? Почему?
– Позиции сполетской партии не очень прочны, Святейший. Реакция на начало суда над Формозом может быть непредсказуемой, наши враги способны использовать это себе на благо и вам во вред. Арнульф может послать войска на Рим, и даже угроза отлучения, которая сейчас сдерживает его в Вероне, в этом случае его уже не остановит. В сам город с каждым днем прибывает все больше паломников, и до Рождества население Рима будет представлять собой весьма пестрое собрание. Римской милиции будет и без того непросто, и это ….ммм…неоднозначное решение может завести чернь, благо есть кому в этом поспособствовать. Такого же мнения придерживается и почтенный епископ Сергий, и мы полагаем, что Его Императорское Высочество Ламберт79 может также возмутиться процессу над Формозом в силу своей юношеской вспыльчивости и искренней набожности.
– Вы полагаете, что император Ламберт в набожности превосходит епископа Рима? -нахмурился Стефан.
Теодора на мгновение запнулась, поняв, что допустила ошибку, но ее острый ум тут же нашел выход:
– Никоим образом, Святейший. Просто ваше решение, а значит высочайшее решение святой Церкви, преследует цель преодоления комплекса проблем, созданных Формозом, как в части христианского, так и в части светского управления. Ваше решение мудро и многосложно, но может быть неверно истолковано человеком с чистыми, но поверхностными мыслями, тем, кто оценивает только то, что очевидно глазу, но не разуму.
– Хорошо, что вас не слышит герцогиня, – улыбнувшись, отметил папа. В душе он был очень благодарен гостям за предоставление ему аргументированной задержки в воплощении опасного предприятия, затеянного им.
– Представляется, Ваше Святейшество, разумным, если суд над Формозом состоится в январе следующего года. Закончатся рождественские и крещенские праздники, Рим к тому времени опустеет, все враги будут пребывать в своих епархиях и резиденциях, а расхлябанные дороги в этот период даже при всем их желании не смогут обеспечить им быстрый доступ к Риму. Сейчас же следует заверить все стороны, в чьих руках судьбы Италии, в вашем желании не нарушать сложившуюся расстановку сил, – предложил Сергий.
– Да будет так. Прошу вас, досточтимый Сергий, и вас, мессер Теофилакт, доложить о нашем решении всем, кто сегодня присутствовал на совете, – подвел черту папа.
Пришлось запастись терпением на долгих три месяца. Впрочем, все это время, заговорщики не бездействовали. Были отправлены гонцы с письмами к Арнульфу Каринтийскому, Беренгарию Фриульскому, императорам константинопольским Льву и Александру80. Все письма были наполнены пожеланиями здоровья адресатам, уверениями в их поддержке со стороны Рима и его Церкви, дарами с мощами святых. Особенный упор делался на последнее – дарить частицы останков достойных сынов Церкви уже давно и прочно вошло в обычай, монархи Европы благоговейно встречали реликварии из Рима, и даже византийский император, чья империя не так давно погружалась в еретическую пучину иконоборчества, склонял голову при внесении святых останков в храмы Константинополя. Как водится, не обходилось и без злоупотреблений, намеренных или трогательно простодушных. В свое время супруга базилевса Маврикия81 наивно попросила у папы Григория ни много ни мало, как уступить ей голову Апостола Павла, на что великий понтифик, едва не задохнувшись от ярости, ответил, что не только прикасаться к мощам, но и смотреть на них Небо запрещает под страхом смерти, что таковая смерть недавно постигла нескольких монахов, дерзновенно взглянувших на мощи Апостола, что для обретения чудодейственной силы и благости достаточно лоскута ткани, положенного рядом с мощами. Помимо лоскута и в качестве бонуса богобоязненной царице, папа Григорий предложил ей опилки с цепей Апостола Петра, причем в сопроводительном письме своем сокрушался, что порой Небо, осерчавши на мир за какие-то грехи, не дает возможности соскоблить с этих цепей ни стружки82. Священные опилки и лоскут в итоге благополучно прибыли в Константинополь, однако нам совершенно неведомо, осталась ли сим подарком довольна императрица.
