Всё возвращается

Сверху раздался крик:

– Я всё изложила в своём заявлении!

– Так, – поднялся Петрухин. – Тебе что, повторять надо? Расскажи хотя бы вкратце суть твоей претензии.

– Давай, чего темнишь, признавайся, что там было?! – Крикнул от дверей парень с ёжиком на голове.

Рядом стоящий громко сказал:

– Поди, не поделили кавалера. Давай признавайся!

– Мне не в чем признаваться, пусть лучше эта особа встанет и расскажет нам, как она докатилась до такого состояния! – Опять крикнула сверху Пермякова. – Она там хорошо пофестивалила! – В аудитории раздался хохот, свист, кто-то захлопал в ладоши.

– Тихо! – громко сказал Петрухин. – Не превращайте собрание в балаган! А у вас, товарищи комсомольцы, будет возможность выступить в прениях и высказать своё мнение. Итак?! Пермякова, мы все слушаем тебя. У тебя есть что сказать по существу? Или ты только кричать можешь?

– Ты чего привязался ко мне, я всё написала! – начала выкручиваться она. Ей не хотелось озвучивать то, что так легко писалось на бумаге.

– В общем, понятно, – поднялся со своего места Крюков. – На бумаге писать одно, а в глаза сказать – другое. Давайте заслушаем руководителя группы товарища Антонова. Затем саму виновницу этой истории. Пожалуйста, – и секретарь сел.

Олег Антонов, белобрысый студент последнего курса, был отличником и активистом, но как руководитель чего-либо, он был никакой. Его не слушались даже первокурсники, не говоря уже о своих сверстниках. Горе-руководитель встал и стал мямлить:

– Наша группа была отправлена в столицу нашей Родины Москву с важной и ответственной миссией. – Несколько минут он гундел какие-то общие фразы и лозунги.

Терпение у всех давно кончилось и кто-то не выдержав, крикнул:

– Андрюха, клизму тебе в ухо! Ты, как Сусанин, куда-то всех в дебри увёл. Давай рассказывай, виновата Прохорова или нет?! Только без своих этих…

Антонов смутился. Бледное его лицо стала заливать красная краска.

– Я, товарищи, – заикаясь, начал он.

– Ну, всё понятно! Они, похоже, все одной верёвочкой связаны! – раздался опять чей-то голос.

– Да я ведь как будущий специалист понимаю, что в таких случаях надо предохраняться… но… я не подумал об этом напомнить комсомолке Прохоровой…

Последние его слова потонули в хохоте и весёлых криках. Кричали:

– Андрюха! Надо было каждое утро инструктаж проводить и обязательно с наглядными примерами! Ха-ха-ха…

Веселье достигло апогея. Лучше ничего нельзя было придумать развалить серьёзное собрание – это дать слово человеку, не способному правильно излагать свои мысли.

Но тут вдруг резко встала Тонина подруга Раиса и, смело обращаясь ко всем, начала:

– Я как посмотрю, вы все, наверно, тут ангелы собрались? Накинулись они на беззащитную девушку. А где были вы все? Посмотри на неё, – Раиса поглядела гневно туда, где в окружении кавалеров сидела красавица Пермякова. – Написала пасквиль. Пофестивалила! Если вы все были рядом, видели, что происходит, и не остановили её – значит, вы все молчаливые соучастники! Вы же комсомольцы, товарищи её? Почему не собрались и не указали ей на её, по вашему мнению, недостойное поведение? Почему ты, – она обратилась к Антонову, – не призвал её к порядку? Не объяснил ей, что своими действиями она порочит звание комсомольца и бросает тень на всех? Может, своевременное участие коллектива предотвратило бы дальнейшее развитие этой истории. Но вы все смотрели на это сквозь пальцы, а многие с интересом, завистью. И с удовольствием перемывали косточки, целыми днями обсуждая интересную историю. Может, я не права? – она обратилась ко всем.

Аудитория затаила дыхание. Тоня сидела с опущенной головой. От стыда она не знала, куда деваться.

