Czytaj książkę: «Встреча в тишине. Духовные практики Библии для нас», strona 2
Библейская Поэма творения, которую мы находим в первой главе Книги Бытия, начинает историю мира не с Абсолюта и не с его самопроявления, а с Бога, творящего небо и землю, Который – в начале.
О небе и о земле по-русски обычно говорится, что Бог их сотворил, но это все же не совсем точно. Библейский иврит, как и все семитские языки, является именным, это язык без глаголов, которые на самом деле скорее похожи на русские причастия и деепричастия, обозначающие, как известно, не действие, а связанное с ним свойство или состояние. В начале Книги Бытия Бог не сотворил небо и землю, Он скорее «творит небо и землю», если уж придерживаться норм русского языка и пытаться передать смысл происходящего в начале корректно. «Непрерывно длящееся настоящее» – наиболее подходящая тут форма, ведь речь идет именно о Боге-творце, Который всегда Творец так же, как Он всегда Бог.
Мир в таком случае существует не сам по себе, а в связи со своим Творцом, и воля Творца всегда с ним и в нем. Пока оно так и есть, мир сохраняет цельность («небо и земля», как бы мы их ни понимали, выражение в этом контексте неделимое, обозначающее всю полноту мироздания в том единстве и в том порядке, в котором его задумал и создал Бог). Если же цельность окажется нарушенной, происходит то, что описано во втором стихе первой главы Книги Бытия, где появляется некая условная «земля», отделенная от «неба». Она сразу же теряет свое качество как часть Божьего мира, становясь чем-то таким, для описания чего священнописатель использует образы, характеризующие уже не Божье творение, а хаос языческих космогонических мифов. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…
Очевидно, речь в данном случае идет не о бытии, а о реальности, но о реальности Божьей, созданной волей абсолютной – ведь Божья воля так же абсолютна, как Его существование. Это означает, что она целиком и полностью определяется собой, а те законы, которым подчиняется природа Его мира, являются лишь проявлениями Божьей воли. Речь здесь идет, разумеется, не просто о Промысле, который иногда путают с Божьей волей. Промысл – Божий план относительно мира или конкретного человека, а воля – Его непосредственное действие, направленное на осуществление этого плана.
Отчасти эта картина напоминает картину самопроявляющегося Абсолюта индийских философов с той разницей, что там Абсолют не всегда можно отличить от форм его самопроявления, да и самопроявление его оказывается реальным не всегда и не вполне. Бог Библии реален абсолютно, и Библия совершенно ясно говорит о Его воле, столь же абсолютно реальной, как и Он Сам.
Такая отчетливость откровения Божьей воли делает предельно внятной и картину того самого Божьего мира, который отличается от Бога и вместе с тем остается связанным с Ним благодаря действию Его воли. Можно было бы сказать, что мир в Библии так же зависит от воли и разума, как и у индийских философов, только воля и разум здесь не человеческие, а Божьи, и зависимость эта не уменьшается, пока существует мироздание.
Что до человека, то и он в Библии изначально становится частью Божьего мира и его реальности. И греческие, и индийские философы были уверены, что в человеке есть неизменный и всегда равный себе духовный центр, который, собственно, и делает его человеком. В Библии же такое ядро если и предполагается, то как нечто предельно динамичное. В самом деле: человек описывается как «образ и подобие Бога», причем в процессе его сотворения решающую роль играет данное ему Богом «дыхание жизни», которое и превращает «земную пыль» в «живую душу». При этом надо помнить, что и «дыхание жизни», и «душа живая» – это процесс, динамика – духовная в первом случае и духовно-природная во втором. Оговоримся, что под духовной динамикой мы понимаем все духовные процессы, которые протекают в этот самый момент в нас и определяют нашу личность. Если и возможно образно описать человека, каким рисует его библейский рассказ о сотворении, то это не жесткая структура с неизменным ядром в центре, которое направляет течение природных и духовных процессов. А два мощных потока, направляемых Богом вместе с человеком, центр личности которого находится в точке их пересечения, там, где Божье «дыхание жизни» порождает «живую душу». Человек, как и весь Божий мир, представляет собой не бытие, а реальность, Божью реальность, в которой Он дает человеку возможность активного участия, включенности в процесс, запущенный и направляемый Им ради человека.
Изначально такая включенность в динамику предназначенной ему Божьей жизни была вполне естественной и органичной. Она не требовала каких-то специальных усилий и практик. Почему же тогда на всем протяжении человеческой истории богообщение и богопознание подразумевало такие усилия и практики во всем их разнообразии?
Разрыв Божьей реальности: катастрофа, породившая зло
Библия совсем немного говорит о падении дьявола. Ее авторы вообще не уделяют особого внимания учению об ангелах и демонах. Значительно больше сказано о падении человека – достаточно упомянуть, что этой теме посвящена целиком третья глава Книги Бытия.
