Якобино

Глава пятая

Братья появились у него, когда Пасторелли расположился со своим цирком в ста километрах от Риги. Ближе он подъезжать побоялся. Рига была вотчиной самого Альберта Саламонского. Это был грозный конкурент, который мог оставить без штанов, не напрягаясь. Его стационарные цирки высились каменными дворцами в Одессе, Риге и самой Москве на Цветном бульваре. Это был богатейший человек современности, наравне с такими, как его приятели: нефтепромышленник Красильников, водочный король Смирнов, булочник Филиппов. Альберт Саламонский был накоротке с Извольским и князем Куракиным. Составить ему конкуренцию в плане бизнеса могли разве что цирковые тяжеловесы братья Никитины, которые с каждым днём становились всё более известными.

В Риге Саламонский выстроил каменное здание в центре города. Это был современный цирк, отапливаемый, с отличным светом в зале. Во всех отношениях уютный и продвинутый.

Эвальд Лутц приехал в Ригу на просмотр по совету старшего брата Альфонса, который уже работал по циркам акробатом и начинающим клоуном. В Риге как раз гастролировала труппа Каррэ, которая арендовала цирк у Саламонского. Каррэ посмотрели, что может делать пятнадцатилетний акробат. Посоветовали ещё овладеть теми или иными акробатическими трюками. Мельком взглянули на шпагаты и неумелые стойки крохотного шестилетнего Филиппа и вынесли решение: «Поезжайте к Пасторелли. Он недалеко. Если повезёт, это будет неплохим стартом…»

Пасторелли сидел, развалясь, в плетёном кресле близ манежа и с самодовольной улыбкой смотрел, как берейтор проводит репетицию с его лошадьми. То и дело подсказывал ему тоном, не терпящим возражений. С Эвальдом он разговаривал через губу, отводя глаза, чтобы в них никто ничего не прочитал.

Пасторелли в одно мгновение оценил, что перед ним клад. Правда, его ещё нужно отрыть. Но это дело времени.

– Ладно, ragazzo! Ты мне подходишь. Как раз собираю новый номер. Через пару-тройку недель войдёшь в работу. А твой шестилетний довесок мне ни к чему!

Эвальд начал сопротивляться, уговаривать, что брата оставить негде, не с кем. Старшая сестра умерла, младшая ещё малютка, мать больна, отец немощен. Семья голодает.

Пасторелли для виду ломался, хитрой лисой крутил носом, понимая, что в лице этого немецкого латыша он приобретает перспективного исполнителя. «Стоит копейки, а наварить на нём можно будет прилично. Вот только этот поскрёбыш, чтоб его! Хлопот с такими!..»

Эвальд чуть не плакал. Если откажут, он даже не представлял, как жить дальше. В семье дела были совсем плохи.

Пасторелли сдался.

– Ладно! Va bene! Чёрт с тобой! Тащи сюда этот кусок мяса…

Пока Пасторелли разговаривал с Эвальдом, обговаривал условия и перечислял, что от него будет требоваться, бездетная Джулия посадила малыша на колени, стала наглаживать его светлые волосёнки, ворковать и покачивать. Её поразили светло-голубые глаза этого мальчугана. Они были какими-то недетскими. Глубокими, мудрыми, словно прожили отдельно от недавно родившегося тела на несколько столетий больше.

Филипп доверчиво прижался к груди цыганки. Под её бессловесное тихое напевание смежил веки, улыбнулся и незаметно уснул от усталости.

Рядом всхрапывали, топали по манежной тырсе уставшие от репетиции лошади. Бубнящие голоса не беспокоили, наоборот, усыпляли. Было тепло и уютно. Как у мамы на руках. Вот только есть хотелось. Очень. Как всегда…

– Всё! Basta! Finito! Закончили! – Пасторелли рявкнул так, что Филипп вздрогнул, проснулся и стал испуганно осматриваться, не понимая, где он. Сполз с рук Джулии и прижался к старшему брату.

