Разъезд Тюра-Там, или Испытания «Сатаны»

***

Впервые Сергей Павлович Королев появился в этом районе Казахской степи, когда ракета Р-7, или попросту «семёрка», на кульманах конструкторов стала принимать логичные очертания. Машины, подобной которой Соединенные штаты Америки к тому времени даже не замышляли.

Полигон Капустин Яр, предназначенный для работы с одноступенчатыми ракетами, для запусков многоступенчатых ракет не годился, так как не обеспечивалась безопасность населенных пунктов под трассами полетов.

К тому же, чем ближе к земному экватору, тем выше линейная скорость вращения Земли с запада на восток, а это значит, что ракета, получив от Земли эту скорость уже на стартовой позиции, может достигать требуемых скоростей с меньшими энергетическими затратами, или доставлять в космос более тяжелые грузы.

После тщательного изучения карт, возможных углов наклона орбит будущих спутников к экватору Земли, близости железной дороги, наличия или отсутствия незаселенных мест под траекториями полета и в районах падения отработавших ступеней ракет и было выбрано это место. Кроме этого, требовалось обеспечить возможность быстрого поиска обломков аварийных машин, что немаловажно для установления истинных причин отказов различных систем ракет.

Неподалеку от ничем не примечательного разъезда Тюра-Там, затерянного в песках пустыни на правом берегу реки Сыр-Дарьи, было начато строительство центральной площадки №10.

А уже через пару лет пассажиры поездов, прильнув к окнам, с удивлением наблюдали, как с одной стороны возник, подобно сказочному миражу, белокаменный, весь в зелени, город, а с другой стороны – в пустыню, в неизвестном направлении, уходят заасфальтированное шоссе и ветка железной дороги.

Постепенно, то ли стараниями политуправления, то ли единодушием жителей, уставших к тому времени от переименований Сталинграда в Волгоград, Сталино в Донецк, Сталинабада в Душанбе, к городу прижилось название Ленинск. Имя Ленина казалось непогрешимым, все думали, что если назовут центральную площадку полигона этим именем, то уж точно навеки.

Но вскоре американцы заставили задуматься о переименовании. 1 мая 1960 года над полигоном со стороны Ирана пролетел американский самолет-разведчик U-2, пилотируемый Френсисом Гарри Пауэрсом.

Было объявлено, что в районе Свердловска (ныне Екатеринбург) зенитной ракетой «американец» сбит, а пилот погиб.

Американцы несколько дней уверяли весь мир, будто у них и в мыслях не было засылать в воздушное пространство Советского Союза самолет с разведывательными целями. Тем более, что наметилось потепление в отношениях между СССР и США. Недавно в Америке побывал с официальным визитом Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв. В Москве прошла с огромным успехом Американская выставка.

Москву с подготовкой визита Дуайта Эйзенхауэра посетил вице-президент США Ричард Никсон. Буквально со дня на день ожидался приезд президента Соединённых Штатов.

Разве могут такие славные ребята, как американцы, послать самолёт-разведчик, чтобы шпионить за друзьями? Это пилот, такой неопытный, что его стало жаль всему миру, потерял ориентировку в тренировочном полете, заблудился и залетел так далеко вглубь территории СССР,

Но как только они выговорились, через несколько дней Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев на очередном съезде с хитрой улыбкой простолюдина произнес примерно следующее:

– Несколько дней назад мы объявили, что сбили американский самолет и летчик погиб. Но н-е-т, товарищи! – протянул ядовито Хрущев. – Летчик жив и дает показания. Мы и пленки проявили, на которые он снимал.

В качестве вещественных доказательств, Хрущев показал делегатам ворох проявленных пленок и, к ужасу спецслужб, обеспечивающих секретность работ по ракетной тематике, произнёс:

– Вот тут сфотографированы наши аэродромы, самолеты, ракеты…

Как только была произнесена эта фраза, американцы тут же поняли, что маршрут разведывательному самолету они рассчитали и проложили правильно. И это подтверждено первым лицом государства – противника.

