Стой, солнце, и не движись, луна!
TekstТолько смотрят людишки, посмотрят, что ни дальше, то больше – чинит воевода не гораздо, – принялся уж казну расточать; созвал именитых купцов – дал им льготу, созвал дворян – дани-пошлины скостил: «Вот, говорит, вам моя милость, чтобы, в случае чего, быть мне на вас в надежде…» Подивились людишки: годы будто плохие пошли, из каких капиталов воевода богатых людей задаривает? Ну, да ладно. Ничего! Хоша, говорят, не допьем, не доедим, все авось живы останемся… Пущай потешит свой нрав воеводский… От черни берет, богатых задаривает…
Опять только кланяются…
Пирует воевода с именитыми боярами, льстивые речи слушает, ан память-то и подскажи звездочетовы слова: «И купец смирен, и боярин льстив, и чернедь только шапки ломает… А опасны тебе, воеводе, земля-матушка, да красное солнышко, да звенящие потоки весенние…»
– Что бы это значило? – говорит себе воевода. – И может ли такое быть? Нет, – говорит, – не может, – а у самого что-то сосет, и сам все про весну думает, пуще прежнего сумрачен стал.
Услышал как-то, что детишки на улице песню поют: «Придет, придет весна красна». Он их собственной рукой за виски таскать.
– Чему, мол, пострелята, радуетесь? Кто вам крамолу внушает? В школах небось пакость эта завелась.
Зашел в училище, а там учитель ученикам стихи читает:
Солнце встанет, солнце спросит…
«А-а! – думает воевода. – Вот оно что! Ладно!»
И стало ему учение ненавистно. Ну, пристав Негодяев приметил это и давай на школы походами ходить. Придет, разгонит и окна заколотит…
Вот приходит раз этот Негодяев с докладом.
– Ну что? – спрашивает воевода.
– Все, – говорит, – благополучно, никаких происшествий нет, ваше воеводство.
– А о чем говорят?
– Мало и говорят-то. Больно народ присмирел. Только, мол, и радости, что праздник Христов да новый год встретить… А весна, мол, нынче по приметам будет ранняя да многоводная…
Вскочил тут воевода, как ужаленный. Откуда такие крамольные речи пошли? Сыскать, кто про весну слухи превратные пускает.
Пошел Иван Негодяев, позвал Иудушку Ухина и велел ему со домочадцы ходить по базарам, в домы и во дворы заглядывать и сыскать, откуда у людей речи про новый год и про раннюю весну, да про большую воду весеннюю.
Приходит вскоре тот Негодяев с докладом.
– Сыскал ли, что приказано? – спрашивает воевода, сам темнее ночи.
– Сыскал, ваше воеводство. Есть в городе книжная торговля Сосноборского, так он целую партию календаря господина Суворина выписал. Народ покупает…
– Как же, – воевода говорит, – ты мне этого своевременно не доложил? Знаешь, кто такой Суворин?
Иван Негодяев испугался.
– Они, – говорит, – точно что в прежнее время… Только давно покаялись…
Воевода даже ногами затопал.
– Знаю, – говорит, – я его покаяние, а сам вот календари сочиняет! Календари отнять, и которые куплены ранее, тем произвести тщательный поиск и народу объявить: нынешний раз никакого им нового года не будет, чтобы и не ждали. Понял? Я, – говорит, – им такой новый год покажу!
– Слушаю-с, – говорит Негодяев и сам сейчас кинулся к Иуде Ухину со домочадцы.
Пошла во всем городе переборка. Сосноборского обыскали, а поелику оный оказался польского происхождения, то его заточили, а животишки отобрали в казну. Календарей он выписал сотни две. Одну сотню нашли в наличности, штук восемьдесят по строгим объявкам принесли сами обыватели, прося их за то не казнить, будто купили они не с вымыслу, а по простоте и не зная подлинного закона. Таковых Иуда Ухин с Негодяевым заточили в тюрьму и о поступке их довели до воеводы, но воевода велел их помиловать. А двадцать штук календарей как в воду кануло.
– Куда девались? – спрашивает воевода у Негодяева.
– Не могу знать… А только предположительно так надо думать, что все зло от кружков происходит… Называемые кружки саморазвития, ваше воеводство!
– Что такое?
– Молодые люди собираются, книжки читают…
– И календари тоже?
– Не без того, ваше воеводство.
– Чтоб этого не было.
