Когда я уже завязывал бечеву на портах, то послышался звон мечей, топот и ржание лошадей. Я накинул корзно, схватил Красавца с Быстрым и отошел под прикрытие деревьев. Вдали проехали всадники. Это были печенеги, Юлай ехал связанный сзади.
Я сел под деревом, обхватив голову руками. Старшой! Обосрался! Подручника потерял! Вот и первое серьезное дело… Многие мысли проскочили в голове моей, но что было делать теперь, порученное надо выполнить обязательно.
Я распустил чересседельник, ослабил сбрую, надел коням на морды торбы с ячменем, и они сразу же зажевали, бока у них зашевелились…
Надо было торопиться. Я похлопал коней по бокам, они закивали, как бы понимая, но лишь быстрее начали жевать, громко хрупая ячменем. Я затянул чересседельник, снял торбы, поправил узду и спрыгнул на Красавца…
II глава
Я скакал по лесной дороге в Киев с грамотой до великого князя Владимира – простой русский дружинник князя переяславского Афанасия. Я потерял подручника, не сделал ничего для его освобождения, мне было стыдно. Я опозорил отца своего – знаменитого Яна Усмовича.
Такие мысли приходили мне в голову, когда я смотрел на меч данный мне отцом. Он был подарен после Переяславского сражения отцу великим князем Владимиром. Меч работы редкой – длинной в два локтя, посередине – продольная ложбинка, рукоять украшена серебром с гравированным узором. Для отца меч стал слишком легок и короток.
Постепенно дорога развеяла мрачные мысли. Ветер свистел в ушах, упруго бил в лицо, развевал корзно за плечами. То лог, то приречный болотистый луг нет-нет да и выхватит из лесной шири добрый клок и снова отступит, давая волю сосняку и ельнику.
Причудливо бегут через лесные массивы реки. На удивление всем стоят окруженные соснами и елями, березами и осинами, рубленные русские городки. Редкими пашнями прижимаются к ним деревни и села.
Долгой чередой вспоминались события моей жизни…
На пятом году жизни, меня, как и всякого сына боярина, торжественно постригли и посадили на коня при священнике, боярах и гражданах Переяславля. Отцом был дан роскошный пир.
Годов до двенадцати я был обыкновенным отроком, мало чем отличавшимся от своих ровесников – носился по городу с ватагами друзей, стрелял из малого лука, сделанного отцом… Но все это изменилось, когда отдали меня в книжное учение к отцу Савватию, монаху Васильевского монастыря, греку, пришедшему некогда в Переяславль из Херсонеса.
Греческий язык, благодаря мудрому наставнику, дался мне быстро и передо мной открылся неведомый ранее мир. Библия, книги греческих философов, теологические труды… Все это засосало меня, хотелось знать все, прочитать все книги, грозно стоявшие на полках монастырской библиотеки. Но одно следовало за другим, другое за третьим, не скоро я понял тщетность своей цели – знаний было множество и полное познание невозможно, возможен был только бесконечный путь к нему…
Но я торопился, корпел над книгами, встречая неодобрительные взгляды отца и жалостливые вздохи матери. Но я уже чувствовал в себе играние молодой крови и не находил сил бороться с искушениями. Понимая это и стараясь отсрочить неминуемой я момлися со рвением, прося Господа об одном – обождать, коли жизнь не может пройти посторонь и понимал при этом всею тщету своих усилий.
Весной я уже замечал внимательный погляд отца Савватия. В это время и появилась Варя и мое былое житье закончилось.
Приметил я ее неожиданно, хотя и видел раньше, но не обращал внимания. Это случилось на Благовещенье. Все зимние дела закончились, потеплело, мы перебрались спать в клеть. Дни становились длиннее. Набухали на деревьях почки. Сошли остатки снега. Окончилась длинная и скучная зима. Посиделки по домам прекратились, все высыпали на улицу. Девушки песнями выкликали весну.
