На буксире. Гошины штаны. Алина. Ключ на 32. Пляски розовой лошади

Короче, дуэли не получилось. Эти два индюка поорали друг на друга и попытались подраться. Неуклюжая вышла драка. Потому что напились. И их разняли. После такого делать нечего было: мы ушли. Сам подумай, не оставаться же. Сперва мы отправили на такси моего нового друга. А то увязался бы еще за нами. А потом уехали и мы с моим старым придурком. И до того мне стало противно от всего этого, что домой я пошла одна. Дружка моего я оставила в машине и сказала таксисту, куда его довезти. А он и возмутиться не мог: его так развезло, что он почти уснул и только мычал. Короче, я ушла. Противно мне стало от всего этого.

Неделю я не видела ни одного, ни другого. И не хочу видеть. Один вообще не знает ни моего телефона, ни адреса, а второму я сказала, что уезжаю, и пошел к черту. Да он сильно и не настаивал. Придурок, что с него взять.

Не знаю, что на меня нашло. Одиночество какое-то. Кто виноват, что меня всю жизнь окружают уроды? Конечно, найду еще кого-нибудь. Но это будет очередное черт знает что. Мужиков не осталось. Одни гондоны. Черт. Извини, это все вино. Одна я. Всю жизнь одна. Потому решила написать. Ты же мой сын. Единственный. И нет у меня больше никого. А мы с тобой даже не говорили за столько лет.

Поговорить хочу. Знаешь, что самое важное я поняла за свою идиотскую жизнь? Это то, что все имеет свою цену. Ну давай, скажи, что старая дура вздумала рассказывать прописные истины! Но погоди! Да и должна же я тебя хоть чему-то научить, в конце концов. Ты как думаешь? Открытие мое в том, что я как раз не только что до этого додумалась, а всегда именно так и думала. Насчет цены. Только сама себе в этом не признавалась. А сегодня вот как будто осенило. Сидела я и считала: за сколько я продалась твоему отцу? И знаешь, не задорого. За барабанные палочки. Но погоди! Про это я тебе позже расскажу. А если так порассуждать, то выходит вот что.

Все имеет цену. Люди, вещи – какая разница. Настоящие романтики так не думают. Папа твой был романтик. Настоящий романтик. Такие считают, что любовь, дружба и прочая дрянь бесценна. А знаешь что? Я в это не верю! И ты не верь. Вот такое тебе наставление от мамы! Вот такой урок! Прямо как в школе, да?

Сколько стоит провести ночь с какой-нибудь дамочкой? А лишить кого-нибудь девственности? Как это пикантно! Есть у тебя подружка? Или была, может быть. Хорошо, если она тебе изменила, а ты узнал. Уж точно горевать не стоит. Это просто значит, что кто-то заплатил больше. Вот и все. Мне тоже платили больше, пока этот романтик думал, что наша с ним любовь бесценна, подарена судьбой или господом богом. Любовь для него – это открыть рот при виде женщины. Чертов романтик! А любовь – это вот что: деньги, подарки, катание на машине, рестораны, отдых и все такое. Есть чем расплатиться. У женщины всегда есть чем расплатиться. Господи, зачем я тебе все это пишу? Но ты меня поймешь. Он ведь ничего не умел, кроме как барабанить на своих барабанах. Тук, тук. Так и стучит. А мне что? Иногда, правда, мне тошно было от всего этого. Меня всю трясло черт знает как, тошнота подкатывала, и я бегала в туалет блевать над унитазом. Меня тошнило от самой себя, дуры безмозглой. И от него, такого слабого и безвольного. А сделать я ничего сперва не могла, а потом уже не хотела. Может, и назло не хотела. Если я такая дрянь, то такой пусть и буду. В конце концов, я это заслужила. И мужа такого заслужила, и всех этих уродов, которые вокруг меня ошиваются.

Черт меня дернул вообще с ним связаться. Но слишком поздно я поняла, что это была ошибка. Короче говоря, любовь моя рано закончилась. Да и чем ей было питаться? Барабанными палочками? Нет уж.

