Повесть об Анне

– Помните о том, что вы – Леонид. Не Федор-историк, не Левтан-физик. Не допускайте внутренних споров и разногласий. Игнорируйте навязчивые мысли, ловите себя на том, что вы не можете знать то, о чем думаете или говорите. Как-то вы рассказывали мне, Леонид, что заняты исследованиями в области… Напомните, в области чего?

– Был занят… В области систематематики.

– Ну вот, – улыбнулся профессор. – Уверяю вас, что и науки-то такой не существует. Ваш разум сам ее придумал, соединив слово «система» и, полагаю, слово «математика».

– Да уж, – стыдливо прикрыв лицо, взялся за голову Леонид.

– Ничего страшного, – махнул рукой профессор, – главное, чтобы вы осознавали, как все происходит на самом деле.

На столе у профессора зазвонил телефон. Он снял трубку.

– Профессор, – послышался в трубке голос медсестры Светланы, – проснулась Анна. Она собралась и направилась к вам.

– Хорошо, работайте, – ответил Охрименко, подразумевая, что, когда Анны в палате не будет, санитарам необходимо зайти к ней и сменить в двери замок.

– Хорошо, – поняв намек, ответила Светлана. – Я помню.

– Ну что ж, – произнес Охрименко Леониду, положив трубку, – на сегодня все. Мы с вами друг друга поняли. Я очень-очень рассчитываю на ваше благоразумие.

– Спасибо большое, – вздохнул Леонид, ощущая облегченность, словно из безнадежно зияющей раны души вытащили острый камень. – Спасибо. Вы мне помогли, спасибо. Потерялся я немного…

– Здравствуйте, – послышался тихий девичий голос в дверях.

– Анна! Привет! – улыбнулся Леонид.

– Здравствуйте, – повторила девушка, смиренно наклонив голову и хлопнув ресницами.

– Проходите, Аня, – сказал профессор. – Ну а вы, дорогой мой Леонид, на сегодня свободны.

– Еще раз спасибо!

Леонид крепко пожал профессору руку и вышел из кабинета.

В кресло села Аня. Профессор Охрименко смотрел на ее милое, юное лицо, светлые глаза и стеснительный взгляд. Самый тяжелый его пациент сидел сейчас перед ним. Он достал несколько листков с распечатанными вопросами и протянул их Анне.

– Это мне?

– Вам, Анна. Немного тестов. Возьмите ручку, вон там лежит с краю на столе… Уделите минут пять этим вопросам, а я пока займусь своими делами. После теста мы с вами немного побеседуем.

*    *    *

Станислав Сергеевич собрал некоторые бумаги, позвонил доктору Бергману по поводу своего сына Кости, затем позвонил жене. Неврологи детской больницы, в которую Костю собирались класть, были в сборе, дома жена уже собрала множество вещей маленького мальчика. Сам Бергман был уже в пути, на этого опытнейшего врача Станислав Сергеевич возлагал огромные надежды.

Намечающийся консилиум, собранная команда специалистов, каждый из которых был в курсе заболевания Кости, новая, приготовленная палата, концепции обследования – все это основательно укрепляло веру Станислава Сергеевича и его жены в победу. В замечательном настроении, нервном экстазе с неприкрытой, хотя еще и безосновательной, радостью, он удаляется из психиатрической больницы на несколько дней, а, может, и недель.

Сейчас Костя спит, жена Станислава терпеливо ждет мужа дома, собирая также и свои вещи, понимая, что какое-то время она будет тоже жить в палате, рядом возле своего ребенка. Она будет рядом до тех пор, пока ей не перестанет становиться страшно. В районе шести часов вечера к консилиуму должен присоединиться и профессор Охрименко. Хоть он и Станислав Сергеевич – не неврологи, а профессиональные психиатры, тем не менее оба там будут присутствовать: один ведь, как никак, отец Кости, второй – друг семьи и человек, который больше всех участвовал в процессе.

