Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона II

– База, база! – кричит она.-Это группа– шесть. Срочно скорую, слышите срочно. Девушка полицейская замечает меня.– Как ты, мальчик, болит что ни будь? – спрашивает она меня одновременно ощупывая.

– Не… т, -заикаясь говорю я.

Меня всего трясет. Дальше какие то люди в халатах укладывают маму на носилки, подсоединяют к ней различные провода. Старший из них, седой мужчина ничего не говорит только с сожалением качает головой.

– Мама, мамочка! – кричу я пытаясь побежать за носилками, меня не пускает, крепко держит девушка полицейская.– Пустите меня. Мамочка.

Маму увозят. Девушка держа меня гладит теплой ладонью по голове

– Все будет хорошо, – повторяет она как заведенная.– Все будет хорошо.

Я как будто выныриваю с глубины на свежий воздух. Дышу так часто, как если бы только что пробежал полосу препятствий, установив рекорд вермахта, побив все существующие нормативы для звездпехов. Кто я? Яр Ковалефф. Фу ты, черт ну и судьба у этого парня. Врач улыбается, смотрит на меня.

– Ну, я смотрю у вас все получилось. Молодец. Вам сегодня надо будет побольше потренироваться, что бы переходить из одного сознания к другому быстро и беспрепятственно. Потому что я слышал, вы нас завтра покидаете на месяц. Честно говоря после таких воспоминаний, переходить к воспоминаниям Штефана совсем не хочется.

– Док, я надеюсь обратно по прибытию к вам в клинику, вы удалите из меня это. Мне своих переживаний на две жизни с лихвой хватит, а тут еще -это.

Профессор пожимает плечами

– Прикажут, удалю.

– Что значит прикажут? Мне что же с этим ассорти из своих и чужих воспоминаний всю оставшиеся жизнь жить? Вспылил я.

– Молодой человек, -говорит профессор назидательно.-Мы с вами служим организации, где железная дисциплина и строгие правила, которые мы должны неукоснительно соблюдать. Без приказа мы не имеем права своевольничать. И потом как знать, возможно запасная память вам еще понадобиться. И скажу вам по секрету, – продолжил он.– Я сейчас разрабатываю методику, что бы у наших разведчиков могло быть не только две памяти, но и два индефикационных чипа– каждый из них может функционировать именно тогда, когда он нужен. Осталось недолго, я уже на пороге этого изобретения. Об этом я доложил на самый верх. Нет вы только посудите, каждый наш агент может иметь сразу две личности и пользоваться ими на свое усмотрение в разных ситуациях -это как затруднит работу гестапо по выявлению наших людей, какие перспективы открывает, он наклонился ко мне, быстро зашептал: «Я бы очень хотел, молодой человек, что бы вы были таким нашим первым агентом.»

Я внимательно посмотрел на этого старого маразматика, на этого недоделанного новатора– изобретателя, мне очень сильно захотелось свернуть ему шею. В данный момент на мой взгляд– это была чрезвычайна интересная и крайне конструктивная идея. Но я взял себя в руки и сквозь зубы спросил:

– Ну и как они там наверху, одобрили это гениальное изобретение?

– К сожалению пока нет.

Слава богу подумал я, нами все таки руководят достаточно мудрые люди.

– Но я уверен, молодой человек, я смогу их всех убедить. Вот увидите, будущее за прогрессивными методами работы агентуры.

Где то я читал, что в средние века таких, с позволения сказать, двигателей прогресса обычно сжигали на костре, предварительно обвинив в еретизме и предав анафеме, что ж возможно это была чертовски неплохая идея. Когда же не было поблизости зажигалки и вязанки дров, то таких реноваторов, просто скидывали со скалы в «море – океан», а что тоже в общем то не такая уж и плохая идея в назидание другим– дабы не повадно было.