– С этой минуты у вас начинается взрослая жизнь! – Луиджи строго кивнул Эвальду. – Приступай к своим обязанностям.

В обязанности Эвальда входило: репетиции в труппе акробатов, участие в цирковых пантомимах, сценках клоунов. Дежурство на конюшне ночью. Чистка животных, в частности лошадей, чему ещё предстояло обучиться. Во время представления стоять в униформе, помогать всем, кому это требуется. Бегать на рынки и по магазинам с заданием хозяев. Убираться, подметать, мыть, носить, таскать, пилить, строгать. Короче, беспрекословно исполнять всё, что прикажет Пасторелли или его Джулия. Даже дышать. За всё за это, Эвальду как новичку на первых порах полагается десять руб лей и кормёжка со стола хозяев.

Во всех цирках были сложившиеся правила ученичества. До пятнадцати лет ученики жалования не получали. Их кормили, одевали, обували и на этом всё. Как только ученику исполнялось пятнадцать, хозяин дарил ему костюм, ботинки, пальто, пару белья, и с этого момента ему полагалось жалование десять рублей в месяц. Пищу молодой артист по-прежнему получал хозяйскую, но одеваться должен был теперь за свой счёт.

Эвальд пришёл к Пасторелли, когда ему уже исполнилось пятнадцать. Хозяин цирка радостно потирал руки – некоторые пункты из этих правил он может не выполнять. Например, о своём гардеробе и брате старший Лутц должен заботиться сам. К тем десяти рублям он ему, конечно, немного прибавит. Со временем. Как только тот выйдет на манеж. Это уже не за горами. А пока всё как у всех…

Кормили их скудно. Они с Филиппом откровенно голодали. Вынуждены были частенько лазить под зрительскими рядами, которые уходили уклоном вверх. Шарить на земле в поисках того, что выпадало из карманов тех, кто смотрел их представление, подбирая конфеты, печенье, пряники, мелкие монеты. Когда собиралась дополнительная небольшая сумма, они покупали молоко, ситный хлеб и пировали.

Глава шестая

Луиджи был изворотлив, хитёр и абсолютно беспринципен. Надо было кого-то или что-то съесть – глазом не моргнёт. Своровать – даже не задумается.

Пытаясь разнообразить программу, не брезговал откровенным плагиатом. Когда артисты из других цирков просились к нему в труппу, он соглашался на их условия, но требовал прислать подробное описание номеров и трюков. Оттуда выбирал то, чего у него не было, и находил причину для отказа. Тут же предлагал своим исполнить понравившиеся чужие задумки. Тех, кто успешно овладевал новым репертуаром, осыпал мелкими подарками и даже памятными жетонами, которые тогда были в моде.

На премьере «меланж-акта» Луи помпезно и в своём стиле объявил Филиппа на итальянский манер:

– Дамы и господа! Attenzione! Внимание! Премьера! Сенсация! На арене нашего цирка восходящая звезда! Маленький итальянский бандито! Якобино!!!

Тут же повелительный жест и команда руководителю малочисленного оркестра гармонистов и балалаечников:

– Маэстро! Per favore! Мюзи-ик! Fortissimo!..

Сначала вышла воздушная гимнастка. Её подсадили на трапецию, она сделала публике ручкой и послала воздушный поцелуй. Ещё мгновение, и номер начнётся.

Из стоящей на манеже коробки в виде табакерки неожиданно выскочил маленький чёртик. Сзади на его коротких штанишках болталась чёрная верёвка, изображающая хвост. Чертёнок огляделся. Сделал всем из растопыренных ладоней «нос». И завертелось!..

«Маленький бандито Якобино» темпераментно исполнил свои первые акробатические трюки «в три угла» – прыжки по трём диагоналям манежа. Заканчивались они фляками и задним сальто.

Чёртик забрался к гимнастке на трапецию. Он раскачивался, бедокурил, всячески мешал. Воздушная гимнастка отчаянно повизгивала, чем немало смешила публику.

На помощь гимнастке в манеж выскочили партнёры Эвальда по вольтижу и сам хозяин цирка. Они пытались поймать бесёнка, чтобы продолжить представление.

