Когда с колбасой было покончено, котёнок неторопливо, со знанием дела стал вылизывать себя. Не смотря на то, что был уставший, “умывался” он капитально и основательно, красным шершавым языком наяривая свою правую лапку. ( Художник отметил себе: котёнок чистоплотен, значит, они “споются”).
Котёнок явно повеселел и приободрился. Только в жёлтых монетах затаилась тревога и робость. Не верилось: полчаса назад он мог превратиться и превратился бы в ледышку. Этот человек, что склонился с кистью в руках у холста, повернул его жизнь иным концом. Художник нравился котёнку, хотя и имел чудаковатый вид. На голове вместо аккуратной причёски, как у бывшей хозяйки, – навильник соломы. Сутулый от природы, художник будто нарочно сгибался в три погибели над холстом, придирчиво щуря глаза и выискивая в рисованных фигурах собой допущенные погрешности. Часто отходил на какое-то расстояние от холста, смешно запрокидывал голову назад и вновь щурился, искал погрешности. Не найдя таковых, подходил к холсту, тыкал несколько раз кистью и снова, отойдя, запрокидывал голову. Все свои движения художник сопровождал мурлыканием какой-то песенки. Вот это котёнку в новом хозяине нравилось больше всего. Прежняя хозяйка пела лучше, но при одном воспоминании о ней по телу котёнка бежали мурашки. Бррр! Уж лучше на мороз. Её истерические крики наводили панический ужас, заставляя его дрожать в испуге. Она требовала одно – у него выходило совсем другое. Долдонила одно и тоже: ”дурак, дурак”. Это слово котёнок запомнил на всю жизнь, потому что после него обязательно следовала затрещина. Каждая оброненная с усов капля молока выходила ему боком. Истеричка закатывала такую сцену, что бедняжка не раз пытался выпрыгнуть из форточки со второго этажа, что, наконец, и сделал.
Новый хозяин спокоен, выдержан и обходителен. А то, что он смешно запрокидывает голову назад и мурлычет все песенки на один мотив, – так это не беда. Ну и что ж, что ничего не поймёшь. Котёнок тоже мурлычет такое, чего человеку не дано понять.
Михал Егорыч поставил кисть в банку с жидкостью, по привычке вытер тряпкой руки, повернулся лицом к дивану. Котёнка явно разморило и он блымал глазками.
–Слушай, любезный, а как мне тебя величать? – спросил художник и, зная, что ответа не будет, продолжил дальше, – нужно что-то придумать, – человек прищурил левый глаз, глядя на котёнка, словно на нём было что-то написано, потом, очнувшись, зашагал по комнате. На кого ты похож? Давай прикинем. Ага, -художник приложил палец к губам, – весь чёрный…ага… грудка белая, как манишка… лапки белые…ага…в носочках и перчатках. Пре-ле-стно! Черный, черный – испечённый, – замурлыкал художник, двумя пальцами оттягивая нижнюю губу. Он так всегда делал, когда нужно было что-то придумать, наивно полагая, что оттянутая губа помогает. Ещё в подобных случаях он почёсывал затылок, но тоже глубоко заблуждался, потому как на движение мыслей это никак не отражается. – Черный…что у нас черное бывает из одежды? Гм-мм! Правильно, пиджак…смокинг…фрак. В черном фраке с белой манишкой, в белых перчатках и белых носочках. Похоже, как дирижёр. Ди-ри-жёр… Будешь дирижёром, понял? – Михал Егорыч на одном каблуке развернулся на месте к котёнку. – Вообще-то, звучит тяжеловато. Ди- ри- жёррр! Тяжело и неловко, как гроб с каменьями: тру-ту-ту-ту-ту-ту-ту. Нужно лёгкое, что-то такое элегантное… О!.. Придумал… Маэстро! Запомни: МА-ЭСТ-РО!
Разморённый теплом и сытостью котёнок развалился на диване, всем видом своим говоря: называй кем хочешь, мне всё равно, только на мороз не выбрасывай. Конечно, нет. Не для того Михал Егорыч подобрал котёнка, чтобы опять выбросить на мороз. Художник не притеснял его ни в чём. Мало того, непререкаемый авторитет Михал Егорыча среди работников Дома культуры с первого же дня распространился и на Маэстро. На него никто не кричал и не понукал им. Сам Маэстро в любимчики не напрашивался, но и не дичился, когда его пытались погладить. Только прежде чем дать себя погладить, Маэстро сначала глядел человеку в глаза, как бы читая его душу- хорош он или плох- и уж потом мурлыкал на все лады. У одного человека он мог сидеть на руках часами, пока не надоест, а у другого только так, для приличия задержится на минутку, другую и тут же прыг на пол, вроде бы у него какие неотложные дела.