– Ладно, молодой человек, – похлопал он меня по руке. Мне пора, сегодня много пациентов, а вы тренируйтесь, разрабатывайте себя– так сказать. До встречи и удачи вам, – и быстренько выскочил из моей палаты.

Возможно он действительно торопился, а возможно увидел в моих глазах всполохи все очищающего костра. Пока копаться в своей новой памяти меня не вставляло. Для того что бы продолжать, надо собраться с духом, так что чуть позже, а пока нужно встать, сходить позавтракать. Что я и сделал спустившись на лифте на первый этаж.

В ресторане никого не было. Наверное пациентам, а особенно зажиточным в падлу вставать так рано ну и бог с ними, съесть свой завтрак в одиночестве -это даже лучше, а то вдруг полезет кто ни будь с расспросами. Разговаривать ни с кем не хотелось. Посреди зала стоял большой стол с начищенными до нереального блеска мармитами, под крышками которых находилась еда на любой вкус. Взяв чистую тарелку, начал приподнимать крышки, заглядывая в каждый мармит, проверяя его содержимое. Овсянка– не хотим. Следующий– вареные диетические сосиски– не хотим, яйца жаренные, яйца варенные тоже не хотим. Дальше. Дальше я остановил себя на мысли– это я не хочу или же Штефану такая еда не нравиться. Так, Яр, срочно вспоминай что ты любишь? А чего тут вспоминать. Вот оно– под одной из крышек находились блинчики с творогом. Я точно знаю, что Яр Ковалефф очень любил когда мама готовила ему на завтрак блинчики с творогом. Я мог съесть их много, очень много. Положив горячие блинчики себе на тарелку, щедро плюхнув на них несколько больших ложек сметаны, взяв в руки столовые приборы и налив себе из аппарата огромную кружку капучино -молочная воздушная пенка буквально выползала из кружки, проследовал за самый дальний столик в углу. Пока ставил кофе, несколько капель пролилось на белоснежную скатерть. «Как всегда» – почему то радостно подумал я, ведь Яр Ковалефф обычно, как правило, всегда проливает кофе -значит я это я. Хорошо.

Немного успокоившись, отрезал кусок блина, щедро макнул его в сметану, запихнул в рот. Чего ж не вкусно то? Так… и опять сомнения. Здесь просто безобразно готовят или же это Штефан по какой то причине не любит блинчики с творогом? Прекращай. Профессор же ясно объяснил тебе, что пока память Штефана закрыта, она не может влиять на твое сознание и вообще не может. Кто то внутри меня называемый внутренним голосом тут же задал вопрос:» А интересно, что из блюд любил Штефан? Давай узнаем, а?».

– « Не сейчас», – отдернул я свой внутренней голос.– «Дай спокойно поесть.»

Тот не успокаивался.

– « Ну давай узнаем, интересно же».

Я сразу вспомнил старый анекдот– Америка, Дикий запад, индейцы поймали ковбоя, привязали его к столбу. Внутренний голос говорит ковбою: « Не ссы, держи себя смело и уверенно». Что тот и делает. Дальше индейцы задают различные вопросы ковбою, внутренний голос говорит ему: « Не смей отвечать на их вопросы». Ковбой молчит как рыба. « Когда к тебе подойдет вождь племени, то плюнь ему в рожу», – говорит внутренний голос. Ковбой собрав побольше слюны, плюет в лицо вождю. « Ой, что теперь будет!!» – панически орет внутренний голос и исчезает.