Вот и стали после этого все чаще называть «десятку» третьим именем – именем казахского поселка «Байконур», расположенного примерно в трехстах километрах северо-восточнее станции Тюра-Там, авось «бестолковые» американцы клюнут на приманку и введут в свои ракеты координаты этого Богом забытого стойбища.

Но американцы не клюнули, и на полигоне во время подготовки ракет к пускам все чаще раздавался сигнал «Скорпион», по которому замирала работа полигонных радиостанций и радиолокаторов. Потому, что на территории Ирана включались в работу американские средства электронной разведки.

***

Двадцать первая «волга» мчалась по прямой асфальтированной дороге, настолько прямой, каким может быть только кратчайшее расстояние между пунктами «А» и «Б» в школьном учебнике арифметики.

Неистовое среднеазиатское солнце, спалившее к этому дню в середине ноября всю живую растительность, превратило степь в остывающую пустыню. Дорога вдали, у горизонта, отражая голубое небо, казалась спокойной рекой, безмятежную гладь которой оживлял четырёхосный тягач «ураган» неотрегулированным дизельным мотором.

– Как тебе показался «Золотой клоп»? – спросил, полуобернувшись, Ковалёва Анатолий Павлович.

«Золотым клопом» у командированных называлась безымянная гостиница, расположенная в одноэтажном бараке на дальней окраине «десятки». Все, кто впервые приезжал на полигон, жили в ней по три-четыре дня, пока соответствующей службой проводилась непонятная дополнительная проверка.

– Конечно, не сравнить с гостиницей для космонавтов, – предположил Ковалёв.

Гостиница для космонавтов, главных конструкторов и генералов размещалась выше по течению Сыр – Дарьи в небольшом ухоженном парке, отгороженном от остальной площадки.

– Но жить можно, – Ковалёв добавил бодрости в голос, с тоской вспоминая прошедшие три ночи. – В номере человек десять, перед тем, как улечься спать, выключали свет. Те, чьи кровати стояли у стен, вооружались ботинками. Когда начинался шорох, по команде свет включался, и мы ботинками давили их прямо на стенах. И хотя стены покрашены масляной краской, мне вначале показалось, что на них наклеены обои из нежного розового ситца. Ну и запах соответствующий.

– А знаешь, чем отличается оптимист от пессимиста? – неожиданно спросил, загадочно улыбаясь, Анатолий Павлович и, поняв по выражению лица Ковалёва, что тот не знает, продолжил:

– Пессимист считает, что коньяк пахнет клопами, а оптимист – что клопы пахнут коньяком. Надеюсь, ты устоял, чтоб не выпить то, что купил в Москве?

«Волга» пошла на обгон тягача. Четыре маховика колес, вращающихся справа от «волги», ставшей вдруг такой маленькой рядом с тягачом, делали «ураган» похожим на паровоз, а устройства для автоматической подкачки колес еще больше усиливали это впечатление.

Неожиданно «ураган» стал принимать влево, спихивая «волгу» с дороги. То ли водитель-солдат зазевался (известно, что водитель-солдат по созданию опасностей на дороге занимает первое место, на втором – велосипедисты), то ли ему померещилось какое-то препятствие.

Шофер «волги», словно это было ему не впервой, не снижая скорости, съехал с дороги, перевалил через пологий кювет и, завершив обгон, вновь выехал на дорогу прямо перед контрольно-пропускным пунктом.

– Дорога прямо, – пояснял Анатолий Павлович, – ведет на Королевскую площадку №2, оттуда стартовал Гагарин.

Вдали виднелись жилые домики, массивное серое здание МИКа (монтажно-испытательного корпуса), ажурные конструкции старта.

– За ней, дальше в степь, – продолжал Анатолий Павлович, – стартовые и жилые площадки Челомея. А нам направо. Коля, поворачивай направо, – обратился он к шоферу.

– Довезем товарища на сорок третью площадку.

