Подлинная история жизни и смерти Емельяна Пугачева

1774-го года ноября 18-го числа злодей Пугачев спрошен был: “Самая ль истинная в допросе его на малороссиянина Коровку 1 от него показана?”

На что оной злодей сказал, что он показал самую сущую правду. Причем сказано ему, злодею, узнает ли он Коровку? Оной сказал: “Как не узнать!”

И потом, после допроса, взведен к нему Коровка, и злодей, взглянув на Коровку, сказал: “А, здравствуй, Коровка!” – где и Коровка его узнал.

Злодею сказано, что “Коровка против показания твоего ни в чем не признаетца”. Злодей сказал: “Я уже показал”. При чем Коровка его уличал, что он на нево лжот.

Как же Коровка выведен, то злодей был увещеван, чтоб показал истинную, ибо инаково повосщик Алексей 4 и сын Коровки сысканы тотчас будут.

И оной злодей Пугачев, став на колени, сказал: “Виноват богу и всемилостивой государыне. Я на Коровку, на Кожевникова, Долотина и Криворотова купца и на Филарета, раскольнического старца, о том, что первыя давали ему деньги , також и что хотели ему помогать деньгами, и что бутто б он, по признанию салдата Алексея Семенова , называл он себя государем Петром Третьим, показывал ложно”

А по побеге ево з Дону и по приезде в раскольническую слободу, называемую Черниговку, и по найме той деревни крестьянина Алексея, от той деревни отъехав несколько верст, того ж дня говорил:

“Я-де, Алексеюшка, еду не для догнания Краснощокова, а я-де ищу такого места, где б послужить богу”.       И на то Алексей сказал: “Вот-де, недалеко здесь живет Коровка, он-де – человек набожной, и таких людей принимает”. Почему х Коровке и приехали.

     А по приезде х Коровке говорил он, Емелька: “Я-де еду за обозом Краснощокова, да хочетца-де мне хотя б пожить где бога ради”.

И Коровка сказал: “Я-де рад тебе, да немож-но, што уж я держал таких людей, да они меня раззорили, так уже боюся”.

И потом он, Пугачев, говорил: “Так я таперь поеду за Кременчуг, тамо у меня осталось в слободе, как я шол ис-под Бендер, много пажити, как то, серебра и платья, затем что тогда за язвою ничего не пропускали.

А взяв оное, поеду к Бендерам, слышно-де, што там генерал Каменской поселяет всякого, и там-де будет жить свободно”.

И оной Коровка сказал: “Здесь-де нашей братье, староверам, жить нельзя. Вот-де я за крест и бороду страдал в Белегороде и с сыном лет с семь. Дай бог здаровье милостивой государыне, што указ дала 18, так свободился. И как-де ты поедишь, так наведайся, бога ради, и кали принимают, так, как поедишь назад, то заезжай и скажи мне. Я б-де со всем домом туда поехал”.

И он, Пугачев, сказал: “Туда-та-де ехать мне бес пашпорта неможно”.

И оной Коровка сказал: “Я-де велю сыну тебе написать пашпорт”. И, позвав   сына Антона, пашпорт написать велел. Которой написал его настоящим имянем, только не казаком, а хорунжим, и подписался под руку полковника Денисьева.

От Коровки поехал он с помянутым повощиком Алексеем в село Протопоповку, которая от Изюму в тритцати верстах. По приезде в село, Алексея отпустил, а сам поехал было в помянутое село, а как называют, – не помнит. Но тогда, как были карантины, то и возвратился опять х Коровке.

А как приехал, то Коровка спросил ево:

“Што ж, Емельян Иванович, селятца ли под Бендерами?” На, что Пугачев, обманывая Коровку, сказал:

“Ездил, и селятца, но только-де надобно самому туда ехать и выправить указ”.

И Коровка сказал: “Самому мне ехать нельзя, а возьми сына Антона”. Почему оной Антон, написав пашпорт на имя ево, Пугачева, и вписав в оной донскаго ж казака  / Набокова (оной Небоков значил Антона Коровку).

