Czytaj książkę: «Встреча в тишине. Духовные практики Библии для нас», strona 3

Завет и Царство – восстановление Божьего мира

Отношения Бога с человеком Библия описывает в категориях, которые, на первый взгляд, могут показаться формальными и даже юридическими. В самом деле: изначальный смысл того еврейского слова, которое на русский переводят обычно как «завет», связан с понятием договора или союза, притом именно в формально-юридическом смысле. Ветхозаветное законодательство, которое мы находим в Пятикнижии, было от завета-союза неотделимо: его сохранение было немыслимо без соблюдения этих данных Богом законов. Но уже библейские пророки понимали, что завет – нечто большее, чем простое следование некоему кодексу, юридическому или моральному, что тут важны отношения с Богом, без которых само понятие завета оказывается чистой формальностью.

В самом деле: юридические и моральные нормы остаются для человека чем-то внешним даже тогда, когда он обязуется соблюдать их совершенно добровольно, из внутренних побуждений. Они могут действительно исходить из глубины сердца, но самый способ остается внешним. Человек принимает нормы и правила для себя в качестве обязательных и старается вписать или втиснуть себя в их рамки, как бы надевая на себя моральный корсет. Такой корсет может изменить поведение, но глубоко человеческую природу он не затрагивает.

Между тем сама возможность богообщения для падшего человека предполагает изменения его природы – ведь грехопадение сделало отношения с Богом делом очень сложным именно из-за повредившейся природы. И прежде всего из-за ослабления воли, которая теперь стала неспособной к нормальной работе. Естественно, никакие кодексы, юридические или моральные, не могут ничего сделать ни со слабой волей, ни с поврежденной природой, они могут лишь скрыть на время эти проблемы, создавая иллюзию относительного благополучия. Для общественной морали и социального спокойствия это, конечно, важно, но в духовном отношении следование нормам и правилам само по себе ничего не дает.

Чем же Бог может помочь падшему человеку в такой ситуации и что может сделать тут сам человек? Очевидно, для самой возможности сколько-нибудь устойчивого богообщения мы стали нуждаться в благоприятной среде. До падения такой средой был мир, сотворенный Богом на «третий день». Но затем этот мир стал человеку исключительно враждебен, и не только потому, что его телесность изменилась и он стал уязвимым. Главное заключалось в том, что в мир вошла смерть. Сейчас невозможно сказать точно, какими были животное и растительное царства до грехопадения, но ясно одно: смерть в мире не была всевластной. Она вполне могла существовать как локальное явление, хотя бы потому, что наша вселенная пребывает внутри того хаоса, в который мир погрузился на «второй день». Но она не владела миром так, как охватила его после грехопадения. Нам, живущим в иную эпоху, трудно представить себе дохристианский мир в этом отношении. В нем смерть была абсолютной, а жизнь – относительной. Она представляла собой сравнительно небольшие островки в океане смерти, которая, в свой черед, поглощала все и вся, включая человека. Несмотря на то что порой в древнем мире встречались какие-то представления и даже более-менее стройные концепции посмертного бытия и посмертного воздаяния, в целом смерть все же оставалась именно смертью. И человека в конце его земного пути ожидал мир теней, пребывание в котором было для него как минимум тягостным, а жизнью такое существование можно было назвать лишь с большой натяжкой.

Богообщение в такой среде при слабой воле и поврежденной природе было как минимум очень проблематичным, если вообще возможным, и реальным оно становилось для считаных единиц. Очевидно, падшему человеку нужно было создать специальную среду, нечто вроде особого пространства. Она не могла быть природной потому, что общение и выстраивание отношений – процесс прежде всего духовный. Хотя если говорить о человеке, природа в нем тоже участвует. Духовная же среда предполагает вовлеченность в определенную динамику потому, что жизнь духа всегда абсолютно динамична. Она не может остановиться так же, как упомянутое нами выше «дыхание жизни», которое, как всякое дыхание, просто исчезнет, если замрет.

