На буксире. Гошины штаны. Алина. Ключ на 32. Пляски розовой лошади

Не знаю, хотел он прыгнуть прямо на эту машину ее очередного любовника или так совпало, но если хотел, то это было одним из немногого в его жизни, что ему удалось. Он упал с чудовищным грохотом прямо на капот, мгновенно превратив свое тело в безжизненную массу плоти, одетую в серый костюм, постепенно окрашивающийся в красный цвет крови.

У матери случилась величайшая истерика, каких я еще не видывал. Любовник ее на какое-то время онемел и мог только мычать, стоя возле своей разбитой машины с лежащим рядом телом моего папы. О его дальнейшей судьбе и отношениях с матерью я не знаю. А у меня случился какой-то ступор, и мне понадобилось еще немало времени, чтобы хотя бы немного прийти в себя и начать относительно нормально воспринимать действительность и общаться с окружающими.

Глава 16

Насчет губ бывают иногда мыслишки, когда видишь девушку, особенно впервые. Не хуже, чем одна моя – впрочем, мало на что годная – подруга рассказывала: увидев меня первый раз, подумала что-то вроде: что это за мудак тут бегает? Так и я, например, мог бы, глядя на незнакомую еще тогда девушку, подумать черт знает что, глядя на ее лицо и губы в особенности. Такая уж разница в первом восприятии у мужчины и женщины.

Кажется, я навсегда запомнил тот ход своих мыслей, а точнее то ощущение, пусть и несуществующее, но оттого в каком-то смысле особенно приятное.

Я думаю, что в глубине души и она почувствовала симпатию, потому что знакомство по своей сути имеет два возможных исхода: да или нет. И тут, я убежден, было «да». С самого начала было «да», как бы ни пытался это замаскировать сам себя иной раз обманывающий разум, особенно разум девушки, которому всегда непременно нужны практические доказательства. Это про Машу.

Между тем, природа человеческая такова, что, даже если мужчина знает, будто женщина спит с кем-то другим, это никаким образом не влияет на его физиологическое влечение к ней. Единственная причина, по которой некоторые ограждают себя от таких желаний, входя в противоречие с самой природой, является исключительно разум и порожденное им ощущение брезгливости вроде того, которое возникает в отношении чужой одежды и любых чужих вещей вообще. Один мой товарищ сказал как-то, что не готов покупать подержанный автомобиль, потому что в его водительское сидение кто-то пукал до него. Впрочем, у меня никогда не было нового автомобиля. Однако это сравнение, мне кажется, несколько о другом.

Так или иначе, но то ли из-за того, что я стал меньше выпивать, то ли в силу каких-то других причин вроде смены времени года, долгого отсутствия близости с женщинами, а скорее из-за всего этого в совокупности, – я начал понемногу ощущать пробуждение моих животных инстинктов.

Ее ноги стали вызывать во мне все более сильное желание провести по ним рукой снизу вверх. По правде сказать, раньше этого не то чтобы не было, но не настолько ярко выражалось, и вообще, она была как будто в тумане, как будто за угаром моей действительности я замечал только ее очертания, без деталей. К тому же желания эти начали пробуждаться летом, когда, как это всегда бывает, женщины стали выглядеть куда более привлекательно в своих платьях, юбках и прочей легкой одежде, которая лишь слоем тонкой ткани скрывает кожу, еще более притягательную именно оттого, что скрыта. Одно представление о том, что прячет одежда, вызывает напряжение в мужском теле и желание это напряжение разрядить. И если женщина способна породить такое ощущение не в каждом мужском теле, то в моем уж точно. По крайней мере, теперь, после какого-то перерыва, потраченного на пьянство и злачные места, я, кажется, осознал это как будто заново. Все лето под действием находящейся рядом женской красоты организм мой понемногу начинал изнывать, и к осени я чувствовал себя уже достаточно голодным для интимного приключения со своей коллегой.