И Коровка, дав ему, Пугачеву, денег пятдесят рублев и пару лошадей, оного сына своего с ним отправил и просил, чтоб выправить указ о поселении под Бендерами. Емелька обещал указ привесть, а притом Коровке ж говорил: “Ты уже ни хлеба не сей, ни сена не коси, конча поедишь”.

И потом он, Пугачев, поехал с сыном Коровкиным на Кременчуг. И не доезжая Кременчуга, в селе Царевом показанной пашпорт, писанной Антоном, прописали, не узнав, что он воровской, а с Царева на Водолаги, а с Водолаг под Кременчугом на заставе еще тот пашпорт прописали, потом еще, по проезде Кременчуга, при перевозе афицер тот пашпорт прописали.

Ис Кременчюга поехали в местечко Крюково и, ехавши ис Крюкова прямою дорогою к Елисаветинской крепости, приехали однем днем в показанное местечко, где была   его пажить, к жителю Усачову, где оной Усачов дал ему за всю ево пажить только дватцать рублев, да два толковых кушака.

Антон Коровка разведал в том местечке, что в Бендерах никакого поселения нет, то наняли того ж местечка жителей трех человек за шесть рублев, чтоб проводить за границу мимо заставы, кои их в Польшу в один день и проводили.

В Польше Антон написал другой пашпорт для руских объездов, что бутто оне отпущены от Краснощокова на Дон.

Но, однакож, попались оне рускому афицеру, которой, обобрав у них лошадей и деньги, кои от Коровки даны и, подержав двои сутки, отпустил.

И потом пришли в Ветку. Побыв в Ветке неделю, Коровку оставил тут.

   А сам пошел на Добрянку и, явясь на фарпосте, отослан в карантин, познакомился с беглым, которой, как в первом ево допросе 28 значит, сказался гвардии гранодером Алексеем Семеновым

И как есть им обоим было нечего, то работали тут, в Добрянке, у жителя Косоротова, которой в первом допросе показан Крыловым, баню. А о имяни Кожевникова сведал он только потому, што оной нашивал в карантин милостыню, а больше ево никак не знал, и ни одного слова с ним не говорил.

А только как с фарпоста дали им обоим, то есть, ему и Семенову, пашпорты, то они зашли на двор х Кожевникову попросить милостыню, которой и дал им целой хлеб, а по отдаче спросил их:

Куда вы идете?” То они сказали, что “идем на Иргис”. И Кожевников обоим им сказал: “Кланяйтесь отцу Филарету, меня де на Иргисе все знают”. Почему он к Филарету по приезде на Иргис и подошол с поклоном.

Из Добрянки пошли он и Семенов в показанную деревню Черниговку к помянутому /л. 347об./ повощику Алексею. По приходе к Алексею, показали они данные им из Добрянки пашпорты о поселении их на Иргизе.

Алексею пашпорты показались, и приказал он бывшему у него, Алексея, в доме незнаемому человеку написать с своим имянем такой же пашпорт 34. А потом он просил того человека, чтоб написал Коровке с женою и з детьми, да жена тому его ж сыну з женою два пашпорта, которой и написал. А по написании, с помянутым Алексеем поехал он к Коровке, а гранодер Семенов остался у Алексея в доме с тем, чтоб дождаться ему Емельки возвратно.

По приезде, Коровка пенял ему, што долго заехал, а притом спросил и о сыне своем Антоне, где он.

На что Емелька, утая, што он оставил его в Ветке, сказал: “Вот он зараз будет, он-де боится ехать прямою дорогою, что тут ловят в гусары”. И потом, отдав означенные два пашпорта, писанные в алексеевом   доме, начевав одну ночь, взял свою лошадь, и он, Коровка, дал ему, Емельке, денег пять рублев, поехал к Алексею в дом, где, взяв с собою Алексея Семенова, пошли показанным в допросе ево путем.

В бытность ево у Коровки и у Алексея говорил он, Пугачов: “Естли иногда на Иргизе жить худо будет, то можно оттуда уехать на Кубань, куда ушли некрасовцы.

