Сын Ра. Волшебный эпос

Кинул он на царя взгляд хитроватый и его спрашивает:

– Ну как, твоё величество, доволен ты нашей с бычарой стычкой или непременно надо было ему шею ломать?

Царь же словно оттаял и руками вовсю замахал.

– Какое там доволен! – орёт. – Поражён! Да нет – наповал сражён! Виданное ли дело – с адским бугаём целоваться, да в живых апосля остаться! Ну и чудеса-а!

– Но как, Ваня – как?! – вопросил царь Ваню любознательно. – Такое бычье покорство – и без борьбы, без упорства? Может, ты великий колдун али чародей известный?

– Да какой там ещё чародей! – корчит Ваня рожу. – Скажешь тоже… Просто я и сам-то, можно сказать, бык отчасти. Матушка моя ведь не женщиною была, а коровой. Потому-то, наверное, я такой и здоровый…

Ладно. Спустились они к самоходному аппарату да и поехали себе назад. А Далевлад всё никак в норму прийти не может, – любопытство вишь его гложет. Вот он Ваню про быка и пытает, да про укрощение его чудесное выведывает.

– Да чё там, – усмехается Яван, – мировой бык-то! Классный! Только это… жалуется он на вас – тесно ему в загоне, скукотища. Вот он и зол… Да в придачу ещё и кормите его неважнецки: всё огонь да огонь… Осточертело это ему уже до чёртиков! Травки, мычит, очень хочется – вроде каких-то там витаминов ему не хватает или как… Ну, это я уже не совсем догнал…

– Сделаем, Ваня! – бодрым голосом царь отвечает. – Всё как надо устроим, не сомневайся! Сегодня же прикажу траву ему выдавать, да ворота из загона, скажу, чтоб не закрывали. Хэ – адского быка и в нос целовать!…

И о том да о сём болтая и тем самым путь коротая, да тряся на колымаге кости, поехали царь с Яваном к царице в гости.

Глава 8. Как вражина буром пёр, да Ванёк всем нос утёр

Приезжают они через времечко во дворец. Царь-то с виду повеселел заметно, раздухарился – внушил всё ж надежду ему Яван. Незамедлительно царицу с детьми он к себе призывает, с гостем их знакомит да приговаривает: вот, мол, драгоценные мои, сыскался такой удалец, который вызов грифу гадкому бросит наконец, и не токмо в этом деле он голову снесёт, но и царевну спасёт!

А Яван на семейство царское поглядывает да всё примечает. Царица-то Милояна дама, в общем, была без изъяна, высокая такая да статная, и причёска у ней аккуратная. Лишь глаза от слёз красные, хоть конечно прекрасные. Правда, боль свою она умело скрывала, виду особого не подавала, натянуто Ване улыбалась и пыталась кое-как разговор вести, всяку чушь плести. Зато дочка их Прия́нка девушкой оказалася славною, весёлою и бойкою на удивление. Почти взрослою уже – готовою на выданье. Сама стройная такая да шустрая, быстроглазая да остроумная, сразу видать, что разумная, не какая-нибудь там дура. Ладная у неё была и фигура, и платьице яркое и дорогое, а в каштановых её волосах цветочек оказался вплетён, розовенький такой.

Поглядел между делом на Прияну Яван, и жалко ему её стало. Думает – не понимает она, бедная, что её ожидает. А Приянка ко всему вдобавок ещё и общительностью отличалась. Чуть побазарили они о том да о сём, пошутили, посмеялися, как она Ваню за локоточек берёт, в сторонку его уводит и таку речь заводит:

– Ваня, родненький, дорогой – всё-то я прекрасно понимаю. Только виду стараюсь не подавать. Что уж тут поделаешь… Жить-то мне ой как хочется, да видно судьбинушка у меня разнесчастная такая – помереть во цвете лет смертью ужасной. Одно обидно: и сама я жертвою грифа паду, и тебя погублю. Да и матушку жалко до слёз. И отца тоже… Любили они меня, баловали, моралью всякой голову мне не забивали. Ох, страшно, страшно мне, Ваня!

Тут Прияна слезу горькую смахнула, тяжко этак вздохнула, а потом руку Яванову крепко сжала и горячо ему зашептала;

– Вы, Ваня, я вижу, человек весёлый, за словом в карман не лезете. Прошу вас напоследок: родителей моих позабавьте, от мрачных мыслей их поизбавьте, а то я опасаюсь – их удар хватит!