Что до нашествия в Рим паломников, о котором упоминала Теодора, то эти традиции также насчитывали уже почти четыре века, практически с момента падения Западной империи. Римские папы постепенно концентрировали в своем городе сокровища христианской религии и культуры, что впоследствии принесло Риму как материальные блага в виде пожертвований пилигримов, так и дополнительный вес аргументации папских притязаний на первосвященство в Церкви. Все это в результате приводило к усилению роли римского папы в судьбах Европы, множило его богатства и заставляло считаться с почти безоружным городом даже самых свирепых монархов и их многочисленных армий.
С начала декабря ручейки паломников потекли в Рим. Ворота Рима каждый день принимали десятки благочестиво настроенных людей из Африки, Византии, королевств империи франков, из далекой Британии, из захваченной магометанами Испании. Многие в религиозном порыве при виде римских крепостных стен опускались на колени и последние мили до вожделенных святынь ползли, растирая колени в кровь, дабы хоть частично разделить боль и страдания многих достойных христиан, нашедших свою гибель в этом городе. В те времена укрепилось мнение, что совершивший паломничество в Рим и прикоснувшийся к мощам Апостолов Петра и Павла, получал прощение любых грехов, и рай обязательно распахивал перед ним ворота. В итоге поток паломников представлял собой странную и гремучую людскую смесь, состоявшую из земных страдальцев, религиозных фанатиков и настоящих преступников. При этом последние пользовались чуть ли не самым большим уважением в обществе, так как считалось, что эти люди нашли в себе силы переломить дьявольские искушения, в свое время толкнувшие их на путь грабежа или убийства. Они не скрывали ранее содеянного, напротив, при устройстве на ночлег в каком-нибудь монастыре охотно предъявляли аббату документ от своего местного священника, удостоверявшего факт их преступления и предписывавшего совершить покаяние в Риме. «Не суди и не судим будешь», как правило отвечали им аббаты, размещая их на всякий случай подальше от аркариев83 , винных погребов и женского пола.
Папа Римский Стефан ежедневно проводил почти все свое время, встречая подобные делегации паломников, раздавая им хлеб и деньги, распространяя на их головы благословение Церкви. Ближе к вечеру благочестивый порыв имел обыкновение во многих сердцах угасать, а в некоторых еще и уступать место бесовским искушениям, благо таверны Рима всегда славились своим изобилием, а его женщины пронзительной красотой и условной сострадательностью к страстям человеческим. Так что к закату дня одним из самых деятельных людей в городе становился Теофилакт, у которого, в отличие от папы Стефана, основным увещевательным оружием было не слово Божие, а, как правило, плеть и холодные подземелья темницы на Квиринальском холме.
Никак себя не проявляли в это время и враги сполетской партии. Император Арнульф по-прежнему боролся со своими болячками в Вероне и посему молча проглотил выдворение своего внебрачного сына Ратольда из Рима. По всей видимости, поняв, что тактическое сражение за Рим им безвозвратно проиграно, он и его армия собирались с силами и просчитывали такую стратегию, чтобы со временем не дать сполетцам ни одного шанса на достойное сопротивление. Кроме того, Арнульфа реально пугала перспектива отлучения от церкви Стефаном, а, стало быть, надлежало действовать дипломатично, по крайней мере, в настоящий момент. Беренгарий Фриульский, выторговав себе значительные преференции на встрече с Ламбертом, и вовсе был несказанно рад воцарившемуся политическому штилю, который до поры до времени покрывал тайной его клятвопреступление перед Арнульфом. Дело со свадьбой Ламберта с Гизелой замерло на самом старте, о чем, правда, ни одна из сторон особо не сожалела, полученные потенциальными супругами портреты своего визави, мало чем отличающиеся друг от друга из-за догматических правил тогдашней живописи, были безжалостно сданы в скринии84. Византия, как обычно, была погружена в собственные проблемы и все более радостно воспринимала известия, что итальянские хлопоты оплачивает кто угодно, но только не она. Спокоен был и Беневент, благо Ламберт вовремя осознал свою ошибку и сполна расплатился с южанами деньгами и землей. Оставались, конечно, сарацины в Гарильяно, но это уже становилось перманентной проблемой для Италии, сравнимой с зубной болью – неприятно, но на судьбы коронованных особ покамест не влияет. Ну и, наконец, были еще и формозианцы, но они в настоящий момент не имели ни одного сколь-либо значительного повода для развязывания конфликтных действий – настолько грамотно сполетцы и византийцы обосновались в Риме. В итоге пресвитерам Теодору, Романо Марину, Иоанну и их сподвижникам оставалось только бессильно биться головами о стену и ждать удобного случая перехватить инициативу.