Предполагаю, что здесь, как и во многом другом, имеет место наследственность, и, думая так, я невольно представляю, что, должно быть, испытывала моя мамочка при виде очередного настоящего доминантного самца. Наверняка все ее естество начинало бурлить, сперва понемногу, но со временем, с каждой минутой, по мере того как она убеждалась в его принадлежности к «настоящим мужикам», слушая его голос, смотря на его крепкую фигуру, представляя, что находится за застежкой его брюк, – организм ее начинал просто сходить с ума и уже не давал ей покоя по чисто физиологическим причинам, все настойчивее требуя разрядки накапливающемуся и усиливающемуся до невыносимости напряжению. Конечно, здесь я в некотором роде проецирую собственные ощущения на мою мать, тем самым приписывая ей качества, которыми она, возможно, никогда не обладала. Но почему-то моя убежденность, основанная на собственном опыте и некоторых наблюдениях за другими особями женского пола, в именно таких ее ощущениях действительно велика. Так или иначе, по вине ли наследственности или из-за обычного животного стремления к совокуплению, присущего каждому нормальному человеку, глядя на Машины ноги, я начал воображать, что может скрывать ее платье, и от этого мои брюки становились тесными, причиняя определенные неудобства и заставляя меня думать о чем-нибудь отвлеченном, чтобы унять это бушевание, так ярко и, надо сказать, не вполне своевременно выражающееся.

К тому же найти отвлеченную тему для размышления было легко. Я был убежден, что она трахается с Худоковым, и мне ничего не стоило вызвать в себе чувство отвращения, представляя их вдвоем.

Таким образом прошло лето и половина осени, без каких-то определенных действий, но с вполне конкретными мыслями, и бог знает, дошло бы у нас с ней до дела, если бы вдруг не стали происходить неожиданные и странные события. Начальник наш Егорка, скорее всего тоже перевозбудившийся за лето и вступивший в активную фазу осенью, начал демонстрировать в отношении Маши недвусмысленные знаки внимания. Существует мнение, что у психически неуравновешенных людей в определенное время года, весной и осенью, наступают периоды обострения, и такие люди ведут себя особенно странно, а зачастую и опасно. По всей видимости, к Егорке это имело непосредственное отношение, потому что, во-первых, мы все и без того были уверены, что он псих, и во-вторых, как я уже успел убедиться на собственном опыте, совпадений не бывает.

Кроме этого, как часто случается с мужчинами его возраста (а ему было около пятидесяти пяти), у него, вероятно, открылось второе дыхание его сексуальной активности, вернее сказать желаний, что еще сильнее повлияло на его поведение. Мне сложно судить, что происходит с мужчинами в таком возрасте, и происходит ли это со всеми или только с некоторыми, но кажется, что это похоже на какое-то обновление, хотя и кратковременное, стремление всем доказать, что есть еще порох в пороховницах и прочую чушь, каким бы забавным и абсурдным ни был результат. Всегда умилительно смотреть на парочки, в которых у пожилого (или, как говорят некоторые девушки, как будто бы оправдывая свой выбор, «взрослого») мужчины очень молодая подруга. Почему-то всегда и у многих напрашивается один и тот же вопрос, по сути риторический и вызывающий ироническую усмешку: имеет ли она удовлетворение так часто, как этого хочет? Но если поразмыслить, то и ответ должен быть такой же риторический: известно, что потребность в близости у нормальной женщины несколько меньше, чем у обычного мужчины. Конечно, если только эта женщина не моя мамочка, хотя вряд ли ее можно отнести к категории нормальных. К тому же, у женщины сильнее развито стремление обладать сильным мужчиной, чем часто вступать с ним в интимные отношения. Хотя едва ли имеет смысл рассуждать на эти всем известные, заезженные темы.

Итак, события развивались таким образом, что этот безумец, сперва пытавшийся быть настолько милым и ласковым, насколько ему позволяла его мерзкая рожа (такие рожи, полубандитские, насквозь омерзительные и оттого кажущиеся серого цвета, наверняка были в большом почете в девяностые), в конце концов после того, как не обнаружил и намека на взаимность, однажды заявил Маше, когда они вдвоем были в его кабинете, что хочет, чтобы она у него отсосала, и прямо сейчас.

Глава 17

Вот таким образом, неожиданно и быстро, образовался этот, конечно, не любовный, но грязный треугольник. Хотя, если учесть, что любовь и грязь всегда рядом, то, в сущности, нет никакой разницы, как это называть. Итак, она спит с Худоковым, Егорка настойчиво склоняет ее к близости, а я просто наблюдаю, но желание мое возрастает.