По приходе ж описанною в допросе ево дорогою в Глазуновскую станицу х казаку Андрею Кузнецову 39 вместе с Семеновым, то он тому Кузнецову только что показал данной пашпорт ему из Добрянки, також сказал ему и о том, что естли ему будет на Иргисе жить худо, то он пойдет на Кубань, куда пошол Некрасов 40. Он же, обманывая того Кузнецова, говорил:

“, Пожалуй, не оставь меня, я поеду оттуда назад мимо тебя, у меня-де есть оставлены на границе мои товары” 41. И оной Кузнецов сказал: “Коли-де ты поедешь на границу, так я тебя провожу”. Оной же Кузнецов денег не дал ему ничего, а только обменял ему свою лошадь

Сперва в Яике, а потом и в Синбирске на помянутых людей ложно показывал 43, будучи в страхе, а в Синбирске – боясь наказания, ибо, как стали ево стегать 44, то и не знал, кого б ему оговаривать. А как показанных людей имя-нами он знал, то на них и показывал. А потом и здесь он, в Москве, то свое показание, знав, что оно ложное, не отменил 45, боясь уже показать разноречие.

Показанному ж Филарету более ничего не говорил, как только то, что он поедит на Кубань и будет яицких казаков уговаривать.

      На что оной Филарет сказал: “Поезжай в Яик и скажи им, что их проводить туда можешь. Они-де с тобою с радостию пойдут. Да и мы-де все пойдем”. Також поклон правил и от Кожевникова, и он сказал, что “я ево знаю”.

Денег же Филарету ни копейки не давал, да и у самово у нево оных не было. Филарет же говорил: “Яицким-де казакам великое разорение, и они-де помышляют бежать к Золотой Мечете”. И к сим словам он, Емелька, сказал: “Лутче-де бежать туда, куда бежал Некрасов”.

ЦГАДА. Ф.6.Д.512.Ч.1.Л. 344-349. – Подлинник. Опубл.: Вопросы истории. 1966. № 7. С. 100—101

Продолжение допроса Е. Пугачева:

«И с данным мне с того фарпоста пашпортом за подписанием майора Мельникова, в числе таковых же выходцов, из коих знаю только одного беглого солдата Алексея, а прозванья – не знаю, а сей также сказался, что из Польши выходец, с которым и ехал я до Малыковки, где и явились у управителя, но кто он таков, – не упомню.

Среди документов следствия над Е.И. Пугачевым в Казанской губернской канцелярии сохранился подлинный паспорт Пугачева, врученный ему 12 августа 1772 г. комендантом Добрянского форпоста майором Н. Мельниковым; паспорт гласит:

"По указу ея величества, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, самодержицы Всероссийской и прочая, и прочая, и прочая.

Объявитель сего, вышедшей и с Польши и явившейся собою при Добрянском фарпосте веры разкольнической Емельян Иванов сын Пугачев, по желанию ево для житья определен в Казанскую губернию, в Синбирскую правинцию, к реке Иргизу, которому по тракту чинить свободной пропуск, обид, налог и притеснения не чинить, и давать квартиры по указам. А по прибытии ему явитца с сим пашпортом в Казанской губернии в Синбирской правинциальной канцелярии, також следуючи и в протчих правинциальных и городовых канцеляриях являтца; празно ж оному нигде не жить и никому не держать, кроме законной ево нужды.

Оной же Пугачев при Добрянском фарпосте указанной карантин выдержал, в котором находился здоров и от опасной болезни, по свидетельству лекарскому, явился несумнителен.

А приметами оной: волосы на голове темнорусые, ус и борода черныя с сединою, от золотухи на левом виску шрам, от золотухи ж ниже правой и левой сиски (от золотухи) две ямки, росту дву аршин четырех вершков с половиною, от роду сорок лет (В действительности Е. И. Пугачеву было в то время 30 лет, родился он, как известно, в 1742 году). При оном, кроме обыкновенного одеяния и обуви, никаких вещей не имеетца.

Во верность чего дан сей от главнаго Добрянского фар-постнаго правления за подписанием руки и с приложением печати моей в благополучном месте 1772 году августа 12 дня.

Майор Мельников.

Пограничный лекарь Андрей Томашевской.

При исправлении письменных дел каптенармус Никифор Баранов" (ЦГАДА. Ф.6.Д.414.Л.198).

