Из теории и практики классовой борьбы: Происхождение командующих классов. Основы их идеологии. Вопрос об интеллигенции.

V

Одной из четырех добродетелей, завещанных древнеиндийскими законами и древнеиндийской моралью благочестивым представителям командующих каст, значится приобретение материальных благ: наряду с обязанностью соблюдать закон (dharma) и добиваться освобождения (moksha – т. е. освобождения духа от пут чувственного мира), «дважды рожденный» брахман должен заботиться об artha (имуществе). «Того требует житейская мудрость»^[21], т. е. двуличная мудрость «организаторов».

Отныне, укрепив свою новую позицию, организаторы выступают с проповедью богатства. Бедность и нищета – это несчастие, наказание, посылаемое божеством за грехи, порок; богатство, напротив, синоним счастья, блаженной жизни, награды, которою отмечают боги людей достойных и добродетельных. Именно, как подателей богатства, чтут представители господствующих классов своих богов. В ведийских гимнах, в рапсодиях Гомера, в средневековых сказаниях о богатырях-князьях, в русских былинах даны яркие свидетельства апофеоза материальных благ.

Правда, «житейская мудрость» осуждает тех, кто «собирает безмерно великие сокровища», не выполняя предписания старого обычая, «не делясь им милостиво»^[22] с людьми достойными. Истинным идеалом организаторов должно быть «богатство, соединенное с щедростью»^[23]. О сущности подобной поправки к провозглашенной теории любостяжания мы уже говорили выше. Напомним, что организаторы постепенно эволюционировали в данном отношении, постепенно суживали возложенные на них коммунистической общиной обязанности распределителей. Соответственно этому, вопрос усложняется: старый коммунистический идеал все более и более становится в резкое противоречие с новым, владельческим идеалом. Идеологам господствующих классов все более и более хлопот доставляет задача примирить эти идеалы. Распределять надо с толком, распределят – вещь чрезвычайно трудная, твердят они. «Errat, si quis existimat facilem rem esse donare»^[24]. Еще бы, изворачиваться, действительно, приходится не мало, не мало приходится жонглировать мыслью, чтоб спаять не поддающееся спайке, чтобы подыскать теоретические обоснования новому порядку вещей и предстать с этим обоснованием перед аудиторией, еще живущей отголосками коммунистических верований.

«Я не утверждаю, что богатство благо, но, что его следует иметь (habendas esse), что оно полезно и приносит с собою крупные удобства жизни (et utiles, et magna commoda vitae afferentes), это я признаю»^[25]. «При богатстве для умеренности, щедрости, уменья быть осмотрительным. размерять свои шаги, выказывать себя с блестящей стороны – широкое поприще»^[26].

Даже мудрец (philosophus) не должен отказывается от богатства: «Никто не осудил мудрость на бедность». Разумеется, богатство должно быть приобретено честным путем.

«Будут у мудреца громадные средства, но не награбленные, не покрытые ничьей кровью, приобретенные не несправедливостью, не грязным ремеслом… Сколько хочешь, поноси их, – честное богатство! И мудрец не отвергнет благословление судьбы… О великий муж, о славный богач!.. Почему же он откажет богатству в хорошем пристанище? Пусть оно придет, пусть будет гостем. Он не выгонит богатства из дому. На каком основании? Скажет «ты бесполезно», или «я не умею пользоваться богатством»… «Он будет раздавать его».

Но мудрец считает себя обязанным тут же предостеречь некоторых наивных слушателей. «Что вы насторожили уши? что раскрыли карманы? Он будет раздавать его людям хорошим или тем, кого он надеется сделать хорошими людьми. Он будет дарить с величайшей осмотрительностью, выбирая достойнейших. Его карман часто открывается, но дыр в этом кармане нет: много сокровищ выходит, но не выпадает оттуда»^[27]. Правда, мудрец заявляет, что его щедрот лишены лишь люди порочные (turpes), которым все равно помочь нельзя, но мы знаем ценность подобных заявлений, исходящих от носителей «организаторского» миросозерцания. Кто принадлежит к числу достойнейших и кто к числу порочных? Достойнейший – тот, кто умеет достойнейшим образом удерживать в своих руках орудия и средства производства; порочный тот, кто делать этого не умеет или же не имеет счастья принадлежать к «благословенным судьбою» собственникам. Впрочем, можно иногда наградить или облагодетельствовать человека «подлого звания»: «природа велит помогать людям: рабы ли, или свободные, свободно рожденные или вольноотпущенники, не все ли равно»^[28]. Но известно, кого из рабочих награждают и благодетельствуют, напр., современные «отцы» промышленности: выражающих готовность в той или иной форме поддерживать устои эксплуататорского произвола, напр., штрейкбрехеров, т. е. как раз тех, кто в глазах сознательных пролетариев является turpis, является предателем своего класса. Или кого из рабов «благодетельствовали» древние патриции: опять таки выше всего ставивших «господские интересы».

Мы цитировали автора трактата «О блаженной жизни». Так оправдывает он – один из самых крупных софистов командующих классов – ссылаясь и на «благословляющую» судьбу и на «повелевающую» природу, – усвоенную организаторами позицию. От времени первых завоевательных шагов организаторов до времени, в которое жил Сенека, – длинный путь технического прогресса.