Следовало бы сразу, после первого упоминания, рассказать о том, кто такой Худоков, но раз уж тогда я отвлекся, имеет смысл сделать это сейчас. Елисей Худоков – один из наших сотрудников, работающий в соседнем отделе, приятный в общении и в целом вызывающий симпатию, по крайней мере у меня. Интересно, что даже моя уверенность в том, что он спит с женщиной, которая мне нравится, никаким образом не повлияла на мое отношение к нему. Я сам не могу понять, откуда могла взяться такая лояльность, и думаю, что приписывать ее стоит или опыту собственных отношений и отношений мох родителей, который порой вынуждает разум взять верх над животными инстинктами, или просто наплевательскому отношению ко многому. Да и, в конечном счете, он-то уж точно ни при чем и явно не заслуживает того, чтобы кто-то был о нем плохого мнения, по крайней мере по этому поводу. Другое дело – она, и в этом отношении справиться со своими животными инстинктами я никак не мог, да и, честно говоря, не хотел даже пытаться, потому что это, я убежден, бесполезно.

Недавно я читал биографию одного ученого, который придерживался вольных взглядов, выступал за свободные отношения и все такое подобное. Его вполне устраивало, что, будучи женатым, он менял любовниц, даже не пытаясь скрывать эти связи от жены и поясняя ей, что таково его мировоззрение, которое надлежит понимать как правильное и современное. Но когда его жена стала спать с его другом и через какое-то время еще и сказала мужу, что любит этого самого друга, тот стал безумно ревновать и сходить с ума, несмотря на все свои взгляды. Дуралей пытался обмануть природу, которая создала мужчину явно не для того, чтобы он делился женщинами, и если уж такой дележ происходит по тем или иным причинам, то пути назад, к прежним отношениям, уже нет. И, надо сказать, это в некоторой степени верно, даже если говорить о предыдущих отношениях женщины. Конечно, научно доказано, что органы женщины приспосабливаются к органам мужчины в части размеров, имея способность удлиняться чуть ли не на две трети. Таким образом, кажется, эта самая наука пытается поддерживать в силе две байки: первую – о том, что размер не имеет значения, и вторую – о том, что большим размером никак нельзя увеличить размер женских органов. Но, какими бы обоснованными ни были доказательства, если попадается женщина с большим влагалищем, у любого мужика, я убежден, возникнет вопрос, кто у нее был до него, с каким носорогом она имела дело? Ну а что касается размера и его значения, я думаю, имеет смысл спрашивать об этом самих женщин, но те, которых спрашивал я, единодушно говорили, что разница есть. И если байка о размере больше важна для самих женщин, то другая – для мужчин. Каждый раз трахаясь с ней, он невольно будет фантазировать о ее прошлых похождениях, об огромном члене того мамонта, который был на ней, и все такое. Даже самые правильные из тех, кто говорит, что для них прежний опыт их подруг никакого значения не имеет, я убежден, пытаются как бы перехитрить природу, хотя про себя явно имеют какие-то не вполне лестные мыслишки относительно предыдущих партнеров своих подруг и их совокуплений, движений, звуков и жидкостей.

Я был уверен, что встречались они по средам, вечером после работы, потому что каждый четверг утром она выглядела счастливее обычного, от чего мой член напрягался, как у похотливого самца. Какие же мы, в сущности, животные. Когда дело доходит до близости, разум, какой бы сильный он ни был, отключается, и организм работает только на удовлетворение мгновенных желаний. Организму нет дела до того, что самка накануне развлекалась с другим самцом. У организма есть природная цель, стремление к которой так высоко, что затмевает все. Организму нет дела до того, что после проснется разум и начнет ненавидеть и ее, и себя самого.

Что конкретно я испытывал – влюбленность или просто похоть, – объяснить я не мог, но, возможно, это и не имело никакого значения. В любом случае я мог когда угодно снимать шлюху и на некоторое время умерять свой пыл вплоть до полного безразличия. Однако потом все начиналось заново.

Не знаю, был ли Егорка в курсе отношений Маши и Худокова, но если и был, то казалось, что ему это совершенно безразлично. По крайней мере, по его поведению это никак не определялось, потому что всех и в любой момент времени он одинаково ненавидел, и отношение его к Худокову, как, впрочем и к остальным, никаким образом не менялось на протяжении всего времени: все мы были кусками дерьма под ногами этого высокоразвитого, по его собственному убеждению, существа.

Об его этой просьбе к Маше я узнал от нее самой, как и то, что она по каким-то причинам ему отказала. В результате отказа он не пришел в ярость, а спокойно сказал что-то вроде: «ну что ж». Зная его повадки, можно было сразу сделать вывод, что это «ну что ж» было гораздо хуже, чем вопли, швыряние предметов в стены и любые другие стандартные для него приемы. Здесь же, судя по всему, ситуация была нестандартная, с соответствующей нестандартной реакцией, а значит, в скором времени следовало ожидать самого отвратительного – мести.