Двери кабинета главного врача Станислава Сергеевича закрываются на ключ, он покидает больницу, следом за ним ее покинет профессор Охрименко, но, лишь когда завершит тестирование пациентов. Медсестра Светлана также надеется на лучшее. Многие боятся и переживают, искренне желая снова видеть главного врача счастливым, как однажды, когда он узнал, что у него родился сын – по-настоящему счастливым, умиротворенным.

*    *    *

Анна завершила тест, передала профессору Охрименко листок с расставленными ответами. Он приколол его к остальным.

– Подковырчатые вопросы, – ухмыльнулась Анна.

– Подковырчатые? – поправил очки профессор. – Это как?

– С подвохами.

– Полагаете? – задумчиво сдвинул брови Охрименко. – Только эти такие? Или предыдущие тоже были?

– Только эти. Предыдущие обычные.

Профессор сложил перед собой руки, вновь поправил очки, посмотрел на Анну. Под густыми, светло рыжеватыми, по большей мере седыми, бровями, в диоптриях его линз скрывалась пара молодых, серых глаз. Взгляд его острый, отчасти суровый, всегда был очень проницателен и свеж. Не по себе часто было от этого его взгляда и больным, и здоровым – этакий «взор психиатра», от которого хочется скрыться, который, казалось, видит в тебе лишь стержень патологии, исключительные вариации отклонений от норм. Взгляд, будоражащий точностью, ищущий истину в уголках самого бесценного сокровища – человеческого «я».

Перед ним побывали сотни притупленных, измученных, изувеченных раздражением взглядов. Но эта пара светлых девичьих глаз скрывала то ли ложную, то ли неприступную и объективную тайну. Анна, как и все, смутилась от неловкости, возникшей перед этим жестким взором, сверлящим до самого ядра личности. Но профессор Охрименко видел, что, вероятнее всего, она изображала неловкость. Порой она сама заглядывала в глубину его профессорских глаз, искала там что-то, вовсе позабыв о смущении. Скорее, с любопытством.

– Как вы себя чувствуете? – произнес он сухо, но дружелюбно.

– Отлично.

– Как спали сегодня?

– Эх, – засмеялась Анна, махнув рукой, словно они с профессором старые друзья. – Знаете ведь, что ночью мне плохо было… И такое спрашиваете.

– Анечка, – улыбнулся он строго, – ну у нас же тут не светская беседа. Я вас спрашиваю, а вы так весело смеетесь. Давайте немного серьезнее. Расскажите про эту ночь. Что помните?

В глазах пациентки на мгновение блеснул огонек, губы ее сжались в неприязненной улыбке. Она, очевидно, была обижена. Профессор понимал, что поставить ее на место пациентки, означало унизить ее.

– Вечером я легла спать, когда пошел дождь… – начала она.

Профессор внимательно вслушивался, сосредоточенно наблюдая за ее жестами и мимикой, стараясь распознать обман. Он за последний год привык, что для Анны иногда важно то, как она выглядит в беседе. Она хотела, чтобы, например, ее руки выглядели красиво, жесты были поставлены утонченно, чтобы всем своим изяществом ей удалось явить собеседнику свою породистость, невиданное благородство. Профессор знал, что у девушки нет этих качеств на самом деле.

– Затем, – продолжала она, – я слышала во сне, как дождь усилился. Мне начали сниться плохие сны… Я замечала и ранее такое. Вы, полагаю, и сами помните, что на изменения погоды у меня индивидуальные реакции…

– Продолжайте, – кивнул Охрименко. – Что было далее? Вам снились сны, а потом?

Снова Анна оскорбилась. И теперь из-за того, что профессор не дал ей посмаковать собственные рассуждения, оборвал нить размышлений, не вышло поговорить о тонкостях ее личности и индивидуальности ее реакций.

– Потом я проснулась в коридоре, надо мной стояли два парня… Санитары ваши. И девушка, дежурная медсестра…

– Хорошо. А до этого? Как вы там оказались, в коридоре? Вы были в палате у Леонида. Это помните?

– Я была в палате у Леонида?! – шокировано воскликнула Анна, быстро заморгав и прикрыв рукой ухо, словно боясь слушать эту постыдную правду.

