***
В Вербное воскресенье вывели патриарха ляхи из заточения, нахлобучили митру на голову, сунули посох в руки и, подтолкнув к ослу, стоящему у ограды Успенского собора в Кремле, сказали: «Давай, божий человек, садись и прокатись на радость быдлу русскому, а мы рядом пойдем с вострыми саблями, чтобы ты не взбаламутил Москву и нас жизни не лишили». Боялись поганцы гнева народного, вот и выпустили патриарха из-под стражи в праздник Входа Господня в Иерусалим. Думали любовь поиметь народную – да не вышло.
Поехал патриарх на осляти4 от Успенского собора через Фроловские5 ворота до Лобного места. Везде ляхи стоят с пищалями и секирами – злые, нервные, возбуждённые от вина и водки. Разит от поляков, словно от «псов смердящих», перегаром, потом и кровью. Только выехал патриарх из Кремля, сверкнуло что-то перед глазами, небо отверзлось – и узрел Гермоген ангелов на конях, с копьями, а за ними воинство русское, и сказал сам себе в мыслях: «Услышал Господь молитву нашу, призрел на рабов своих. Вижу избавление от иродов окаянных и жду».
Шествие вышло куцым, ненастоящим. Народ патриарха не теснил – не пришёл никто за вербами освящёнными. Ослёнка за повод царь не вёл – не было на Руси царя. Дерево вербное впереди процессии на телеге не везли – сожгли его ляхи для обогрева палат каменных. Калачи и пряники на шестах не висели – не пекли москвичи, дабы не кормить супостатов. Сами страдали и иноземцев морили, что в Кремле засели. Голод у них там был, у ворогов, мышей ели, крыс, только что себе подобных ещё в котлах не варили, но за этим не заржавеет, и полгода не пройдет, пошлёт Господь на них наказание за бесчинство и творимые беззакония, и будут у них ценники: голова стриженая по три злотых, а нога человеческая по пять.
За что? Да за то…
Людей русских вешали – животы вспарывали, девок насиловали – глаза выкалывали. Царские врата в церквях православных снимали – печи топили, мясо кровавое в дискосы клали – на огне запекали. Лошадей в храмах вместо стойла держали – полы унаваживали. Все, кто позарился на Русь (поляки, литовцы, немцы, венгры, казаки украинские, предатели русские), все погаными стали, нечистыми сделались от дел своих гнусных. Чувствовали неизбежность наказания, от того и бесились, на грубость нарываясь. Не утерпел чей-то кулак и вышиб мозги шляхтичу. В Великий Вторник схлестнулись москвичи с поляками – и пошло месилово. Увидели литвины и пшеки, что теснят их русичи, дали слабину, сменили сабли на факелы и запалили Москву деревянную с разных сторон, а сами в Кремль побежали и в Китай-город, там и укрылись. Вот так и встретила Москва Пасху 1611 года – жаром, пеплом и снопами искр, разносимых ветром, да с патриархом Игнатием6, отступником и отщепенцем.