Молодой император Ламберт, стараниями своей матери, лишь частично был посвящен в планы людей его круга. Все свободное от молитв время он проводил на охоте, в компании друга своего детства Гуго, сына миланского графа Майнфреда. Покинул Рим и Адальберт. Вернувшись в свою резиденцию в Тоскане, он обдумывал сценарий своего поведения на предстоящем процессе, на котором его обязали присутствовать, хотя он лично предпочел бы в этот момент находиться как можно дальше от Рима.
С присущим ему благочестием и святостью Рим отпраздновал Рождество и Крещение Христово, после чего город начал заметно пустеть. Благоприятный момент приближался и, наконец, 14 января 897г. глашатаи Рима зачитали папский указ о совершении суда над Формозом из Остии, епископом Порто, преступно, по мнению Церкви, занявшим престол Святого Петра и в течение пяти лет осквернявшим его своими деяниями.
Стефан не стал тянуть с датой процесса. Суд над покойным был назначен на 21 января. При этом в речи глашатаев было отражено, со ссылкой на римское право, требование папы к Формозу о личном прибытии последнего на суд и принудительном приводе в случае его отсутствия. Римлянам это дало повод позубоскалить над своим епископом, само же объявление о суде было встречено достаточно спокойно, горожане понимали, что новая метла, появившаяся на святом троне, начинает мести по-новому и, что было весьма заурядным делом и тогда и сейчас, первые шаги своей деятельности начинает с очернения действий предшественника.
Накануне судного дня все злачные заведения Рима были полны сальных шуток относительно завтрашнего прихода Формоза на суд. Владельцы постоялых дворов громогласно зазывали к себе путников, обещая, что именно у них сегодня на ночь остановится покойник, которому во всеуслышание были обещаны бесплатная пища и вино. Наиболее хитроумные попрошайки клянчили подаяние, называя себя именем покойного папы, которому не хватает нескольких денариев85 для того, чтобы добраться до Латеранского дворца и защититься от нападок церковников.
Гораздо менее игривые настроения были у инициаторов суда. Римская милиция была приведена в полную готовность. На суд были приглашены все епископы близлежащих городов и двадцать восемь кардиналов Рима, однако за сторонниками Формоза, помимо папского гонца, были умышленно посланы и вооруженные отряды, по сути напоминавшие конвой, в результате чего практически все формозианцы, почувствовав себя оскорбленными, под предлогами внезапной охватившей их хвори, письменно отказались от присутствия на суде. Исключением явился только Иоанн из Тибура, который все-таки прибыл в Рим под охраной. Папа Стефан радостно потирал руки – именно таких результатов он и добивался.
Накануне суда в Рим пожаловали Адальберт Тосканский и Агельтруда Сполетская. Герцогиня получила полномочия представлять на суде интересы императора Ламберта, коего, от греха подальше, предпочли оставить в его охотничьих угодьях. Остаток дня Агельтруда провела в Латеранском дворце, где папа Стефан Шестой с единомышленниками до поздней ночи обсуждал все нюансы будущего процесса. Почти все.
После того, как гости удалились, Стефан распорядился вызвать к себе своего верного кубикулария Адриана, который был неотлучно при нем последние лет тридцать и делил со своим господином все радости и печали. После короткого наказа, Адриан, показавшись из покоев епископа, позвал двух молодых остиариев86, которые, в своем рвении угодить папе и сделать шаг-другой в карьере, не пришли, а прибежали к спальне, чуть ли не отпихивая друг друга локтями. Спустя пять минут все трое покинули покои понтифика, весьма при этом переменившись в лице. Взяв нескольких рабов и пятерых стражников, они вышли из Латерана, устремившись в направлении папской Леонины. Стефан провожал их ледяным взглядом, каким обычно удостаиваются покорные, но бестолковые слуги, после чего, наконец, затворил в своей опочивальне дверь.