Помолчал чуток Яванушка, серьёзным даже сделался, хоть и непривычно его было таким зреть. А потом за плечики слабые он девушку взял, в очи карие ей посмотрел да и говорит тоном уверенным:

– Я, Приянушка, тебе обещаю, что жизни своей не пожалею, а этого мерзкого выползка одолею! И тебя от гибели спасу непременно! А о родительском настроении не беспокойся – устроим всё в лучшем виде, не будешь ты на меня в обиде.

Повернулся он и в палату вернулся. Особливо царицу Милояну в оборот взял: байки ей травит, шутит вовсю, балагурит… Только видит – не до смеха ей, из приличия лишь улыбается, а душою-то мается; в глазах её страх засел, а в голосе – тоска смертная. Да и вообще – слишком уж она инертная.

Принялся тогда Яваха о своих похождениях рассказывать, чем интерес всеобщий к себе привлёк. Всё царское семейство вокруг него расселось: и царь Далевлад, и царица, и Прияна, и все до единого их детки остатние. Даже старший сын Далеви́д, юноша ещё молодой, пылкий, тож туда заявился и к прочим присоединился. С неослабным вниманием они Явана слушать стали, по ходу повествования охая, ахая, дыхание затаивая и переживая… А Яванище вскоре в раж вошёл – понесло его прямо вай! Былые свои приключения он публике почтенной излагает, да складно же бает и всё в лицах изображает. И до того в речах он стал цветист – натурально артист нонешний, юморист! Он и про битвы возле моста, и про паука, и про льва, и про прочую нечисть – всё как есть рассказал-поведал. Конечно, малёхи приврал, не без этого – ну да то ж для связки сюжету. Короче, головы всем задурил, от тяжких мыслей поотвратил, и мозги им на свой лад намотал на мотовило.

А ведь это и надобно ему было!

Царь сгоряча тут Явану как врежет по плечу его каменному, а сам ржёт-смеётся, аж борода трясётся.

– Правильно! – орёт он громогласно. – Всё как есть чистейшая правда! Мне недавно о том поведал министр уведомления, так что никакого тут нет сомнения. Говорил, что некий чудо-богатырь за морем недавно пошурудил: львищу чудовищного угробил да разбойников извёл, кои чинили там произвол… Так, значит, это ты был! Ванюша дорогой!

И к Ванюхе в слезах и соплях полез целоваться.

Обнял он парня крепко-накрепко и убеждённейшим тоном сказал:

– Не иначе как тебя сам Ра сюда послал – и как же вовремя! Да ещё с белого света!

И царица повеселела заметно: приосанилась, разрумянилась, в глазищах огромных огонёчки у неё позажигались. Уже не такая стала, как была-то, квохлая рохля да кроткая. Красивая, подумал Ваня, тётка!

А тут вскорости и ночь наступила, а там и новый день занялся, да быстро этак в хлопотах пробежал. Вот и час назначенный приближается… К полуночи, по велению Чёрного злого Царя, надлежит царевну Прияну к Жертвенной горе отвесть и, привязав её к столбу каменному, на произвол судьбы оставить.

Только Яван рисковать девушкой не стал, а вот чего, озорун, удумал: попросил платье ему женское пошить, да вдобавок парик подобрать покрасивше. Часика за два до полуночи облачается он в девичий наряд, берёт свою верную палицу и на гору жуткую отправляется. Ну, с ним ещё слуг парочка… А как пришли они куда надо, то приказал Яван к столбу себя привязать этак слабенько, а палицу перед тем в расщелине невдалеке он спрятал.

И остался на горище один. Слуги-то поспешно оттуда ушли, лишь бы от греха подальше, а Ваня время стал коротать.

Вот проходит таким образом час, потом ещё с полчаса. Яван у столба стоит, ждёт нетерпеливо. А время-то быстро этак летит. От безделья Ваня окрестности здешние обозревал и, прямо сказать, не дюже ему в местах тутошних нравилось. Как-то всё было пустовато. Море бордово-винное уже приелось весьма, оторопь даже вызывало – ну как кровища венозная чисто! А растительность везде небогатая: деревьев мало, всё больше кусты сухие с колючками да жидкая трава… Скучно всё это было наблюдать, тошно, неинтересно… А главное, солнышка на небе нету! Не повезло со светилом здешнему свету. Ванька ведь без солнца красного совсем измаялся. Ну что это вообще за небо такое – хмарь одна мрачная, и ни одной тебе завалящей звезды. Тьфу ты!