Негодяев, нимало не медля, собираться для чтения книг воспретил. На крамольники тотчас же образовали, вместо оных невинных кружков, тайные общества и, собираясь под кровом темных ночей, стали промеж себя читать календарь господина Суворина и предаваться превратным толкованиям: сколько дней осталось бы еще до нового года, ежели бы оный тиранством воеводы Устаревшего не был в Востоковской округе упразднен. Некоторые же, наиболее решительные, прибавляли, что сколь ни старайся Ухины с Негодяевыми, а весны им не удержать, которая вдобавок в этом году имеет наступить не девятого марта, а много ранее…
Так впервые появилась в Востоковской округе крамола, и с тех пор уже не удавалось извести оную, не взирая ни на какие Ухиных с Негодяевыми старания.
А воевода все скучает.
Ухины с Негодяевыми и рады: чем бы воеводу успокоить, они только и стараются что-нибудь нашептать да сфискалить. Даже друг дружку подсиживают. Приходит раз один Негодяев из мелких, подает воеводе листок ведомостей. Посмотрел воевода, прочитал. Ничего. Пожаров не было, трусу, мора или неприятельского нашествия бог миловал. Все хорошо. Воевода спрашивает:
– Что же тебе, малому Негодяеву, надо?
А тот ему пальцем осторожно показывает: наверху листка прописано: декабря 15-го числа.
– Ну так что?
– А то, ваше воеводство, что завтра проставят шестнадцатое. До нового-то году всего две недели… Каких же, ваше воеводство, еще календарей надо!
Вскипел воевода, позвал Негодяева-старшего…
– Это, – говорит, – что у тебя делается?
– Виноват, – говорит, – ваше воеводство… Вещь действительно опасная. Недосмотрел.
– То-то. Прекратить все ведомости! Не надо мне.
А Негодяев-малый из-под руки уж тут.
– Дозвольте, – говорит, – слово молвить. Нельзя этого дела прекратить: народу много от этого кормится. А можно иначе. Дозвольте мне газетину издавать да жалованьишко положите. А прочих помаленьку сократим, не сразу.
– Ладно, – говорит воевода.
Вышли потом оба Негодяевы, большой да малый, вот большой и говорит малому:
– Подлец ты, Микишка, как есть. Как же ты это дело устроишь? Ведь и на твоих ведомостях все одно дни-месяцы ставить придется.
А малый Негодяев только ухмыляется.
– Для чего настоящее ставить? Можно какие-нибудь зряшные выдумать. А то назад считать. Нонче вот пятнадцатое, а завтра станет четырнадцатое. Послезавтра – и того меньше.
Посмотрел на него старший Негодяев, самому даже маленько страшно стало.
– Ну, – говорит, – Микишенька! Далеко пойдешь. Меня, старого Негодяева, перенегодяил!
А тот говорит: рады стараться.
Так и сделали. Стал Негодяев-малый ведомости выпускать. Вышел первый нумер, диву дались востоковцы: на газете-то вместо числа и месяца стоит «Мартобря 14», а назавтра уж 13 стало, да так назад и пошло. А прочим газетчикам внушение… Ну, известно, которые понятливее сами стали так же писать: мартобря, мол, так и мартобря. Только два брата Невинномыские с товарищи запечалились шибко: люди они были солидные, писали складно, первыми умниками по городу слыли. И уж бывало, когда пропечатают что-нибудь в своей газете, – то всегда аккуратно. И все им поэтому верили. А тут вот пиши невесть что, курам на смех. Собрались они скопом, написали о всех непорядках и пошли к воеводе. Только к воеводе их не допустили, потому воевода напугался: чего, говорят, этим бунтовщикам надо? И послал к ним Негодяева.
Вышел Негодяев к воротам, спрашивает вежливенько:
– Кто вы такие? Чего ради бунтуете?
– Мы, ваше здоровье, не бунтуем, мы есть Невинномыские, и в роду нашем с искони бунтовщиков не было. А пришли по своему делу к воеводе, потому что терпим крайнее утеснение.
– Какое, мол, утеснение?
– А такое, что училища расточили и не велят на ведомостях месяцы-числа ставить…
– Как, – говорит, – не велят? А это что? – И показывает им «Востоковские ведомости», на коих стоит ясно: мартобря 10 числа.
– Помилуйте, ваше здоровье, – завопили Невинномыские скопом, – нам эту срамоту делать невозможно, потому что мы люди солидные и всегда писали аккуратно…
– А не хотите, – говорит, – сами пеняйте на себя… Мы, – говорит, – крамолу терпеть не можем.