Все, кто с нетерпением, кто с ужасом, ждали наступления следующего дня.
Эпизод 13.
1650-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 5-й год правления франкского императора Ламберта (21 января 897 года от Рождества Христова)
Святейшая Латеранская церковь, мать и глава всех церквей города и мира (Omnium Urbis et Orbis Ecclesiarum Mater et Caput), как о том гласит надпись над входом в нее, имела в конце девятого века мало общего с тем великолепным творением, которое предстает сейчас перед нашими глазами. Постоянные катаклизмы и круговерть истории сохранили для нас из всего того, что видели папа Стефан, граф Адальберт и красавица Теодора разве что отдельно стоящий баптистерий, воздвигнутый в последние годы Западной Римской империи и долгое время остававшийся единственным местом в городе, где епископы совершали крещение в Великую Субботу. Все прочее, включая главный неф Латеранской базилики, было в течение следующей тысячи лет неоднократно перестроено. Латеран то густо обрастал, то последовательно избавлялся сначала от наследия римской архитектуры, а затем от византийской и готической, пока, наконец, благословением папы Сикста Пятого87 и талантами Фонтане, Борромини и Галилеи не возложил на себя великолепную печать эпохи Просвещения. В описываемые же дни Латеранский город еще хранил в своем сердце остатки того дворца, что был подарен папе Сильвестру88 благодарным императором Константином, которого епископ Рима избавил от несносной проказы. В результате император тогда удалился в столицу светской власти Константинополь, оставив Риму право именоваться столицей духа и Веры. Легенда об этом даре, не имеющая, к сожалению, прямых подтверждений, в конце девятого века сомнению и оспариванию не подвергалась.
Сама Латеранская базилика, именовавшаяся в конце Девятого века еще Базиликой Христа Спасителя или, благодаря обильно поступавшим дарам, Золотой базиликой, несмотря на сохранившееся сквозь века иерархическое первенство, в те годы была еще более скромных размеров, чем в наши дни. В традициях раннехристианских базилик, построенных на закате Западной Римской Империи, алтарная часть ее была ориентирована на запад, тогда как впоследствии стало непреложным правилом ориентировать алтарь на восток, однако многочисленные реставраторы базилики так и не решились изменить первоначальную структуру храма. Основную площадь в базилике, как обычно, занимал главный неф для богослужений. Стены и потолок храма были украшены не только традиционной для того времени великолепной мозаикой, но и редкой росписью, изображавшей библейские сцены с той только разницей, что тогдашняя школа живописи, не знавшая гениев наподобие Микеланджело и Джотто, была большей частью варварски примитивна, и эстетствующий взгляд только местами мог увидеть руку славных византийских живописцев, трудившихся здесь во времена пап Гонория и Николая. Непосредственно к главному нефу примыкали еще два корабля поменьше, один из которых (тот, что справа от входа) часто служил церковным собраниям, аналогичным предстоящему. В нише правой части средокрестия, там, где правый неф пересекался с трансептом89, причудливым образом символизируя связь времен и поколений, расположились подаренное Риму Велизарием массивное Святое Распятие, покрытое золотом, и знаменитая бронзовая волчица, впоследствии перенесенная в Капитолий. Этот неф в те времена так и называли «залом волчицы». Ко второму же кораблю (слева от входа) непосредственно присоединялся Латеранский дворец, где в башне, отстроенной последним греческим папой90, находились библиотека, казна, а также покои и кабинеты папы и папской канцелярии. Все эти помещения периодически становились объектом разграбления циничной римской черни, поскольку в те годы существовал обычай забирать все имущество у только что скончавшегося папы, который, по тогдашнему мнению, должен был представать перед Спасителем и Святым Петром абсолютным бессребреником. И, наконец, к самому дворцу примыкали, образуя своего рода микрогородок, еще несколько часовен, общественные триклинии и знаменитая капелла Святого Лаврентия, которая впоследствии получит название Святая святых и куда спустя семь веков перенесут фрагмент лестницы Scala Santa, по которой Спаситель всходил на суд Пилата.