Конечно, нельзя было исключать и другой вариант: требование его было исполнено, а рассказ Маши, наполовину правдивый, наполовину, в таком случае, лживый, был своеобразной попыткой подорвать репутацию этого безумца, которая, впрочем, и без того была на самом низком уровне из возможных. И хотя такой вариант действий с ее стороны я считал маловероятным, все же, зная женщин и особенности принятия ими решений в тех или иных ситуациях, я решил не торопиться с выводами и тем более с действиями, подождать некоторое время и понаблюдать за ситуацией со стороны. По крайней мере, это было интересно, хотя и противно, если уж честно.

Глава 18

Утром в субботу я вышел прогуляться, чтобы развеять остатки легкого похмелья после пятничного вечера, быстро проголодался и решил перекусить, то есть вроде как позавтракать. И хотя подобные места я обхожу стороной, но именно в тот день черт меня дернул зайти в какую-то пиццерию – заведение, в котором я не бывал ни разу и которое, собственно, ничем привлекательным не отличалось, кроме как возможностью относительно недорого поесть. Я даже не спешил садиться за стол и, то ли от сразу же накатившей скуки, то ли от любопытства, начал рассматривать обстановку и сидящих за столиками людей, возможно, самым бесцеремонным образом. Но настроение было такое, что до моего собственного вида в глазах других дела мне не было совершенно никакого.

Привлекла меня парочка молодых людей. Именно так я подумал с самого начала – что их двое, хотя за столом сидела только она одна. Не могу сказать точно, были ли какие-то явные признаки присутствия мужчины вроде сумки, куртки и прочего, но кажется, что не было. Только изрядное количество грязной одноразовой посуды на пластмассовом подносе, по количеству которой можно было предположить, что это скорее много для одного. Хотя дело было определенно не в этом. Кроме того, неизвестно почему я сразу же решил, что она именно с мужчиной, парнем, как угодно (когда речь о возрасте до тридцати лет, легко запутаться в этих понятиях), но никак не с девушкой, подружкой, сестрой, матерью и так далее. Забавно иногда бывает, когда видишь только половину картины, но неосознанно дорисовываешь вторую, которая затем совпадает с действительностью.

Может быть, все дело было в том, что я когда-то знал эту девушку, но, честно говоря, до самого последнего момента, пока наши взгляды не встретились, я не был уверен, что это она – настолько неожиданной была встреча с ней, несколько лет назад уехавшей жить в другой город.

Так я неожиданно встретил свою прежнюю подругу.

От этой неожиданности и в то же время неуверенности, что это точно она, я погрузился в какое-то странное состояние, похожее на ступор. И здесь речь скорее не о моих собственных чувствах в отношении нее, но в том, какую картину я увидел перед собой. Она была все та же, всегда куда-то спешащая. Даже за столом она сидела так, что всегда казалось, будто ей уже пора. Эта манера двигаться, говорить, эти самые незначительные жесты – все свидетельствовало о стремлении бежать, и дело в том, что именно бежать, а не идти. Я почему-то упорно связываю это с ее стремлением убежать от самой себя. По крайней мере, мне так казалось, да и она всегда говорила, что в прошлом есть моменты, которых лучше бы не было, и в ее случае влияние этих моментов на настоящую жизнь она никак не могла преодолеть. Когда я еще знал ее, малейшее изменение погоды могло спровоцировать изменение настроения вплоть до апатии и полной замкнутости. Кажется, тучи, закрывшие солнце, возвращали ее разум к каким-то прежним событиям, отвлечься от которых было непросто. Подробностей этих событий я не знал, она никогда особенно не рассказывала, но что-то, связанное, как всегда бывает в таких случаях, с неудавшимися отношениями, возникшими в результате семейными сложностями и так далее. Странно, что те события, оказавшие на нее весьма сильное влияние, казалось, никаким образом не отразились на ее похотливой натуре и способности иметь отношения сразу с несколькими мужчинами. Наверное, здесь опять сыграла роль природная тяга к подобному и отсутствие желания этому сопротивляться. Хотя, может быть, в случае наших с ней отношений это просто была ошибка с ее стороны, и больше подобного она не повторяла никогда. Впрочем, я в это не верю.