Теперь одноколейная железная дорога рассекала барханы справа от нас, а слева, на дальней возвышенности, просматривались очертания площадки №32 – запасного старта для «семерок». И хотя от шоссе до старта несколько километров, его сооружения, отдельные детали которых уничтожались расстоянием, поражали своими размерами.

– Ты не читал последнюю «Правду»? – спросил Ковалёва Анатолий Павлович. – Там напечатаны координаты акватории Тихого океана, куда вы скоро будете пускать, до Нового года ожидается примерно десяток пусков.

«Волга» объехала громоздкий каток, забытый солдатами после летнего ремонта дороги. Возмущение при мысли о том, что ночью можно запросто влететь в него, особенно, если встречная машина ослепит фарами, тут же сменялось улыбкой – на мощном бампере катка солдат-шутник написал крупными белыми буквами: «Удирай, а то задавлю!».

Да и Владимир Ильич Ленин в неизменной кепке, приветливо и добренько улыбающийся с придорожного агитационного щита, подтверждал правильность выбранного курса на 43-ю площадку: «Верной дорогой идете, товарищи».

***

– Ты думаешь, если газета «Правда» опубликовала границы акватории Тихого океана и попросила иностранные корабли и самолеты покинуть ее, то все тут же бросились наутек? Как бы не так! Сейчас туда на полных парах спешит американский флот, и его корабли станут вокруг буя, что в центре координат, как вокруг елки, вперемешку с нашими кораблями. Акватория-то в международных водах, – пояснял Ковалёву Анатолий Васильевич Сафонов, начальник бригады, в которой работал Ковалёв.

Они стояли на вершине холма под навесом смотровой площадки у фасада небольшого одноэтажного здания – измерительного комплекса, увенчанного параболическими антеннами. Именно на антенны поступала с борта ракеты телеметрическая информация о работе двигателей и бортовых систем. Во время полета ракеты антенны поворачивались за ней, отслеживая полет, словно шляпки подсолнухов за солнцем.

Анатолий Васильевич Сафонов

 

К зданию со стороны, противоположной направлению пусков, примыкала солдатской казармой, гауптвахтой, клубом, двухэтажными домиками общежитий для офицеров, столовой, двумя гостиницами для представителей промышленности жилая часть площадки.

Стартовые позиции, обнесенные прямоугольником забора из колючей проволоки, расположились в полукилометре от измерительного комплекса там, где заканчивался довольно-таки крутой склон холма.

Контрольно-пропускной пункт (КПП) врезан в правую сторону ограждения со стороны шоссе, по которому Ковалёв приехал на площадку. Шоссе прямой светло-серой линией уходило дальше за горизонт, в сторону 63-й площадки. Ещё правее утвердился массивный бетонный параллелепипед монтажно-испытательного корпуса (МИК). Железная дорога исчезала в чреве МИКа.

– Левее КПП, видишь, там, где складированы бетонные блоки, никак не начнут ремонтировать в очередной раз первую стартовую позицию для ракеты Р-16, – продолжал Анатолий Васильевич. – Как только пуск выполняется с этого старта, так авария. Будто какое-то проклятие висит над ним. Либо старт разнесёт, либо авария в полёте, и обломки приходится искать по всей степи…

***

– Ну что, все в сборе? – спросил пилот вертолёта Ми-4, поправляя ларингофоны так, чтоб они плотнее прилегали к голосовым связкам, но, в то же время, не пережимали шею.

Кабина пилотов на этом типе вертолёта размещалась значительно выше грузового отсека, в котором на отштампованных из алюминия сиденьях, откинутых от бортов, устроились пассажиры – инженеры-испытатели из Химок и Днепропетровска: Анатолий

Михайлович Харитонов, Владимир Павлович Юрченко, Марк Борисович Каминский, Сергей Александрович Шумаков и представитель полигона. Всем им хотелось, чтобы вертолёт быстрее взлетел, тогда в кабине начнётся хоть какое-то движение воздуха, пусть горячего, потому что находиться дальше в этой закупоренной алюминиевой скорлупе было просто нестерпимо.

