Недостающие фрагменты картины мира

Догматика и математика

Достоверность точных наук была весьма высока на протяжении всей истории человечества. История же естественных наук – это история ложных гипотез, заблуждений, а порой и откровенного мракобесия, которые опровергаются по мере развития науки и далее уже не поминаются, дабы не осквернять светлый образ научного знания. Но достаточно вспомнить о существовании комиссии по борьбе со лженаукой при Президиуме Российской академии наук, чтобы понять, что и сегодня ситуация не сильно изменилась.

Гуманитарные же науки вообще не имеют хоть сколько-нибудь полной и общепринятой теории личности, не имеют общепринятого представления о базовой структуре личности, индивидуальности, ипостаси человека. Нет фундаментального, парадигматически целостного представления о самом «предмете изучения», поэтому гуманитарные теории и напоминают описания слона слепцами из известной притчи.

Человек имеет неполное, поверхностное, а порой и ложное представление даже о самых простых и очевидных предметах. Но есть одна область знания, завершенная во всей своей полноте и окончательности еще в средние века, – это знание о Боге, о Его природе, воле, аксиологии, предпочтениях, намерениях и путях домостроительства. Категорический богословский догматизм однозначно свидетельствует именно о том, что Бог давно и окончательно познан. Догматика позиционируется как предел богопознания, а независимое богословие преследуется самыми суровыми прещениями, вплоть до смертной казни. Спасибо атеизму, гуманизму и просвещению за то, что остановили это церковное зверство.

Развитие богопознания остановлено в самом начале его пути. Так и получилось по слову Божьему: «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали» (Лк.11:52).

Я понимаю протестантизм в его желании освободиться от догматизма богословской традиции. И, казалось бы, в условиях богословской вольницы уж точно можно превзойти окостеневший фундаментализм, но когда сталкиваешься с протестантским богословием, то с удивлением обнаруживаешь субъективизм и пустозвонство всемеро худшие. Почему-то не получается ничего путного у богословия, порвавшего с традицией. Протестантский тезис «только Писание» приводит лишь к тому, что Предание начинает свой путь по второму кругу, с нуля, и тут же заходит в тупики ещё больших благоглупостей.

Я понимаю первохристиан, понявших опасность тотальной «протестантизации» богословия и положивших границы (догматы) в областях наиболее значимых богословских представлений. Но догматизм стал проникать во все поры Церкви, а в итоге мы получили Церковь в виде одного гигантского и тотального догмата, в котором все окаменело как в музее палеонтологии. Даже слово окаменело, и если в богословском тексте нет архаичной лексики и фразеологии, то уже по одной этой причине нет к нему доверия у книжников и законников.

Догматизированная Церковь направляет человеков не к исповеданию Христа, а к исповеданию своих традиций и обычаев в которых, дескать и заключена спасительная модель вероисповедания. В такой вере вызревают только книжники и законники, а вот по детям Господним у Церкви хроническая задолженность перед Господом.

Если завтра наш Синод благословит православных исповедовать филиокве и креститься двуперстием, то я и глазом не моргну, потому что эти догматы не имеют для меня никакого значения. Но вы представляете, что скажут на это наши законники и обрядоверы, которых взрастила наша Церковь? Это же будет вселенская катастрофа для Церкви, такая же, как и те, которые уже случались по этим поводам.

Если у верующего не возникает никаких сомнений по всему спектру традиционных религиозных представлений, то это пустой верующий, бездумный. Думающий же христианин, даже если он по ряду положений и не согласен с «коллективом», должен помалкивать о своих сомнениях, обходить стороной трудные вопросы, лукавить, недоговаривать и придерживаться демократического принципа подчинения большинству. А если человек не провозглашает свои сомнения о верности традиционных воззрений, то является ли он еретиком? А не является ли грехом молчание этого конформиста? Не предаёт ли он Бога своим молчанием?

В учебнике догматики сказано, что понятие «Церковь» настолько масштабно, что даже дать исчерпывающее определение этому слову невозможно. Вот так. Определение предмета неизвестно, но святость его догматизирована. В результате чего под «юрисдикцию» догмата о святости Церкви подпадает буквально все, что так или иначе с ней связано. И любое критичное слово в адрес хоть чего-нибудь традиционного фактически является ересью и хулой на Церковь.