Я смотрел на нее и видел человека, живущего, как и прежде, преимущественно в своем мире, даже еще в большей степени, чем раньше, когда мы были знакомы. Хотя здесь, вероятно, я беру на себя лишнего, предполагая, что мое влияние на нее было лучшим, чем влияние нынешнего кавалера. Конечно же, вряд ли так оно было на самом деле, но, как настоящий эгоист, сам про себя я смакую эту мысль и не спешу ее прогонять. Она что-то смотрела в своем телефоне или писала кому-то, но, скорее, просто теребила его в руках, как будто для того, чтобы от чего-то отвлечься и быстрее убить проклятое время, которое идет слишком медленно, когда это не нужно, и слишком быстро, когда вспоминаешь о том, что не хочешь стареть. Она, кстати, всегда говорила, что боится состариться.

Скорее всего потому, что я знал ее достаточно хорошо, мне было заметно, что поведение ее, склонной и без особых поводов к какому-то невротическому состоянию, сейчас отражало еще меньшую гармонию, чем когда-либо. И это было странно, потому что в своем партнере она должна была бы найти то, чего ей не хватало, и обрести наконец гармонию – или хотя бы приблизиться к ней. На деле выглядело иначе, и я почему-то был убежден, что это не сиюминутное состояние, причиной которому, скажем, невкусный кофе с утра или похмелье после вчерашнего, как в моем случае, – но состояние неизменное. Сиюминутное раздражение дает более выраженный эффект, более резкий, более проявленный. Но если какие-то признаки скрываются, хотя, разумеется, не до конца, неумело и потому как бы размазываются в общей картине, – тут дело не в испорченном настроении, но именно в состоянии.

Сразу же мне в голову пришла нехорошая ассоциация подобного поведения (хотя, еще раз обращу внимание, скорее всего у посторонних людей и мысли такой бы не возникло) с поведением людей, употребляющих наркотики. И здесь есть разница. Употребляющий алкоголь в большинстве случаев не стремится скрыть своего состояния, не бежит от него, пьет с удовольствием. Разумеется, на стадии хронического алкоголизма процесс употребления выпивки превращается черт знает во что, но я говорю сейчас не о таком крайнем случае, но о среднестатистическом, об обычном бытовом пьянстве, которому подвержены две трети населения. В пятницу после работы эти люди, отработавшие пять будних дней, проклиная партию, работу и друг друга, шлют все это к чертям, заполоняют кабаки, дачи, квартиры друзей и не спеша, с удовольствием напиваются до поросячьего визга, не только не скрывая этого факта, но даже намеренно демонстрируя его и гордясь им. Другое дело – наркоманы. Быть наркоманом – значит постоянно скрываться, утаивать факт употребления, свое пристрастие, свое состояние, свои желания, свое наркоманское похмелье. Оттого именно с годами поведение их меняется и становится характерным: вечная спешка, отрешенность и повадки вороватые, резкие, жадные.

Через несколько минут вернулся он, ее новый приятель, они посидели за столиком еще пару минут, совершенно без эмоций, сухо перекинувшись несколькими фразами, и собрались уходить. Странно это, но, казалось, их не связывает ничего, кроме каких-то общих предметов, предметов именно в материальном значении этого слова: кровати, шкафа, стульев и раковины. Такие отношения – это не отношения между мужем и женой, между родственниками или страстными любовниками. Эти отношения – даже не привычка, потому что привычка, выработанная годами, все же оставляет между людьми какую-то теплоту, которой здесь и следа не было. Здесь витало нечто странное и удручающее, лежащее в основе этих отношений, в целом незрелых – наверняка, вследствие незрелости каждой личности по отдельности. Потому-то и напомнили они мне людей, употребляющих наркотики. У тех в основе отношений всегда одно и то же неизменное стремление найти, получить удовольствие, потом получить удовольствие друг от друга и снова искать, снова спешка и отрешенность, и повадки.

Может быть, у меня не получается это правильно объяснить, и все это кажется бредом после вчерашнего алкогольного отравления, но примерно такие мысли вертелись у меня в голове, в то время как я смотрел на эту пару любовников. Когда они собрались уходить, она повернулась в мою сторону и, кажется, на мгновение остолбенела то ли от неожиданности, то ли от моего до неприличия пристального взгляда. Мы кивнули друг другу едва заметно, так что друг ее, скорее всего, даже не обратил на это никакого внимания, и они ушли.