Сперва, когда мы познакомились, я, может быть, что-то и чувствовала. Хотя погоди. Что я несу? Я была от него без ума! Такой брутальный. И тоже думала, что это свыше, это навсегда. Нашла единственного и неповторимого. Может, поэтому я сразу не заметила этих его странностей. А сейчас я вспоминаю его и понимаю, что уже тогда он был двинутым.

А потом становилось только хуже. Странная какая-то у него была болезнь. Диагноза ему никакого не ставили, да никто и не проверял. Не ходил он к врачам. Но с головой у него было точно не в порядке. А тут еще то, как мы проводили время. Мы много пили. Вся наша компания. И тогда с ним делалось хуже. Во время пьянок я замечала: что-то не так с ним. То психоз какой-то, то в ступор впадет, то вообще забудет половину. Конечно, богемная жизнь может сломать любую психику, но тогда мы об этом не думали. Все как будто в шутку было. Иногда смеялись над его выходками. Один раз он как начал орать на кого-то, называя другим именем. Сидел-сидел, и тут как вскочит, как заорет на Борю: «Это дьявол!!! Прочь!!! Не тронь наш народ!!!» Мы по полу катались со смеху. А он серьезный такой! А Боря хорошим парнем был. Потом большим стал начальником, мэром города П. Посадили его недавно. В новостях видел, наверно.

А потом он так меня раздражать стал, что я любила над ним поиздеваться. Любовь начала пропадать. Так и говорила, что мозги у него уже растворились, что тронулся он. Да это так и было. А он все стеснялся! Был бы мужиком, давно уже морду бы мне разбил! Так я и говорила.

А сейчас, знаешь, я понимаю, что он ведь был самым достойным из всех. Остальные оказывались полными уродами. Вот так мне с ними везло. С мужиками-то. Нет мужиков. Вот что я поняла. А он… Может, и причуд у него не было бы, если бы не я.

Конечно, это все выпивка. Он допивался до того, что начинал нести полную ахинею. А потом ничего не помнил. А бывало, даже и трезвым начинал нести полную ахинею. И снова напивался. Мы ругались постоянно, и тогда, и потом. Ты это наверняка помнишь. Иногда я находила других, проводила с ними время, скорее даже назло ему. А может быть, и назло себе. Раз такая дура, то заслужила.

А потом выяснилось, что я беременна. Тут пришлось завязать с пьянками. И он тоже завязал, то ли просто за компанию, то ли потому, что слишком часто уже не в себе бывал. Так ведь можно было и окончательно двинуться. Может, он и понял это. Но с пьянками-то я завязала, а вот с мужиками – нет, если говорить правду. Идиотка, да? Выпила просто. Да и к лучшему. Что скрывать-то. Хочу, чтобы ты знал. А потом мы поженились, сами не зная зачем. Ну, беременность, конечно, повод. Что люди скажут и все такое. Для него-то не беременность была причиной. Он все же любил меня. Я в этом уверена. А для меня – уже не знаю. Да не вышла бы я за него, за психа и тряпку! Чего лукавить!

Потом он подсел и на курево. Прекрасно придумал. Да он всегда был оригинальным. Завязал с выпивкой и взялся за другую гадость. Хотя, если подумать, как было не взяться?..

Но я отвлеклась. Папа твой вклинился в мои мысли. Как в мою жизнь когда-то. Много пишу, обо всем и сразу. Ты если не хочешь, и не читай. Выброси просто. Но раз уж я решилась, так буду писать, пока пишется.

Опять прописную истину скажу, но красота – сложная штука. Я была красива и всегда это знала. Я рано поняла, что могу действовать на мужиков так, что они начинали дуреть, буквально с ума сходить. Холостые, женатые, какая разница. Помню, как парень моей подруги запал на меня. Думаешь, меня остановило то, что она моя подруга?..