Чертёнка хватали за хвост, но он вырывался, исполняя сальто. Крутился на месте колесом. Его подбрасывали вверх, он оказывался снова на трапеции, а потом в стойке на руках у Эвальда. Его перебрасывали через весь манеж из рук в руки. Он стоял у Пасторелли ту самую злополучную стойку голова в голову. Чертёнок летал, парил, царствовал на манеже. Он был центром внимания. Его темперамент, артистизм и трюки ошарашивали. Это был целый каскад, калейдоскоп акробатических экзерсисов.

Их «меланж-акт» имел грандиозный успех! Пасторелли счастливо улыбался и подмигивал Эвальду. Весь его самодовольный вид выражал фразу: «Я же говорил!..»

Зрители долго не отпускали с манежа «Маленького бандито Якобино». Аплодисменты были бурными и щедрыми. Как летний ливень.

Филипп стоял между Луи и Эвальдом. Кланялся. Точнее, Луиджи то и дело наклонял его голову к манежу. Сам он мало что слышал и понимал. В ушах звенело. Слегка подташнивало. Перед глазами – плотная белёсая стена, пробиваемая радостными цветными разводами «Солнца-цирка». Единственное, он чётко осознавал, что сегодня по-настоящему стал АРТИСТОМ!

За кулисами Филипп закатил глаза и упал в обморок. Его едва успел подхватить старший брат. Сердце мальчика, не привыкшее к таким нагрузкам, захлебнулось. Филипп задохнулся от бешеного темпа, волнения и напряжения.

…Его били. По щекам. Чтобы привести в чувство. Тут же целовали, поздравляли. Давали что-то нюхать. Снова награждали пощёчинами, пока он не пришёл в себя…

Тогда, в далёком 1903 году, девятилетний Филипп Лутц и представить себе не мог, что манежное прозвище Якобино станет ему до скончания дней именем.

Якобино!.. Звёзды сошлись…

А где-то там, по пыльным дорогам планеты, по извилистым тропам судьбы катились в этот час неприкаянные цирковые фургоны его старших братьев Альфонса и Георга.

Глава седьмая

Несколько лет дела цирка Пасторелли напоминали аттракцион «русские горки». То они летели вниз до предела, то выбирались из нищеты и долгов, позволяя себе наконец-то сытно поесть.

За это время труппа менялась неоднократно. Артисты уходили, точнее, бежали от безденежья, получая долговые векселя вместо обещанных ассигнаций. Приходили новые, покупаясь на посулы Пасторелли.

Дважды он неверно выстраивал маршрут. Суетился. Рисковал. Лез на рожон. Становился в одном городе бок о бок с конкурентами. Как-то решил пободаться с самим Стрепетовым. Тот когда-то начинал простым ламповщиком у старого циркового монстра Вильгельма Сура. Потом был управляющим в разных мелких цирках. Попал в цирк Соболевского. Подставил того. Не считал за грех и в дальнейшем плутовать, жульничать. Со временем приобрёл собственный цирк. Теперь представлял собой крепкого хозяина. А было время, Стрепетов заискивал перед Пасторелли, заглядывал в глазки. Луиджи это помнил. Но с тех пор времена изменились.

В одном из провинциальных городов они встретились. Пасторелли перед началом гастролей привычно положил на стол обер-полицмейстера завёрнутую в лощёную бумагу пачку кредиток и получил разрешение на строительство цирка в нужном ему месте. Но когда работники уже было начали вбивать колышки на площади, где собирались поставить цирк, Пасторелли встретился с начальником города снова. Рядом с ним стоял торжествующий Стрепетов. Обер-полицмейстер ничтоже сумняшеся спросил Пасторелли, что он тут делает? Тот развёл руки и открыл от удивления рот. Начал растерянно лепетать, мол, как же так? Разве сумма была недостаточной? Тут уже полицейский руки в боки и свирепый взгляд. Что такое? О каких таких «дивидендах» идёт речь? Вообще впервые вижу! Клеветать на обременённого властью? Мерзавец! В двадцать четыре часа из города или в каталажку до суда!..