Варя бросилась в глаза веселостью, озорными голубыми глазами и пышной косой. Она была заводилой в кругу подруг. Отец ее был сотником, мать давно умерла. Она сама управлялась по дому с помощью старой холопки-печенежки. От отца-воина она получила сильные черты – смелось, находчивость, а от матери – красоту. Отец ничего не жалел для единственной дочери, она выделалась из подруг не только веселостью, но и нарядами с украшеньями. В праздники одевала она и бархатную накидку, и шейную гривну, узорные поршни6на ноги. Зимой носила беличью шубу.
Но на Благовещенья я Варю только приметил, да затем и забыл.
Второй раз я обратил на нее внимание летом, в Тихонов день. По поверью считалось, что если обнаженные девушки обегут огороды, то это сбережет посевы от всяких напастей. Мы с другом Кузьмой, погодком с соседнего двора вызнали, когда будет ночь обегания и тайком сбежав ночью из дому, спрятались на огородах за плетнем и бурьяном. Вдали ухали филины, пролетали в небе неведомые птицы, только привычный сверчок придавал уверенность в ночной тьме, да полная луна в черном небе.
Хотелось спать. Мы молча прижались друг к другу, вспомнились рассказы про лешего – хозяина леса, начинавшегося сразу за Трубежом. Обличье у него человечье, только козлиные рога, уши и ноги. Зовет он людей в лесу знакомыми голосами, почему они в лесу блуждают и заводит их леший в свою пещеру и там щекочет до смерти. Жена лешего – кикимора – молодица с длинными косами, белым лицом и черными глазами.
В Трубеже водились русалки, как раз в такие новолунья они выходят из воды, играют, качаются на деревьях, заманивают проходящих людей, чтобы их защекотать…
С таким мыслями я закрыл глаза и очнулся от толчков Кузьмы.
– Что началось? – прошептал я. Кузьма махнул рукой, как бы говоря – не мешай, сам смотри. Я раздвинул стебли полыни и остолбенел: как будто на хороводе русалок, около трех десятков обнаженных девушек стояли на огородной меже, меньше чем в десяти саженях от нас. Некоторые еще раздевались, ровно складывая цветастые платья, паневы, белели просторными сорочицами, остальные же – раздевшись, поеживались от холода, сожидая подруг.
Мы с Кузьмой застыли в зарослях, не обращая внимания на комаров с мошками, ни на ночную прохладу. Наконец все разделись, разбились по две на два-три-огорода и обегание началось. Варе с Феодорой выпал огород напротив нас.
Быстро-быстро забилось мое сердце, когда я на сажене от себя увиделВарю во всей ее красе, какой ее создал ее Господь – без покрова. Покатые плечи, высокие полные груди, мягко очерченный стан, бедра…Разгорелось тело мое и душа моя затрепетала до вида и тела Вариного.
Когда обегание закончилось, как потерянный пошел я домой невпопад отвечая Кузьме и так и не уснул в ту ночь. Не токмо похоть была причиной того… Полюбил я Варю.
Но познакомился я с Варей только на Ивана Купалу. Назвали этот праздник по христианскому святому, но народ по-прежнему чествовал языческого бога Ярилу-Солнце. Как всегда жгли костры, через которые прыгали, водили хороводы. Но не было мне того веселья, как раньше. Кузьма звал идти искать цветок папоротника, да я не пошел. Я никак не решался подойти к Варе, больно много было вокруг нее бойких подруг – как бы не засмеяли меня в чем. Понурый я ходил вокруг костровой поляны за деревьями, наблюдая за весельем и Варей.
Она неожиданно исчезла, когда начались прыжки через костер. Я бросился искать ее. Я уже отчаялся, когда увидел Варю на полянке. Сидя на корточках она собирала травы, которые за прошедший день приобрели от лучей Ярилы особенно целебные свойства.
Я внезапно вышел на поляну и Варя испуганно ойкнула и уронив собранные травы, вскочила.
– Не бойся, я не леший!
– Вижу, – улыбнулась она. Какая святая улыбка…
– Травы собираешь? – спросил я. Кровь от смущения прилила к моему лицу.
