– Что вам нужно?
– Простите, я друг Оскара. Что всё это значит? Почему дверь опечатана?
– Зайдите.
Тимур вошёл в узкую прихожую, оклеенную розоватыми обоями, присел на пуфик.
– Как вас зовут, мальчик?
– Тимур.
– Тимур, я Ирина. Умер он. Похороны на следующей неделе, когда семья приедет из Израиля.
– Как умер?! Я его вот только видел, пару дней…
– Тимур, вы же знали, наверное, про его запои. Он всё время с рыбаками выпивал, эти ребята грубые, но добрые: и домой отведут, и тазик у кровати поставят. Знали, что музыкант, любили, не обижали его, пара драк не в счёт. А тут залётные какие-то, незнакомые, странные – гастролёры. Сначала пили с ним под грибком на площадке, а как Галя наехала, мол, дети играют рядом, а вы водку жрёте, Оскар этих уродов к себе пригласил. Уже тёпленький был. Видимо, подмешали ему что-то. Надо было сразу ментов вызывать, так постеснялась, всё слушала, что там за стенкой. Взяли мразей ночью, когда они странное пианино вытащить пытались. Да бог с пианиной, Оскара-то не вернуть. Такой славный был, душевный. Идеальный человек, вот только один порок у него был, и сгубил нашего музыканта.
Тимур медленно вышел из подъезда, шагнул налево, сел на асфальт под заколоченное окно с малюсенькой форточкой. Там, за стеной, студия, в которой он уже никогда не сыграет. Они вошли в храм и топтали паркет своей сраной грязной обувью, хватали славный Rhodes своими лапами, пока Гаутама умирал на полу кухни. Милый, любимый Гаутама! Кто же допишет твой космический альбом, кто закончит твою музыкальную мистерию? Ты уходишь во тьму, забирая музыку с собой. Ты научил меня не бояться своего творчества. Научил забивать на убогую севастопольскую сцену. Теперь я могу творить просто для пространства, для космоса, для ветра и листьев винограда. А тебя, моего учителя, больше нет. Ты снова запил, из-за Насти. Виновата ли она? Девушка сделала всё, как ты сказал. Милый Оскар, ты просто не рассчитал свои силы. Ты не подумал, какой прекрасной она окажется. Начал терять контроль и испугался. А ведь ты почувствовал родственную душу: играл с огнём точно так же, как и Настенька. Пить с незнакомыми людьми – это разве не игра с огнём? Только девушка заигрывала с пламенем в танце, чувствуя его жар, а ты срывался в дионисийское безумие, в котором терял всякий контроль над собой. Спасибо за урок, мой милый. Чтобы не сгореть, нужно не запихивать страх в тёмный чулан, не избегать его, а идти своему страху навстречу. Я не отрекусь от неё. Потому что иначе сопьюсь и сдохну. Лучше сгореть. Страшный знак, ожог, говорите? А ведь я одновременно чувствовал другое. Как будто сверху на мое лицо опустилась золотистая паутина, прикоснулась так ласково, и в мире всё сразу прояснилось, зачем было и к чему. И когда Настенька касается меня, я чувствую эту паутину, словно я окунаюсь во что-то исконное, настоящее. Зелёные глаза. Твёрдые сосочки под мокрой блузкой. Пока она берёт меня за руку, я не отпущу, не отрекусь, не отступлюсь.
«Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана! И запах от ноздрей твоих, как от яблоков».
Тимур почувствовал, что детская площадка перед ним плывёт, вцепился в асфальт и сломал ноготь. Сейчас будет тепловой удар. Надо отползти в тень. Он отвинтил крышечку «Моршинской» и вылил на голову прохладную воду. Полегчало. Мимо шёл мужчина, ведя за руку мальчика.
– Паап, смотри, мужик напился! Лежит, встать не может. Пап, гляди, какую лужу он сделал!
– Это конченый нарик, сынишка. Ширнулся и кайфует. А ведь он живёт в городе-герое! Я стрелял бы этих тварей из двустволки, да жаль на них тратить патроны. Пойдём, мой дорогой, этот скоро сдохнет сам.
Сплюнул в сторону лежащего парня и повёл ребенка дальше.
Тимуру было всё равно. Он вспоминал, как недели три назад посмотрел фильм Майкла Рэдфорда «1984» и представил, что Настя, с которой тогда только мечтал познакомиться – это Джулия, а он сам – Уинстон. И вокруг них – ржавый тоталитарный мир. Тут же написал песню и сыграл её Гаутаме.
– Знаешь, Оскар, мы живём в скучное время. Ни Сталина, Ни Берии, ни НКВД. Никто не напишет сейчас «Кремлёвского горца», чтобы потом в муках умереть на нарах. Даже как-то обидно, что прошло время подвига, время героев, которые могли проявить себя на фоне страшной эпохи. В нас дремлют герои и никогда не проснутся.
– Мне бы твою уверенность, юный падаван, – рассмеялся Гаутама. – Вспомни, как ситхи нанесли смертельный удар в спину ордену джедаев. Пока шароголовый стоит на постаменте в пяти минутах ходьбы от моего дома, та империя не закончилась. Кстати, я сейчас в голове сочинил партию для клавишных для твоей песни.
Оскар элегантно поднял крышку Rhodes и заиграл.
– Гаутама, ты гений! Вот это да! Давай запишем, чтоб ты не забыл.
– Дорогой падаван, я могу забыть эту партию только в одном случае – если я умру. Так что расслабься и получай удовольствие. Мы запишем твой альбом, обязательно. Посвятишь его своему любимому Осипу Эмильевичу, разумеется.
Ты забрал эту партию с собой, мой любимый друг. Но никто не помешает мне спеть «1984» прямо сейчас. Мой ритм отобьёт по асфальту сломанный ноготь. Я спою, а потом пойду. Хоть в рай, хоть в ад, хоть в Океанию. За руку с ней.
Тимур схватился левой рукой за хилое деревце, выбивая ритм правой по асфальту, и тихонько запел.
В твоей душе никогда не было места
Корысти, подлости, злу.
Ты удивлялась всем тем, кто творил своё мерзкое зло.
Ты улыбалась – нет, не позитив,
Не скрежет звезды по стеклу,
А просто улыбка, от которой становилось тепло.
И я приходил постоять у твоих окон,
Услышать обрывки фраз,
Увидеть силуэт в окне.
Я тогда уже знал, что выходят сроки.
Я спешил налюбоваться тобой,
Пока живу на Земле.
Я жил в вонючих домах безропотной жизнью,
Занесённой по горло песком,
И мои раны терзали меня ночами без сна.
Я снова молчал, дёргал рубильник,
Стоял на стекле босиком,
И вот дожил, как до смерти, до этого светлого дня.
Я словно прозрел в один миг, порвался мой кокон.
Услышал капли из крана,
И крики подонков во мгле.
Я тогда уже знал, что выходят сроки.
Я спешил налюбоваться тобой,
Пока живу на Земле.
Я взял твои руки, коснулся плеч,
Впустил твои мысли в себя:
Всё то, чем жила, что рождало сладость и страх.
Всех тех, кто ласкал твои бёдра и грудь,
Всех тех, кто оставил свой яд.
Увидел всю нежность твою на семи ветрах.
Когда мне ломали кости,
Я помнил твой голос.
Он не искажался, не врал, он пропал во мгле.
Я не успел понять, что будет с тобой,
Я не успел согреть твою молодость.
Я лишь спешил налюбоваться тобой, пока жил на Земле.
(13 июня – 6 августа 2023 года).