Вот сейчас со мной происходит что то похожее. Мой внутренний голос постоянно меня подзуживает, но я не ковбой, я ему не поддаюсь. Кое как запихал в себя невкусный завтрак. Вернулся в палату, очень не хочется продолжать копаться в чужой памяти, но понимаю что надо. Включаю воображаемый маятник и проваливаюсь –« Мне четырнадцать, сижу за партой, за соседней партой сидит она, Агнесса, девушка о которой я думаю днем и ночью – мелкие черты красивого лица как будто набросанные талантливым художником карандашом на мольберте, русые волосы собранные в толстенную косу, длинная шея, возле правого уха на шее небольшая родинка, в розовых мочках ушей маленькие, фионитовые сережки в виде сердечка, на щеках румянец. Она склонилась над тетрадью и прилежно пишет сочинение, смешно корча носик и шевеля губами. Вдруг она останавливается в задумчивости, грызет ручку, видимо не зная как продолжить. Моя тетрадь девственно чиста, я пока не написал не строчки, я как безумный продолжаю безотрывно смотреть на нее, на ее курносую, упругую грудь, на ее смуглые оголенные ноги переплетенные под партой в хитрый узел. Я так возбужден, что ничего не соображаю. Агнесса видимо почувствовав на себе взгляд, оборачивается и окидывает меня зелеными, насмешливыми глазами. Я сразу же утыкаюсь в свою тетрадь, делаю вид что пишу сочинение. Когда она отворачивается продолжаю украдкой следить за ней. Звонок означает конец урока. Фрау Менге собирает тетради. Моя по прежнему пуста -ни строчки, ни буковки, а ведь тема серьезная – «Как я люблю Рейх». Прибежав со школы одуревший, одурманенный, весь млея от сумасшедшего желания, забираюсь под душ, что бы хоть как ни будь прийти в себя, смыть это наваждение. Но душ не помогает, а наоборот капли с силой бьющие по телу еще сильнее заводят, я не в силах больше сдерживаться, трогаю себя там не переставая ни на секунду думать об Агнессе. «Стоп! Хватит! Я выныриваю из чужих воспоминаний. Черт побери, Штефан Дорн, что за хрень может мне кто ни будь объяснит как мне, Яру Ковалеффу может помочь в борьбе с Рейхом твое оннанирование. Как и какой рукой ты это делаешь мне совершенно не интересно. Так немножко надо отдохнуть и продолжим.»

За чужими воспоминаниями прошел почти весь день с перерывом на обед полдник и ужин. Шаг за шагом ныряя то в детство, то в отрочество, то в юность, а затем и во взрослую жизнь доселе мне незнакомого человека, который иногда, на некоторое время будет становиться моим вторым я. Мне удалось не только научиться моментально переключаться от своих воспоминаний к чужим и обратно, но и узнать, что Штефан Дорн после трагической смерти его мамы, переехал к своей одинокой бабушке, которая сыграла в его воспитание огромную роль. Привила ему любовь к книгам и к точным наукам. На колледж у старушки средств не было, поэтому Штефану пришлось заканчивать профтехучилище по профессии ремонтник космических шатлов, после окончания техникума он устроился на лунную базу– депо сортировочное. Поскольку он был специалистом широкого профиля его ценили за золотые руки, платили хорошо, ему разрешалось в свободное время подрабатывать на других станциях, заботу бабушки о себе Штефан никогда не забывал, поэтому отсылал ей половину своего жалованья. По характеру был довольно суховат, друзей не имел и не старался заводить, что для моей дальнейшей деятельности было не так уж плохо. Девушки у него тоже не было – в юности обжегся. Его девушка Агнесса, которую он так долго добивался, которую всерьез любил и боготворил возведя ее на пъедестал в ранг богини, его Агнесса, которая подарила ему не забываемую радость первого, неумелого еще, но от этого не менее прекрасного таинства секса, предала– загуляв с его лучшим другом, просто так из интереса, из женского любопытства. Вам это ничего не напоминает? А мне так очень. Не то что бы он после этого стал закоренелым женоненавистником, но к девушкам стал относится крайне настороженно. Отца он больше никогда не видел, того за убийство посадили в исправительный лагерь, после этого его следы теряются. Сам Штефан Дорн судьбой отца никогда не интересовался и справок об отце не наводил. А совсем недавно умерла его бабушка. Ушла она тихо, во сне. Штефан тяжело переживал смерть такого близкого для него человека. Вот так по кусочкам, шаг за шагом у меня сложилась мозаика чужой жизни. Осталось только узнать как он погиб. Было уже совсем поздно. Мой мозг гудел от перенапряжения. Завтра мне надо будет попасть на звездолет контрабандистов, о чем мне напомнил недавно заходивший старший санитар– Петер Холечек. Приняв перед сном душ, я с удовольствием погрузился в сон давая своей голове заслуженный отдых.