И тут вдруг слышит он – затрепетал в стороне моря воздух! Видно, летел там кто-то огромный и тяжёлый. Глянул Ваня в ту сторонушку – мама ро́дная! – оттуль птица, не птица, а нечто крылатое приближается; несколько раз крылищами махнуло, и вот уже оно тут, подлетело да снизилось. Издаля́, очевидно, жертву свою увидело, потому что заклекотало оно премерзко, а подлетев к горе, фиолетовыми крылами махнуло, – ажно ветром на Ваньку пахнуло – да на землю-то прыг! Крылья свои нетопырьи за спиною сложило и на человека у столба оком зыркнуло.

Посмотрел на юду вблизи Ванюха – вот так чудище, думает! С виду действительно грифина адский красавцем писаным не казался. Гадким он был и ужасным и, без сомнения, страшно опасным. Тулово у него было крупное, не менее чем с бычье, ну и прочее таково, значит, обличье: сам чернющий, как каменный уголь, а глаза ярким огнём горят, да лапы красным светом отливают, и вдобавок в хвостовом оперении одно перо белое сверкает. Морда же у чудища чем-то на человечью смахивала, только была его личина отвратная, кривая и очень злая. Встопорщил крылатый зверь железные свои перья, головищу приподнял и дико захохотал, а потом оглядел он жертву привязанную взором жадным, и видимо доволен ею остался, потому как огни в его глазницах аж засверкали.

Отверз затем клюв острый незваный гость и воскликнул радостно трескучим голосом:

– Ох и знатно же я здесь потешуся! Хо-хо-хо! Цельный месяц я не ел, всё держался да терпел, а ужо эту ноченьку попирую я да попотчуюсь! Слышишь ли ты меня, девонька сладкая?

Тут Ванюха забился, задёргался в своих путах и голоском тонким запричитал да зажалился, к хищнику лютому обращаючись:

– Ой, да ты не ешь, не клюй меня, чудо-юдушка! Пожалей, пощади меня ради Боженьки – ведь я же молода ещё, молодёшенька!

А грифина бессовестный от нетерпения бесовского аж задрожал, едва из уст жертвы зов о пощаде услыхал. У него с клюва слюна даже алчная закапала, на поверхность скалы утекая – превонючая зело такая.

Подвалил он к жертве своей вразвалку и вновь закрекотал гнусаво:

– А и буду я тебя клевать-поклёвывать, вкусной кровушкой твоей упиваючись! Я ведь, девонька гладкая, как раз молоденьких и люблю, и нежным твоим мясцом себе пузейко набью!

Яван тогда ещё тоньшим голоском к злыдню обратился, сколько мог жалобно расхныкался он и развопился:

– Ой, да всё ж не ешь, не клюй меня, чудушка-юдушка! Откуплюся я от тебя великим откупом! Всё что ни есть у нас злата-серебра – всё мой батюшка за меня отдаст, ради жизни моей не зажадится!

А жестокий сей гадище пуще прежнего ухохатывается – даже слёзы крокодильи по гнусной роже у него скатываются.

– Ой, уморила, ну и уморила ты меня, девка! – заверещал он весело. – Да на кой ляд мне твоё злато да серебро, если у меня у самого его куры не клюют! А зато я сейчас, красавица, тебя поклюю-то! Ох-хо-хо! Или ты, девица-лапа, не рада, что ты сама есть моя награда?

Ванька тут едва в истерике не забился и до того отчаянно в путах своих заколотился, что чуть было до времени верви не порвал.

И самым растонюсеньким голосочком запричитал, даже «петуха» в запале дал:

– Ой, да сжалься надо мною, грифушка пекельный! Не терзай ты тела моего белого! И не пей моей кровушки! Ибо сильно я боли боюся – визгом-криком я вся изойдуся! А услышат тот крик тата с матушкой, и умрут они от горя-кручинушки! Ты меня пожалей и лучше сразу убей!

Но проклятый стервоорёл и на эту просьбу не снизошёл. Наоборот – ещё большего увеселения придали ему жертвы моления.