Такое абсолютно динамичное пространство может создать лишь Сам Бог. И Он творит его как область завета Своих отношений с человеком, которую Он поддерживает, несмотря на то что те люди, для которых и ради которых она была создана, нередко Им пренебрегают. Это пространство – своего рода дверь, которую Бог со Своей стороны оставляет открытой до конца, до той последней возможности, отречение от которой для человека означает уже отказ от самого своего существования.

С такой точки зрения завет перестает быть просто договором, хотя бы и совершенным. Он становится пространством отношений с Богом, меняющимся вместе с человеком и с человечеством. Традиционные представления о завете предполагают смену одного завета другим, и, если смотреть на него как на договор Бога со Своим народом, такой взгляд представляется вполне корректным. В конкретный момент времени между сторонами, заключившими союз, может действовать лишь один его вариант, а в случае заключения другого договора или внесения поправок в уже существующий новый заменяет прежний.

Однако если посмотреть на завет как на пространство развивающихся отношений человека с Богом, станет понятно, что он может быть только один и что этот единый договор должен постоянно углубляться с тем, чтобы сделать возможным их развитие. В этом смысле ни один из упомянутых в Библии заветов, включая и завет с Ноем, никогда Богом не отменялся и не предавался забвению. А каждый следующий, заключенный Им со Своим народом, обычно в лице какого-то конкретного человека, становился новой возможностью и для того, с кем был заключен, и для каждого, кто решился бы этой возможностью воспользоваться.

Так, завет с Ноем предполагал возможность Божьего вмешательства в жизнь человека, если он допускал это, и тогда Бог мог спасти человека даже от неминуемой, казалось бы, гибели. Завет с Авраамом давал больше: он открывал путь, в который превращалась вся жизнь с момента призвания, как и произошло с этим героем. Моисеев завет обещал Божье присутствие, которое будет открыто народу и станет сопровождать его на всем его историческом пути. Мессианский завет предполагал нечто значительное: полноту Царства, которая будет дана человеку.

Связь каждого заключенного Богом завета с конкретным человеком не случайна. Строго говоря, он только и может быть личным, так что Авраам или Моисей были первыми, но не единственными, с кем он был установлен. Завет ведь предполагает отношения в их динамике, а богообщение всегда начинается с конкретного человека и основано на отношениях Бога именно с таким человеком, даже когда речь идет об общине. Мы говорим о богообщении настоящем, а не иллюзорном, которое предполагает вовлеченность в процесс того «дыхания жизни», о котором повествует библейский автор, рассказывая о сотворении человека.

Дыхание же это больше всего напоминает физическое, если искать какие-то параллели в человеческой природе. Оно так же реально, его можно было бы назвать духовным без всяких кавычек. И оно действительно является именно «дыханием жизни», потому что человеческая жизнь, даже физическая, без него едва ли возможна. Ровно поэтому Бог не отбирает его у нас даже тогда, когда мы нимало им не интересуемся – Он ведь не хочет смерти человека, даже если этот человек грешен. Бог, по слову пророка, хочет, чтобы грешник обратился и остался жив.

Однако самого факта наличия этого Богом данного дыхания для полноценной духовной жизни мало, нужна еще сознательная включенность человека в процесс. Важно, чтобы нам не только дышалось, но чтобы мы этим дыханием дышали. Чтобы наша воля была включена в дело и это включение стало для нас таким же привычным усилием, каким является для каждого здорового человека физический тонус, который мы обычно даже не замечаем. Собственно, ту включенность, о которой идет речь, можно считать духовным тонусом, и в норме он должен быть свойствен каждому.

До падения, очевидно, так оно и было, но после все изменилось, и то, что раньше казалось естественным, сейчас нам представляется чем-то совершенно непосильным и недостижимым.

Именно на исправление такого положения дел и направлены все духовные и аскетические практики, по крайней мере если вести речь об авраамических традициях. Впрочем, и на нехристианском Востоке на духовное дыхание всегда обращали особое внимание, что неудивительно. Раньше или позже всякий ищущий обнаруживал его в глубине собственной души, а обнаружив, если был внимателен и настойчив, в конце концов начинал понимать его значение для духовной жизни, да и для жизни вообще.