Например, в «главном догмате» Церковь определяется как единая и соборная. Однако поместные церкви враждуют между собой до такой степени, что их предстоятели гнушаются даже за один стол сесть друг с другом. Я уж не говорю про отношения с иными конфессиями. Но для Церкви и это не проблема, опытный демагог-законник и в такой ситуации может девятью разными способами «доказать» незыблемость девятого члена Символа Веры. При таком подходе и Московскую епархию можно будет считать Церковью, а весь остальной мир отпавшими от неё еретиками.

Догмат о святости Церкви лишил ее права на самокритичность, но предписал каноничность самодовольства. Конфессиональная гордыня является внутрицерковной добродетелью как свидетельство твёрдой приверженности человека к истине. Тогда как попытки независимого богопонимания автоматически приравниваются к отпадению от Истины, от Церкви и от Бога.

Понятно какие нравственные последствия несёт для человека его самодовольство и отсутствие самокритичности, но не ведёт ли самодовольство к деградации так же и социальный институт? Ведь мы, человеки, имеем дело именно с социальным институтом Церкви, а не с «мистическим телом», в существование которого можно верить только при достаточно богатом воображении. Вот и после слов святейшего Патриарха Алексия II возникает вопрос о святости Церкви… «Церковь – это и есть все мы, и что собою представляем мы, то собою представляет и Церковь».

Церковь предлагает человеку только комплексное вероисповедание, то есть, евангельское Откровение идет в пакете с бесчисленными догматами, канонами, правилами и всякий, кто пренебрегает этими заповедями человеческими, автоматически перестаёт считаться членом Церкви. Поверить в евангельского Бога не сложно, но как поверить в Бога Церкви, на которого понавесили языческой мишуры как на рождественскую елку, понавесили столько, что уже и образа Божьего за каноничными благоглупостями, суевериями и мифами не видно.

Церковь сетует на обмирщение общества, но глубинная причина этого разрыва в том, что миру нечего искать в организации, которая исповедует рабство своему уставу, обряду и канону как единственно возможную форму богоугодности. Трудно найти Христа под многовековыми отложениями народного религиозного творчества, трудно очистить Его от налипшей на Него Церкви.

Но и миновать Церковь в процессе богопознания никак не получится, ибо слишком много значимого для понимания Бога в Церкви накоплено. Презирающий святоотеческое наследие обречен на исповедание глупостей и заблуждений личных, но преклоняющийся перед Преданием обречен исповедовать канонизированное язычество. Вот такая неразрешимая дилемма.

Тотально единообразная, окостеневшая Церковь, вероятно, является единственно возможным вариантом ее существования. Церковь подобна политической фракции, которая должна голосовать в парламенте единообразно, дабы сохранять свою жизнеспособность.

В авторитарном обществе порядок поддерживаются страхом и насилием, а в демократическом – сложным и непрестанным трудом политиков, которые изворачиваются как могут, дабы избежать использования репрессивных методов для поддержания стабильности общества. Церковь, для поддержания стабильности своего социального института, пошла по пути догматического насилия, потому что поддержание всеобщей свободы во Христе требует огромного, сложного, организационного и богословского труда от лидеров Церкви в процессе по-настоящему соборного богопознания. А самодовольным и ленивым первосвященникам нужна такая обуза? А способны они понести такой труд в своей ограниченности и гордыне?

Закон Божий. Два кодекса

Если рассматривать материю на уровне элементарных частиц, из которых собственно и состоит весь наш мир, то совершенно естественно воспринимается их нематериальность. Элементарные частицы – это всего лишь волны, поля и энергии. На атомарном уровне понимание нематериальности материи уже немного размывается, несмотря на то, что атом состоит из практически стопроцентной пустоты. На молекулярном же уровне, ни о какой нематериальности материи уже и речи не идет, но все же следует иметь в виду, что ничего материального, материального в нашем обыденном понимании, в мире, – не существует. Материя создана из ничего, потому что никаких других материалов для ее создания не существует.

Законам существования элементарных частиц достаточно лишь дрогнуть, чтобы вселенная исчезла, как будто ее и не было. Но спасибо науке за нашу уверенность в завтрашнем дне, за то, что она не допускает изменяемости физических законов.