Текст паспорта скреплен личной печатью майора Н.Мельникова с вензелями "Н.М."; печать оттиснута на красном сургуче. На втором листе паспорта отметки о его предъявлении Пугачевым в городовых канцеляриях и на заставах по пути его следования из Добрянского форпоста к месту поселения; ниже приводятся тексты этих отметок:

"1772 году августа 24 д[ня] пропущен через караул у города Новгородку Сиверском на учрежденном карауле в благополучном месте. Смотритель караула Евсей Яковенков свидетельствуя.

1772 году августа 24 дня сей пашпорт в благополучном городе Глухове на главном карауле явлен. Писарь Николай Мухин.

1772 году августа 25 дня по сему чрез учрежденную границу Севской и з Глуховским уездом заставу пропучен. Карнет Еремей Арсеньев.

1772 года сентября 10 дня сей пашпорт в Валуйской воеводской канцелярии в благополучном месте явлен. Капитан Василей Казмин.

Канцелярист Иван Пивнев сентября 23 дня [в] благополучном месте, на Тароблянской заставе явлен, сентября 23 дня 1772 году" (там же. Л.199).

Копия паспорта хранится среди документов следствия по делу Пугачева, производившемуся 18 декабря 1772 г. в Малыковской дворцовой управительской канцелярии (ЦГАДА. Ф.6.Д.413.Л.3 и об.).

(Беглый солдат Алексей – это Логачев (Семенов) Алексей Семенович, по происхождению курский купец; в 1770 г. взят в рекруты; служил в Первом гренадерском полку в Киеве, откуда бежал за польский рубеж в слободу Ветку; летом 1772 г. явился на Добрянский пограничный форпост, где, назвавшись польским выходцем-раскольником, получил паспорт для поселения в раскольничьих селениях на р. Иргизе.

В Добрянке Логачев познакомился с Е. И. Пугачевым и вместе с ним отправился в Малыковку, куда они и прибыли в ноябре месяце. Вскоре они расстались. Пугачев уехал в Мечетную слободу на Иргизе, а Логачев, не имея средств к пропитанию, нанялся служить в симбирском гарнизонном батальоне.

 В декабре 1774 г. он был арестован, доставлен в Москву и допрошен в Тайной экспедиции Сената. По определению Сената от января 1775 г. Логачев освобожден от наказания и отправлен к прежнему месту службы – солдатом гарнизонного батальона в Симбирск.)

«Управитель приказал нам несколько дней пообождать, а между тем намерен был отправить в Синбирскую провинциальную канцелярию для записки в назначенное место.

Сие происходило прошлаго 772-го года. А как в то время был рекрутский набор, то объявленной товарищ мой нанялся за малыковского крестьянина в рекруты, который был, как слышно, и принят, и после ево уже не видал.

А я с позволения малыковского управителя, не быв в Синбирске, поехал на Иргиз в Филаретовской монастырь к настоятелю Филарету, у котораго, яко выходец, жил три дни.

(Филарет Семенов, раскольник, настоятель старообрядческого скита Введения Богородицы на Иргизе вблизи Мечетной слободы (ныне гор. Пугачев Саратовской обл.). В ноябре 1772 г. встречался с Е.И. Пугачевым, приезжавшим в Мечетную слободу, который будто бы открыл ему намерение принять имя и титул "Петра III" и поднять яицких казаков на восстание.

Филарет участвовал в аресте Пугачева 18 декабря 1772 г. в Малыковке, а после его побега из казанского острога вновь пытался схватить его при появлении 27 августа 1773 г. в Мечетной слободе.

Тем не менее Филарет, как человек подозрительный, был в конце января 1774 г. арестован в Сызрани, доставлен в Казанскую секретную комиссию, где был допрошен и заключен в тюрьму.

 12 июля 1774 г. при взятии Казани повстанцами Филарет был освобожден из заключения и доставлен в ставку Пугачева, после чего бесследно исчез.)

 И вместе с оным поехали в Малыковку попросить управителя, чтоб позволил, не быв в Синбирске, прожить недели три, ибо лошадь у меня была худа, так не на чем скоро отправиться. Однакож, управитель понуждал всячески, чтоб поскоряе явиться, но, наконец, позволил без объявления прожить недели три. Почему я обратно с тем Филаретом к нему в монастырь приехал.