– Кто у вас главный? Подойдите, пожалуйста, на пару слов.

Харитонов подошел к двери в кабину пилотов. Летчик, не поднимаясь со своего кресла, повернулся к нему, показывая карту:

– Давайте познакомимся. Меня зовут Александром. Вот район поиска, вот метеостанция, где мы будем базироваться. Как решим, сразу на метеостанцию, или по пути что-нибудь поищем?

– Анатолий, – протянул для знакомства руку Харитонов. – Я думаю, летим курсом на метеостанцию, а как войдем в район поиска, походим галсами, может, найдем какой обломок.

Из пассажирской кабины было видно, как летчики включают многочисленные автоматы защиты электрических сетей вертолёта, потом в недрах машины что-то, набирая скорость, завыло, летчики в темпе подкачивали бензин заливочным шприцем. Наконец, лопасти несущего винта медленно сдвинулись с места, вертолет закачался в такт их вращению, выхлопные патрубки выбросили облако голубого дыма от сгоравшего масла, и мотор, басовито работая цилиндрами, вышел на малые обороты.

– Я и не предполагал, что авиационный мотор так сложно запускается, – сказал Юрченко. – Думал, как на машине: повернул ключ в замке зажигания, да и всё.

– Ещё бы, у тебя в машине четыре цилиндра и мощность мотора каких-нибудь девяносто силёнок. А тут четырнадцать цилиндров, мощность больше двух тысяч лошадей, да всяких шестеренок тьма. Попробуй, раскрути всё это! – прокричал в ответ Харитонов, прочувствовавший как-то на своей шкуре сполна, что такое запуск двигателя на Ми-4.

Тогда нужно было найти вторую ступень ракеты, упавшую где-то вблизи Ангары километрах в трёхстах севернее Братска. Братск только начинал строиться, но небольшой аэропорт, до которого они добрались самолётом, там уже был.

В Братске им выделили вертолёт для облёта района поиска.

Лётчик, бывавший в тех краях, сказал, что видел там охотничью заимку, но живет ли кто-нибудь в ней, он не знал. Потому, что когда он пролетал над тем местом, на звук мотора никто не выходил, как это обычно бывает, когда пролетаешь над глухими местами.

Во всяком случае, они решили базироваться на той заимке, чтобы от неё летать на поиски.

Но им повезло – заимка оказалась обитаемой. Там жил ещё бодрый и подвижный дед. Вечером, когда за знакомство и предстоящий удачный поиск обломков, было выпито необходимое количество спирта, Степаныч признался в том, в чём в ЧК не признался бы даже под пыткой.

– Степаныч, и откуда у тебя такие манеры? – спросил Харитонов, удивленный тем, что дед, дозируя спирт по стаканам, вначале наливает несколько капель себе, потом разливает остальным, и, в заключение, опять себе, как было принято тогда, когда бутылки запечатывались пробками и пломбировались сургучом. Это чтобы в фужеры дорогих гостей не попала, не дай Бог, крошка от пробки.

Но больше всего выдавал Степаныча тот ушедший от нас навсегда аромат русского языка, несущий в себе традиции древности, и существовавший до двадцатых годов прошлого столетия. Степаныч, общавшийся, в лучшем случае, только раз в год с геологами, случайно забредшими к его избе, сам того не замечая, сохранил его вековую первозданность. Слово «высокий» он произносил «высокоай», выговаривая вместо буквы «и» некий синтез из букв «о» и «а». Большая парадная комната была для него не «залом», а «залой», то есть существительным женского рода, вместо «великие события» он говорил «великия события».

– Да, – сказал, картинно вскинув седую голову оттаявший душой Степаныч. – Я поручик царской армии. Я не продавался красным, как делали это некоторые генералы. Потому что не боялся смерти. Да, я служил в армии генерала Каппеля.

– Степаныч, успокойся, пожалуйста. Нас не интересуют детали твоего прошлого, – пытался остановить поток признаний Харитонов.