– Значит, не помните? – подозрительно прищурился профессор.

– О нет! – испуганно и артистично закачала головой Анна. – Что я там делала?! Неужели?.. О не-е-ет…

– Что?

– Что-то сексуального характера?

– С Леонидом? У вас? – засмеялся профессор. – Ну что вы, дорогуша, я полагаю, вам нужен кто-то моложе.

– Ну, слава богу, – закусив губу, вздохнула Анна.

– Да ладно вам, – махнул рукой Охрименко и откинулся на спинку кресла.

– Что? – удивилась Анна.

– Все вы помните, – улыбнулся он. – Ну, может, не все, но больше, чем мне тут вещаете. Анна, вы и раньше всегда, как оказывалось, вспоминали детали всех ваших… этих… ночных приключений. И сейчас помните, – профессор скривился и развел руками. – Время тянете? Куда? Зачем?

– В смысле? – серьезным голосом произнесла Анна, взглянув на доктора из-подо лба.

Лицо ее менялось, словно отдельные черты перестраивались. Преобразовывалась форма глаз и уголки губ. Лицо становилось немного белее обычного. И даже такого опытного ученого, как Охрименко, это немного пугало.

– Ладно, – махнул рукой профессор, – продолжим. Вы говорили, что вам снилось что-то неприятное?

Анна молча кивнула, взгляд ее был недоверчив, обида плавно перетекла в раздражительность. Как правило, в таком состоянии, пациенты зачастую перестают контролировать свои эмоции, но взгляд Анны, наоборот, был полностью сконцентрирован и прикован к профессору.

– Что именно вам снилось? – спросил доктор, наблюдая за лицом Анны, которое уже значительно переменилось с того момента, как она вошла в этот кабинет. Он не стремился провоцировать ее, но нарочно подыгрывал злобе, дабы следить за спектром ее реакций.

– Что мне снилось? – спокойно произнесла она. – Скажу честно… Не стану я об этом рассказывать. Он говорил, чтобы я не смела про это трепаться, я и не посмею.

– Кто «он»?

Анна подняла голову и улыбнулась, лицо ее вновь стало загадочным и посветлевшим.

– Я не стану говорить вам, – улыбнулась она.

– Понятно, – кивнул спокойно профессор. – Интересно другое. Когда ты у нас только появилась, ты была в худшем состоянии… В намного худшем, помнишь? А теперь? Приступы стали гораздо реже, твое сознание в большинстве случаев не такое спутанное… Тебя это разве не радует?

– Хм… А с чего вы взяли, что мне лучше?

– Ну как это! Были симптомы, теперь их меньше, – непонимающе ответил Охрименко. – Это происходит при всех заболеваниях. Если у тебя был сильный кашель, а после сиропа дыхание стало чистым, то считается, что тебе лучше.

– Понятно, – кивнула Анна.

– Но на пути к окончательному выздоровлению, на пути к полному восстановлению, зачастую появляются какие-то абсурдные препятствия: пациенту лучше, но ему становится лень лечиться далее. Он просто самовольно соскакивает с лечения. Тем самым отдается в руки рискам осложнений. Но, Анна… Курс лечения всегда должен быть пройден до конца. Как и с кашлем, микстуру нужно пить до упора даже, если стало лучше. Как и с бактериями – прием антибиотиков ведь никто никогда не прерывает. И наше с тобой общение, наша терапия – все это нужно продолжать.

– Логично, – кивнула одобрительно Анна, хлопнув в ладоши. – Правда, профессор, логично и очень убедительно!

– Ну вот и отлично. Я, если честно, предлагаю проводить все наши беседы в дружеском формате. Иначе, как мне кажется, и быть не может. Это комфортно, удобно, да и правильно. Так что? Давайте общаться, Анна?

– Давайте.

– Вернемся к сновидениям. Расскажи мне о них. Что тревожило?

– Нет.

Профессор вздохнул.