Странно, но я его вовсе не запомнил, и если бы меня попросили сразу же его описать, я не смог бы сказать о нем совершенно ничего.

Глава 19

Тот день для меня был испорчен уже окончательно, хотя и сложно сказать, чем именно: то ли возвращением к прежним эмоциям, то ли увиденной мной картиной, которая была, возможно, только моей фантазией, и потому провел я его совершенно бездарно и даже не выпил. Зато в ходе размышлений о вселенской справедливости и прочих глупостях, о которых хочется думать, когда накатывает дурацкая сентиментальность, я понял, что губы Маши могли бы подойти для меня, пожалуй, лучше, чем для Егорки, вернее сказать, независимо от Егорки. Плевать на него теперь, как, впрочем, и на всех.

Если уж моя бывшая подруга нашла себе кавалера и хорошо проводит с ним время, то, кажется, несправедливо было бы мне грустить в одиночестве, не позволяя женщинам себя развлекать (шлюхи не в счет). А я это делал, хотя не совсем правильно было называть мое состояние грустью (это слово больше подходит для семнадцатилетних), но скорее – «безэмоциональной стабильностью», которая особенно сильно проявлялась при меньшем количестве выпивки.

Итак, я решил, что если ее губы сомкнутся вокруг моего… ну, кажется, ясно… то ничего плохого не случится, по крайней мере для меня. Это был главный вывод того дня. Второй вывод был о том, что, скорее всего, я еще испытываю какие-то огрызки чувств к моей бывшей подруге, раз она произвела на меня такое впечатление, вызвав поток мыслей, который затормозил мой организм на несколько минут. И, поскольку произошло это спустя несколько лет после нашей последней встречи, возможно, эти огрызки чувств я буду испытывать до конца своей жизни.

Такой вывод не сулил ничего хорошего, хотя, честно говоря, иной раз даже приятно потеребить прежние чувства, как бы пережить прошлые события заново, но только в памяти, в миниатюре. Наверное, это одна из форм мазохизма, а большинство нормальных людей скажут, что это форма идиотизма, но только истинные ценители чувственных переживаний одобрят такой способ щекотать нервы. Не следует думать, что это пропаганда глупости какой-нибудь пятнадцатилетней девочки, которая пишет что-то вроде: «Сижу, смотрю в окно на капли дождя и думаю о нем». Я имею в виду скорее какую-то зрелость, что ли, которая помогает человеку, у которого было уже многое, как правильно следует относиться к тому или иному собственному ощущению и как правильно это самое ощущение чувствовать, как реагировать на него. Конечно, подобные рассуждения отчасти должны пугать меня самого, потому что наличие их – не что иное как верные признаки старения, приближения к тому состоянию, когда живешь больше внутренним миром, чем внешним, прошлым, чем настоящим, что, по сути, означает, что живешь меньше, чем раньше. Но с другой стороны, и молодая, ничего не понимающая глупость в чистом виде не представляет тоже ничего хорошего, кроме, пожалуй, того, что обладает способностью очень остро чувствовать цвета, запахи, вкусы, и это вызывает иллюзию (впрочем, далекую от правды) обладания целым миром сейчас или в ближайшем будущем. Чувствовать как в семнадцать невозможно уже никогда, и если к кому-то приходит подобное состояние в уже зрелом возрасте, то, с одной стороны, за такого человека можно порадоваться, а с другой – его же следует и пожалеть.

Едва ли я чувствовал себя как в семнадцать, да и на самом деле вряд ли уже мог бы, потому что к теперешнему времени голова моя основательно наполнилась всякой дрянью, которой она лишена в том прекрасном и вместе с тем глупом возрасте, но все же какая-то сентиментальность как будто пробрала мой организм, и я решил устроить романтический вечер. Я зашел в супермаркет, купил несколько бутылок пива, две бутылки красного вина, сыр пармезан, колбасу, оливки, хлеб и пару восковых свечек. Часам к восьми стол мой был накрыт на двоих, и я уже ждал ее, мою королеву вечера, которую за умеренную плату позвал к восьми и которая вот-вот должна была приехать.

Вот каким образом зрелость соприкасается с чистой романтикой, извращает ее и превращает в похотливый фарс. Я потягивал пиво, глядя на пылающие свечи, жевал колбасу, вспоминал свою прежнюю подругу и думал, что еще немного, и я буду развлекаться с похожей на нее, по крайней мере цветом волос, женщиной, такой же далекой для меня, как и она, и в сущности такой же шлюхой. Хорошо, что эпоха цифровых технологий позволяет вот так запросто найти себе подружку на час, и глупо, имея такие возможности, ими не пользоваться.