Пасторелли счёл за благо ретироваться и исчезнуть из города раньше срока. Судиться с обер-полицмейстером означало остаться без цирка и свободы. Видимо, всё-таки дал мало. Стрепетов явно перебил его ставку.

Это обстоятельство нанесло ощутимый урон его самолюбию и финансовым возможностям, едва не сделав банкротом.

Пасторелли, прижатый обстоятельствами к стенке, решился на отчаянный шаг. Он взял ссуду и выстроил в Екатеринославе на Озёрной площади стационарный деревянный цирк. Набрал новую труппу и пригласил к себе не кого-нибудь, а самого Макса Высокинского. Слава об этом клоуне гремела по всей стране. Стоил он немало. Но иного пути не было. Луиджи Пасторелли шёл ва-банк. Это было отчаяние…

Макс Высокинский. Легендарная личность. Предмет зависти коллег и вожделения каждого хозяина цирка.

Он был в расцвете своего таланта. Народ на него валил девятым валом. Высокинский одним из первых начал вводить в клоунские антре разговор, сценки, мелкие репризы, танцы и имел у публики шумный успех. Имя Макса пользовалось большой популярностью. Его типаж – Белый клоун. Он появлялся на манеже в широком клоунском костюме, который не мешал акробатике. Как правило, ярких расцветок с аппликациями. Потрясающий актёр. Неподражаемо заразительно смеялся и в нужный момент так же плакал. Акробат, наездник, жонглёр. Виртуоз!

Его считали интеллигентным артистом. Он много читал и постоянно искал материал для своей работы. Выступление всегда заканчивал акробатикой. «Акробатический финал легче запоминается публикой. Смех иногда может вызвать жалость, а ловкость всегда приводит в восторг. Лучше, когда публика, уходя из цирка, говорит: “Какой клоун ловкий”, чем когда она замечает: “Какой клоун смешной”».

Макс знал, как сразу захватить зрителя. Его выход на арену всегда сопровождался или плачем, или смехом. «Шпрехом» во время номеров Макса обычно был сам директор цирка. Клоун звал его «хозяином», а директор величал клоуна Иван Ивановичем. Выносили ходули. Директор объяснял, как ими надо пользоваться. Макс изображал человека, который первый раз в жизни встал на ходули. Под хохот всего цирка, пугая сидящих в первых рядах, Высокинский спотыкался, падал, бегал через весь манеж, рискуя свалиться за барьер. Затем музыка начинала играть «Камаринскую». Директор предлагал Максу станцевать на ходулях за бутылку коньяка. И до этого неуклюжий человек внезапно превращался в изумительно ловкого плясуна, выделывающего на ходулях такие замысловатые коленца, какие впору только отменному танцору. После танца приносили коньяк. Директор предупреждал Макса, что коньяк действует на ноги. Макс выпивал его, провозглашая тосты. Затем изображал на ходулях пьяного. Замертво падал. Директор гнал его с арены, угрожал сторожем, городовым, урядником, наконец – тёщей. Тёща производила впечатление, пьяный вскакивал и убегал.

В одной из клоунад Макс прекрасно исполнял танец на обыкновенной лопате. Становясь на неё обеими ногами, проделывал невероятные па.

Ещё у него был номер с павлиньим пером. Он выдувал его из длинной деревянной трубки, оно поднималось высоко в воздух. Макс ловил его на кончик носа и балансировал. Перед публикой представал ловкий жонглёр…

Высокинский в короткий срок вернул былую мощь цирку Пасторелли. Наконец они избавились от надоевших передвижных фургонов, от быта бродяг. У них теперь появились все шансы из замызганного рваного шапито перебраться в приличные губернские цирки.

Луиджи Пасторелли быстро обогатился. Снова поверил в себя, забронзовел. Его нос приподнялся, в голосе опять появились металлические нотки, не терпящие возражений.