Боже, зачем я тебе это рассказываю? Ты винишь меня в смерти отца. Я знаю, что это так. Но он никогда не мог меня удержать. Настоящий мужик найдет способы. И время найдет. И деньги найдет. Ну, а раз не может найти, какой это, к черту, мужик? Вот так. Поэтому и были другие. А он страдал да страдал вместо того, чтоб дело делать. И, в конце концов, выпрыгнул из окна. Я давно оттуда переехать хотела и говорила ему постоянно. И район идиотский, и дом, и высоко. Так он как специально все медлил. Успеем, говорит, только недавно сюда въехали, да и Толе опять школу менять. Ничего не скажешь, успел. Успел из окна выпрыгнуть. Лучше бы школу сменили.

Проклятая красота. Была бы я обыкновенной, и проблем бы не было. Жили бы себе долго и счастливо, как в сказке про белого бычка. А красота – это товар. Продавать надо. Но кто хороший продавец в семнадцать? Уж точно не я!

Одиноко мне и грустно. Оглянешься назад и понимаешь, что никого и не было, и ничего не осталось. Тот, в машине, на которую папа твой прыгнул, помнишь? Не виделись мы больше. Испугался и сбежал. Паскуда. Из-за него все и случилось, а он сбежал. Расстроился еще, что машину помяли. Идиот. Я думала, с ума сойду, а он про то, что ему машину помяли. И все они такие. Все сбегали из моей жизни. Одна я страдала каждый раз. А им и дела нет. А тогда я даже таблеток наелась. Так опротивело все. Забавная была история. Мало съела, наверное. Спасли. Тебе и не рассказывали про это. Да и зачем? После его смерти мне совсем плохо было. Да еще этот урод с машиной. Все меня бросили. А ты замкнулся совсем, почти не разговаривал. Как мне тебя было жалко! Я тебя к бабушке отвезла, подальше отсюда. А сама стала с ума сходить. А как жить? И кого винить-то, если не себя? Конечно себя. Господи. Он-то дурак был, но я-то не лучше. Развестись надо было давно. Ладно, что было, то было.

Главное, ты не такой. Знаешь, я уверена, что не такой. Ты не можешь быть таким. У меня твоя фотография, еще детская, на столике стоит, в рамке. Смотрю на нее и молюсь, чтоб у тебя все хорошо было. Не могу больше писать про это. Извини. Пишу и плачу.

Пора, наверное, заканчивать. И так много вышло. Хотела чуть-чуть, а вышло много. А подумать, ничего и не написала. Как жизнь прожила. Пустота. Не знаю, захочешь ли ты мне ответить. И не прошу. Я только хочу, чтобы ты помнил: у тебя есть мать, пусть и никудышная.

Твоя мама

P.S. Чувствую себя побитой собакой, скулящей и доживающей. Таблетки только спасают и вино. Пойду отправлять письмо, заодно зайду в магазин, а то совсем расстроилась».

Глава 29

Не понимая толком, как относиться к этому письму, я решил не отвечать сразу и даже не был уверен, стоит ли вообще отвечать. Единственная новость, которую я узнал из ее длинного послания, – что папа еще и наркоту глотал. Что ж, от такого можно было и в окно прыгнуть. Что до письма, то едва ли ей в действительности нужен мой ответ на эти сухие, циничные и якобы выражающие сожаление, но по сути посвященные самой себе и себялюбивые до безобразия рассуждения. По крайней мере, так я поначалу подумал.

Плюс ко всему голова моя была занята тогда другим: новой подружкой и грядущими событиями, связанными с Егоркой.

В понедельник утром, поскольку в этот день истекал срок, Егор Алевтинович поспешил напомнить Маше, что ждет отчет, а после обеда мы, как он и просил, этот отчет отправили, но не только ему, а директору и нескольким его заместителям. После чего подготовили заявления об увольнении и стали потихоньку собирать вещи, поскольку ожидали, что нас вышвырнут сразу же, как только прочитают этот бред. Мы даже как бы в последний раз занялись любовью в нашем кабинете. Как это символично!