А на другой день поехал я в Мечетную слободу для житья, ибо в монастыре, хотя я и раскольником уже назывался, жить было неблагопристойно. В Мечетной слободе жил я у крестьянина раскольника Степана Косова с неделю. Сие происходило 772-го года ноября в первых числах.

(Косов Степан Васильевич, крестьянин Мечетной слободы, раскольник, в доме которого останавливался Е.И. Пугачев в ноябре 1772 г. При появлении Пугачева 27 августа 1773 г. в Мечетной слободе поднял тревогу и с группой монахов и жителей слободы пытался арестовать его. В ноябре 1774 г. Косов умер в Казани.)

А 15-го числа того ж месяца той же Мечетной слободы с крестьянином Семеном Филиповым, выпросив у Филарета лошадь и денег, поехали в Яицкой городок для покупки себе и Филарету рыбы.

          (Филиппов (Сытников) Семен, крестьянин Мечетной слободы Малыковской волости, раскольник. В конце ноября – начале декабря 1772 г. Филиппов был спутником Е.И. Пугачева по торговой поездке в Яицкий городок, где тот вел беседы с казаками о возможности побега на вольные земли за Кубань.

По возвращении в Мечетную слободу, Филиппов подал донос на Пугачева, в результате чего он и был арестован 18 декабря 1772 г. в Малыковке. По определению Сената от 10 января 1775 г. Филиппову, как первому доносителю на Пугачева, было выдано в награду 200 рублей.)

Приехав туда, пристали к казаку яицкому Денису Пьянову и жили у него неделю.

(Пьянов Денис Степанович (1724 – 1774), яицкий казак, участник восстания на Яике в 1772 г. В конце ноября того же года в его доме жил Е. И. Пугачев, который и раскрыл Пьянову намерение увести яицких казаков на вольные земли за Кубань, а также признался в том, что он, Пугачев, будто бы не кто иной, как "Петр III". В январе 1773 г. Пьянов бежал из дома, узнав о намерении властей арестовать его, и до глубокой осени укрывался на хуторах в прияицкой степи, а возвратился в Яицкий городок накануне взятия его повстанцами.

В середине апреля 1774 г., сразу же по вступлении в Яицкий городок карательных войск, Пьянов был арестован, доставлен в Оренбург, был допрошен в секретной комиссии, а потом заключен в тюремный острог, где и умер 12 августа 1774 г.)

« А как в ту бытность с казаком Пьяновым познакомились и обедали за одним столом, то в одно время не стало за обедом хлеба.

 И хозяин, Денис Пьянов, сожалея о сем говорил: «Вот де до чего мы дошли, что уже и хлеба на обед не достало».

А как я спросил сему причины, то Пьянов говорил: «У нас де было в Яицком городке убивство.

Войсковой руки казаки, в том числе и я, хотя недрался, однакож при той свалке был, убили генерала фон-Траубенберга и многих ево команды, также и старшинской руки казаков и чиновных людей немало. А как де дошло сие убивство до сведения ея величества, то прислан был для усмирения генерал Фрейман. И когда де он шел, то войсковыя казаки выехали было против ево на сражение, и не хотели впустить в Яицкой городок.

(Фрейман Федор Юрьевич (1725 – 1796), генерал-майор, в мае-июне 1772 г. командовал карательным корпусом, нанесшим поражение яицким казакам-повстанцам в битве под Яицким городком у реки Ембулатовки (3. – 4.VI.1772). С октября 1773 г. до лета 1775 г. Фрейман командовал соединениями карательных войск в Закамье и на Южном Урале.)

Однакож Фрейман осилил. И войско, кое против его выезжало, возвратись в городок, увидя свою беду неминучу, согласились все бежать за море в Золотую Мечеть. И многий де разбежались, в том числе и я шатался по степи, и на Узенях был в укрывательстве».

(По легендарным представлениям яицких казаков, на берегу Каспийского моря была область по имени Золотая Мечеть, где будто бы издревле существовала вольная казачья община, свободная от притеснений царской администрации)

Напротив, чего я говорил:

«Так вы де хотели видно тоже самое зделать, как наши Некрасов, зделав измену, подговоря многих, и бежали за Кубань, на реку Лобу, а перед выходом де обещал каждому казаку по двенадцаты рублей на человека, а как вывел в поле, то ни по полушке и не дал».