– Ишь чего захотела! – закаркал он, посуровев. – Э, нет, девчурочка-дурочка, шалишь – уж я тебя съем не сразу – и не надейся! А ты не стесняйся – кричи себе на здоровье! Сколь есть моченьки можешь визжать-то, ведь я это ужас как уважаю! И знай наперёд – я от тебя маленькими кусочками мясико буду отщипывать: сначала с ручек, потом с ножек, потом глазки твои выклюю, а под конец тебя распотрошу и нутром твоим вкус потешу! Ух-ху-ху!

Тут уж Ваня не стерпел более сего измывания, и покуда тварь эта в очередной раз ухохатывалась, зажмурившись злорадно, он верёвки-то мигом порвал, палицу из ямки выхватил да, подскочивши, так шандарахнул по башке мерзкую пичугу, что у той искры из глаз сыпанули.

– А может подавишься, пугало ты огородное, ни на что не годное?!!! – вскричал Яван громовым голосом. – Не по клюву тебе кус, живодёр толстопузый!

Страшным криком закричал чудовищный гриф. Ну не ожидал он никак, что на месте девицы малосильной богатырь появится агрессивный. И пока упырь наглый, в шоке находясь явном, вопил да в себя приходил, Ванька ему палицей перья все погнул да крылья поперебил.

Только вскоре, на удивление быстро, чернец сей углистый силы для битвы с Ванею всё ж отыскал; рассвирепел он и богатыря крылами ударил, с ног его сшибил, и ещё клювищем вослед добавил, норовя убить. Дюже хотел урод смелого воя одним ударом прикончить, только вот получилось это у него не очень. Что особенного Явану-то сделается? На нём же броня была небесная, не широкая, не тесная, а такая как надо. Хоть и бит, а не убит был Говяда.

Вот подхватывается он на ноги проворно, и пошла тут у них драка упорная. Грифина ведь тоже бронёю волшебною оказался покрыт, мало ему вреда Ванюха причинил. И того больше: чуть времени минуло, а вражина неведомым образом повреждения починил. На равных с Яваном схватился! И всю-то ноченьку долгую не на жизнь, а на смерть они там бились, из сил изрядно повыбились, а ни один отступать не хочет – сражаются из последней мочи.

И кто бы там знал, чем бы у них эта кутерьма закончилась, только вышло вот как. Ванька, не будь дурак, от очередного крылатого удара уклонился, колобом по земле прокатился, за хвост тварь схватил в пылу схватки да и вырвал белое перо ко всем чертям. И только перо сломанное в Ваниной длани затрещало, как завыл вдруг садюга крылатый, заверещал и… прямо на глазах уменьшаться стал… Будто шар он там сдулся да съёжился и в комочек малый скукожился, а затем на месте закружился – вжик! – и в ворону растрёпанную превратился.

Яваха сию метаморфозу раскрыв рот лицезреет и очам своим не верит, а ворона – фур-р! – на воздух встрепенулась, закаркав придушенно, в темень ночи метнулась – да и сгинула.

Так бесславно нечистая сила поле боя покинула.

А перо белое в руках Ваниных вдруг засияло, волнами света радужного заиграло да ярким лучом в небесную даль и ушло – туда, куда ему было надо, изошло.

«Вот оно что! – подумал Яван поражённо. – Не иначе как это частичка света белого была, чёртом украденная. Выходит без света ворованного они этакими драными воронами оказываются. Ну и дела…»

И хоть жалко было Ване, что чёрт крылатый от него удрал, но всё же вернулся он домой победителем, младой царевны избавителем. А как иначе? Иначе нельзя!

Ну, тут триумф в государстве в честь грифоборца Явана, само собой, был объявлен. Неделю в городе пир прям горой, а на том пиру наш витязь, вестимо, герой. Опять, как и в Самаровом городке, его все чествуют: слава бояру, кричат – ура, виват!.. Ванька уж и сам-то не рад – изрядно это хмельное дело ему надоело. Порывается он оттуда далее идти, – а куда идти-то? Во-о! Как в то пекло попасть, никто и не знает. Вот Ванёк себе и гуляет…

А когда всё ж окончился этот радостный пир, то царь Далевлад тогда опохмелился и лучших своих ясновидящих к себе пригласил. Те и так и эдак попыталися чего-нибудь на сей счёт разведать, но точного ответа никто не́ дал – ни один колдун про вход в пекло не ведал ни шиша. Обмишурилась вся эта компания, облажалась, сошлись лишь они во мнении, что пекло – это, значит, внизу где-то место…

Да-а, думает Яваха – лихо черти свою цитадель охраняют, их нахрапом-то не возьмёшь, затаились, ядрёна вошь!