Утром, спозоранок Холечек как всегда особо не церемонясь, самым бессовестным образом распихал меня, без какого либо пиетета, зверски вырывая из сладкого царства морфея – это уже стало некой традицией, прямо варвар какой то.

– Вот, одевайтесь, – Холечек бросил на мою кровать синий потрепанный комбинезон ремонтника с бейджиком на груди, на котором аккуратными черными буквами было выведено фамилия Дорн.

Вроде чистый ну и за это спасибо.

– Скажите, Петер, как погиб Штефан Дорн? – задал я мучивший меня вопрос натягивая комбинезон.

– Зачем вам это?

– Да так я знаю всю жизнь человека со всеми ее интимными подробностями, но не знаю как она оборвалась.

– Да в общем то погиб он по глупости, очень ответственный парень был. Грузил контрабандный товар на звездолет отбывающий на Олерон, кран манипулятор с грузом подвис, он не стал дожидаться ремонтной бригады, полез сам исправлять, но груз оборвался и подмял его под себя. Нельзя было вот так одному, без старховки. Хороший он парень был, рукастый, безотказный и считал войну с Олероном несправедливой, – с грустью сказал Холечек.

– Скажите, Петер, я честное слово не понимаю, ну какой толк было менять индефикационый чип и вообще всю эту бодягу с чужой памятью затевать, если Штефан Дорн мертв. И его нет в Рейховском реестре живых?

– Вот тут вы ошибаетесь, Штефан Дорн по прежнему числиться в реестре живых, на его персональный код в банк ежемесячно приходит получка, аванс, премиальные.

Увидев мой недоуменно -вопросительный взгляд.

– Все очень просто, сопротивлению нужны индефикационные чипы погибших людей, они используются для различных целей, в том числе и что бы помогать скрываться от гестапо разным людям. Нам удалось скрыть гибель Дорна от властей, тело мы похоронили, а его чип время от времени считывается таможенными аппаратами лунных баз, по реестру он проходит как работающий на всех восьми лунных базах Рейха, очень удобно если кто то вдруг заинтересуется всегда можно сослаться что он по долгу службы в данный момент находиться на какой то другой лунной базе. Тем более он недавно продлил контракт на два года.

– Ну и как эта шняга прокатывает? Вы же сами говорили, что Гестапо здесь за всеми ведет слежку.

– Я говорил, если помните за вновь прибывшими. Дорн давно здесь работает, каких либо правонарушений не совершал, не в чем аморальном или крамольном замечен не был и если у гестапо и были какие либо вопросы к нему, они давно получили на них исчерпывающие ответы. При том при всем, что бы попасть сюда на работу, он уже прошел всестороннею проверку. Можно сказать был насквозь просвечен. Так что гестапо потеряло к нему какой либо интерес. А что касается остального, в смысле как это прокатывает, что мертвый человек до сих пор считается живым, здесь уже чисто техническая сторона дела. Ну вы готовы? – нетерпеливо спросил он.

– Угу, готов, -сказал я, застегивая последнюю молнию и проверяя карманы.

– Тогда вперед.