И все же в Поэме творения есть эпизод, который явно намекает на некую катастрофу, происшедшую задолго до падения человека и даже до сотворения того мира, в котором ему предстояло жить. Речь идет о «втором дне» творения, о воде и о создании того пространства внутри воды, ограниченного небесами, которое в русском переводе называется обычно «твердью». Тут, правда, надо заметить, что соответствующее еврейское слово содержит корень, обозначающий пустоту или пустое место. И вовсе не обязательно оно должно было быть плоскостью – это пространство вполне могло бы быть и объемным. На такое понимание намекает и двойственное число упомянутых в поэме «небес» – в еврейском тексте предполагаются два неба, верхнее и нижнее. Картину дополняет тот факт, что вода в большинстве древних космогонических текстов была символом хаоса. Такой она, если говорить о библейской Поэме творения, видится автору и во втором стихе первой главы Книги Бытия. Первые два ее стиха, однако, представляют собой своего рода введение, а описание творения начинается с «первого дня», когда никакой воды еще нет. В «первый день» весь мир пронизан светом, сиянием Божьего присутствия, и никакой тьмы в нем еще нет. Бог разделил свет и тьму, не отводя тьме места в Своем творении. А вот на «второй день» что-то произошло, и это что-то породило хаос – отсюда и вода, неожиданно заливающая Божье творение. На «третий день» уже внутри наступившего хаоса Бог творит новый мир, своего рода остров стабильности, где в свое время появится и человек. Этот сотворенный на «третий день» мир и есть наша вселенная, но в ее изначальном, еще не поврежденном нашим собственным падением состоянии.
Неудивительно, что Бог полагает предел хаосу, грозившему разрушить созданный Им мир, именно внутри самого хаоса. В самом деле: хаос, если понимать это слово так, как понимали его авторы греческих космогонических текстов, представляет собой пустоту небытия. Нечто наподобие бездонной зияющей пропасти, которая, если ей позволить, может поглотить весь мир.
Собственно, «земля» второго стиха первой главы Книги Бытия как раз и является хаосом именно в этом смысле: она бесформенная и бескачественная («безвидная и пустая», если следовать Синодальному переводу). Автор Поэмы творения описывает ее как «тьму над бездной» – так же, как видят хаос греческие (и египетские, и шумерские) авторы. Эту же реальность священнописатель называет водой, прибегая к традиционному символическому языку ближневосточной космогонической поэзии. Пока Божье дыхание («Дух Божий» Синодального перевода) парит над водным хаосом, он остается таким, как есть; когда Бог привносит туда Свое дыхание, внутри хаоса появляется пространство Божьего действия – та самая область «внутри воды» (или «посреди воды», если следовать Синодальному переводу).
Эта символическая картина хорошо отражает суть происходящего. В Божьем творении образовался разрыв, грозящий захватить весь Божий мир. Сотворенный остров стабильности нужен для восстановления нарушенной цельности Божьего творения. Восстановить же ее можно только изнутри, заполняя образующуюся трещину и повернув вспять те силы, которые привели к ее образованию.
Как же и почему стал возможен этот разрыв? Как могло в Божьем мире произойти нечто, противоречащее Его замыслу? Для понимания этого важно не забывать, о чем мы уже говорили раньше: Божий мир – не бытие, а реальность, которая полностью определяется действием Его воли. Но что произойдет, если в Его реальности появятся свободные духовные существа, обладающие волей, подобной той, что есть у их Творца? Пусть и ограниченной (что вполне естественно как следствие их тварности), но вместе с тем свободной настолько же, насколько свободна воля Самого Бога?
О природе и о воле ангелов нам, людям, судить сложно, но свою природу мы знаем более-менее хорошо. И, если вспомнить сказанное выше, приходится признать, что свобода нашей воли обусловлена не особенностями нашей природы или нашего духа, а исключительно Божьим замыслом, в котором очевидно просматривается Его к нам любовь. Свобода человека возможна лишь в пространстве данного Им «дыхания жизни», которое мы, однако, если захотим, можем почти полностью игнорировать, тем самым лишая себя и свободы, и самой жизни.
Наша свобода оказывается не свободой в рамках песочницы, но самой настоящей, всамделишной, со всеми последствиями сделанного нами выбора. И Бог предоставляет нам возможность такого выбора вплоть до полного игнорирования Себя и Своего участия в нашей жизни.
С другой стороны, очевидно и то, что свобода предполагает нашу включенность в Божью жизнь, поскольку она нам открыта. Возможность делать что вздумается, в сущности, еще не свобода, а лишь ее возможность. По-настоящему она – это процесс, развивающийся в сознательных отношениях с Тем, Кто один только и может сделать человека свободным. Вероятно, то же касается и любого существа, обладающего свободой воли: его природа может полностью отличаться от нашей, но свобода во всяком случае будет определяться мерой его сознательного участия в Божьей жизни.