Научная теория, согласно которой вся материя вселенной одномоментно явилась из одной точки не менее сказочна, чем ветхозаветные легенды. Это та исходная точка знания, в которой Бог становится не менее научен чем наука. Но в невероятной научной гипотезе про точку сингулярности из которой якобы появилась материя всей вселенной нет никакой необходимости, потому что из «точки сотворения мира» достаточно было изойти лишь закону существования элементарных частиц. Бог ничего не творит, Он только задаёт законы существования материи, а дальше всё в мире происходит само собой, что и наводит человека, познающего законы материи на мысль о том, что Создателя не существует.

О природе физических законов наука никогда не задумывается, потому что логика таких размышлений неизбежно ведет к Создателю. Первичней законов материи может быть только Бог. Для науки, именно законы материи выполняют роль Бога, потому что они как бы самобытны, существуют сами по себе вечно и неизменно во всей своей великой гармонии и великой полноте. Ученые же, которые задумываются о гармоничности, вечности, полноте физических законов, и о самом факте их существования, бывает, что и склоняются к идее «неперсонифицированного» (по определению А. Эйнштейна) Создателя, который, разумеется, не имеет ничего общего с Богом, презентуемым в Церкви. Изучение законов материи потому и отождествляется с пределом познания мира, что какая-либо причинность существования законов природы уже не допускается.

Гармония бесчисленных и взаимосвязанных законов материи – это продукт долгой экспериментальной и конструкторской работы. Законы бытия не являлись сами по себе вместе с предметами и явлениями, как только Господь восклицал сакраментальное: «Да будет…». В противном же случае нам придётся признать, что законы существования материи столь же первичны как и Бог. А зачем тогда Бог нужен? Законы существования материи и без Него прекрасно обошлись бы в процессе эволюции бытия. И нет у Бога никакой необходимости погонять скорость развития мира под человеческую лесть его сказочному могуществу. Не надо попусту льстить Господу про шесть дней творения, загоняя богословие в рамки суеверий.

Не критично, когда легенды и мифы Церкви не вяжутся с современной наукой, плохо, когда они не вяжутся с элементарной логикой. Разум входит в противоречие не с идеей Создателя, но с фольклорными байками вероисповедания. Церковь погрязла в иудео-христианском фольклоре до такой степени, что и культ какого-нибудь Мумбы-Юмбы не сильно отличается от преданий Церкви. Сакральные, древние «знания» являются соблазном для религиозно романтического ума, поэтому устное народное творчество древних суеверов и обретает для суеверов современных статус совершенной истины.

История человечества – это всего лишь последнее мгновение на бесконечном творческом пути Создателя. Бог, даже чисто хронологически, прежде всего естествоиспытатель, физик-экспериментатор, генный инженер и ученый-материалист (в том смысле, что Ему больше не с чем работать, кроме как с материей). Бог – атеист, ибо Он не руководствуется ничем мистическим, ритуальным и магическим. Его воля не имеет ничего общего с суетностью фольклорного персонажа, образ которого представлен устным народным творчеством в ветхозаветных бытописаниях, притчах и мифах. Бог рационален, логичен, прагматичен и чужд народных представлений о Нем.

Скажете, я представил Создателя как какой-то арифмометр? А как же знаменитое откровение: «Бог есть любовь»? А нет здесь никакого противоречия. Любовь – это точно такой же закон гармонии мира, как и законы взаимодействия элементарных частиц. Просто нравственный закон дан не мертвой материи, а носителям разума и свободной воли, носителям образа и подобия божьего. Если учёный безо всяких противоречий способен сочетать в себе рациональность и человечность, то что уж про Бога говорить…

И если нам кажется, что нравственный закон никогда не восторжествует, то это лишь потому, что мы измеряем эволюцию бытия вечерними выпусками новостей, у Бога же несколько иные временные мерки.

Гипотеза Дарвина ничего не доказывает, как минимум потому, что невозможно доказать неучастие Бога в процессе эволюции. А вот если взглянуть на коллаж представляющий эволюцию видов, то можно легко заметить, что низшие животные откровенно уродливы по сравнению с млекопитающими. И это мы еще насекомых, сопоставимых по своим размерам с млекопитающими, не видели, ну разве что в голливудских ужастиках. Хотя палеонтологи утверждают, что в истории Земли была эпоха гигантских насекомых.

А не потому ли в эволюции видов прослеживается еще и эстетическая тенденция, что у Бога поначалу и не было никаких эстетических критериев для живых существ, но только функциональные. Слава Богу, что Он не остановился в своих генетических экспериментах на каких-нибудь брюхоголовых или членистоногих. А рациональность «слепой» эволюции разве создала бы котиков, когда у нее уже был такой удачный вариант выживаемости, как крокодил?