Рядом с Латераном располагались монастыри Иоанна Крестителя и Иоанна Евангелиста, их славная история пресеклась задолго до нашего с вами появления на свет. Монахи-бенедиктинцы, жившие в монастырях, были верными слугами епископа Рима в быту и на церковных службах, представляя собой фактически дворовую челядь. Здесь имели обыкновение останавливаться многочисленные пилигримы, прибывавшие в Рим за благословением от папы и за благодатью от множества святых реликвий, хранившихся в Латеране. Большей частью это были мощи подвижников Веры, а основными святынями, приводившими паломников в благоговейный трепет и исцелявшими их от болезней плоти и духа, являлись головы апостолов Петра и Павла, а также уже упомянутая Scala Santa. Очередь на поклон к этим святыням, находящимся, включая Scala Santa, в левом нефе базилики, не иссякала практически никогда, причем уже тогда среди паломников существовал обычай подниматься по Святой лестнице на коленях, чтобы получить полное прощение грехов. По легендам, к сожалению ничем не подтвержденным, в Латеране одно время хранился кивот Завета, а также хитон евангелиста Иоанна, который, по слухам, умел мгновенно менять погоду в Риме – стоило вынести хитон к дверям базилики и хорошенько его встряхнуть, как на обожженный солнцем город изливалась спасительная влага. Точно таким же способом хитон мог, напротив, прекратить затянувшиеся ливни.
Но сегодня, 21 января 897 года, толпу, заполонившую собой площадь перед Латераном, как бы кощунственно это ни звучало, привлекла не благость здешних святынь, а объявленный суд над скончавшимся почти год назад папой Формозом. В своих многочисленных рассуждениях толпа приходила к выводу, что да, конечно, старый девственник начудил изрядно, одарив Италию столькими королями и императорами, которые ни при каких обстоятельствах не могли бы ужиться вместе. Люди преклонных лет прекрасно помнили все мытарства Формоза еще до обретения последним папской тиары и, в частности, отвержение его от Церкви папой Иоанном Восьмым. В связи с этим, собравшиеся ожидали, что новый папа Стефан, и без того известный своей неприязнью к Формозу, вне всякого сомнения осудит покойника и отменит ряд его уложений и назначений. Это не было чем-то удивительным для римлян, и не надо было быть сильным провидцем, чтобы предположить, что решения будут в большинстве своем в пользу сполетской партии, представителей которых нынче так много в окружении папы Стефана, тогда как германская партия исчезла почти так же бесследно, как ее гарнизон.
Поэтому римляне собрались, как в старые добрые времена, ради хлеба и зрелищ. Зрелище предстояло не Бог весть какое, а вот хлеба плебсу должно было перепасть обязательно. Потому уже с утра Рим устремился к Латеранскому дворцу, и городской милиции пришлось изрядно попотеть, чтобы обеспечить доступ к Латерану участников суда, оттеснить суетливых торговцев на края площади, чтобы те не создавали дополнительной толчеи и до поры до времени не реагировать на периодические вопли горожан, обнаруживших, что стали жертвами карманников.
В ожидании земных благ многие постарались провести время также с пользой для духа. Всякий раз, когда у Латерана останавливались носилки приезжего епископа или местного кардинала, несколько десятков людей бросались к ним за благословением, каковые церковнослужители, приятно улыбаясь или, напротив, изображая вселенскую скорбь за грехи мира, одинаково охотно им дарили. После того как глава поместной церкви скрывался за дверьми базилики, толпа начинала обсуждать произнесенные слова или замеченные жесты священника, вспоминать его славные деяния и хвастаться полученными от него дарами.
– Его преосвященство Петр из Альбано, строгий и справедливый пастырь, говорят, недавно лично накормил и приютил пять монахов, приплывших из норманнских земель, где они успешно сеяли слово Божие в сердца варваров.