– И в конце своей речи, я хочу обратиться ко всем, – воодушевлённо продолжила она. – Принимая сегодня решение, покопайтесь в тайных уголках своей души. Вспомните, нет ли у вас каких-нибудь тёмных делишек, которые могут внезапно всплыть на всеобщее обозрение. И потом вы будете сидеть так же и под всеобщее улюлюканье испытывать унижение. Да, она оступилась, по неопытности с кем не бывает, а мы сейчас готовы растоптать и без того страдающую девушку. Прошу заметить, нашего товарища, комсомольца! Она ничего не украла, не предала Родину, а всего-навсего оказалась не способна разглядеть настоящие чувства. А вам не кажется, что это мужчина воспользовался наивностью провинциальной девушки и смог задурить ей голову?! Может, на нём и должна лежать вся ответственность за это подлое дело?! Ведь он как руководитель обязан был держать дистанцию со своими подчинёнными и, уж тем более, студентами! У меня всё! – и она резко села, взяв Тоню за руку.

В зале раздались аплодисменты.

После такого эмоционального выступления подруги Тоня робко взглянула на сидевших в президиуме. Все хмурились, создавая вид озабоченных происшествием. Один только Крюков внимательно и, казалось, с интересом смотрит на неё.

– В выступлении комсомолки… – он запнулся и поглядел на секретаря факультета.

– Драчёва Раиса! – подсказал Петрухин.

– В выступлении комсомолки Раисы Драчёвой были поставлены правильные вопросы. «Где был руководитель?» Явно он самоустранился. «Где были товарищи?» Вот и весь сказ. Поэтому и стало возможным случиться такой истории, когда в коллективе процветает индивидуализм, и на проблему, возникшую у товарища, не обращают внимания, а то и вовсе – начинают издеваться. Я думаю, что это всем нам урок на будущее. И от того, какие выводы сделаем для себя, так по жизни и пойдём с вами. Я предлагаю выслушать саму Прохорову Антонину, а затем перейдём к следующим пунктам. Пожалуйста, – секретарь снова поглядел на Тоню.

Она встала. Лицо её было белым, словно она густым слоем намазала его цинковой мазью, даже местами отливало синим. В широко открытых глазах стояли слёзы. Она ничего не видела. Вдруг она пошатнулась и, грузно сев, разрыдалась. Потоки слёз из её глаз текли так, будто там открыли невидимый кран. Подруга достала из сумочки платок и стала вытирать Тоне мокрое лицо. А Антонов, чувствуя свою вину, быстро встал из-за стола, налил из графина полный стакан воды и, подойдя, поставил его перед Тоней. В зале началось движение, разговоры. Кто-то громко сказал:

– Мы с вами будущие специалисты и должны понимать, какое у неё сейчас состояние! Давайте не будем усугублять его, а перейдём к следующей процедуре.

– Хорошо, – поднимаясь, сказал Крюков. – Тогда слушайте. Мы на бюро предварительно рассмотрели этот инцидент, обсудили. Теперь послушайте, какие решения я предлагаю. Руководителю делегации за провал воспитательной работы, за развал дисциплины, повлекший к нежелательным результатам, объявить выговор. Комсомолке Прохоровой Антонине Геннадьевне за порочащие высокое звание комсомольца действия объявить строгий выговор с занесением в личное дело. Секретарю факультета за слабую работу по воспитанию членов ВЛКСМ, а также за неправильный и неумелый подбор кандидатов в группу для работы на фестивале объявить выговор. – Закончив, он сел. В аудитории воцарилась тишина. Все замерли, будто внезапно онемели. Набитая битком аудитория, мерно дышала, скрипели местами сиденья, но голосов не было. Поднялся Петрухин. Голова его была опущена, руки висели, как занавески на окне.

– Ну, вот товарищи, все слышали, какие санкции наложены на провинившихся, теперь давайте переходить к следующему вопросу нашей повестки.

– Постой, – остановил его заворг, – а голосовать? Ты не нарушай процедуру, регламент и прочие нюансы, а то потом нас всех не погладят по головке.

Тоня, услыхав о принятом решении объявить ей строгий выговор, вздохнула с облегчением. Она боялась, что её могут исключить из института. Выговор впоследствии может быть снят, это она знала. «Как хорошо вон Рая выступила, настоящая подруга. Бескорыстная и преданная». – До Антонины смутно долетали отдельные реплики продолжающегося собрания, а она думала о нём. О Василии. Интересно, у него могут быть ведь тоже неприятности, если вскроется эта история. А если до жены дойдёт, что тогда? Может, напишет потом, что там у него и как обернулось».