Но случилось странное. То есть в тот день не случилось ничего. Мы, конечно, удивились, но предположили, что, может быть, все наши высокие руководители заняты какими-то важными стратегическими делами и просто не успели посмотреть наше творение.

Вечером мы попрощались, и она поехала на встречу со своим другом Худоковым, с которым наверняка протрахалась если не всю ночь, то уж точно весь вечер (он же соскучился), а я, прогулявшись немного по холодному городу, пошел к себе в конуру, где сразу ощутил запах ее духов, представил, как он наверняка слизывает сейчас эти духи с ее тела, и проветрил квартиру. Вечером я посмотрел какую-то политическую дрянь про то, что наша промышленность все лучше и лучше, а потом, впитав достаточно патриотизма, переключил на какой-то тупой сериал. Сути я не уловил, но там бандиты были против ментов, менты против бандитов, и какая-то женщина с грудями, которая что-то пыталась раскрыть и шла по следу, а я шел по следу за ней, то есть за ее грудями, колыхающимися при каждом малейшем движении и придающими картине особую пикантность, как наверняка думал не вполне удавшийся режиссер этого не вполне удавшегося фильма. Впрочем, дело не столько в режиссере, сколько во мне: с тех пор, как я завязал с бухлом, на уме только и было, что женщины и похоть. С раздражением выключил фильм и, как назло, стал представлять Машу с ее другом. Сегодня она сосет у него, а завтра придет и поцелует меня, как ни в чем не бывало. Что за жизнь? Что за собачьи отношения? Здесь уж точно собачьи.

Уснул я под утро, раздразнив себя этими картинами чужой любви так, что не помогали даже таблетки. Она пришла на работу и поцеловала меня. Я ничего не сказал.

А потом зашел Перевогин и сообщил нечто странное и неожиданное. В том, что он зашел, собственно, не было ничего удивительного, и мы уже приготовились наблюдать очередные попытки любовных заигрываний, но он, обращаясь, конечно, прежде всего к Маше, сказал:

– Егора Алевтиновича уволили.

Мы удивленно на него посмотрели.

– Да. Мне так С-ов сказал. Говорят, он подготовил какой-то отчет, за который его и уволили. Не знаю точно о чем.

Перевогин помолчал, посмотрел на Машу, потом на меня, как бы сомневаясь, продолжать или нет, но все-таки решился:

– Еще говорят, что директор получил и другой отчет, который сделали вы. Может, и из-за него. Не знаю. Но берегитесь. Егор злой как собака.

В первое мгновение, когда я это услышал, подумал, что только ради такой новости стоило сегодня ехать на работу и облизать ее губы, чем бы ни были они заняты накануне. Внутри у меня как будто все озарилось, и такая доброта разлилась, что стало мне хорошо как никогда. Это была какая-то эйфория. Это была победа.

Когда отвыкаешь от какого-то ощущения, а потом снова его обретаешь, или впервые обнаруживаешь то, что тебе, как выясняется, способно доставлять истинное наслаждение, – это приносит величайшую радость. Конечно, само по себе увольнение человека – дело скверное, но увольнение такой паскуды для меня было делом радостным. В те минуты совершенно не существенным было то, что, возможно, меня и самого сегодня же уволят, потому что этого-то я как раз ожидал; важно было то, что наша работа разорвалась как бомба и уничтожила этого урода.

А потом начало появляться опасение, что этот псих обязательно начнет мстить. В этом я был уверен, как и в том, что произойдет это уже скоро.

Перевогин ушел, Маша подошла ко мне и с чувством благодарности начала гладить меня по голове и целовать. Надо ли говорить, о чем были мои мысли? Конечно, про благодарность я выдумал, потому что ничего такого она не сказала, но, кажется, что движения и жесты женщин куда сильнее передают сам посыл, задумку, для чего они производятся, чем жесты мужчин, предназначенные, кажется, самой природой, скорее для рубки деревьев. Женщины способны поцеловать с просьбой, благодарностью, укором, ненавистью, стыдом, отвращением, любовью и прочим. Интересно, с каким чувством она занимается этим с ним?..