На то Денис Пьянов говорил:

 «Да как де быть та? Великое гонение! Вот де я и ты теперь в бегах. Того и смотрю, как придут и возьмут под караул».

А я отвечал: «Да как же быть? Хотя по поимке тебя и поколотят, да может и простят.

А когда пойдете за границу, так почтут вас изменниками и получите величайшей от государыни гнев».

Более сих разговоров я с казаком Пьяновым никаких не имел.

Тут надо сказать, что Е.И. Пугачев не сообщил следователю, что беседуя с Д.С. Пьяновым, впервые объявил ему себя "императором Петром Третьим"; скрыл этот факт и Пьянов на допросе 10 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии.

«И купя в Яицком городке рыбы, с тем же Мечетной слободы мужиком Семеном Филиповым (с коим приехал) и возвратились в дом в Мечетную слободу.

Потом я, согласясь с хозяином своим, Косовым, купили еще в Мечетной слободе у приезжих мужиков в долг 4 воза рыбы. И поехал я для продажи оной рыбы в Малыковку.

 Бывшей же со мною в Яицком городке крестьянин Семен Филипов, по уезде моем в Малыковку, расказал Мечетной слободы жителям, что, по бытности на Яике, подговаривал я всех яицких казаков на Лобу реку и давал на выход войску на каждую семью людей до двенадцати рублей.

Почему те жители и репортовали о сем малыковскому управителю.

   А как я в то время был в Малыковке для продажи рыбы, то управитель велел меня взять под караул и потом распрашивал по показанию мечетных жителей, якобы я точно вызывал Яицкое войско на Лобу реку, и задаться вечно турецкому султану, и на выход войску давал по двенадцати рублев на человека, а на границе де оставлено у меня до двухсот тысяч рублей, да на 70 тысяч рублей товару, из которой суммы якобы я то бежавшее войско и коштовать хотел, и ежели понадобиться войску денег на проход далее, то паша даст еще до пяти милионов рублей.

Смотритель в Малыковке – Позняков Алексей Степанович, титулярный советник; в 1761 – 1773 г г. управитель Малыковской дворцовой волости. 18 декабря 1772 г. вел дознание по делу арестованного в Малыковке Е.И. Пугачева. В ноябре 1774 г. Позняков был арестован по "сумнительству" обстоятельств допроса Пугачева в Малыковке и в декабре доставлен в Москву, в Тайную экспедицию Сената, где был допрошен, полностью оправдан и освобожден.

«В сходствие того на меня доносу, показанной управитель меня и спрашивал.

 А как я таковых речей, по бытности в Яицком городке у казака Пьянова, не говорил, и сказывал точно те, как выше сказано, то есть, про Некрасова, то управитель щол, что я учинил запирательство.

И хотя я ему и сказался точным своим названием из-под побоев, однакож он, щитая меня подозрительным человеком, мучил.

И под пристрастным распросом, дабы признался в том, в чем Мечетной слободы крестьянин Филипов доказывал, и выспрашивал: не солдат ли, не казак ли, не барской ли я беглой человек, а между тем всё-таки секут [Так в тексте; правильно: секли] немилосердно батоги.

Но я утвердился на прежнем своем показании.

Протокол показаний Е. И. Пугачева на допросе в управительской канцелярии Малыковской дворцовой волости 18 декабря 1772 г.

 По резолюции дворцовых Малыковских управительских дел, а по репорту определеннаго в Малыковской волости смотрителя Ивана Расторгуева, вышедшей из-за польской границы раскольник сыскан и, по осмотру, оказался подозрителен: видно – бит кнутом, а в допросе сказал.

Емельяном ево зовут Иванов сын Пугачев, от роду имеет сорак лет 2, природою он войска Донскаго Зимовейской станицы служилой казак.

 Ис которой станицы сего 772 года в Великой пост (Великий пост в 1772г. приходился на время с 26 февраля по 14 апреля) бежал за границу, в слободу Ветку , в коей жил недель пятнатцеть.