Мощный старик, сидящий на облаке, – это совсем не тот образ, по подобию которого был создан человек. Напротив, это Господь явился нам во плоти того, кого Он создал. Тогда как для гордыни человека верующего, физиологическое единство с животными столь оскорбительно, что даже создание человека из грязи для него догматически предпочтительней. Но плоть ли отличает человека от животного?

P. S. Курс лекций по ядерной физике я прослушал почти полвека тому назад, и вероятно не очень внимательно. Поэтому прошу высоких профессионалов не судить строго мои идеалистические размышления о природе материи.

Нужны ли Богу рабы?

Вы доверяли бы раболепному холую? Вам лично понравился бы человек, который всё время заискивает перед Вами, льстит, кланяется, угождает, демонстрирует свою униженность? А в такой ли форме апостолы общались со Христом? А почему верующие полагают что Богу нравится такое отношение к Нему? Не оскорбительно ли такое отношение для Бога? Благоволит ли Он Церкви, за то, что она учит верующих такой модели религиозного поведения?

Даже человек положивший жизнь за ближнего своего достоин безусловного уважения, тем более невероятный акт самоотверженности Бога, совершённый на Голгофе, заслуживает этого. Но Богу поклоняются не как эталону самоотверженности, любви и смирения, явленному во Христе, а как тщеславному, злому и мстительному Начальнику от которого зависит повышение верующего по службе.

Человек зараженный гордыней, тщеславием и честолюбием, способен представлять Бога только в торжестве его силы и власти. Все языческие боги опираются на своё могущество, ибо придуманы людьми, которые не знают иных опор для господства кроме господства силы. Тогда как в Евангелии человек сталкивается с Богом мера смирения которого такова, что нравственно нездоровому человеку сложно вписать такого Бога в привычную логику мироустроения.

Но только воплощенные во Христе представления о Боге, и заслуживают человеческого доверия, почтительности и уважения. Вседержитель может быть только евангельским, потому что все остальные мифологические божества в сравнении с Христом – это могущественные ничтожества, назначенные холопскими фантазиями на роль Бога. И сколько бы человечество не придумывало себе богов по образу и подобию своему, это ни в коей мере не доказывает, что Бога нет.

У меня лично, нет ни одной причины верить в евангельскую модель мира, кроме нравственного облика евангельского Бога, только такой Бог и устраивает моё нравственное чувство. Только к такому Богу я готов относиться с уважением и почтительностью. Но следует иметь ввиду что евангельский Бог, Бог презентуемый в Церкви и Бог ветхозаветный это, как говорят в Одессе, три большие разницы.

Знаменитое пари Паскаля: «если Бога нет, а я в Него верю, я ничего не теряю. Но если Бог есть, а я в Него не верю, я теряю все». Апостол Иаков как-то возразил такому умнику: «и бесы веруют». Нравственно нездоровый человек уповает на то, что рабское преклонение перед Богом спасительно. Но Бог не имеет ничего общего с человеческим Кумиром, слепленным из человеческого властолюбия. Господь не тщеславен и не честолюбив, а потому человеческое раболепие для Него – ничто. Бог есть Любовь, и отзывается Он только на человечность человека, но не на его лакейство.

Поклоняются не личности Бога, поклоняются высочайшему «служебному положению» некоего Существа. А вероисповедание – это всего лишь попытка обольстить этого Носителя вселенской власти демонстрацией своей рабской униженности, обольстить с корыстными целями, разумеется. Когда такому человеку предъявляют, например, каменную плиту с надписью: «Я Господь, Бог твой», то, не возникает даже вопроса «а кто тот, кто это написал?». Трусливый и лицемерный человек сразу падает ниц перед этим камнем, так, на всякий случай, в расчёте на то, что эта демонстрация верноподданнического восторга ему потом зачтется…

Христианам проще, потому что свидетельства Сына об Отце позволяют нам вполне обоснованно судить о том, кто именно стоит во главе бытия. Но и в христианстве царит идея господства ветхозаветного Тирана над своими рабами. И эта по-язычески примитивная идея претендует на фундаментальность в понимании промысла божьего о мире и человеке.