– Времена электрошоковых терапий и хирургических вмешательств в ткани мозга прошли… – произнес он огорченно.

– А вы хотели бы, чтобы эти времена вернулись? – засмеялась Анна.

– Упаси Господь, нет, конечно! – улыбнулся профессор. – Если бы эти времена вернулись, я ни за что не работал бы в психиатрии. Я пользуюсь только теми методами, которые полезны для здоровья, но прежде всего гуманны. Лишь такое лечение может помочь.

– Похвально, – усмехнулась Анна, – но у меня с собой нет диктофона, вы распинаетесь зря, я вовсе не обвиняю вас в варварских методах.

– Просто я очень не желаю прописывать тебе более сильные средства… Мне советуют коллеги, но я хочу обойти способы, которые…

– От тех таблеток я не могу рисовать.

– Именно, – Охрименко приподнял указательный палец. – А рисуешь ты очень неплохо! Да что уж там, очень хорошо! Но, заметь, эта способность к творчеству вернулась к тебе именно здесь, в клинике.

Анна сочувственно улыбнулась, то ли сочувствовала себе несчастной, то ли профессору, который зря, как она уже сказала, распинался.

– Меня беспокоят твои приступы. Такие, например, как прошлой ночью.

– Ладно, все! – махнула рукой Анна, зрачки ее заметно сузились, и без того светлые глаза стали чуть ли не прозрачными. – Вам надо что, товарищ доктор? Хотите знать мои сны?! Сами-то свои помните? Нет? Чего так? Ах, ну да, большинство снов мы забываем, когда просыпаемся!

Анна равнодушно бросила взгляд на профессора и на лице ее начала прорисовываться надменность. Не успел Охрименко что-то сказать, как Анна, приподняв руку, прервала его на полуслове и произнесла:

– Мне снилось, профессор, как я ходила по даче, день был такой солнечный… Затем я зачем-то полезла на крышу… Поставила стремянку и полезла. Дом невысокий, но по лестнице пришлось подниматься очень-очень долго. Ну, вы сами знаете, профессор, в сновидениях такое бывает, когда не сходятся габариты. Ну, в общем, я поднимаюсь, поднимаюсь… Десятая ступенька, двадцатая, крыша уже близко, рукой можно дотянуться… И тут хрусть! Ступенька, трещит под ногой, и я лечу вниз. Хватаюсь руками за воздух, за пустоту, но понимаю, что конец мне. Долго так лечу, крыша от меня отдаляется все дальше и дальше, прищуриваюсь так крепко в ожидании сокрушительной боли, кусаю губы. Осознаю, что вот-вот спиной о землю ударюсь, вот-вот столкнусь… И просыпаюсь.

Охрименко не дышал, бледный он сидел и смотрел в стол, часто моргая. Ощущение сильнейшего дежавю било пульсом в его висках. Уста Анны полностью озвучили его собственный сон этой ночью, который он внезапно вспомнил. Ему действительно это снилось. «Черт возьми, – думал он, – мне и вправду это снилось! Дача, солнце, стремянка, крыша, хруст под ногой, ловлю воздух, падаю, лечу!» Он изумленно глядел на Анну, в голове у него выстреливали десятки мыслей и попыток понять, как она проделала такой трюк.

– Что это вы так побледнели? – произнесла пациентка, властно подняв голову и медленно поднимаясь с кресла. – Вы спросили, что мне снилось, я вам вроде как ответила. А на вас теперь прямо лица нет, неужто вам снилось то же самое? Хе-хе, – стоя перед профессором, Анна загадочно ухмылялась. – Говорят, профессор, если сны совпадают, то это любовь. Я бы рада, профессор, влюбиться в вас, но вы сами сказали, что мне нужен кто-то моложе.