– Пошли, – толкнула её в бок Райка. – О чём размечталась? Поди, о нём? А? Угадала? – Она наклонилась, пытаясь заглянуть Тоне в глаза.

Студенты шумно спускались по ступенькам и, проходя мимо стоящей Антонины с подружкой, кто улыбался снисходительно, кто-то ободряюще говорил: «Что такое выговор? Да взять и растереть. Не вешай нос!».

Но выговор действительно был ничто, по сравнению с теми трудностями, которые стали возникать у Тони с каждым днём. На днях её вызвали к декану, и он прямо ей заявил:

– Студентка Прохорова, мы пошли на некоторые снисхождения. Только из-за того, что вы учитесь хорошо и всегда, и во всём были впереди. Но теперь у вас куча хвостов. Вам надо принять решение. Я не давлю на вас, но такая ситуация никуда не годится. Возьмите отпуск, спокойно, без нервов, родите ребёнка, а потом наверстаете всё. Ну, как?

– Да-да. – Тихо сказала она. – Вы правы. Я напишу сейчас заявление.

– Ну, вот и умница. Иди, в деканате напишешь и сдашь, скажешь, что я в курсе.

Придя в общежитие, Тоня легла на свою кровать и задумалась: «Что же теперь делать? Домой поехать? А может, пока в больницу пойти поработать? Точно, завтра схожу. Там меня знают, возьмут». Вернувшаяся с занятий подруга Раиса, скрипнув дверью, разбудила её. Тяжело поднимаясь с кровати, Тоня спросила:

– Как там в институте, всё ещё обсуждают меня?

Рая, чтобы не волновать и без того пережившую на собрании потрясение Тоню ответила:

– Да какой там! – столько задали, голова кругом идёт.

– Знаешь, что я решила, Рая?

– Что? – настороженно спросила та, подходя к Тоне.

– Я завтра пойду устраиваться на работу в больницу санитаркой.

– Вот как? А как же учёба?

– А всё, с учёбой пока придётся повременить.

– Не говори глупости, – обнимая подругу, успокаивая, сказала Раиса. – Сколько сможешь, учись, я помогу.

– Нет, уже всё решено. Я написала заявление.

– Зачем? – удивилась Рая.

– Так надо.

– А, так вот зачем тебя вызывали к декану? Всё понятно! Ладно. Ты только не переживай, тебе сейчас нельзя. Если хочешь, вместе сходим в больницу!

– Зачем? – улыбнулась Тоня.

– Как зачем? Ты как обычно, будешь стоять, будто виноватая, а я быстро им объясню, что к чему! Ну как, вместе или сама справишься?

Тоня нежно поцеловала подругу в щёку и, вздохнув, ответила:

– Какая все ж ты, Раечка, золотая подруга. Будто родная сестра или мать. Всё время заботишься обо мне, защищаешь. Я тебя искренне люблю. Не беспокойся, я сама завтра справлюсь.

– Ладно, – ответила Раиса. – Ты пойдёшь ужинать? Или тебе принести чего?

– Нет, мне не очень хорошо.

– Тогда я тебе принесу сюда, ты никуда не ходи. – И Раиса, погладив подругу по спине, вышла.

На следующий день Тоня, надевая своё старенькое пальтецо, обнаружила, что оно уже не застёгивается на округлившимся животе. «Что же делать? – задумалась она. – На дворе февраль, но мороз и ветер как настоящей зимой». Тогда она, решительно сняв пальто, взяла длинное льняное полотенце и, обмотав его вокруг, зацепила булавкой. – Ну вот, – погладив себя по животу, тихо сказала она. Надев снова пальто, Тоня застегнула его на те пуговицы, что смогла, а посередине оно осталось растопыренным, и из щели выглядывало белое полотно полотенца. – Ну и пусть, – сама с собой разговаривая, сказала она. – Мне можно, беременным скидка полагается, я же не пьяная иду. – И, повязав плотно платок, вышла из комнаты.