Но Степаныча было не остановить. Он признался, что он, бывший офицер-белогвардеец, в гражданскую войну был ранен, уйти за кордон не сумел, поэтому забился в глухомань и безвылазно прожил здесь, считай, всю жизнь. Более того, он воспитанник Пажеского корпуса, встречался, бывало, с царем-батюшкой, о котором очень тепло отзывался.

– Степаныч, колись, много красных положил? – задавали ему провокационный вопрос.

– Да откуда же мне знать? – отвечал Степаныч. – Стрелять, – стрелял, есть грех на душе. А вот сколько раз попал, кто ж его знает. А что в немца попадал, так это точно. – Степаныч умолкал, его начинали донимать воспоминания. – Только скажу я вам, ребята, страшней гражданской ничего не бывает.

Выполнив над тайгой несколько полётов, они поняли, что дальнейший поиск бесперспективен, поэтому они решили на следующий день вернуться в Братск.

Утром следующего дня они с удивлением обнаружили, что двигатель вертолёта не запускается. Вместо гула электромотора, предназначенного раскрутить маховик стартёра, слышались лишь щелчки тумблеров. За ночь напряжение в аккумуляторах упало до критической величины. А тут ещё протрезвевший Степаныч, мучаясь, что позволил себе сболтнуть лишнего, подходил ко всем по очереди и просил:

– Умоляю вас, не сообщайте обо мне в ГПУ, очень прошу вас! Очень прошу!

– Слушай, Степаныч! Да сейчас ГПУ нет, сейчас везде КГБ! Но всё равно не бойся, среди нас стукачей нет.

Тем временем летчики извлекли откуда-то пусковую рукоятку.

– Братцы, кто хочет поработать «кривым стартёром»?

Рукоятка была очень длинной, сам борттехник с трудом попал ею в храповик.

Крутить её можно было только вдвоём. Они готовы были без сил упасть на траву, но тут следовала команда лётчика. Они прекращали крутить, пилот включал муфту, мотор выдавал несколько синих колец из выхлопных патрубков, но никак не желал запускаться.

Они, обессилев, в течение нескольких часов вновь и вновь пытались запустить мотор, и когда мотор, наконец, заработал, они поняли, какое это счастье – вернуться из первобытного состояния в цивилизацию. Потому что преодолеть полторы сотни километров пути до Братска по горам, через тайгу, через речки, впадающие в Ангару, они бы просто не смогли.

На этот раз лётчики в такую жару быстро дождались прогрева головок цилиндров до нужной температуры, установили мотору обороты, требуемые для взлёта, и Харитонов видел со своего места, как рукоятка шаг-газа, находящаяся слева от кресла второго пилота, будто самопроизвольно двинулась вверх. Харитонов понял, что взлет выполняет командир вертолета, и это он, поднимая вертолёт, тянет вверх свою рукоятку шаг-газа.

Вертолёт, набрав десяток метров высоты, повисел несколько секунд, словно проверяя, надёжно ли его держит в воздухе несущий винт, потом снизился и над самой землёй, едва не касаясь её передними колесами, поплыл над аэродромом в сторону пустыни, плавно набирая высоту.

Под ними плыли нескончаемые пески с редкими вкраплениями белесых солончаков и отдельными кустиками саксаула. Казалось, русскому человеку, привыкшему к тенистым и

прохладным лесам, густым и сочным травам, тихим, берущим за душу, рекам, невозможно прикипеть к этим, противоестественным для него, местам.

И действительно, многие не выдерживали испытание пустыней. У одних от частых командировок и, следовательно, частой смены климата, не выдерживали почки, другие не в силах противостоять длительному одиночеству, спивались или сходили сума. А офицеры, дослужившиеся до пенсии в цветущем возрасте, возвращались в среднюю полосу России совершенно изношенными людьми.