Колышущиеся огоньки свечей создают с одной стороны уютную, с другой – какую-то жутковатую атмосферу. Полагаю, нет ничего страшного в том, что ужин я начал один, пусть и не притрагиваясь пока к вину, но все же потихоньку поедая колбасу, запивая пивом, глядя на два свечных огонька. В конце концов, вечер этот не совсем уж романтический и не совсем для двоих, но скорее для одного, а потому нечего и думать о девственной чистоте чувств и законченности моего порыва. Здесь скорее расплывчатость, которая, если подумать, не что иное, как символ толерантности, терпимости к собственным привычкам, равно как и терпимости к привычкам той шлюхи, которая должна прийти с минуты на минуту. Для нее, если говорить правду, мой член будет уже, наверное, трехсотым или трехтысячным, и цель ее будет ровно в том, чтобы как-то побыстрее от него, да и от меня, отделаться.

В дверь позвонили, я не спеша встал, открыл, впустил ее. Она представилась Анжелой, но я сказал, что на сегодняшний вечер она будет Оксаной, на что она, разумеется, согласилась, потому что на самом деле звали ее скорее всего Света, или Вика, или Оля, или еще как-то. Может быть, Маша. Почему-то я подумал о Маше в тот момент. Какая-то мысль мелькнула, но я не успел ее уловить. И хотя мысль эта не успела оформиться так, чтобы можно было ее выразить, она создала какой-то осадок, неприятный и тянущий.

Она прошла в комнату.

– Ого, да у тебя праздник? – произнесла она с интонацией, наполовину вопросительной, наполовину утвердительной, кажется, удивившись накрытому на двоих столу.

– Да, у меня первое свидание. Вернее у нас. У нас с Оксаной… Оксана, прошу, садись. – Я подал ей руку и усадил за стол. Кажется, вышло слегка наиграно.

Идиотская комедия. Мы пили вино и разговаривали. Она спросила меня, когда мы уже приступим к делу, на что я ответил, что спешить не нужно, что мы и без того неплохо проводим время, едим и пьем. Ее, по-видимому, беспокоил тот момент, что время, за которое я заплатил, мы используем не по назначению, и это было неожиданно и странно. Я сказал ей, чтобы она не беспокоилась, что это моя забота, каким образом тратить купленное время, что, может быть, мне от нее ничего больше и не нужно будет. Кажется, она начала опасаться, чтобы я не оказался каким-нибудь маньяком. Во всяком случае, она насторожилась, хотя при этом вполне хорошо, насколько для нее это было возможно, вела беседу и была дружелюбной, но все же какое-то напряжение в ней ощущалось.

Она рассказала мне о себе. Сказала, что ей двадцать четыре года, что пять лет как замужем, что живет в деревне Н-ке и вахтами, если это понятие уместно здесь применить, ездит в город зарабатывать. Муж, похоже, знает о ее профессии, но относится к происходящему, как и к жизни в целом, философски, потому как сильно выпивает.

О себе я рассказал ей следующее: работаю психиатром в местной клинике для душевнобольных, и порой мне встречаются такие личности, которых и личностью-то назвать можно с трудом, потому как у них в голове все исказилось настолько, что даже самые последние средства им не помогают. Рассказал и про особые случаи типа нашего наиболее примечательного пациента Егорки, который при каждом обострении достает свой болт и размахивает им, пытаясь насадить на него окружающих женщин. Тогда его ловят, запечатывают в смирительную рубашку, вводят успокоительное и кладут отдохнуть.

Она спросила о том, что, может быть, имело бы смысл ее мужа алкоголика тоже пролечить в нашем учреждении, потому как порой он бывает совершенно невменяем и невыносим. На это я ответил, что, с одной стороны, можно, а с другой стороны, случаи алкоголизма и их последствий настолько распространены в нашем обществе, что если лечить всех, то мест в нашем заведении не хватит, да и при таком масштабе речь идет уже не о лечении индивидуума при его отклонении от нормы, но о лечении общества в целом, что относится уже скорее не к вопросам психиатрии, но к вопросам государственной политики: вероятно, нужны какие-то регуляторы для масштабного исправления ситуации и так далее.