Облокотившись на стол руками, она стояла перед Охрименко, словно грозовая туча, нависшая над цветочным полем. Несмотря на первоначальную уверенность в своем врачебном доминировании, сейчас он чувствовал себя маленьким и беспомощным, а его пациентка, словно гигантская скала, упираясь в самое небо, мрачной своей тенью давила на него. Он ощущал, что тонет в ее плотной тени. Ему было что сказать, он мог с легкостью откинуться на спинку кресла и промолвить что-то о ее развитой интуиции и умении внушать свои соображения, о необходимости принимать какие-то препараты; мог быстро вернуть ее назад, в статус страдающей недугом, тяжелой пациентки с острой формой шизофрении.

Но он не мог сказать ни слова – они мешались прямо на языке. Все его умозаключения и решения становились липким, в ее металлическом взгляде мысли его спутывались воедино, в бессмысленный несуразный комок.

– У вас еще есть вопросы ко мне, профессор? – гневно прошептала Анна, наслаждаясь растерянностью Охрименко. – Еще может рассказать, какое белье на мне одето? Голубенькое, знаете ли.

– Понятно, – тихо ответил профессор, тупя взор на своей папке с бумагами.

– Простите, слышно плохо.

– Думаю, вопросов нет…

– Хорошо, – кивнула Анна и села назад в кресло.

В кабинете, на несколько секунд, застыла абсолютная тишина. Казалось, даже молекулы в воздухе остановились.

– Я хотел бы, – сказал профессор Охрименко, – чтобы ты по ночам не навещала других пациентов.

– Ну конечно, – вздохнула Анна, взгляд ее вновь наполнился наивностью, ресницы снова застенчиво захлопали над ее глазами. – К сожалению, профессор, я не помню, как делаю это… Эх… Было бы это в моих силах, вообще никогда не выходила бы из палаты, дабы не беспокоить персонал своими выходками.

Профессор с удивлением следил за тем, как ее поведение кардинально меняется на глазах: прорезается кротость, а гневность прячется назад внутрь. Мрачная, нерушимая скала уменьшается, а вместе с тем, с Охрименко сходит ее тяжелая тень, он вновь чувствует себя доктором, который беседует со своей пациенткой.

– Паша, – произнес профессор Охрименко. – Паша, тот самый, который находится в палате возле твоей палаты… Он утверждает, что ты с ним общаешься… Общаешься в мыслях или что-то типа того…

– В мыслях? – смутилась Анна.

– Что скажешь?

– Бедный Паша, – вздохнула Аня. – Он, бедняжка, порой днем со мной говорит, но забывает об этом, лишь потом, ночью ему кажется, что я говорю с ним сейчас. И, вообще, – покачав головой, сочувственно и печально произнесла она, – у него иногда один час протекает за один день, а порой пять часов кажутся двадцатью минутами. Несчастный парень.

– Это да, – с подозрением сказал профессор, оправившись от непонятного ощущения. Он продолжал наблюдать за пациенткой, которая сидела перед ним и вела себя симметрично наоборот, нежели пять минут назад. – У Паши есть нарушение восприятия времени. Тем не менее, Анна, я хотел бы…

– Нарушение восприятия времени, – повторила Анна, во взгляде ее вновь блеснули искорки, улыбка застыла на ее лице.

– А что тебя смутило? – поправил очки профессор.

Анна не ответила. Ее улыбающееся лицо полностью замерло, широкая улыбка так и застыла. Профессор насторожился.

– Анна, – произнес он. – Анна, ты тут?

Девушка не шевелилась, казалось, даже волосинки на ее голове были неподвластны дуновениям кабинетного сквозняка. Слегка повернута голова, взгляд теперь кажется каким-то безжизненным и все так же устремленным на профессора. Одно плечо немного опущено, другое – немного приподнято. Охрименко словно видел перед собой улыбающуюся восковую куклу, ему самому уже с трудом верилось, что только что перед ним сидела живая девушка.

– Анна! – крикнул он еще раз громче.

Профессору начинало становиться страшно. Он решил было встать из-за стола и позвать ассистентку, как Анна тотчас ожила.

– Нарушение восприятия времени, – повторила она как ни в чем не бывало.

– Что это было, Анна? – облегченно вздохнул профессор.

– Простите?

– Ты замерла… Что это было?