В больнице, где она на каникулах в прошлом году успела немного поработать, прежде чем её направили на фестиваль, её узнали. Санитарки окружили её и, удивлённо оглядывая, оживлённо стали расспрашивать. Пожилая тётя Поля, всплеснув руками, сразу воскликнула:

– Вот так да! Никак рожать к нам пожаловала?

– Я, тётя Поля, на работу пришла. – Глядя с надеждой и виновато сказала Антонина.

– Да ты что? Ты серьёзно или шутишь, подруга?

– Да нет, мне работа нужна, – опять с надеждой повторила она. Санитарки удивлённо переглянулись.

– Ну, так это, – сказала одна, Тоня не помнила её имени, – ты сходи вона к главному и с ним погутарь. Чево тут-то толочь воду в ступе? Всё от него зависит, как он постановит, так оно и будит. Иди, милая, сходи к Валерию Марковичу.

Тоня, медленно переставляя ноги, стала подниматься по ступеням. Кабинет главврача находился на втором этаже трёхэтажной дорожной больницы. Подойдя к двери кабинета, она ослабила узел платка и немного сдвинула его со лба. Прядь русых волос выпала и закрыла ей глаза. Она аккуратно заправила её обратно и робко постучалась. Никто ей не ответил. Тогда Тоня потянула за ручку и дверь, скрипнув, легко открылась. За столом сидел главврач и что-то читал, перелистывая страницы и делая пометки на лежащем рядом листке.

– Здравствуйте, – остановилась в нерешительности в дверном проёме девушка. Валерий Маркович поднял голову, внимательно посмотрел через толстые стёкла очков и сказал:

– Здравствуйте.

– Можно к вам? – опять робко спросила Тоня.

– Заходите, что там у вас? Только быстро, а то у меня времени нет.

– Валерий Маркович, – начала она, – вы меня помните, я ещё у вас работала?

– Помню, голубушка, помню, только имя ваше запамятовал.

– Антонина Прохорова, – обрадовавшись, ответила она.

– Да вы чего там, у дверей, стоите, подойдите ближе, я не кусаюсь. Неудобно разговаривать на таком расстоянии.

Тоня медленно подошла к столу.

– Садитесь, а то, наверно, стоять тяжеловато?

– Да нет, так гораздо лучше.

– Ну ладно, выкладывайте, что вас привело сюда.

– Валерий Маркович, я на работу пришла устраиваться, – с надеждой глядя на врача, сказала Тоня.

– Вот так, да? – удивился тот. – А как же учёба, а, ну-ну? – О чём-то догадавшись, поднялся из-за стола главврач. – Нет, нет, и ещё раз нет! – Категорично отрезал он. – Ты подумай, какой из тебя работник? Куда тебе с таким животом? Да и потом, меня накажут или просто уволят за это. Ладно бы ты работала и, что бывает, естественно, забеременела, то я не имел бы права тебя уволить, а обязан был дать тебе лёгкий труд. Но тут всё – наоборот. Нет, даже не проси. Тебе сейчас любой труд уже противопоказан.

– Что же мне делать? – задрожавшими губами прошептала она.

– Не знаю. Дома должны же тебе посоветовать, как быть. Родители же у тебя есть?

– Да, – беззвучно прошептала она.

– Ну вот, а отец ребёнка, он что? Неужели все они тебя не поддержали, и ты вынуждена искать работу? Что касается родов, то я готов посодействовать, у меня ученик хороший акушер. Так что, как только начнутся, сразу звони, голубушка. А на счёт этой своей просьбы уволь, не могу помочь. Всё, мне некогда, всего хорошего. – И Валерий Маркович, сложив какие-то бумаги в стопку, взял их под мышку и собрался уходить.

Тоня отпустила спинку стула, за которую держалась, стоя возле стола. И, повесив голову, повернулась уходить.

– Ну, ну. Не надо так переживать, в вашем положении, девочка, нельзя работать. И не я это придумал. Вы сами подумайте, а вдруг что-то случится? Кто будет отвечать?

– Спасибо, – сказала она и пошла из кабинета. Главврач вышел следом, закрыл двери на замок и быстрой походкой пошёл по длинному коридору.

Пришедшая с занятий Рая застала сидящую в одежде подругу.