– Пресвитер Иоанн из Тибура раздал весь хлеб своей церкви во время прошлогоднего голода и всю зиму питался, как и слуги его, замороженными ягодами и кореньями.
– Вы видели, благочестивый отец Сильвестр из Порто, не просто благословил нас и нашу семью, но и возложил на моего первенца свои святые длани!
Не оставались без внимания и светские правители. Особенной любовью горожан пользовался, конечно же, маркиз Адальберт, но трудно сказать, насколько эта любовь была бескорыстной.
К полудню приток гостей в Латеран закончился. Чернь начала томиться в ожидании результатов суда, а наиболее примечательной фигурой на площади в последующие несколько часов оставался Теофилакт, наблюдавший за толпой с небольшого, наспех построенного помоста и время от времени отдававший распоряжения декархам своей милиции.
Внутри базилики, посередине правого бокового нефа был установлен длинный стол, за которым расположились высшие чины Святой Римской Церкви. Между пилястрами стены, отделяющей судебный зал от главного нефа, а также ближе ко входу были установлены места для светских гостей. Особое внимание было уделено, естественно, сполетской герцогине Агельтруде, тосканскому графу Адальберту, камеринскому графу Альбериху, послам византийского императора, лангобардского Беневента и фриульского графа Беренгария, одного из итальянских королей.
Юный император Ламберт был извещен о готовящемся суде, однако Агельтруда умолчала о тонких особенностях предстоящего процесса и без труда уговорила Ламберта не ехать в Рим, благо она возьмет на себя все представительские функции. Не было и делегатов германского короля, их демонстративно не пригласили на судилище. Наконец, не было и Теофилактов, супруг исполнял свои непосредственные обязанности по обеспечению порядка, а Теодора сослалась на легкое недомогание и осталась дома. Адальберт не мог не признать в очередной раз дальновидный ум прекрасной гречанки, ему, также пытавшемуся устраниться от очевидно малоэтичного дела, повезло меньше. В итоге светскую власть в Риме олицетворял собой престарелый префект Григорий.
Присутствующие, томясь в ожидании папы, с любопытством разглядывали мозаичную роспись дворца, где редкой чести быть изображенным вместе со Спасителем и святыми удостоился сам Карл Великий, а также обменивались между собой новостями, услышанными ими из далеких земель и касающимися политических и религиозных споров. Многие отметили факт отсутствия кардиналов Теодора и Романа Марина и частенько поглядывали на Иоанна из Тибура, который старался хранить невозмутимый вид, несмотря на всю тяжесть, которую он испытывал на сердце. Еще больше изумляло отсутствие Сергия, верного напарника Стефана во всех предприятиях. По залу немедленно поползли слухи о вероятной ссоре между друзьями или о том, что Сергий, возможно, подорвал свое здоровье в служении. Также некоторое удивление вызывала правая часть трансепта базилики, в нише которого, как помнили все, стояло огромное распятие. Сейчас же она была наглухо задрапирована здоровенным полотном с изображением все того же Креста Господня. По всей видимости, папа затеял в своем любимом храме небольшой ремонт. На это же указывали и намного больше, чем надо, раскуренные по залу благовония, предназначенные, видимо, заглушить едкий запах строительных красок.
Наконец оглушительно прогремели трубы, глашатаи возвестили о приходе Его Святейшества Епископа Рима Стефана Шестого. Благословив собравшихся, и вместе с ними сотворив молитву о ниспослании присутствующим христианского смирения и озарения божественным разумом, папа сделал знак глашатаям зачитать следующее:
– Сегодня, в пятый год царствования Его Высочества Ламберта, императора Запада, в одиннадцатый год царствования Его Высочества Льва Шестого, императора Востока, в первый год божественного служения епископа Рима Стефана, божьей волею, с благословения апостолов Петра и Павла, Святая Римская кафолическая церковь производит суд над рабом божиим Формозом, родом из Остии, слугой святой Римской кафолической церкви, волею Господа нашего Иисуса Христа ставшего епископом славного города Порто!