На развалинах коммунистического строя выросло громадное рабовладельческое государство, концентрировавшее в своих руках нити торговли и производства всего античного мира. Одним словом, opганизаторы ушли далеко вперед по избранному нами пути. Сенека формулирует вопрос о соотношении коммунистического и организаторского идеалов в его сравнительно поздней, усложненной редакции.

Требуется особенная софистическая ловкость, чтобы доказать тезис: богатство не только не препятствует, а, напротив, содействует развитию и проявлению различных «добродетелей», – в частности, щедрости. Для нас данная постановка вопроса интересна вот чем: она очень ярко свидетельствует о решительном торжестве «захватного» начала над старым укладом жизни. Обладание богатством объявляется условием, определяющим возможность нравственного совершенства. To, что является отголоском старокоммунистической системы производства (щедрость), ставится в причинную зависимость от позднейшей системы социально-экономических отношений (от богатства, основанного на обладании средствами производства). Историческую хронологию начинают вести с обратного конца – от «сотворения» частной собственности.

Конечно, приводя пример Сенеки, мы отнюдь не хотим сказать, что именно ко времени римского стоика следует приурочить возникновение теории, согласно которой так называемая добродетель составляет привилегию, монополию собственников средств производства. Мы воспользовались трактатом Сенеки лишь как яркой формулировкой взглядов, развившихся в разных общинах и получивших в разное время, под влиянием разных условий технического прогресса, то эмбриональное, то более определенное выражение. Без сомнения, идеология римских «организаторов» эпохи Нерона полнее, яснее и решительнее подчеркивает основные тенденции идеологии господствующих классов, чем идеология организаторов общин и государств, менее успевших до того времени развиться в техническом отношении. Но, повторяем, римские организаторы эпохи Нерона вовсе не изобрели означенных тенденций: эти тенденции являлись повсеместно необходимым сопутствующим элементом роста организаторско-владельческой группы.

Итак, только «благородным» и богатым предоставлено право на нравственную высоту и совершенство. Людям физического труда, работникам, наемникам рабам «путь добродетели закрыт». Не могут они, например, быть щедрыми, не могут быть также «умеренными», сохранять душевное и моральное равновесие. Только благородный знает меру всех вещей: здесь опять мы сталкиваемся с переживаниями глубокой старины – с памятью о первобытном организаторе-распределителе продуктов производства и самых работ. Один организатор может, как следует, все рассчитать и взвесить, он один имеет правильное представление о «целом» экономическом организме и его частях, об отношении последних между собою и к целому^[29]. Естественно, владея тайнами гармонии целого – общества, он должен владеть тайнами гармонии и отдельной личности. Самое понятие о личности, об отдельной особи было выработано именно развитием организаторской группы. Это понятие о самом организаторе, об его «я», выделившемся из рядовой массы общинников и противостоящем последней, как нечто совершенно отличное. И, естественно, организаторы отказывали простым смертным в знании личности, ее потребностей и способностей. Одни представители социальных верхов могут знать секрет управления ею, одни они могут наставлять ее во всех обстоятельствах, на надлежащий путь. Рядовые общинники лишены возможности регулировать свои действия. He будучи направляемы организаторами, они роковым образом осуждены блуждать в темноте, поминутно терять равновесие, нарушать «меру». До сих пор широко распространено предубеждение против уменья представителей низших слоев народа владеть собою: «мужик», в сознании традиционно мыслящей публики, синоним чего-то невоздержанного, неумеренного, хватающего через край, лишенного твердых «нравственных» устоев. Патент на последние, повторяем, берут себе командующие классы. Никто же благ, токмо они!

И это далеко не единственный, далеко не самый важный для них патент. Реальная сила его не велика, сравнительно с тем, что дают им привилегии вершить суд.

В ранний период истории первобытного общества, при совершении преступления, в дело мог вмешиваться каждый член общины. Это значило, что преступление касается всей данной социальной группы (рода, клана, племени). И на каждом члене общины лежали юридические обязанности – каждый член общины должен был, при случае, брать на себя роль заступника общих интересов, в той или иной форме поправлять вред, причиненный общине преступлением. Под самым преступлением понимали нечто совершенно иное, чем теперь. Элемент ответственности не входил в содержание означенного понятия. Оно не было затемнено позднейшими наслоениями, а схватывало именно то, чем преступление является по существу. Выражаясь древнеиндийским термином, преступление – это aparadha – непорядок, т. е. нарушение установленного порядка производственного процесса и обусловленных этим процессом «организующих» норм (имущественных, семейных, религиозных, даже эстетических). Например, нарушение ритма хоральной песни или пляски являлось aparadha (и, прибавим, в некоторых общинах каралось смертью). Хотя за свой проступок виновный нравственно не отвечал, тем не менее, он платился за него. – Опять таки это не было наказание в современном смысле юридического термина, просто удаление элемента, вносящего в ход общественно-экономической жизни беспорядок. Удаление – простейший, естественный способ самозащиты первобытной группы.