А оттуда сошед, явился на пограничном Добрянском фарпосте, где показался вышедшим ис Польши, и был тут в карантине шесть недель. С коего фарпоста с данным в августе месяце пашпортом вышел в Россию и был в городе Яике .

А в бытность ево в том городе Яицкаго войска казаку Денису Степанову сыну Пьянову (у коего на квартире стоял с неделю) проговаривал, чтоб яицкие казаки с их семействы бежали из России в Турецкую область, на реку Лобу.

 И естли-де казаки бежать согласятся, то он, Пугачев, даст им на каждаго человека денег, по двенатцети рублев. Да у него ж, Пугачева, на границе оставлено денег до дву сот тысяч рублев, да товару на семдесят тысяч рублев, ис которых он, Пугачев, то бежавшее Яицкое войско и коштовать обещался.

А в Яик-де из Москвы идут два полка. И около Рожества (Рождество – 25 декабря) или Крещения (Крещение – 6 января) с яицкими казаками будет бунт. И как-де Яицкое войско уйдет в Турецкую область, то-де и донские казаки уйдут же в Турецкую область.

А все-де оное проговаривал он, Пугачев, тому казаку, смеючись, пьяной.

А шпионства он, Пугачев, никакого не имеет, и ни от кого в город Яик подговаривать подсыпан не был. А чтоб задаться в вечное подданство турецкому салтану, а по приходе за границею встретит их турецкой паша и, ежели понадобитца войску денег на проход, то паша даст еще денег до пяти милионов, – таковых слов он, Пугачев, нигде никому не проговаривал.

А из Яика ехал он с бывшим там для продажи хлеба Мечетной слабоды жителем Семеном Филиповым до слободы Мечетной, а оттуда приехал в село Малыковку.

И намерение имел явиться – для определения к жительству на реку Иргиз – в Синбирскую правинциальную канцелярию. И в том селе Малыковке от управительских дел присланными взят и объявлен к управительским делам.

А будучи в бегах, на татьбах и разбоях нигде не бывал; воров, разбойников и таковых же беглых нигде не знает.

И в сем допросе сказал самую правду.

К сему допросу села Малыковки священник Афанасей Михайлов вместо означеннаго бежавшаго донскаго казака Емельяна Иванова сына Пугачева, по ево прозьбе, руку приложил.

При сем допросе при увещании был и свидетелем того ж села Малыковки поп Егор Иванов, и руку приложил.

Продолжение допоса Е.Пугачева:

«А с чего неговоренные мною слова, якобы подговаривал казаков на Лобу реку, давал деньги и протчая неправда показана на меня, – не знал.

Потом управитель начал меня отправлять в Синбирскую канцелярию. При отправлении читали мне допрос, в котором написано было, якобы я во всем показуемом на меня признался, то я управителю говорил:

«На что де то взводить на меня напрасно, чего я не говорил, и в чем я не признаюсь, а дайте мне с показателем Семеном Филиповым очную ставку, так я ево изобличу во лживом на меня показании».

Однакож, тот Филипов представлен из слободы не был, а допрос управитель не переписал. Кто ж вместо меня, по неумению грамоте, приложил к допросу руку, – не знаю, да и я никого не просил. И так в Синбирск в путь отправлен. Деньги ж, кои у меня были, равным образом и рыбу, в Малыковке растащили, но кто имянно, – не знаю.

В Синбирской канцелярии допрашиван я не был, а послан в Казань, где и содержали меня сперва в губернской скованаго в ручных и ножных кандалах.

 (Дознание над Е.И. Пугачевым в Симбирске не производилось. Симбирская провинциальная канцелярия, рассмотрев документы, касавшиеся Пугачева, приняла решение: так как Пугачев обвиняется по "немаловажному делу", то его вместе со всеми документами, "не входя в подробность", следует отослать в Казань к губернатору Я. Л. Бранту.

Конвой с арестованным Е.И. Пугачевым, выехав из Симбирска 31 декабря 1772 г., прибыл в Казань 4 января 1773 г.)

"И тот день спрашивай был: «Что за человек?» А как сказал, что Донскаго войска казак, то и велено было посадить в губернскую же.

Не помню же, в какое точно время, только долго спустя, призвали меня к секретарю, как ево зовут, – не знаю, которой и велел читать малыковской допрос.