Вот месяц, другой протекает. Далевлад по-всякому Яваху развлекает. Уже, кажись, все свои чудеса ему показал, а тому не шибко и радостно. Заскучал даже парень, говорит: солнце увидеть ему дюже хочется, и чёрного хлеба с настоящим молоком страсть как охота. Да только где ж всё это взять – тут ведь не родимые места, и царская сокровищница насчёт сих богатств пуста.

И вот однажды сидят они всем семейством вечером во дворце, время за картишками коротают да от дневных дел отдыхают.

Царь между делом и спрашивает Явана:

– А хочешь, Ваня, чудесный прибор-дальновизор поглядеть? Во штука-то! Ей-ей! С его помощью я провинциями управляю и сведения от наместников получаю. Изволь, покажу…

Отчего ж не хотеть-то? Яван с радостью… Встали они да пошли сразу. Приходят вскоре в особую комнату, а там-то пусто эдак, никакой мебели нету. Далевлад тут в сторону отвернулся и тайное слово шепнул, кое не усёк и чуткий Яванов слух: только шу-шу-шу, и всё… Ваня едва моргнуть-то сподобился, смотрит – ё-моё! – половина комнаты точно пропала, а на её месте появилась комната другая. И видит Яван, что в той комнате некий сановник за столом сидит и в книгу глядит. Как заприметил он царя, так тотчас на ножки подскочил и доклад бойким голосом застрочил.

Царь недолго его послушал и головою кивнул – мол, хорош болтать! – да Явана пытает опять:

– Ну что, удивлён?

Тот конечно царю не отказывает, – неподдельный интерес к этому диву выказывает, а царь довольным таким сделался, рад стал, что гостя потешил.

– А-а! – рукою он машет. – Это, Ванюша, видимость одна! Ненастоящее изображение… Да вот смотри!

Подходит он к сановнику, столбом застывшему, ехидно улыбается и… руку сквозь него, словно сквозь место пустое, протыкает. А сановник, как ни в чём не бывало, стоит и на царское величество вовсю глядит.

– Да как же это, царь-батюшка?! – не удержавшись, Яван восклицает.

– Всего лишь образ такой, Яванушка, – отвечает царь важно, – иллюзия, чудесная навь. Ну, это долго будет объяснять… Сам-то оригинал за тридевять земель отсель находится, у чёрта на куличках, а ощущение такое, что он здесь присутствует лично.

Яван тут и призадумался.

А как стали они назад возвертаться, он Далевлада вопросом и ошарашил:

– Слушай, – говорит, – царь-государь, а не можешь ли ты и с Чёрным Царём эдак связаться?

А тот вдруг как перепугался, как руками на Ваню размахался…

– Что ты, что ты! – завопил истерично. – Лишь он сам вызывать меня может – лично! – а мне сиё невозможно, и думать об этом не можно!

Видит Ванька – темнит чего-то царёк, не договаривает. Попытался он тогда выведать у величества кой-чего, да только тот упёрся и на расспросы не повёлся. Рот, короче, на замок, а ключ – в огород. Вот же урод!

Ладно. Проходит времечко ещё какое-то. Прижился в городе Яван, перезнакомился с массой народа. Парень-то не гордый, открытый, бравый; вот он везде и шляется, о том да о сём с людьми калякает, балагурит, игры молодецкие и веселухи устраивает, да девкам молодым головы дурит. Баклуши, короче, бьёт… Все прям влюбились в него. А Приянка, та уж точно – по уши!

Да только Ваня при ней дышит ровно. Царь Далевлад напрямую ему жениться предлагал: бери, говорит, мою Прияну, я тебе не то что дочь – царство всё передам! А Яван поблагодарил, конечно, царя за оказанную ему честь, но – нет, отказывается. «Я, – смеётся, – не царского звания человек: я только коров могу пасти, а не людей».