Говорят, что власть приносит некое моральное удовлетворение, и что есть даже такая порочная страсть как властолюбие. Нравственно нездоровый человек непроизвольно проецирует на Бога традиционное человеческое представление о человеке властолюбце. И от этого Образа божьего никуда не деться, на нем основан весь рабовладельческий строй вероисповедания. Такая преданность идее рабства, возможно, обусловлена тем, что рабство – это единственный способ достижения социальной гармонии, который был очевиден тем, кто формировал традиции вероисповедания во времена совсем уж бесчеловечных нравов, когда даже заповедь «Не убивай» была нравственным откровением.

Уход рабовладения из истории человечества обусловлен не технологической эволюцией, как нам объясняли в школе, а нравственной эволюцией человека. Иметь рабов и сейчас целесообразно, но неприлично и противозаконно. Нравственная нормативность рабовладения – это частное проявление порочности нравов, но оно весьма наглядно характеризует нравственное состояние общества. Так, например, еще в нацистской Германии рабовладение было нормой жизни.

Интересно отметить, что нравственный протест против рабовладения формировался в атеистической среде гуманистов и вольнодумцев. Церковь же против рабовладения никогда не возражала, потому что рабство совершенно естественно для нравов Церкви.

Стремление господствовать и повелевать никак не вяжется с образом Христа, да и некоего абстрактного Вседержителя тоже не красит. Иисус считал своей задачей основание Церкви, но при этом называл своих последователей друзьями… «Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего». (Ин.14.14–15)

От такого приглашения в друзья становится даже как-то неловко. Что это за Церковь такая, Церковь друзей Бога… Совершенно невообразимы принципы, нравы и мировоззрение такой Церкви. А вот про Церковь рабов Божьих сразу все становится понятно безо всякого Катехизиса.

Так почему же Иисус стремился основать именно Церковь? А потому, что только Церковь способна обеспечить евангельскому Откровению образ истины. А осталось бы Евангелие просто книгой, то изучение этого «сборника палестинских сказок» было бы сейчас уделом немногочисленных специалистов по древневосточной литературе. Почему, например, легенды и мифы древней Греции не становятся основанием для Церкви? Да потому что нет в общественных традициях представления о том, что мир устроен именно так, как описывается в этой книге.

Стремление Христа основать вероучение, – это стремление сохранить и донести до нас истинное представление о самых значимых для нас принципах бытия. Или Спаситель основал Церковь для того, чтобы Ему поклонялись?

Проблема достоверности вероисповедания – это проблема достоверного представления о системе ценностей Бога, а не обряда, традиции, или даже имени Создателя, которого у Него и быть-то не может.

Кстати, об имени Бога… когда прадед французского певца Филиппа Ярусского эмигрировал из революционной России, то при пересечении границы он представился: «Я – русский». Так, в силу непреодолимого языкового барьера, его в документах и записали. То же самое произошло и с именем Бога, после того, как Он представился патриарху иудаизма «Я – Сущий», то есть, тот, кто только и обладает онтологически самостоятельным существованием. Так Бога в Его в документах и зарегистрировали.

Вспомним ветхозаветные заповеди…

1. Я Господь, Бог твой…

2. Не сотвори себе кумира…

А кто такой этот «Я»? Для понимания этого «Я» необходимо достаточно полное, достоверное и внятное представление о личности Бога. А личное местоимение «Я» нам ни о ком не говорит. Это «Я» может быть написано про кого угодно, хоть про беса.

Если нет образа божьего, такого же ясного как образ хорошо знакомого нам человека, то нет для человека и Бога. Так же как нет для нас человека, про которого мы только и знаем, что его зовут Вася. Хотя об этом неведомом Василии мы априори кое-что знаем, а вот о некоем метафизическом существе, представившемся как «Я», мы не знаем ничего.

Человек исповедует не Бога, а те представления, которыми человек наполнил Его образ, поэтому Бог, это всегда Бог языческий (фольклорный). Представление о Боге – это всегда продукт устного народного творчества, за исключением того Бога, который открылся нам в Евангелии. И одна из причин неверия во Христа заключается в том, что нравственно больной человек не способен поверить в то, что «высокомерный и мстительный Тиран» может быть таким.

После второй ветхозаветной заповеди уже складывается впечатление, что Господь не просто тщеславен и властолюбив, но тщеславен и властолюбив ревниво. А если перевести текст этой заповеди проще: «не сотвори себе святыню». И тут же становится очевидно, что вторая заповедь предназначена не для «поганых язычников», она предостерегает христиан от превращения предметов, человеков и прочих «носителей благодати» в религиозные ценности. А в Церкви буквально все становится кумиром, начиная от трупных тканей и до «святой земельки» со святого места. Церковь битком набита кумирами. Бог не ревнует человека к этой мертвечине, но судя по отношению Христа к евангельским обрядоверам, Ему наверняка обидно за человека, который благоговейно играется в свои «святые» бирюльки вместо того чтобы делать данное ему в Евангелии домашнее задание.