Котёнок оказался послушным и очень смышлёным. Отзывался на свою кличку тут же, хотя по молодости был беззаботен и беспечен. Целыми днями Маэстро был предоставлен себе. Благо в Доме культуры простора хоть отбавляй. То найдёт в фойе металлическую пробку от бутылки и весь день гоняет её из угла в угол -она так загадочно дребезжит по полу! То в раздевалке из- за плинтуса выцарапает оторвавшуюся пуговицу. Подкинет её лапкой вверх, потом ловит и кубарем катается с ней по полу. Одним словом, ребёнок- есть ребёнок.
А вечерами его как -будто подменяли. Бросал свои глупые игры, торопился на сцену. Уж очень нравилось ему покрасоваться перед публикой. Когда в зале появлялись первые зрители, он выходил на авансцену, усаживался перед занавесом, тщательно вылизывая себя, мол, смотрите, я тоже готовлюсь к выступлению. Сторож Дома культуры, хороший знакомый Михал Егорыча, сидя в последнем ряду и глядя на Маэстро, говаривал:
–Антил-легент! Воистину антиллегент!
Зал заполнялся и заполнялся публикой, и Маэстро прихорашивался и прихорашивался. Помешать этому не могли даже скомканные в шарик старые билеты, запущенные в него исподтишка мальчишкой- сорванцом. Как только занавес вздрагивал, и публика громом аплодисментов встречала артистов, Маэстро пулей удирал за кулису и больше не показывался. Очевидно, боялся рукоплесканий.
Однажды с ним произошёл довольно курьёзный случай. В Доме культуры выступал знаменитый виолончелист. Он, как и художник Синоеков, по “милости” неких дурь имущих лиц, вынужден был “прозябать” в закоулках огромной страны. Доставлял, так сказать, своё искусство в самую, что ни на есть глубинку.
Шёл концерт. В середине его Маэстро незаметно вышел на сцену, что за ним никогда не наблюдалось, и сел сзади виолончелиста. В последних рядах было хихикнули, но тут же воцарилась гробовая тишина. Со сцены плыли волшебные звуки, невидимым бальзамом лились в душу, рождая у каждого то грёзы первой любви, то слёзы о несбывшейся мечте. В эту святую минуту не то что люди, муха бы не вздумала шевельнуться. И вдруг, как заноза в сердце, будто ему дверью прищемили хвост, заорал котёнок. Виолончелист растерялся и сразу смолк, оглянулся и замер. Замер и зал. Ни единого движения, ни единого дыхания. Так длилось с минуту. Потом виолончелист улыбнулся, зал тут же взорвался смехом и бурей оваций, от которых напуганный котёнок юркнул за кулису.
Михал Егорыч, виновато сутулясь, поднялся с первого ряда, на цыпочках вошёл по ступенькам на сцену, чтобы запереть бедокура в комнате.
Виолончелист был великим музыкантом и, как все великие люди, удивительно простым человеком. Пикантную ситуацию с котёнком он превратил в шутку.
–Мне все твердят, что я отличный музыкант, в чём до сей минуты я сомневался. Теперь вынужден согласиться: заставить кошку подпевать может только действительно очень способный музыкант, – и концерт продолжился.
Слухи о котёнке быстро обошли посёлок. Молва людская нисколько не корила, а, наоборот, всячески восхваляла “певуна”. Говорили, надо же какой смышлённый, собаке ни в чем не уступит. И хотя у нас часто из мухи раздувают слона, в этот раз преувеличения отсутствовали на прочь, доказательством тому следующий случай.
Докатилась молва и до прежней хозяйки. Радужные отзывы на бывшего питомца, которого она почти уже забыла, тронули в ней струну самолюбия. Как это так? Кто-то пользуется её собственностью!
Надо вам заметить, что особа та была своенравна. Жила по принципу: смелость берёт города, а наглость квартиры. Не долго думая, позвонила в милицию. (Кстати, милиция у нас подчас слабого вывернет на изнанку, перед нахрапистым робеет, как дошкольник). Дежурный не понял в чём,, собственно говоря, дело, а особа давай брать его в оборот. Мол, я жаловалась (никому она не жаловалась, она просто забыла о котёнке) на пропажу, а вы и ухом не ведёте. Вынуждена сама искать.