А тут вскоре и пир дают, уж и не важно по какой причине. Пир и пир… У этих царей видать поздоровее развлечений и нету, прямо перебор с пирами да гулянками – тешат вишь себя пьянками… А наш богатырь кой-чего и позамыслил. Как веселье разгорелося не на шутку, так он к Далевладу подступил да его и подпоил. Рассказывает царяке-гуляке хохмы всякие да байки, а сам медку ему в бокал подливает. Яваха-то хмельного не пьёт – он и так веселиться могёт, а зато величество назюзюкался сверх всякой меры да и пошёл себе куролесить. Дюже вишь стало повелителю весело: понёс он всякую околесицу, кубков да бокалов с дюжину поразбил, пёрышки пораспустил, ту даму за зад ущипнул, эту – ну удержу гуляке нету!

А Яван возьми и сказани ему в этом азарте:

– А слабо тебе, великий царь, с Чёрняком по душам покалякть и на место его поставить, а то он совсем уже оборзел: нахрапом наезжает да грифов наглых к нам подсылает! Больно много себе позволяет…»

– Это кому – мне слабо?! – вскричал Далевлад раскураженно и с места тут же подхватывается. – Да я ему! У-у-у!.. А ну, Ванюха, пошли. Давай-ка меня держи. Ух, у меня не заржавеет! Я ему, упырю чёрному, покажу – всё как есть ему выложу!

И обняв за шею Явана, на ухо ему горячо зашептал:

– Есть у меня слово тайное для связи с энтим гадом – хоть с постели его, ирода, подыму! Хе! У-у!

А сам Ванька́ за шкуру куда-то тянет.

Скоро пришли они, обнявшись, в тот самый залец, в котором царь давеча дальновизор Ване показывал. Царь-то с виду чисто ярой: корона скособочена, бородища всклокочена, глазёнки полыхают, а ручонки туда-сюда махают… От Явана он ладошкой отгородился, пьяным взором вперёд воззрился и чего-то неразборчиво пробормотал. И только он шепелявить перестал, как вдруг – дум-м-м! – вибрация мощная в воздухе пошла, а потом откуда-то музыка на низких тонах заиграла, – зловещая зело такая.

И появилась у них перед глазами под аккомпанемент музыки этой грозной зала огромная – не иначе как палата тронная! Яваха с превеликим вниманием на открывшуюся панораму глядит, удивляется и ничего не упустить старается, а сам пьяного царя за шкварник поддерживает, ибо тот на ногах уже едва стоит и упасть норовит.

А зрелище впереди открылося – действительно глаз не отвести! Всё в той зале было какое-то завораживающее да страх навевающее: цвета и краски мрачные, на Ванин взгляд неудачные; кругом колонны огромные громоздятся, и изнутри они рубиновым светом струятся, а на потолках и стенах – барельефы выпуклые и переливы картин, с виду живых, а на тех картинах драконы крылатые да змеи зубатые мастерски изображены, и в придачу к ним неких людей намалёваны лики, испускавшие из очей багровые блики… А пол сплошь плитами самосветящимися оказался покрыт, точно из каменьев драгоценных был он выложен, – так весь он и сверкал да лучиками блескучими поигрывал… Обстановочка, в общем, была ещё та – мрачная и смачная красота! В глубине же палаты сей огромной впечатляющих размеров стоял трон, словно из углей потухающих сложенный. Пока Яван его созерцал, он светом пламенеющим весь мерцал. Пуст-пустёхонек. И ни единой души кругом не наблюдалось.

«Куда они все там пропали? – подумал, недоумевая, Яван. – Может, напутал спьяну Далевлад, и мы не туда попали?»

И вдруг, не сказать что нежданно, но способом весьма странным, – появляется на троне том громадном ужасающий великан!

Он не сразу весь, а как-то постепенно там проявился, будто из воздуха уплотнился. Натурально собою гигант, сажени в две высотою без малого. Лицо у него было длинное, чуть ли не лошадиное, властное дико, словно из камня вырубленное – ну ни одна чёрточка не ворохнулась на нём даже. Как у памятника… А на лице ни усов не было, ни бороды – видно, бритый. И выражение такое угрюмое застыло, даже чванливое; гордее рожи и представить было невозможно. Власа же у него были прямые, чёрные, как вороново крыло отливающие и до самых плеч ниспадающие. А глаза закрыты. Точно спит…

Одёжа на великане, правда, смешная была немножко, и впрямь на ночную рубашку чем-то похожая: белоснежный балахон, контрастирующий со смуглой кожей; в придачу и колпак белый на голове у чёрта этого был надет, так что никаких рогов во лбу заметно не было, зато перстни драгоценные на перстах его так и сияли, а руки, сильные, холёные такие, на подлокотниках спокойно лежали.