– Отцу шалфей рву от горловой скорби, – потупилась Варя и присев стала собирать просыпанную траву.
– Я помогу, – шалфея было рассыпано много, в лунном свете его было видно плохо, наши руки несколько раз касались и мне казалась дрожь в ее руках.
– А ты не папоротник ли искал? – спросила Варя и тут наши руки вновь коснулись и я задержал ее ладонь в своей. Она была горячая и мягкая, сладкое томление разлилось по всему телу, дыхание перехватило. Так прошло какое-то время, руки наши разжались и мы в молчании продолжили собирать шалфей.
Онемение мое вскоре спало и сменилось возбуждением – я стал рассказывать разные истории о поисках цветков папоротника, слушанные от Кузьмы. Шалфей был собран, я проводил Варю до самого ее дома, держа ее за руку и до первых петухов мы стояли и разговаривали у крыльца. С того времени не было ни дня, чтобы мы не встречались.
Дальше поцелуев наши отношения не шли, до случая на Ивана-росу.
В этот день роса обладает волшебными свойствами. Если обнажившись, поваляться в высокой утренней росистой траве, то очистишься от всякой скверны.
Я по поручению отца ехал на городской посад осмотреть место под новую каменоломню. Было ранее утро. Сонный, я ехал через заливной луг, покрытый сочной травой, ростом в пояс человека. Конь шел шагом, мягко ступая по росистой траве, оставляя за собой постепенно распрямляющуюся дорожку.
Тут я увидел под ногами Красавца женскую одежду, а чуть впереди обнаженное девичье тело. Всю сонливость как ветром сдуло – это была Варя! Заметив меня, она вскочила, я спрыгнул навстречу ей. Тело ее было мокрое, росинки в лучах восходящего солнца серебрились на нем.
– Лександр?! – растеряно сказала Варя…
– На Покрова ладил7 зашлю, – пообещал я Варе…
Охваченный воспоминаниями я чуть было не задавил старика, сидевшего посреди дороги. В белой рубахе, на груди крест, раздвинутые ноги в пыльных штанах вытянуты вперед, а руки он откинул назад, облакотясь на них. Я натянул пповодья и Красавец встал прямо перед дедом. Старик пристально смотрел на меня. На всякий случай я придвинул меч поближе и спрыгнул с коня:
– Здравствуй, дедушко!
– Здравствуй, добрый молодец! – проскрипел старик.
– Что на дороге сидишь, дедо? –вопросил я, не дождавшись от старика ничего более, кроме привествия.
– Жду пришествия господня! – И только тут я понял, что старик слеп, просто своим пристальным взором он ввел меня в заблуждение.
– И давно ждешь?
– Давно-о.
– Сколько? – усмехнулся я.
– Сорок сороков и еще столько же еще! – Ни поза деда, ни выражение лица не сколько не изменились. Мне и в самом деле подумалось – черт его знает, что за дед, колдун может какой. На всякий случай я перекрестился.
– Столько-то, дедо, люди не живут.
– А я и не живу, я жду!
– Ну прощевайте, дедо, не поминайте лихом, – я запрыгнул на коня.
– Погодь, добрый молодец, – взявшись обеими руками за мою руку, старик с трудом встал и облокотился на седло, – Дюже трудный путь предстоит тебе, добрый молодец! Большое горе ждет тебя в конце его. Возьми мой крест святой – он тебе счастье принесет. Нагнись до меня, – я нагнулся, старик дрожащими руками снял с себя крест и повесил его мне на шею. Перекрестив меня, он неожиданно рухнул наземь. Я соскочил с коня и нагнулся к груди старика – сердце его не билось.
– Да что же это, дедо, да что с тобой? – Я заметался вокруг тела. Откуда же он взялся тут – сорок сороков ждал – и не дождался… Раздумывать было некогда – мечом я вырыл могилу около дороги – земля была песчаная, мягкая. Засыпав старика землей, я пометил могилку палочкой. Ох ты, дедушко незнаемый, пусть земля тебе будет пухом. Перекрестившись, я вскочил на коня.