Глава восьмая

Сезон в Екатеринославе подходил к концу. Надо было думать о будущем.

– Макс! Mio caro! Дорогой мой! Печенью чую, скоро сборы совсем упадут. С каждым днём в зале всё больше пустых мест, а в кассе – билетов. Пересидели в этом городе, пересидели. Погода, к тому же, не балует, будь она проклята! Да и программа, вижу, наскучила горожанам. Надо что-то делать, amico mio. Что-то неожиданное, грандиозное! Есть что в загашнике? Ещё бы один удар – и можно сворачиваться. Всё, что могли, мы из этого города выжали.

Макс с прищуром выслушал горячую тираду сеньора Луиджи. Дела сегодняшнего дня волновали его не меньше. Он, безусловно, не рисковал финансово, как Пасторелли, тот заплатит так или иначе – куда ему деваться. Но имя подчас стоит дороже. При нём и нет аншлагов! Это провал!

Высокинский внимательно посмотрел на директора. Задумчиво потёр подбородок.

– Идея есть. Но надо всё хорошенько обдумать. Дайте пару дней. Предупреждаю – придётся немного потратиться. И не только на новые афиши.

Макс встал, приподнял шляпу в прощании и растворился во чреве полутёмного цирка. Пошёл в гримуборную. Там, в уютной тишине и полумраке, к нему всегда приходили светлые мысли.

Он вспомнил недавнее событие. Вот так сидел, здесь же, и думал о будущем. У него были предложения из других цирков. Предстояло всё взвесить и выбрать. С Пасторелли он собирался вскоре расстаться. Душа рвалась в Туркестан. Его романтическая натура давно мечтала поработать в тех краях. Интересно. Да и гонорары были жирнее.

Всё чаще размышлял о синематографе как о средстве заработка. Он пока ещё был в форме, но уже стали появляться признаки скорого завершения карьеры. Высокинский в своём репертуаре использовал много акробатики. Вот тут-то и крылась причина переживаний – болели руки, ноги, плечи…

Неделю назад он также сидел, думал и вдруг услышал сначала плач, а потом смех. Он услышал… себя! Исполнение – точь-в-точь! Так делал только он – Макс Высокинский! Это его визитная карточка!

Макс выскочил из гримёрной. Голоса слышались на манеже. Он туда. Притаился за занавесом. Любопытно…

Он не поверил своим глазам. Его репертуар, в его манере исполнял двенадцатилетний маленький плут Якобино.

Высокинский давно заприметил этого одарённого мальчишку, непохожего в манеже ни на кого. Он даже прыгал свои сальто как-то артистично, грациозно, словно танцевал в воздухе. Успевал при этом заигрывать с публикой, та отвечала ему выкриками и аплодисментами. Имя его тоже необычно – Якобино! Надо же – кто-то так удачно придумал!..

Высокинский стоял, наблюдал. Улыбался. Потом громко заплакал, как делал это, выходя на манеж. Якобино с братом остолбенели, застуканные на месте преступления. Сжались, ожидая суровой кары.

– Караул! Грабят! – плакал Макс навзрыд. – Воруют репертуар!

Потом вдруг так же, как и во время представления, звонко заразительно рассмеялся и стал обнимать Якобино.

– Ах, ты мой дорогой! Ах, ты маленький бриллиантик! Дай я тебя расцелую! Ты прелесть, как хорош! Показывай всё, что умеешь…

После оторопи и понимания, что гроза миновала, Якобино показал Высокинскому всё, чему втайне научился от него за это время. Плюс от себя добавил личные импровизации и обыгровки. Когда Высокинский увидел, как Якобино, послав перо под купол, сначала поймал его на лоб и стал балансировать, хохотнул. Похоже! Но когда Якобино второй раз поймал перо на прогнутую спину в районе ягодиц, замахал руками как крыльями, звонко закукарекал и «полетел» к форгангу, к кулисам, он смеялся в голос, повизгивая и смахивая слёзы. Высокинский аплодировал, кричал «браво». Удивлялся – как же он не мог до этого додуматься! Побежал обниматься. Попробовал повторить трюк и… ему это не удалось ни разу. Сей казус его озадачил и вновь рассмешил. Снова аплодировал и обнимал Якобино. Тот сиял начищенным медным пятаком и рдел от нахлынувшего счастья. Его хвалит и обнимает сам Макс Высокинский! Великий Макс!..