Мы вышли в коридор через неприметную дверь, проскользнули к лифту, который предназначался только для персонала. Лифт спустил нас на стоянку каров. Забравшись уже в знакомый ярко– желтый кар, доехали по пустому городу до космопрта. Бросив кар, Холечек уверенно повел меня по лабиринтам совершенно одинаковых, абсолютно ничем не примечательных, без каких либо указателей коридоров. Как Холечек в них не блуждая дорогу находил, ума не приложу. Дошли до таможенного терминала, но не того через который я попал на станцию, а другой для внутренних лунных рейсов. Холечек ничего не говоря подтолкнул меня к таможенному аппарату, я с опаской протянул руку с чипом к считывающему окошечку. Секунда и дверь ведущая в наружный тамбур открылась, мы оказались в небольшом помещении со стенами стального цвета, по кругу шли синие шкафчики с обычными, пластиковыми лавками. Холечек подставил сою руку к окошечку индикатору возле шкафчика, мне жестом показал сделать тоже самое. Я повиновался. Дверцы распахнулись. В каждом шкафчике висел гибкий, оранжевый кокон скафандра. Женский, металлический голос из динамика внутри шкафчика одновременно произнес одну и ту же фразу: «Скафандр готов к индивидуальному использованию, продезинфицирован и проверен на герметичность. Надежность и качество гарантирует фирма «ЛЕЗОН».

– Ну что, прошу. Одеваемся, -взмахнул руками Холечек.

Так обычно радушный хозяин предлагает дорогим гостям проследовать за празднично накрытый стол.

Ненавижу запах внутри скафандра. Как обычно, пахнет жесткой смесью хлорки, пластика, резины и еще чего то гадкого. Натягивая на себя скафандр, я подумал: « Хоть кто ни будь придумал бы ароматизатор для скафандра, что бы не воняло так. Я честное слово голосовал бы двумя руками за то что бы этому парню, являющемуся настоящим изобретателем, вручили нобелевскую премию, а то вечно придумывают всякую хрень, а вот то что нужно нет, от них не дождёшься.»

Проверив связь и поступление воздуха из небольшого баллона на спине, мы похожие на двух оранжевых головастиков, прошлепали к переходному шлюзу. Створки люка чавкая разъехались в разные стороны. Мы минуя шлюз санитарной обработки, вошли в прозрачный широкий коридор –рукав, многочисленные ответвления которого вели к лунным дисколетам– самое верное средство добраться от одной базы до другой в кратчайшие сроки и при этом перевезти кое какие мелкие грузы. Холечек уверенно свернул во второй проход, нажав еле заметную справа на корпусе кнопку, отворил люк дисколета. Небольшая кабина судя по стоявшем два в ряд друг за другом кресла вмещала шесть человек. Впереди перед лобовым стеклом была небольшая консоль управления со всевозможными кнопками, штурвалом и дополнительными вспомогательными экранами.

– Летали когда ни будь на таких? – спросил Холечек, стаскивая с себя шлем скафандра.

– Если честно не приходилось, но в звездном колледже изучали основы пилотирования дисколетов, -ответил я и последовал примеру Петера, сняв с себя шлем и сразу почувствовав облегчение. В нос больше не бил этот ядовитый запах.

– Хотите повести?

– Нет. Спасибо, – поблагодарил я. Лучше вы. Мне бы больше хотелось спокойно поглазеть на лунный пейзаж.

– Ну как хотите, -пожал плечами Холечек, усаживаясь спереди за штурвал.– А я если честно люблю полетать на этой штуке.

Я плюхнулся в кресло рядом с пилотом.

– Скажите, Петер, какого рожна мы натягивали на себя эти вонючие скафандры, если везде в здание и в дисколете земная атмосфера с гравитацией.

– Техника безопасности, – ответил он прокладывая на экране маршрут до базы депо сортировочная.– Раньше все летали без скафандров, но участились случаи когда дисколеты никоим образом не отличавшиеся особой надежностью ломались по дороге, падали разбиваясь о камни лунного грунта, теряя герметичность и люди не имея скафандров погибали жуткой смертью в каком ни будь лунном кратере так не дождавшись помощи. Нескольких таких несчастных случаев хватило, что бы ввести обязаловку. Без скафандра в дисколет ни, ни. Очень большой штраф.