–И нашла, – громко орала особа в трубку, не давая дежурному очухаться. Тот и вправду сробел – направил по указанному адресу сержанта:
–Тебе всё равно делать нечего, – сказал дежурный, -сходи и разберись, что за пропажа. Уж больно баба криклива…
В выходные дни Михал Егорыч любил понежиться. Маэстро уловил эту слабинку в хозяине и старался не докучать раньше времени. Спал Маэстро вместе с хозяином, только поверх одеяла – уж больно жарко под одеялом. Проснувшись, котёнок садился на край постели прямо супротив лица хозяина. Мог часами ждать, когда тот откроет глаза. Встретившись взглядом, котёнок кивал головой, произнося что-то вроде “ммм”, мол, ну что проснулся?
В этот раз Михал Егорыч уже собирался открыть глаза, как услышал крики, долетевшие из фойе. (То особа явилась с милиционером). Маэстро ветром сдуло с постели. Он суетливо спрятался под диван. По поведению котёнка Михал Егорыч догодался: что-то неладное будет. Быстро встал, оделся и пошёл из комнаты, столкнувшись нос к носу с крикливой особой. Видом своим она напоминала вяленую воблу: тонкая, прозрачная и звонкая. Понятно, что доброта никогда не посещала её тело, потому как разместиться там не было места. Всё пространство души и тела заполнила злоба. Голос дребезжал, как ржавая консервная банка, задетая нечаянно сапогом.
–Где мой Виоллетик ?
Должен вам заметить, котёнок со дня рождения назывался ею Виоллетой. Когда же грозную особу ткнули носом в нужное место и подсказали, что это “валет, а не дама”, она стала называть его Виоллетиком.
–Где мой Виоллетик? – грозно задребезжала консервная банка. Михал Егорыч от такой наглости стушевался и растерялся. Он никогда не врал, но тут его так и подмывало сказать неправду, чтобы облегчить участь котёнка. Однако Маэстро сам нашёл путь к спасению. Он прошмыгнул между ног у людей, шустро запрыгнул на один из занавесов. Мгновение – и он уже был под самой крышей сценической шахты. Михал Егорыч облегчённо вздохнул. Теперь даже если бы все пожарники посёлка пришли с лестницами, – котёнка не поймали бы: на сцене столько занавесов, всевозможных падог, канатов, что сам чёрт голову сломит. Короче, вобла осталась с носом. Её номер на сцене не прошёл.
Как-то в Доме культуры выступала Московская балетная группа. На репетиции одна балерина, увидев Маэстро, восторженно всплеснула руками:
–Боже! Какой красавец! О таком мой муж всю жизнь мечтает, – балерина долго и слёзно уговаривала Михал Егорыча продать котёнка за любую цену. – У меня муж дрессировщик. Мы готовим интересный номер. Нужен именно такой красавец.
Михал Егорыч давно подумывал перебираться в Москву, где можно чаще проводить свои выставки, а здесь на Колыме его совсем мало кто видел. Жильё в Москве художник потерял вовремя ”бульдозерной компании” и последовавшей за ней высылки. Сам-то он собирался в Москве как-нибудь перебиться у знакомых, на вокзалах. А как быть с котёнком? Кому нужен человек с таким довеском. С другой стороны, совсем незазорно отдать котёнка в хорошие руки, тем более дрессировщику. Два дня думал художник и согласился, отдал Маэстро.
Через некоторое время Михал Егорыч и сам покинул Колыму. Две его картины, показанные друзьями на выставке в Москве, произвели настоящий фурор. Французы захотели видеть его картины у себя, потом англичане, американцы. В России он стал бывать проездом. За рубежом познакомился со многими знаменитостями. В частности, в Париже его выставку посетил тот виолончелист. Музыкант, взглянув на Михаила Егоровича, узнал его. Разговорились. Художник напомнил пикантный случай с Маэстро.
–Жалко! Потерялся след, – горестно сказал Михаил Егорович.
–Как потерялся? – переспросил виолончелист.– Он же в группе Гольцева. Сейчас они в Лондоне на гастролях. У Маэстро коронный номер. И знаете какой? – музыкант взял под ручку художника и стали прохаживаться по залу. – На сцене за партами стоят собачонок двадцать с бантами, с жабо. На пюпитрах перед ними лежат ноты. Они, собачки, как бы хористки. Диктор за сценой по микрофону объявляет: ”Маэстро! Ваш выход!”
Из кулис выбегает ваш Маэстро, становится на задние лапки за пульт “дирижёра”, передними машет, как попало, а собачки орут кто во что горазд. Это для зрителей, как принято сейчас говорить, настоящий отпад.
–Неужели! – удивился Михаил Егорович, скромно пряча радостную улыбку. – Поразительно!
–А что вы хотели!? Талант – он и в Африке талант. Талант, брат, не зароешь!