Глава 30

На следующий день вся контора уже знала, что произошло на самом деле. Оказалось, что Егорка, который, как мы и предполагали, готовил отчет по улучшению дел в офисе сам, не рассчитывая на Машину работу как на что-то серьезное (а как на повод засунуть наконец свой фаллос ей в рот), по части идиотизма своим отчетом сильно затмил даже наш межгалактический опус. По сути, нельзя сказать, что он написал совсем уж какой-то бред, и более того, на каком-то уровне и в определенных кругах он мог бы даже найти поддержку, если это рассматривать глобально. Но все же, если говорить о масштабе нашей конторы, то и уровень не тот, и круги не те.

Итак, проведя собственное исследование, рассмотрев проблему со всех сторон, изучив опыт конкурентов, Егор Алевтинович пришел к выводу, что необходимо привлечь попа, который прочитает молитву, специально подготовленную и действенную. Егор вспомнил, как в свою бытность очень большим начальником при старте строительства какого-нибудь объекта, если сваи не забивались, он распоряжался приглашать священника. Тот читал молитвы, поливал святой водой, дымил кадилом, и, хотя сваи после этого забиваться лучше не начинали, все были уверены, что сооружение не упадет даже на не полностью забитых сваях. И не падало. Он вспомнил, как одна установка утомила всех своими поломками и как он привез попа, который ее окропил. Да, меньше ломаться установка не стала, но без окропления могла выйти из строя окончательно. По крайней мере, так он думал. И, в конце концов, это было дешевле, чем покупать новую.

Итак, вспомнив свой опыт, Егор изучил практики подобных манипуляций и даже предложил текст молитвы. Уж не знаю, что его к этому сподвигло: искреннее чувство веры, знание религиозных основ или обострение его расстройства, но текст был написан, а через какое-то время стал достоянием всей конторы. Я не буду приводить его здесь, опасаясь оскорбить чувства верующих, хотя оскорбительного там, кажется, не было ничего. Впрочем, я, к стыду своему, слабо разбираюсь в полномочиях святых и едва ли могу сказать, обращался ли он с той или иной просьбой по адресу. Может быть, где-то он ошибся, чем сперва навлек на себя гнев руководства, а потом стал посмешищем для всего коллектива.

Вообще, если говорить об этой области знаний, то интересно, что к ней обращаются в основном или на самых верхах, или в самых низах. Что касается среднего уровня – это не то чтобы не работает, но как будто неприменимо. В том-то и была ошибка Егора, который, физически сойдя с верхов, продолжал по-прежнему представлять себя там. Скорее всего, в своем воображаемом мире он был не хуже Наполеона, скачущего на коне, воюющего, захватывающего, воспевающего себя. Предложи он этот свой план, будучи фигурой масштабной, и тем более главной, все бы поддержали единогласно – хотя, впрочем, голосований давно никто и не устраивает за ненадобностью даже иллюзии выбора. А потом бы уволил парочку нижестоящих идиотов, потому что ничего не смогли сделать, если бы ситуация не улучшилась, а в противном случае пел бы хвалебные оды себе любимому.

Горят леса – зови попа, эпидемия – зови попа, наводнение – зови попа, метеорит упал – зови попа, сломался шкаф – сам чини. Похоже, Егора окончательно подкосило возбужденное Машей благородное чувство, и он как будто забыл эту прописную истину. Слишком высоко летал он в своих мыслях, слишком далек был мир его грез от реальности. Удивительно вообще, что он даже провел аналитическую работу, подобрав (не исключено, что придумав) какие-то данные о том, как молитвы помогают в кризисных ситуациях, собрал статистику по молитвам, ранжировал их и пришел к выводу о наиболее действенном, бьющем наверняка наборе слов, который нужно использовать. Более того, он изучил имеющиеся иконы и, видимо, принципы их написания, обнаружив в процессе изучения кое-какие соответствия, из которых он и сделал весьма полезные, как ему казалось, выводы.