В течение следующих десяти минут глашатаи перечисляли титулы и звания собравшихся слуг Церкви, после чего еще минут десять ушло на то, чтобы сообщить регалии присутствующих светских гостей. Церемониал был до невыносимости нуден, но несоблюдение его могло, как минимум, привести к ссорам среди собравшихся, а, как максимум, к непризнанию впоследствии итогов суда законными. Наконец, глашатаи перешли к делу:
– Святая Римская кафолическая Церковь вызывает на свой Святой суд раба божьего Формоза, родом из Остии, слугу Святой Римской кафолической церкви, волею Господа нашего Иисуса Христа ставшего епископом славного города Порто, дабы выдвинуть против тебя обвинения в нарушении Божьих заповедей и церковных канонов! Святая Церковь приказывает тебе явиться сию же минуту пред Судом своим!
Пауза. Многие из собравшихся машинально взглянули на входную дверь, как будто покойник и в самом деле мог сейчас появиться в проеме. Двери, к слову, на протяжении всего суда, согласно правилам, оставались открытыми, но тщетны были все усилия самых зорких глаз толпы что-либо углядеть из творящегося внутри базилики.
Глашатаи повторили:
– Святая Римская кафолическая Церковь вызывает на свой Святой суд раба божия Формоза, родом из Остии, слугу Святой Римской кафолической церкви, волею господа нашего Иисуса Христа ставшего епископом славного города Порто, дабы выдвинуть против тебя обвинения в нарушении Божьих заповедей и церковных канонов! Святая Церковь приказывает тебе явиться сию же минуту пред Судом своим!
И вновь тишина воцарилась в зале. Собравшиеся равнодушно ждали последнего третьего раза, чтобы перейти к судебным процедурам. Пара-тройка святых отцов кощунственно зевнула.
Глашатаи пригласили Формоза в третий раз. Спустя секунду после оглашения, в возникшей тишине внезапно прозвучало:
– Я здесь и готов ответить!
Шок! ШОК! Даже самые невозмутимые сердца содрогнулись, услышав этот голос. Многие вскочили со своих мест, кто гневно сверкая очами, кто испуганно озираясь по сторонам в надежде увидеть неуместного шутника. В эту же секунду ковер, закрывавший нишу с распятием, упал, и пришедшие судить увидели трон с сидящей на ней человеческой фигурой!
Снова шок, куда сильнее прежнего! Раздались сдавленные крики, в которых звучала странная смесь удивления и ужаса. Епископу Иоанну из Галлезе внезапно стало плохо, и только энергичные действия служки, вовремя сунувшему ему под нос нашатырь, вернули епископу ясность сознания. Иоанн из Тибура сидел бледный как смерть, бормоча молитву, он не верил своим глазам, а еще больше отказывался верить своему разуму, который в эту минуту растолковывал ему замысел Стефана.
Да, не зря всю ночь работал кубикуларий Адриан со своими помощниками, под покровом темноты доставивший из Ватикана прах покойного Формоза, содрогаясь от ужаса творимого им кощунства и от близости разлагающегося тела. За час до начала суда саркофаг с трупом был вскрыт, самого покойника одели в свежие папские одежды и усадили в кресло. Переодевая труп, служки при этом периодически сменяли друг друга, не чувствуя в себе силы бороться с приступами тошноты, и тут же, возле гроба, оскверняя святые полы содержимым своих желудков.
– Кто ты, грешник? Назови имя свое! – вдруг покрыл гул изумленных голосов трубный рык Стефана Шестого.
– Я недостойный раб божий Формоз, родом из Остии, слуга Святой Римской кафолической церкви, волею Господа нашего Иисуса Христа исполнявший при жизни обязанности епископа портуенского!
Многим с испугу голос, исходивший от покойника, действительно казался похожим на скрипучий голос Формоза, и они истово продолжали креститься с того самого мгновения, когда упал ковер с ниши. Иоанн из Тибура, совладав с нервами, а еще больше с гневом, душившим его, догадался первым:
– Сергий!
Иоанн взглянул в сторону папы Стефана. А тот уже давно не сводил с него глаз, наблюдая реакцию своего противника. Стефан добился своего – враг испытывал животный страх и невероятное унижение. Стефан начал обводить взглядом остальных присутствующих, наслаждаясь секундами своего торжества.