Замер Яван непроизвольно, на Чёрного Царя глядит, а Далевлад чего-то под нос себе бубнит, ногами переступает, качается и за Яванову шкуру хватается…

И тут вдруг веки у владыки ада начали подниматься, – медленно так, плавно, а Яваха как завороженный за этим наблюдал. Всё шире и шире очи, темнее ночи, раскрывалися, и вот – раскрыл Чёрный Царь глаза и на стоящих перед ним людей глянул. Яван чуть назад даже не отпрянул, потому что немигающий страшный взгляд ощутимо весьма обжигал.

Сама власть, непреклонная и беспощадная, из глаз подземного владыки излучалась и искрами неземного гнева наполнялась.

– Как смел ты вызвать меня, жалкий царёк?! – низким, грозным и страшным в своём спокойствии голосом спросил Чёрный Царь.

Бедного Далевлада от сих слов чуть не хватил кондратий. Вмиг-то он протрезвел, по́том холодным облился, с головы до ног заколотился и наверное упал бы, если бы Яваха за шкирку его не поддержал. А язык у него уж точно отнялся, потому что кроме мычания, ни на какие звуки он способен не оказался.

– Я могу тебя в порошок стереть, а душонку твою ничтожную в великое мучилище ввергнуть! – повысил голос адский царь, да так, что стёкла в окнах задребезжали. Помолчал он недолго, ещё пущим гневом наливаясь, а потом как рявкнет: – Отвечать!!!

Не привык наш богатырь к такому крику. Порешил он в свару эту встрять, чтобы инициативу в руки свои взять. И пока Далевладка икал да ртом воздух хватал, Ваня не смутился и к пекельному царю обратился.

– Поравита тебе, твоё величество! – гаркнул он голосом молодецким. – Уж ты меня извини и сурово не кори, а это я настоял, чтобы наш царь твою милость вызвал. Страсть какая охота с тобою повидаться была. А посему позволь представиться: Яван я, Говяда! Иду в пекло с белого света, несу тебе от тамошнего люда привет!

Тут Яваха рассмеялся и картинно царю адовому поклонился, добавив затем с оптимизмом:

– Я ещё немного тут побуду и непременно к тебе в гости прибуду. Наяву тебя и повидаю. Уж извини, твоё державие, коль опоздаю!

Быстро восстал владыка ада с трона громадного, во весь свой величественный рост он выпрямился и, сверкнув чёрными очами, загремел громогласно:

– Да кто ты такой, чтобы шутить здесь со мною, ничтожный червяк?! Ты даже понять не в силах умишком своим ограниченным, что тебя за дерзость твою ждёт! Жалкая и глупая мошка!

А Яван в ответ усмехается. Не пугается он и не теряется. Даже стал от хамства царского более радым.

– Звать меня, – говорит, – Яваном Говядой, и грозить, величество, мне не надо. Я может и мошка, как ты баешь, да такая, что больно кусает, и ничего от неё не спасает! Сынки твои Грубовор с Хитроволом мне вон тоже грозили, да голов своих не сносили. И посланец твой, грифок, получил от меня урок. Может статься, я и в пекло в скором времени проберусь и до тебя, владыка ты охрененный, доберусь! Ага!

Тишина вокруг повисла чисто гробовая. А потом вдруг – грох! – Далевладка перепуганный в обморок греманулся: выпустил его Ванята невзначай.

Медленно-медленно сел на место Чёрный Царь, подлокотники ручищами сжал, так что костяшки пальцев аж побелели, и в Явана страшный взгляд вперил.

– Так это ты, жалкий человечишка, в моих владениях воду мутишь и порядки свои в них городишь? – совершенно внешне спокойно, ледяным и суровым тоном процедил он. – Добро-о…

После чего добавил гордо, усмехнувшись криво узкогубым ртом:

– Ну да недолго ты, дерзкий наглец, из бунтарских щелей выползец, торжествовать будешь! Уж я об этом позабочусь…

И Чёрный Царь взгляд свой стеклянный отвёл от Явана.