Второй пилот снял ларингофоны, положил шлемофон на приборную панель и, обернувшись, помахал Харитонову рукою, приглашая поменяться местами. Так летчики делали всегда, будь то на вертолёте или на самолете – над местом поиска в кресло второго пилота усаживался кто-нибудь из испытателей, чтобы показать лётчику, интересует ли ракетчиков тот или иной обломок и стоит ли его подбирать. Потому что каждая посадка самолета или вертолёта в пустыне, на песок, сопряжена с определённым риском. Самолёт на, казалось бы, твердой поверхности может неожиданно провалиться колесом в рыхлую яму, засыпанную песком, и «сделать капот», то есть, встать на нос, поломав винт, а вертолёт при подходе к земле поднимал такие тучи песка, что лётчики теряли ориентировку в пространстве.

К тому же, песок может засасывается в двигатель, попадать в подшипники несущего и хвостового винтов, в трущиеся и скользящие части. Поэтому, посадка вертолёта в пустыне представляется, в некотором смысле, предприятием даже более сложным, чем посадка самолёта.

Харитонов, перед глазами которого в верхней части обзора мелькали, как кадры в несовершенном дозвуковом кино, тени лопастей несущего винта, ощупывал взглядом пустыню.

– Там что-то интересное, – Харитонов показал лётчику направление, и вертолёт завис над этим местом на такой высоте, чтобы винт не сдувал песок.

Все рассматривали, пытаясь понять, что за предмет зарылся в землю.

– Похоже на ТНА (турбонасосный агрегат), – предположил Юрченко, и его поддержали остальные.

Вертолёт сделал круг с таким расчётом, чтобы сесть как можно ближе к ТНА «по-самолётному», то есть не вертикально, а с такой горизонтальной скоростью относительно земли, при которой песок, поднятый вихрем от несущего винта, отставал бы от вертолёта.

Турбонасосный агрегат оказался практически целым, от него, разогретого солнцем, казалось, до такой степени, что он вот-вот начнёт светиться, тянуло тухлыми яйцами гептила и кислинкой азотной кислоты.

Все вместе подтащили двухсоткилограммовую глыбу ТНА к распахнутым сзади дверям вертолёта, приятно обдувавшему несущим винтом на малых оборотах двигателя, и затолкали её, чтоб не изменилась центровка, почти до пилотской кабины.

Вертолёт взлетел и вновь стал рыскать над пустыней, меняя курс и высоту.

Но вот в полёте вертолёта наметился какой-то смысл, наверное, Харитонов увидел что-то интересное. Бывало, что после расшифровки плёнок с телеметрической информацией поисковики знали конкретно, обломки какого узла или агрегата им следует найти и доставить на площадку. Зачастую же, на испытаниях ракет происходит так, что все параметры на плёнках падают мгновенно и одновременно, и в этом случае определить первопричину аварии очень сложно. Поэтому испытатели, участвующие в поиске аварийной ракеты, рады любому найденному обломку.

Вертолёт, заходя на посадку, вновь сделал круг. Летчики очень ценили каждый метр в секунду скорости встречного ветра, стараясь как можно точнее выставить посадочный курс. И действительно, если задуматься, при скорости ветра пять метров в секунду посадочная скорость относительно земли уменьшается на пятнадцать километров в час. А это очень существенно при посадке в пустыне.

Поэтому пилоты вертолётов, которым приходится работать в глухих местах без соответствующего наземного обеспечения, прибегают к очень простому способу определения правильности ориентировки вертолёта при посадке на ветер – на лобовое остекление машины наклеивается ниточка длиною сантиметров пятнадцать. Её называют колдунчиком. Если вертолёт неправильно сориентирован на ветер, то пилот, выдерживая направление на место посадки, интуитивно парирует несущим винтом снос вертолёта ветром. В таких случаях колдунчик будет отклоняться воздушным потоком от несущего винта в ту или иную сторону. Лётчику достаточно и беглого взгляда на колдунчик, чтобы нажатием на левую или правую педаль довернуть машину на ветер.