– Я замерла? – улыбнулась Анна. – Профессор, при всем уважении…

– Ясно. Только не нужно сейчас вот это… – Охрименко махнул рукой и скривился.

– При всем уважении, – повторила Анна, – осознавая свой статус пациентки с серьезным диагнозом и ваш статус лечащего доктора с серьезным дипломом… Но я за вас начинаю беспокоиться… Я замерла? Может, это для вас все вокруг замерло… Время, может, например, замерло. Вы же там что-то говорили о нарушении восприятия времени?

– Прекращай! – хлопнув ладонью по столу, строго произнес доктор.

– Ну а что, – Анна развела руками. – Я даже где-то читала, что врачи, когда долго общаются с пациентами, сами периодически начинают…

– Прекращай, говорю тебе.

– Да я ж ничего… – пожала плечами Анна. – А вот по поводу нарушения времени…

– Гос-с-споди… – вздохнул Охрименко.

– Ну что? – обиженно произнесла Анна, выпятив нижнюю губу. – Мы как раз недавно с Леонидом обсуждали… Он мне о времени рассказывал. Наше восприятие времени ведь основано лишь на череде событий, следующих друг за дружкой.

Доктор смотрел на Анну и старался, не слушая ее, следить за ее поведением.

– Выходит, – кивала она любознательно, – что, по сути, время – это ряд промежуточков между причиной и… тем, что после причины… Как его? Слово там еще такое заумное… ах да, следствием. Причиной и следствием… Следствие всегда идет после причины… Верно?

Профессор сидел и молчал, стараясь скрыть свое пребывание в напряжении.

– Не хотите вы со мной беседовать, ну и ладно, – обидчиво, сложив на груди руки, пробурчала Анна настолько по-детски, что профессор невольно расслабился.

Но снова наступила очередная тишина. Профессор смотрел на Анну, а она с ребяческой любознательностью рассматривала все вокруг себя.

Тишина… Неловкая тишина. Переваливает уже за секунд десять и превращается в глупую тишину. Внутри профессора появляется какая-то дрожь и внезапно сокрушается звон. Громкий, на весь кабинет, настолько неожиданный, что Охрименко вздрагивает. Теперь он нервно смотрит по сторонам, а Анна, улыбаясь, глядит на него. Источником звона оказывается чашка. Большая, зеленая чашка, стоявшая на столе профессора возле стопки бумаг. Она внезапно соскользнула со стола и упала, чуть не разбившись. Так магически она рухнула, словно ее кто-то толкнул. Он уставился со страхом на Анну, понимая, что она ведь ничего не делала, чашка упала сама. Но Анна, усмехаясь, испытывающим взглядом, смотрела на профессора, словно причина все же была в ней. Она усиленно изучала его растерянность.

– Есть немного, – произнесла она с непринужденной легкостью, словно ничего другого она и не могла сказать.

– Что? – скривился профессор, пытаясь унять дрожь рук.

Дверь в его кабинет открылась, он увидел ассистентку, она вошла, и доктор с облегчением вздохнул, словно был рад тому, что есть еще вокруг люди кроме этой пациентки.

Ассистентка, провинциальная рыжеволосая девушка, с яркой цветастой заколкой в кучерявых волосах, сначала робко взглянула на Анну, а затем на профессора.

– Здравствуйте, – сказала она Анне, затем обратилась к доктору, – прошу прощения, что прерываю…

– Ничего, – кивнул Охрименко.

– Просят из кадров распечатать заявление. Мол, у них принтер не работает.

– И? – кивнул профессор, ощущая уже приходящее спокойствие.

– У нас-то принтер работает, – лепетала ассистентка, – но бумаги нет. У вас найдется пара листиков?

– Да, конечно, – ответил Охрименко, наклонился над стопкой бумаг и достал дару чистых листов, – есть немного.

Он протянул ассистентке листы и чуть не рухнул. «Есть немного» – он сказал эту фразу! Анна произнесла это «есть немного» десять секунд назад! Откуда она знала? Он посмотрел на нее.