– А теперь – слушать мой приказ! – грознее некуда он прорявкал. – Встать, ничтожный царёк!!!

Лежавший мешком Далевлад, словно лунатик, на ноги поднялся и, качаясь, на владыку ада уставился. Волосы с бородищею у него дыбом встали, а глаза, казалось, распахнулись шире некуда, и не мигали.

– Завтра в полночь, – чеканным голосом изрёк главный чёрт, – выставишь на Жертвенной горе сына своего старшего Далевидку! Кровью и муками сына вину свою искупишь – часть лишь вины! Исполнишь – быть тебе тут царём! Пока… А коли нет – пеняй на себя!

И закончил презрительно:

– До свидания!.. хм!.. царь!

Всё видение после этого начало меркнуть, растворяться и блекнуть: потушились огни рубиновые трона и громадных колонн, и сами они стали прозрачными, словно призрачными. Вскоре всё это наваждение полностью исчезло, лишь какой-то миг ещё горели в дымке иллюзии пылающие очи ужасного великана, но вот и они пропали без следа, и пред глазами Явана появилась прежняя убогая комната. И едва потрясённый донельзя Далевлад пришёл немного в себя, как в изнеможении на пол он опустился и, всхлипывая и трясясь, к Явахе оборотился.

– Что ты наделал, лихая твоя голова! – накинулся он на витязя не шутя. – Да знаешь ли ты, что… что… эх, пропали мы все теперя! Сынок мой Далевидушка пропал! И душенька моя грешная в придачу!

А сам руками себя за лохмы ухватил и по-бабьи заголосил.

Только Ванюха присутствия духа не терял и как мог сокрушённого царя утешал.

– Не боись, царь-батюшка, не пужайся! – обнадёживал он его с жаром. – Раньше смерти не помирай, а барахтаться продолжай… Всё как надо у нас получилося, и ничего страшного пока не случилося!

– Эх, Яван-Яван! – с упрёком воскликнул царь. – Ещё как случилось-то! Ещё как!.. Мы же с тобою гнев Чёрного Царя вызвали! Это что, по твоему – пустяк? Э-э-э! Ветреный ты дуроплёт. А ну как он отряд карательный сюда пошлёт, и своих чудищ на нас нашлёт – что тогда, а?!

– Ну и что тогда?

– А то, что нельзя нам от их рук погибать-то! Вот в чём дело-то, Ваня… Случись такая беда, то души наши на долгий срок в пекельное мучилище попадают и силой своей аккумулированной упырей этих питают. Так-то вот!

Но Яван царя особо не слушает – знай своё гнёт…

– Ты, царь-государь, малость охолони и непорабыле́мы сии в голову не бери! – ему он говорит. – С чертями тягаться, чтобы за нас поквитаться – это дело моё. Я ведь того и хотел, чтобы хоть одного чёрта сюда заманить получилось – так оно и случилось. Всё, батя, идёт путём – мы им нос-то ещё утрём!

Да живо царька в охапку берёт и к гостям его обратно ведёт. И словечка даже сказать ему не даёт. Приведя же правителя в залу, царице Милояне его особу препоручает, дабы она царя от мыслей зудящих отвлекла и в веселье общее увлекла.

Только какое ныне веселье! Видя, что государь явно не в себе, в угрюмости пребывает и ликовать более не желает, гости понемногу дай бог ноги по дороге – все до единого и ушли. Рассказал Далевлад супружнице своей и старшему наследнику о нависшей над ними беде невозможной, после чего царица, как водится, чуть в обморок не грохнулась, за сердце рукою хвать, и ну орать да стонать. А зато Далевид, парень хоть и молодой, а пылкий да горячий, нисколько вроде не убоялся; сильно он взволновался, щёки с ушами у него запылали, а в глазах чёртики заиграли. «Никого я не боюсь! – твёрдо он заявляет. – Хочу с силою нечистою биться да сражаться!»

Яван же Далевидку отважного слушает да улыбается, потому как царевичев настрой боевой ему нравится.

– Рад слышать от тебя, Далька, – восклицает он, – таковые речи хоробрые! И отговаривать тебя от борьбы я нынче не стану, ибо нужон ты мне будешь для одного плану. Дело это трудное и, врать не буду, опасное, ну да и мы ведь не лыком чай связаны – такое покажем чертячьим посланникам, что соваться им сюда будет не повадно!