Юрченко наблюдал в боковое окно, как сближаются тень вертолёта и земля, плывущая ей навстречу. Вот уже сказывается влияние несущего винта – несколько впереди вертолёта видна граница, за которой песок начинает подниматься в воздух, чтобы позади машины заклубиться непроглядным смерчем. Земля ближе и ближе, вот-вот наступит момент, когда перед самым касанием песок на мгновенье завихрится, закроет иллюминаторы рыжим колючим облаком, и тут же начнет оседать, постепенно проясняя окрестности. Это опытный летчик, взяв ручку управления «на себя», осадит вертолёт, будто бегущую лошадь, и, тут же, движением рукоятки шаг-газа вниз, уберёт подъемную силу несущего винта и переведет мотор на малые обороты.

А делалось так из-за двух передних стоек шасси, оснащенных колёсами малого диаметра, сразу же зарывавшихся в песок при посадке «по-самолётному».

Для испытателей, часто и много летавших на поиски аварийных ракет, это стало привычным и ординарным.

Но теперь, когда расстояние между тенью от передних стоек вертолёта с колесами малого диаметра и землёй оставалось несколько сантиметров, вертолёт внезапно кинуло вверх левым бортом, у которого сидел Юрченко. В иллюминаторах мелькнуло белесое от зноя небо, раздался немыслимо сильный сухой треск ударов о землю и ломающихся частей машины, и все стихло. Исчез даже привычный рокот мотора, оживлявший безмолвный ландшафт пустыни.

Все, кто находился в грузовой кабине, в панике кинулись к боковой двери, через которую они обычно загружались в вертолёт. Но её заклинило, и она никак не хотела открываться.

– Сейчас взорвётся! – крикнул кто-то, и все, обезумев, в отчаянии стали кричать нечто несвязное, от матерщины до мольбы.

Потом в этой какофонии звуков возник, будто ниоткуда, чей-то голос, наполненный хоть каким-то смыслом, всё более слышимый ими по мере того, как они успокаивались. Этот голос принадлежал лётчику. Он доносился откуда-то сзади. Они, оглянувшись, увидели, что задняя стенка кабины выломана вместе со створками грузовых дверей, и на её месте зияет дыра в размер диаметра фюзеляжа.

Они сидели в узкой полуденной полоске тени от разбитого корпуса машины. Песок вокруг был изрыт разрушавшимися лопастями винта, хвостовой балкой и фюзеляжем, крутившимся в реактивном моменте. Песок, извлечённый из глубины, был несколько другого цвета, чем на поверхности, и поэтому казалось, будто он влажный и долго не может высохнуть.

Было разбито всё, в том числе, радиостанция. На радость лётчикам уцелел «бычий глаз» – компас с картушкой, плавающей в специальной жидкости, по которому можно было хотя бы приблизительно определить направление на метеостанцию, карта и ракетница. Испытателям же на радость или на горе осталась слегка помятая канистра со спиртом, по установившейся традиции непременный атрибут оснащения поисковой группы.

На радость потому, что хотя официально спирт и был необходим для промывки найденных фрагментов ракеты, но, на самом деле, несмотря на страшную жару, он чаще всего использовался приемом внутрь для поддержания высокого тонуса работоспособности участников экспедиции, а так же для укрепления «дружеских связей» с местным казахским населением. Причём, эти «дружеские связи» имели значительное материальное наполнение в виде вкуснейших шашлыков и бешбармаков.

А на горе потому, что сейчас канистру предстояло тащить по пустыне людям, которые от ушибов и порезов осколками едва могли двигаться. А в канистре плещется спирт, и это напоминает пытку, потому что так похоже на плеск воды.

А воды у них нет. Они рассчитывали всего через час после вылета быть на метеостанции, а там вода из артскважины. Но то, что на вертолёте можно было сделать за час, им теперь предстояло выполнить хотя бы к вечеру следующего дня.

Александр, командир вертолета, отметил на карте место, где они находились, и, учитывая магнитное склонение для данной местности, делал самый настоящий штурманский расчёт.