Работа была проделана колоссальная, в результате получены строгие корреляции, не исключено даже, являющиеся прорывом в этой области, разработан даже эскиз иконы, которую нужно было повесить над креслом руководителя для постоянной защиты и покровительства. Становилось ясно, что посвятил этому исследованию он не последнюю неделю, но гораздо больше времени – вероятно, несколько лет. И вот спустя годы появилась возможность, которой он наверняка в глубине души с трепетом ожидал, – показать результаты своего труда и применить его на практике.

Представляю, какая реакция была у директора, когда Егор Алевтинович закончил свой доклад. Для людей, живущих в мире дел и финансов, предложение излечить финансовые недуги при помощи попа, молитв и икон, пусть даже специально разработанных, было наверняка странным и едва ли приемлемым. Так что Егорка, по сути, оказался тем, про которого можно сказать, что не надо даже ничего делать, чтобы ему навредить, лишь бы не мешать. И даже если бы не наша с Машей работа, я уверен, что его и так вышвырнули бы вон, потому что яму он выкопал себе сам.

Тем не менее наша работа тоже сыграла роль, но, конечно, при таком положении дел вспомогательную. Выглядело так, что Егор, с одной стороны, начал искать причины всех бед в недостаточной религиозной ориентации, а с другой – в иноземном влиянии, которое, если увязать с первым, возможно, оттого и произошло, что не было надлежащей духовной защиты. Кроме того, исправлять ситуацию он, как это было понятно, тоже предложил действием с двух сторон: с одной – поп, молитва и икона, с другой – межгалактическая война, которая хотя открыто не предлагалась, но как будто подразумевалась. Короче говоря, наш отчет в таком контексте скорее потерял свой изначально явно абсурдный характер и отлично дополнил творение самого Егора, тем самым как бы окончательно развеяв всяческие сомнения относительно его вменяемости, если эти сомнения еще у кого-то оставались.

Размышляя так, конечно же (и не вижу смысла это скрывать), я испытывал радость. Но после первого ощущения эйфории, которое, как это бывает, прошло очень быстро, я начал осознавать и опасность произошедшего. Я стал понимать, что глазами Егора, учитывая его непоколебимую веру в себя, выглядела вся эта ситуация и ее исход не иначе как спровоцированной с нашей стороны гнусной подлостью в виде нашего отчета, который был послан директору. Учитывая его прошлый опыт, некоторые психические особенности, а также, судя по всему, серьезное увлечение религиозной тематикой, по крайней мере в последние несколько лет, я ожидал только одного – мести. Можно было представить, какой огонь гнева пылал в душе этого разъяренного, уязвленного самца, мнящего себя по меньшей мере полубогом, которого так запросто и совершенно по-дурацки довели до позора два молодых, ничего не смыслящих в этой жизни наглых ублюдка.

Тут справедливости ради надо сказать, что мы с Машей еще немного подлили масла в огонь, когда директор позвал нас и спросил, как следует понимать тот отчет, который мы предоставили. Мы ответили (и, надо признать, это было в некоторой степени подло), что Егор Алевтинович поручил нам провести исследование именно в этой области, которая его волнует, судя по всему, уже какое-то более или менее продолжительное время. Маша, слегка исказив реальные факты отношений с Егором, ответила примерно так:

– Понимаете, я ему пыталась сказать, что все это глупости, но он меня заставил.

– Как заставил? Он вам угрожал?

– Мне не хочется об этом говорить, но раз так, то… В общем, он начал оказывать мне знаки внимания, а когда я отказала ему, открыто заявил, что хочет, чтобы я…

Тут ее голос слегка задрожал, и слова произносились неохотно, и вообще всем своим видом она показывала, что говорит правду, и оно, в сущности, так и было – в этой части рассказа, по крайней мере.

– …чтобы вы вступили с ним в интимную связь?

– Да. Он сказал, что я могу назначить место и время, если не хочу в офисе.

– Понятно. А вы, Анатолий, какую роль в этом сыграли?