– Ты куда-то собралась или только пришла? – раздеваясь, спросила она. Потом поглядела внимательней, увидела рядом с Тоней её чемоданчик и с тревогой спросила. – Уезжаешь?

– Да, Раечка. В больницу не взяли из-за беременности. Здесь нельзя жить в общежитии. Куда я в таком виде пойду, кому я нужна?

– А там, Тоня, в колхозе, разве легче будет? Там ведь у вас, кроме тебя, ещё три сестрёнки, малые.

– Там всё же дом. На улицу не выгонят. Да и денег немного есть, на первое время хватить должно. Поеду я, Рая, я уж всё решила. Здесь мне никто не поможет, а там всё же мать.

– Ладно, когда поедешь?

– Сегодня, проходящий поезд идёт. Там я на разъезде выйду и с километр доберусь пешком или на попутке до нашей деревни.

– Хорошо, я тебя провожу. Только ты обязательно мне пиши, а то я беспокоиться буду. Хорошо?

– Ладно, – вставая ответила Тоня. – Надо идти. Я ведь раньше хотела на вокзал уехать, но не смогла. Ты мне как сестра, Раечка, поэтому я и хотела с тобой попрощаться. Сказать спасибо за всё, что ты для меня делала. Я за всё тебе, милая моя подруга, благодарна.

– Ну пойдём, – потерев глаза, одевая пальто, сказала Раиса.

Усадив Тоню в вагон, Рая увидела, что проводник мужчина, и, выходя, попросила его помочь беременной девушке с высадкой.

– Там ведь поезд стоит всего минуту, а она вон – тяжёлая, – заботливо сказала она ему. – Проводник вы, сразу видно, бывалый.

– Отчего ж не помочь, я всегда стараюсь, – добродушно ответил тот, шуруя кочергой в жарко горящем котле. – Да вы идите со спокойной душой, я понял. Всё сделаю в лучшем виде.

Рая вышла из вагона и, подойдя к окну, стала глядеть на печально сидящую подругу. Потом состав дёрнулся и медленно поплыл. Рая, сняв варежку, пальцем чертила в воздухе, напоминая Тоне, чтобы та писала, а затем помахала ей вслед.

Выгрузилась Тоня без сложностей. Проводник, как и обещал, помог. Он оказался очень порядочным и заботливым. Когда поезд остановился, он, взяв чемодан первым, вышел на низкую платформу. Затем, протянув девушке руку, осторожно помог ей спуститься. Локомотив издал свисток, и поезд тронулся. Поставив чемодан у ног девушки, проводник легко запрыгнул на первую ступеньку и, улыбаясь, поехал. Тоня, махая ему, крикнула «спасибо» и, взяв свой чемоданчик, пошла мимо казармы в направлении своего колхоза.

Зимой, как всегда, смеркается рано, а темнота наступает мгновенно. Выйдя на просёлочную дорогу, Тоня поняла, что здесь не город, где снег чистят, да и люди быстро его притаптывают. В поле снега лежат долго. Даже в марте, когда солнышко вовсю начинает припекать. В полях снежное покрывало, отражая девственной белизной солнечный свет, бережёт от внезапных морозов бойкие и нетерпеливые ростки. Тоня медленно шла по заснеженной дороге. Вдоль правой стороны стояли столбы и тянулись провода. Сколько раз она здесь проходила либо одна, либо с матерью. А бывало, и с подружками бегали на поезда смотреть. Ох, и жутко было. Стоят они стайкой, взявшись за руки, а поезд гудит, а затем мимо них как вихрь пролетают вагоны. Малые были – страх бежал ознобом по спине. Но потом попривыкли, и уже пропал интерес к проносящимся и тревожно гудящим поездам.

Выдохшись, Тоня встала. Поставила свой чемоданчик и глубоко вдохнула чистый, морозный воздух. Варежкой вытерла вспотевшее лицо и посмотрела вдаль. Там светились несколько огоньков, один прожектор – она знала – на ферме, другой – на столбе возле сельсовета, а другие… «Интересно, – подумала она, – другие вроде двигаются, или мне мерещится уже?» – Потерев глаза, она и правда увидела, как два огонька двигаются. Через какое-то время она услышала звук мотора. Навстречу шла машина. Поравнявшись с ней, автомобиль остановился, и из опустившегося стекла появился Гришка Петухов.