Богословская традиция настойчиво отмечает, что созданный Богом мир Ему без надобности, потому что к Его довольству своим бытием (всеблаженству) ничего добавить невозможно, а значит, у Бога нет мотивации что-либо создавать. На вопрос же о том, для чего Господь все-таки создал человека, догматика утверждает, что только лишь для того, чтобы человечество Его нахваливало (славило), причем вечно и непрестанно. Какая-то пошлая, если не сказать богохульная, гипотеза. Богу, что ли, льстецов и комплиментов для полного счастья не хватает?

И если теологам больше всего хочется славы и наслаждений, то совершенно логично с их стороны в первую очередь догматизировать в образе Божьем состояние вечного кайфа (всеблаженства) и вечного прослушивания славословий в свой адрес. Для богословов, которые так и не поняли зачем Бог создал человека, тезис «Бог есть Любовь», это – дежурная лесть Злому Тщеславному Начальнику. Эти богословы сами никого не любили, принимая за любовь свое лукавое раболепие перед вселенской Властью. Они и Бога создали по образу и подобию своему.

Бог – есть Любовь. А что это за любовь такая, которой наплевать на то, что никто не радуется бытию, потому что никто не существует? Как Любовь может не поделиться радостью бытия? Она непременно сделает это, даже если это потребует от Неё выхода из зоны комфорта (всеблаженства). Создав человека, Господь просто поделился радостью бытия.

В книге Бытия каждый день творения подытоживается словами: «и увидел Бог, что это хорошо». Человек, которому креативные радости неведомы, просто не способен понять, о каких таких эмоциях идет речь в этой фразе. Появление из небытия красот и смыслов в процессе творчества само по себе содержит массу позитивных эмоций, и иногда очень сильных.

Почему догматика приписала Богу только мотивации тщеславия в Его созидательных трудах? Ведь таких мотиваций у Него в принципе быть не может. Как бы там ни было, но тезис «Бог – есть тщеславие» мы отметаем, а заодно с ним отметаем и сонмище ангелов, которые якобы вечно поют Богу хвалебные песни вокруг его престола. (Это ж насколько тщеславным человеком надо быть, чтобы предположить, что Богу такой бесконечный дурдом может быть люб.)

Стремление богословия польстить Богу с такой беспредельностью, с какой это только возможно, заводит его в разные логические тупички, а может, как видим, приводить и к догматизации богохульных предположений. Уверенность Церкви в том, что для Бога нет ничего слаще лести, такова, что даже понятие ортодоксии (правомыслия, правоверия), в переводе на русский как-то странно подменилось понятием православия. Это самоназвание подразумевает, что та Церковь, которая нахваливает Бога лучше всех, собственно и является богоугодной.

Если кому-то кажется, что Господь имеет полное моральное право быть охочим до лести честолюбцем, то он подсаживает на престол божий совсем другого персонажа. Благодеяние перестает быть благодеянием, когда благодарность за него вменяется в обязанность. Благодарность – это веление совести, и никто не имеет морального права требовать её, потому что это безнравственней, чем сама неблагодарность.

А ну как конец света не сегодня-завтра, и богословская традиция верна, тогда ж не останется у человека ничего, кроме пения акафиста Иисусу Сладчайшему на протяжении вечности. Как представлю себе такую картину вечности, так сразу возникают крамольные мысли о предпочтительности ада. Сервис исламского рая хотя бы предлагает праведнику вечные шашлыки с вечным вином и вечными резиновыми девственницами…

Если нет ответа на вопрос о модели бытия в Царствии небесном, то не надо хотя бы примитивные идеи догматизировать. Господь создал мир с феерической изобретательностью, просто мы немного попривыкли к этому невероятному чуду. Человек только начинает осваивать мир и познавать человеков населяющих его. А про «обители», которых, как известно из Евангелия, у Бога много, нам вообще ничего не известно. Богословие же всё норовит подвести эсхатологическую черту под бытием, под временем, под жизнью и развитием человека, под домостроительными планами Божьими.