– Ну, Маша один раз вернулась от Егора Алевтиновича какая-то расстроенная, и я спросил, в чем дело. Она сказала, что он приказал ей подготовить такой отчет. Я сказал, что это полный идиотизм. На это она ответила, что у нее нет выбора, поскольку он и так уже предлагает ей интимные отношения. Ну, тогда я и придумал, собственно, как этот отчет сделать. Тем более совпало так, что я недавно услышал рассуждения Сропа про инопланетян. Запись та, кстати, не монтаж. Она настоящая.

– То есть он на самом деле сотрудничает или борется… короче, взаимодействует с инопланетянами?

– Я понимаю, что да. Ну, то есть в своей реальности, конечно. Бог его знает, что ему там кажется.

– Боже мой.

– Может быть, я это зря придумал, но нам показалось, что все равно Егор Алевтинович не успокоится. Мы подумали, честно говоря, что вся эта его затея с отчетом была устроена только для того, чтобы потом раскритиковать его и совсем не оставить Маше выбора. Мы предполагали, что отчет для вас он делает сам. Но вот что он сделает такой отчет, мы предположить не могли… Это как-то неожиданно…

– Для меня тоже.

– Вот я и предложил этот план: напишем полную галиматью, как он просит, но направим не только ему, но и вам, и другим руководителям, чтобы все посмотрели, к чему он принуждает подчиненных. При этом мы понимали, что после такого нас все равно уволят. Даже вещи почти уже собрали.

– Никто вас не уволит.

Дальше ничего существенного сказано не было.

Глава 31

Новость о том, что мы не будем уволены, нас тоже обрадовала, хотя, стыдно признаться, не больше, чем новость о том, что уволили Егорку. Но все равно это было хорошо двойне: потому что приятно самим и потому что неприятно ему. Я, в дополнение к ранее полученным эмоциональным наслаждениям, уже рисовал новые картины про то, как он начинает беситься еще и по этому поводу, от злости рвать волосы у себя на спине (хотя не знаю, есть ли они у него там). Почему-то его спина мне представлялась достаточно волосатой, чтобы можно было хватать растущую на ней шерсть и вырывать клоками.

Думаю, Машу все эти новости тоже изрядно возбудили, потому что после работы мы поехали ко мне и вытворяли такие проказы, что соседи нас, я думаю, проклинают до сих пор. Но нам было все равно. Мы вспомнили и опробовали все виды секса, потом она сказала, что хочет, чтобы я ее связал и выпорол, что я и сделал с превеликим удовольствием. Вообще, кажется, сил у меня было на троих, и жалеть я мог, собственно, только о том, что Маша одна, а не со своими подружками.

Потом уже, когда мы, уставшие, лежали, но еще не спали, я, обняв ее и поглаживая ее груди с неожиданно светлыми сосками, то одну, то другую, спросил:

– А как же Худоков?

– Никак.

– Но вы же с ним вроде вместе. Я так думал.

– Теперь нет… Если ты этого хочешь…

Все ясно. Самка достается победителю. Победитель забирает все: славу, деньги и женщин. Наверное, я должен быть чувствовать себя королем. Нужна ли она мне? Я не понимал. Я не чувствовал ничего подобного тому, что испытывал к моей прежней подруге, и здесь был, пожалуй, только сухой прагматизм, который сводился к получению удовольствий: удовлетворению собственного эго благодаря расправе над самцом-конкурентом, обладанию женщиной и ощущению своей власти над ней, ее покорности, упрочению статуса на работе. Но, если подумать, что еще нужно?

Наверное, это все гены. Они подсказывали мне: оттого, что отношения наши поднимутся на более серьезный уровень, не изменится ровно ничего в моем отношении к ней, и чувства, те чувства, которыми всю жизнь жила моя мама, которые не склонны появляться с течением времени, едва ли уже появятся. Зато мне было с ней хорошо, уверенно и спокойно. Нужна ли была мне эта уверенность здесь, дома, для того только, чтобы возвращаться к ней каждый раз после приключений, связанных с исканием настоящих чувств на стороне, или нужна была просто так, я не знал. Я не знал, способна ли она будет поглотить всю мою похоть до такой степени, чтобы ее не осталось совсем, совершенно, чтобы мне было просто нечего выплескивать на других. Эта ночь в этом смысле была безупречна, но будет ли так каждый раз? Да и можно ли заместить одно другим? Почему-то казалось, что нет.