Однако в контексте всякой авраамической традиции этот поиск имеет особое значение. Ведь за духовным дыханием, через него и в нем человеку открывается внутренний мир, куда иначе не проникнуть. И именно там, в этом мире, становится возможной для него встреча с Богом и осознание Божьей воли как непреложного факта своей духовной жизни. Собственно, в этом заключается цель всякой сколько-нибудь серьезной духовной или аскетической школы в любой традиции, будь то иудаизм, ислам или даже христианство.

Искренне и по-настоящему верующий яхвист эпохи Первого храма так же всерьез думал о познании воли Божьей и о следовании ей, как иудей эллинистической эпохи или мистик-суфий эпохи расцвета исламской цивилизации. И проблемы, с которыми сталкивались эти люди, были, в общем, одинаковыми. Сводились они к тому, что для такого познания и для движения за Богом необходимо состояние, которое человеку может быть дано лишь Самим Богом. Притом что удержаться в нем падшему существу без Божьей помощи практически невозможно, а значит, за Богом человеку приходится идти вопреки своей падшей природе, которая противится и самому пути, и попыткам ее изменить, связанным с воздействием духовного дыхания.

В Библии такое движение к Богу наперекор своей падшей природе называется праведностью, а навык пребывания в нем – мудростью. И аскетические практики становятся своего рода подспорьем, которое помогает нам жить, дышать Его дыханием и идти за Ним до тех пор, пока наша природа не переменится полностью и окончательно, что сделает возможными и полноценную жизнь, и полноценный духовный путь.

Вполне естественно, что это подспорье связано прежде всего с тем, чтобы помочь человеку сконцентрировать внимание на главном – на духовном дыхании и на воле Бога, как она ему открывается, ведь другого способа найти Его не дано. Все, что мы можем услышать, прочитать, подумать о Боге, все же остается хоть и возвышенным, но нашим человеческим о Нем представлением. А вот Его воля, открытая нам изнутри, из глубины нашего сердца, – реальность, явленная Им Самим. И она возможна только в пространстве отношений с Ним, в пространстве завета, которое теперь становится уже не только внешним, но и внутренним, открывая человеку возможность подлинной духовной жизни и полноценного богообщения, насколько оно вообще возможно в падшем состоянии.

Конечно, христианство уникально в отношении возможностей и полноты откровения, как уникальна Сама Личность его Основателя. Дело тут не только в близости Царства, которая стала реальностью с приходом Христа. Дело еще и в тех возможностях, которые Он открыл всякому ищущему этого Царства. Во время Тайной Вечери Он сказал, что придет вместе с Отцом к каждому Своему ученику, чтобы сотворить в его сердце то, что в Синодальном переводе называют «обителью». Хотя буквально соответствующее греческое слово означает «место пребывания» или «место присутствия». Есть и соответствующее еврейское слово, которое, вероятно, использовал Спаситель, оно обозначает Присутствие, открытое в динамике богообщения и с этой динамикой связанное. Очевидно, речь здесь идет об отношениях Отца и Сына, в которые может войти тот, у кого имеются полноценные, живые и глубокие отношения с Сыном, тот, кто, по слову Господа Иисуса, любит Меня… соблюдет слово Мое (Ин. 14: 23). На первый взгляд сказанное Спасителем кажется непонятным, но многое прояснится, если вспомнить, что Новый завет как завет богосыновства и богоусыновления до конца и в полноте осуществляет именно Он. Хотя завет этот открыт каждому, кто готов идти за Ним. Об этом Он говорит Никодиму, удивляясь, что тот ничего о нем не знает. Теперь же такая возможность прямо связана с отношениями Христа с Отцом. Собственно, динамика их отношений и есть духовный стержень Царства. Для того чтобы духовная жизнь христианина протекала в нем, а не вне его, она должна быть связана с этими отношениями, все больше становясь их частью. Так реализуется мессианский завет в жизни конкретного человека – ученика Христова. Для такой жизни требуются духовные и аскетические усилия большие, чем в любой другой авраамической традиции. Поэтому неудивительно, что христианская аскетика разработана столь детально. Однако встает закономерный вопрос: с чего же начать?