– Все в порядке? – произнесла ассистентка, взяв листы в руку и посмотрев на бледное лицо профессора.

– Да… – ответил он, стараясь дышать глубоко и медленно. – Да, Юль, все в порядке.

Анна улыбалась и с любопытством наблюдала за Охрименко. Ассистентка вышла, закрыв за собой дверь.

– Видите, – снова изображая наивного ребенка, прошептала Анна. – причина и следствие.

– Что? – бледный доктор старался понять ее.

– Вы ведь чашку опрокинули, когда листочки искали для вашей секретарши? Странно, что чашка упала раньше, правда? Сначала следствие, а потом причина. Очень любопытно, профессор!

– Иди, Анна, – произнес доктор, наклонился, поднял чашку и поставил ее обратно на стол.

Анна не сдвинулась с места, все так же продолжала сидеть и с улыбкой смотреть на профессора. Нельзя было сказать, что в улыбке этой присутствовал злой умысел. Это не наглая ухмылка, как могло показаться, это вовсе не насмешка. Охрименко понимал – это было умиление. С подобными улыбками взрослые люди наблюдают, как их дети пытаются сделать что-то серьезное; взрослые точно так умиляются, когда их детишки стараются говорить о каких-то важных вещах. Но он авторитетный доктор, а она больная пациентка.

– Анна, ты можешь идти, – повторил профессор.

– Ладно, – медленно и осторожно ответила она, – прошу, конечно, прощения… Но чашку вы поднимать будете?

Профессор нервно повернул голову и из его груди невольно вырвался тихий, короткий крик. Чашка по-прежнему лежала на полу, хотя доктор четко помнит, как несколько секунд назад он поднимал ее и ставил на место!

– Что?.. Как это?.. – тихо произнес Охрименко, несколько раз сжимая ладонь в кулак и разжимая ее, все еще ощущая на ладони холодок от чашки, которую несколько мгновений назад он поднимал… Или не поднимал?..

– Что-то случилось? – холодным и наигранно обеспокоенным голосом произнесла Анна. – Доктор, с вами все в порядке?

– Как? Я… – он продолжал смотреть то на чашку, то на Анну и шепотом произносить несдерживаемые вопросы, ощущая, что либо сходит с ума, либо не контролирует собственное сознание, что собственно суть одного и того же.

– Доктор? Все в порядке? – повторяла Анна с нескрываемым артистизмом.

Профессор откинулся на спинку кресла, расслабился и закрыл глаза. Сердце сильно билось в груди, руки немного немели. Он сделал глубокий вдох, затем быстрый выдох. «Не хватает только словить инфаркт, – подумал он, – гнать к черту мысли обо всем этом. Мне не нужен сейчас сердечный приступ». Собравшись с духом, он спокойно ответил:

– Да-да… Все хорошо.

– Точно?

– Да.

Он открыл глаза. Перед ним сидела Анна и продолжала улыбаться, разыгрывая тревожность. Чашка стояла на столе, значит, он все-таки поднимал ее. Охрименко окончательно перестал понимать, что происходит, но начинало проходить ощущение вторжения, словно кто-то влез в его рассудок и все там напрочь перепутал. Позволить нервничать и думать о своем сумасшествии он не мог.

– В общем, повторюсь, вы можете идти, Анна.

– Куда?

– В палату к себе идти, – кивнул он. – Тестирование ты прошла, побеседовать мы побеседовали… Иди, у меня много дел, на днях непременно продолжим.

– Ладно, – растерянно ответила девушка и направилась к двери, – ох уж это нарушение восприятия времени.

Анна вышла. Профессор Охрименко подошел к окну и достал сигарету. Как он говорил два часа назад своему коллеге и другу, главврачу Станиславу Сергеевичу, у пациентов психика более гибкая и где-то интуиция зашкаливает. Убежден был профессор Охрименко, что он прав, но разве мог он сам сейчас поверить в свои слова? Он прикурил от зажигалки, снял очки и, крепко прижавшись губами к сигаретному фильтру, закурил. Впервые за последние пятнадцать лет.