– О, старые знакомые? – воскликнул он. – Привет! Куда путь держишь, мадам? – Тоня обрадовалась: это их машина и водитель колхозный.

– Здравствуй, я домой.

– Ну, так ты погодь, я вот агронома на поезд провожу и обратно поеду, и тебя захвачу.

– Хорошо, – радостно ответила она.

Машина, надсадно гудя, будто везла полный кузов тяжестей, тронулась. Тоня осторожно села на свой чемодан. Дожидаясь обратно Гришку, она стала замерзать. Распаренное тело, медленно остывая, начало зябнуть. Она хотела встать, чтобы походить, подвигаться и согреться, но не смогла. Она попыталась ещё раз, но живот не давал ей возможности подняться с низкого чемоданчика. Подъехавший Гришка так и застал её, сидящую. Открыв дверь кабины, он, вытянувшись со своей стороны и выглядывая, крикнул:

– Давай быстрей залазь, а то холоду щас напустим в кабину.

Сквозь гудящий мотор Тоня крикнула что было сил:

– Не могу! Помоги-и встать! – Гришка, видя, что девушка не встаёт, кричит и машет ему рукой, закрыл дверку и вылез из кабины. Подойдя к Тоне, удивлённо встал.

– Ну ты чё? Давай, поехали, некогда мне.

– Помоги встать!

Парень подал ей руку, и когда девушка встала, удивился ещё больше.

– Вот так раз?! Ничего себе?! Ну ладно, давай подсажу. – И Гришка, открыв дверку, стал помогать Тоне забраться в кабину. Усадив её и поставив ей в ноги чемодан, он быстро заскочил на своё место и нажал на газ.

Некоторое время ехали молча. Потом Григорий, удивляясь и как бы сам с собою разговаривая, произнёс:

– Вот же как оно получается, стоило ради этого в город ехать. У нас, штоль, нет специалистов в этом деле?

Тоня покосилась на него. Она знала, что Гришка давно уж поглядывал на неё, ещё когда в школе учились. Он, правда, на два класса старше был.

– Я вот не пойму, – опять начал тот. – Ты в город учиться поехала? – Тоня молчала. Она поняла, куда он клонит. – Молчишь?! Молчи. – Гришка, нервно дёргая рычаг переключения передач и нажимая на педали, ещё что-то бубнил. Но Тоня, отвернувшись, смотрела в пассажирское стекло. Вот машина, завывая от натуги, преодолела небольшой овражек и выехала на первую улицу их села. Домик у Прохоровых был небольшой, всего две комнаты и кухня с большой русской печью. Из сеней можно было пройти сразу в сарайку, в которой зимой жили несколько куриц с петухом и поросёнок.

Гришка молча подъехал к калитке и остановился. Навалившись на руль, он уставился в лобовое стекло, будто что-то высматривая впереди. Тоня молча открыла дверь и, развернувшись, стала задом пытаться слезть с оказавшейся вдруг высокой подножки. Не будь у неё такого живота, она б легко спрыгнула и – поминай как звали, а теперь… Взявшись за ручку одной рукой, она встала на колени и стала спускать одну ногу, нашаривая ей землю. Вторая нога, соскользнув с ледяной ступеньки, увлекла её в сторону и, не удержавшись одной рукой, Антонина полетела на землю.

Гришка, услыхав крик, выскочил и подбежал к лежащей девушке.

– Чего ж ты так неаккуратно? – стоя над ней, буркнул он. – Давай помогу, – и он подал ей руку. Подняв её, он вытащил из кабины чемодан и поставил у её ног. – Не ушиблась? – Тоня молчала. – Ладно, поехал я, мне ещё везти солому. – Захлопнув дверку, он сел в машину и уехал.

А Тоня, взяв чемодан, привычным движением открыла калитку и стукнула в светившееся ещё кухонное окно. Дёрнулась занавеска, и показалось лицо матери. Женщина вглядывалась в темноту улицы, пытаясь понять, кто там стоит.

– Это я, мама! – крикнула Тоня.

Услыхав знакомый голос, мать закрыла занавеску, пошла открывать. Вошедшая с улицы, с темноты, Тоня поставила чемодан у порога и, обняв мать, заплакала.