Отказ от такой включенности не только лишает свободы, но и разрушает цельность Божьей реальности. В самом деле: она остается цельной до тех пор, пока внутри нее не появляется воля, желающая действовать по-своему. Мотивы в этом случае значения не имеют: намерения человека могут быть, с его собственной точки зрения, самыми лучшими. Но сам факт разрыва его воли с Божьей означает разрыв Божьей реальности, потому что, действуя отдельно от Бога, он тем самым начинает созидать свою собственную реальность. Разумеется, подлинной она быть не может хотя бы потому, что не является абсолютной, так же как и воля, ее создающая. Но для самого творца реальность эта является истинной до тех пор, пока его воля остается достаточно сильной для того, чтобы ее поддерживать. Впрочем, воля тварного существа, отделившаяся от воли Божьей, неизбежно слабеет. И может случиться, что его собственная реальность покажется ему в какой-то момент не совсем настоящей – тогда, вероятно, у него появится смутное понимание того, что есть другая, созданная волей, бесконечно превосходящей его собственную. Если же ничего такого не случится, отделившийся будет все больше погружаться в собственный мир, который для Бога и для тех, кто живет в Божьей реальности, будет становиться все более иллюзорным.
Такой воображаемый мир, однако, разрушает ее, и Бог действует соответственно. Судя по масштабам катастрофы «второго дня», воля, ставшая причиной беды, своими масштабами и возможностями намного превосходила человеческую. А Бог, уважая свободу ее обладателя, не уничтожил его немедленно и даже не помешал самим его действиям. Как уже говорилось, Он лишь ограничил возможность разрушительных последствий для Своего мира, создав тот самый остров стабильности на «третий день».
Очевидно, изначальный замысел, связанный с новосозданной вселенной, был масштабнее ее самой. Он предполагал какую-то работу, связанную с восстановлением той изначальной Божьей реальности, которая была разрушена на «второй день», хотя, возможно, не в изначальном, а в несколько измененном виде. Не случайно человек был сотворен как важнейшая часть Божьей реальности, способным осознавать себя именно в этом качестве и действовать соответственно.
Интересно и то, как именно человек действовал в Божьем мире, давая имена (или названия – еврейский текст допускает оба понимания) тем животным, которых Бог к нему подводил. Очевидно, слово было тогда не просто средством коммуникации, каким оно в основном стало после падения. Но прежде всего средством воплощения смыслов, которые с Божьей помощью человек видел в Его реальности, а увидев, помогал им проявиться и раскрыться. Одновременно эта работа меняла и самого человека – творческая и аскетическая составляющая были соединены неразрывно.
Вместе с тем существовала для человека в этом совершенном мире и некоторая опасность: отрыв этих двух составляющих друг от друга, замыкание творческого процесса на себя и возможность почувствовать себя кем-то вроде бога в созданной таким образом новой реальности. Не вдаваясь сейчас в подробности, заметим только, что именно этот мотив послужил главным толчком к падению. Быть как боги, познать все самим, не оглядываясь на Него, увидеть показанные Им смыслы своими глазами, явив тем самым и Богу, и миру некую мнимую «зрелость» и «взрослость», – все это привело человека к своеволию, пусть и (возможно) с лучшими, как казалось ему во время падения, намерениями.
Впрочем, очень скоро выяснилось, что перед природой, тут же ставшей для него враждебной, падший человек бессилен. А видеть в мире то, что прежде показывал ему Бог, сам по себе он не может – ясное прежде восприятие теперь стало походить на невнятное мелькание смутных теней. Для выживания нам понадобились технологии, и так родилась цивилизация. Что до смыслов, то падший человек, конечно, не мог отказаться от их поиска, но теперь, даже если ему что-то и удавалось разглядеть, то увиденное никак не меняло ни самого человека, ни окружающий его мир. Оставалось лишь описывать с трудом увиденное – так появились тексты во всем их разнообразии и культура как система текстов, связанных между собой.
Что же до собственной своей природы, то она стала весьма непослушной и для воли человека очень неподатливой. Отчасти это было спасением: ослабевшая воля ведь не могла уже, как раньше, определять существование и работу человеческой природы. Появилось даже то, что называется в библейском рассказе о грехопадении «кожаной одеждой». Это новая телесность, призванная защищать человека не столько от природных стихий (с этим наше тело, надо признать, справляется из рук вон плохо), сколько от его собственной внутренней жизни – духовной и душевной, – очень плохо упорядоченной после падения. И вот теперь для таких привычных и естественных раньше вещей, как богообщение и познание воли Божьей, человеку действительно потребовались и особые усилия, и особые практики. Впрочем, без Божьего участия ни то ни другое ни к чему бы не привело. Однако Бог и после падения не оставлял человека, используя любую возможность помочь ему. А возможности эти по-прежнему определялись тем, насколько он был готов допустить Бога в свою жизнь.