Я лег на нее, посмотрел в ее глаза, неожиданно светлые для брюнетки, потом на губы, представил себе член Худокова на них, поцеловал ее и на вопрос о том, хочу ли я, чтобы она ушла от Худокова, ответил:

– Хочу.

Потом мы опять любили друг друга, но уже как-то нежно, бережно и с любовью касаясь тел, не торопясь достигнуть конца, несмотря на усталость.

Таким образом, события между нами развивались по всем канонам мыльной оперы, в лучших традициях, только несколько быстрее, не заставляя бедного зрителя терпеть и мучительно ожидать той минуты, когда главные герои наконец переспят.

На следующий день она сказала Худокову, что их отношениям, похоже, надо положить конец, потому что ей якобы больше не слишком-то нравится быть на вторых ролях, а к предоставлению ей первой роли он не слишком-то готов. Он даже не попытался изображать возмущение, потому что, по сути, она была права: едва ли ему хотелось закончить отношения с женой и начать другие, неизвестно что сулящие. В целом, реакция его была вполне нормальной и даже, я бы сказал, правильной. По крайней мере, без лишних истерик. Они договорились остаться друзьями, и, забегая вперед, скажу, что остались ими.

Конечно, близкие отношения не могут не накладывать отпечаток на дальнейшее общение. Не зря же в большинстве своем мужчины и женщины, некогда любившие друг друга, по крайней мере физически, но состоящие теперь в разводе, официальном или нет, если и не ненавидят друг друга, то относятся друг к другу с прохладой, куда более сильной, чем та, которая обычно сопровождает общение незнакомых людей. Как кошка с собакой, они шарахаются друг от друга, стремятся разбежаться, ничего друг о друге не знать, не слышать и не видеть. И этот холодок, как бы он ни маскировался, сохраняется навсегда. Забавно смотреть на такие парочки, имевшие некогда отношения и вынужденные общаться до сих пор.

Теперь, глядя на Машу и Худокова, меня так и подмывало ее поддразнивать, что я, признаться, и делал после почти каждого их разговора, когда мы оставались наедине. Она, конечно, злилась, но быстро остывала, потому что, наверное, понимала, что я просто забавляюсь, а она всегда была не прочь доставить мне удовольствие. Но на самом деле в дальнейшем сцены их совместной интимной жизни частенько еще возникали в моем воображении. С этим я ничего не мог поделать. Это как призрак, от которого приходилось постоянно отмахиваться, убеждая самого себя, что его не существует.

Мы договорились, что она переедет ко мне, и запланировали в будущие выходные перевезти ее вещи.

Егор пропал с работы как-то быстро. Видимо, никто – ни он, ни директор – не стал дожидаться двухнедельного срока после того, как он подал заявление. В среду его уже не было на месте. До своего ухода он не позвал ни меня, ни Машу, чтобы обругать или дать по морде. Он просто исчез.

Перевогин, пришедший в среду, чтобы как следует облизать нам уши, сказал, что напоследок Егор назвал Сропа идиотом, на что тот совершенно никак не отреагировал. Потом помолчал и добавил:

– Я согласен. Конечно идиот. Надо же, с инопланетянами связаться.

Тут открылась дверь и вошел Сроп, и вид у него был слегка возбужденный.

– Ну, вот и избавились от него. Это вы, конечно, хорошо придумали. Заслужил, урод. Но меня, конечно, вы тоже не пожалели.

Перевогин сразу отреагировал, видимо инстинктивно защищая предмет своего обожания от всяких претензий:

– А чего тебя жалеть? Это же все правда!