С того памятного дня они занимались по нескольку часов кряду ежедневно.

Глава девятая

Идея пришла на ум Максу сразу. Ещё в кабинете Пасторелли. Осталось только придумать ход, как вывести на манеж Якобино. То, что это должна быть точная его копия, – понятно. Копия во всём – в гриме, костюме, манере исполнения его антре и клоунад. А вот для чего, как, почему?

Высокинский смотрел в потолок, на стены, в пол, но никаких мыслей на этот счёт пока не было. Его взгляд упал на гримировальный стол. Там среди прочих вещей лежала старая книга, неизвестно когда купленная, но много раз читанная, – «Машина времени» Герберта Уэллса.

Макс хлопнул себя по лбу: «Эврика! Конечно же! Перемещение из настоящего в прошлое. Иллюзионный фокус! Превращение. Я – но только маленький! Маленький Макс! Сыграем на контрасте. Обманем публику – это она любит…»

Пасторелли даже не дослушал идею Высокинского, сразу замахал руками:

– Бред! Delirante! Это будет грандиозный провал! Катастрофа! Fallimento! Disastro!!! Так нельзя заканчивать гастроли! Это город для меня будет закрыт навеки!..

Макс спокойно убеждал директора, что Эвальд и Якобино справятся. Их ждёт триумф.

Пасторелли паниковал, чуть не плакал.

– С чём я их выпущу? У них своего репертуара, как у лилипута… – Пасторелли не постеснялся, прямо назвал то, что имел в виду. – Я еле-еле вылез из долгов и опять в пропасть? Нет, сеньор Макс! Non sono pazzo! Я не сумасшедший!

– Не волнуйтесь! Они отработают мой репертуар. Я помогу. – Высокинский улыбался. Говорил спокойно, взвешенно.

Пасторелли бесился. Его голос сейчас гремел во всех уголках цирка:

– Как какой-то мальчишка сможет целый вечер играть репертуар Макса Высокинского! Репертуар, который, как ни стараются, и повторить-то толком никто не может!

– Я видел Филиппа в деле. Он лучше меня! Ярче, талантливей! Уверен, через несколько лет станет звездой. Теперь насчёт лилипута и его… кхм… – Высокинский не употреблял крепких выражений, поэтому сделал выразительную паузу. – Идея такова. Меня превращают в лилипута. Подмена. Через фокус. Вместо меня появится Якобино. На фоне Эвальда Филипп будет действительно выглядеть лилипутом. Это публике понравится. Вот увидите! Все примут за чистую монету. Я знаю, о чём говорю.

Предлагая Пасторелли немыслимое, Высокинский преследовал сразу две цели. Первое – уехать из Екатеринослава чуть раньше, поскольку его уже ждали в цирке Тюрина, где обещали платить много больше. Второе – помочь талантливому мальчугану и его брату, как когда-то помогали ему. Его карьера клоуна заканчивалась. Максу хотелось в ком-то продолжиться. По-настоящему. Он впервые видел, что может реализовать накопленное в этом мальчугане. Эх, ещё бы лет пять, и можно было не переживать за мальчишку! В том, что он придумал, риск, безусловно, был. Но Высокинский чувствовал: его идея должна сработать.

Своего репертуара ему было не жалко. Его и так растащили по стране не спросив. Придуманный когда-то псевдоним тоже перестал принадлежать только ему. Почти во всех цирках теперь работали свои Максы. Это стало скорее означать амплуа, чем имя. Его клоунады и антре исполняли бездарно, тупо копируя, не понимая смысла и сути. Единственный, кто был более или менее успешен, так это его ученик Альперов. Он колесил по стране под именем Адольф-Макс.