– Саш, скажи, что вдруг произошло? Почему мы гребанулись? – спросил Юрченко.

– Скорей всего, разрушился подшипник заднего винта, вот нас и крутануло, – Александр на мгновенье отвлекся от расчётов. – Или поймали «земной резонанс». Это когда машина у самой земли и её масса становится практически равной подъёмной силе. Штоки амортизаторов при этом на всей длине хода. Появляется жёсткая связь между вертолётом и землёй. Нагрузка на амортизаторы небольшая и, поэтому недостаточная для того, чтобы задействовать их демпфирующие свойства. Если машина стоит на месте, то проблем нет, но если она начнёт взлетать или садиться по-самолётному и вертолёт начинает катиться, то не дай Бог ему наткнуться о какое-нибудь, пусть и небольшое препятствие. К примеру, колесо упрётся в кочку или попадёт в небольшую ямку. Даже несильный удар создаст большую проблему. Вал несущего винта на мгновение отклоняется, ось вращения ушла на доли миллиметра, а центр тяжести всей вращающейся системы остался на месте. Частота возникших колебаний близка к частоте собственных колебаний фюзеляжа. И фюзеляж входит в резонанс. Доля секунды, и вертушка рассыпается. И почему-то всегда вместе с пилотами.

Хорошо, что в нашем безнадёжном положении при передвижении пешком можно не учитывать скорость и направление ветра. И хотя нас не «сдует» с курса, точный выход на метеостанцию будет считаться большой удачей. – И, помолчав, добавил: – А ведь у нас, братцы, теперь ещё один, общий для всех, день рождения. Слава Богу, что все мы можем двигаться самостоятельно. До станции, судя по карте, двадцать восемь километров.

Пусть каждый в силу своего воображения попытается представить, как эти люди добирались до метеостанции под среднеазиатским солнцем, нагревавшем песок под их ногами до семидесяти градусов. Скажу только, что мучение от жажды многократно усиливалось влажным бульканьем спирта в канистре, отполированной с обеих сторон песком до блеска, почти до дыр, потому что они, связав два поясных ремня, волокли её по очереди.

На метеостанции они смогли попить воды, хоть и противной на вкус, но такой желанной, помыться, стерилизовать раны спиртом, сделать перевязку, связаться с аэродромом, на котором, кстати, даже не переполошились по поводу того, что они так долго не выходили на связь, но пообещали доложить начальству и прислать за ними другой вертолет.

Жизнь налаживалась, и, успокоив себя умеренным количеством спирта, они завалились спать и спали до тех пор, пока их не разбудил рокот мотора вертолёта, прилетевшего за ними.

– Это вам, – Харитонов отдал оставшийся спирт вместе с канистрой метеорологу. – Мало ли, вдруг понадобится что-нибудь протереть, или в медицинских целях.

Они заняли места в прилетевшем вертолёте. Приунывший Александр, командир разбившейся машины, произнёс:

– Впервые лечу в качестве груза. Спишут меня теперь, наверное. Так уж повелось, что лётчики виноваты во всех авариях.

– Ну не скажи! Это если бы мы, не дай Бог, гробанулись, тогда точно, всех собак на тебя бы повесили. А так, поработает комиссия, и тебя еще к ордену представят, за то, что ты нас вывел с того света, – заспорил с ним Харитонов.

Вертолёт стал взлетать. Лётчик, как и полагается по инструкции, подвесил его на высоте метров десять и только хотел, наклонив нос, перейти в набор высоты, как Юрченко, сидевший у левого борта увидел через иллюминатор, расположенный на противоположном борту, выбежавшего из домика метеоролога.

– Мужик что-то сообщить хочет! – крикнул Юрченко Александру, указывая рукою.

Александр бегло взглянул в иллюминатор, тут же дернулся к кабине пилотов и вертолёт прервал взлет.

Метеоролог бежал в направлении вертолёта, размахивая поднятой вверх рукой с зажатой в ней бумажкой. Его рот был открыт, видимо, он кричал, пытаясь остановить вертолёт.