Как же в том допросе написано было то самое показание, в чем Мечетной слободы жители на меня доносили, и чего я точно не знаю, и отнюдь в том в Малыковке не признавался, то я и тут говорил, что в оный управитель не признавался, а для чего на меня тот в самом деле неправильной допрос управитель отважился в Казань прислать, – не знаю, и настоял крепко в произнесенных мною точных словах.

Секретарь же, не чиня мне никакого письмяннаго допроса, а только плюнул, и приказал с рук збить железа, а потом он же, призвав к себе лекаря, велел осмотреть: не был ли я чем прежде наказан.

Когда же лекарь раздел донага и увидел, что был сечен, а не узнал, – чем, и спрашивал: «Конечно де ты, Пугачев, кнутом был наказан, что спина в знаках?»

На то я говорил:

«Нет де, не кнутом, а сечен только вовремя прускаго похода по приказанию полковника Денисова езжалою плетью, а потом через малыковского управителя терпел пристрастной распрос под батогами».

И так послали меня опять в свое место, где содержался.

Аврамов Андреян Пантелеевич, секретарь Казанской губернской канцелярии, в январе 1773 г. вел следствие по делу Е.И. Пугачева, а после его побега из Казани сам он, Аврамов, был привлечен к ответственности.

Он обвинялся в том, что поверхностно вел розыск над Пугачевым, самовольно будто бы приказал снять с него ручные кандалы и промедлил с донесением в Сенат о побеге Пугачева.

По некоторым из этих обвинений Аврамов не смог дать оправдывающих его ответов. Это было учтено в определении Тайной экспедиции Сената (от 3.IV.1775), которая, хотя и освободила Абрамова из заключения, но предписала исключить его из службы и впредь "ни к каким делам не определять".

 Как уже сказано, что допроса мне тут письмяннаго зделано не было, то я никакой нужды и не имел кого просить, чтобы вместо меня руку к допросу прикладывал.

Посидя я в губернской, переведен потом был в острог скованой же в ножных кандалах. И употреблялся с протчими колодниками во всякия казеныя работы, а большою частию на Арском поле около дворца.

Во время того моего содержания под караулом короткую приязнь я имел с одним колодником, Парфеном Дружининым, которой содержался за прочот казенных денег, и приговаривал мне, что:

  «Быть де мне за прочот мой сечену кнутом, отчего я и бежал бы де, куда ни есть, только не знаю, где скрыться будет».

На то я говорил: «Естьли бы де можно было отсель уйти, так бы я тебя вывел на Дон, и там бы верно нашли место, где прожить». И так оной разговор согласием к побегу скончался.

(Дружинин Парфен Петрович, купец пригорода Алаты под Казанью, в 1771 – 1772 г г. целовальник соляной продажи в селе Сретенском; в январе 1773 г. осужден Казанским магистратом за недостачу 220 руб. казенной суммы и заключен в тюремный острог, где познакомился с Е.И. Пугачевым и, не зная о его деле, сговорился с ним о совместном побеге.

Бежав из казанского острога (29.V.1773) с Пугачевым, Дружинин взял с собой жену Домну Степановну, сыновей Филимона и Максима и дочь Мавру, и все вместе они поехали к реке Вятке.

Расставшись вскоре с Пугачевым, Дружинины более полутора лет скитались по Заволжью.

В середине февраля 1775 г. Дружинины были арестованы и доставлены в Казань, а в начале марта Парфен и Филимон Дружинины отправлены в Москву, в Тайную экспедицию, которая, допросив их, определением от 9 марта 1775 г. освободила обоих от наказания, как не участвовавших в замыслах и деяниях Пугачева.)

А как в остроге из караульных приметили мы в одном солдате малороссиянине наклонность и неудовольствие в его жизни, то при случае сказали ему о нашем намерении, а солдат и согласился.

И все трое вообще начали изыскивать удобной случай дабы из острога бежать.

Между тем пропало у меня не помню сколько денег, а как многия о сем узнали и хотели отыскивать, однакож, я об них не тужил, а сказал протчим: «Я де щитаю сие за милостыню, кто взял, – бог с ним».