– Хорошо, тогда такой вопрос– за то что мы стянули с себя шлемы нас не нахлобучат?

– Нет. Главное что мы следуем инструкции по технике безопасности. Зашли в дисколет и выйдем из него в скафандрах. Если же дисколет не дай бог грохнется, а мы не успеем вовремя одеть шлемы и погибнем, то сами виноваты. Нашим семьям просто не выплатят положенную в таких случаях страховку. Мне без разницы у меня семьи нет. А водить дисколет я люблю дыша полной грудью.

Я кивнул головой мне тоже в случае моей смерти страховку не кому получать.

Перещелкивая цветные клавиши тумблеров, Холечек запросил диспетчерскую. После обмена любезностями, диспетчерская дала нам разрешение на взлет. Дисколет отделился от рукава шлюза как от пуповины, чуть пробежав по взлётки, рванул в верх в разрешенный диспетчером воздушный коридор. Быстро набрав нужную высоту, чуть гудя двигателями, дисколет выровнялся и полет продолжался параллельно лунной поверхности.

– Нам долго лететь? – спросил я.

– Минут сорок.

– А вы что Петер автопилот не включаете?

– Нет, люблю сам все контролировать. Ну согласитесь, Штефан, только тогда получаешь истинное удовольствие от полета, когда сам ведешь аппарат.

Имя Штефан с непривычки резануло мои барабанные перепонки, но с другой стороны все правильно, я отправляюсь на Олерон под именем Штефан Дорн, вот и будь любезен откликаться на это имя, а не на другое. Поначалу я во все глаза таращился на лунный пейзаж но он был настолько сер и не интересен, что я быстро заскучал веки мои наливались свинцовой тяжестью и в конечном итоге я вырубился – сказалось раннее вставание и недосып. Правда, долго поспать мне Холечек не дал.

– Вон смотрите, Штефан, как раз то о чем я вам говорил, – больно ткнул он меня локтем в бок.

Я разлепил глаза смотря туда– куда указывала рука старшего санитара. Внизу в одном из кратеров лежал расколотый на двое серебряный диск с бортовым номером тридцать два начертанным красной, светящийся в полумраке краске на корпусе дисколета. Рразбитая в дребезги кабина, два пассажирских кресла вырванные из кабины зарылись в лунную пыль, рядом валялись еще какие то вещи выброшенные при ударе. Из самого корпуса как части скелета торчат в разные стороны разорванные трубопроводы.

– Да, печальное зрелище. Жертвы были?

– Пять человек -семья с двумя детьми и пилот. Люди зафрахтовали дисколет, хотели своим детям луну показать такая как она есть, двигатели отказали и вот итог.

– Давно это случилось?

– Да где то уже как с полгода назад.

– А почему дисколет не убирают?

– А зачем, аппарат восстановлению не подлежит, а транспортировка и утилизация слишком дорогое удовольствие и это того не стоит.

– Ясно, -сказал я проводя обломки взглядом.

– Штефан, вы ведь не завтракали. Хотите есть?

– Если честно, не отказался бы.

– Вот возьмите, – порывшись левой рукой в своей сумке он достал термос с кофе и сверток с бутербродами.

Я открыл крышку термоса. Легкий дымок, вместе с потрясным ароматом от горячего, недавно заваренного кофе поплыл по кабине. Налив дымящегося напитка в кружку, предложил Холечеку

– Петер вы будете?

– Нет, Штефан, спасибо не хочу. Сегодня утром я очень плотно позавтракал, а вы ешьте пожалуйста, не стесняйтесь.

Развернув промасленную бумагу свертка, я обнаружил в нем бутерброды – белый пшеничный хлеб, щедро намазан желтым сливочным маслом, сверху на свежайшем рассыпчатом хлебушке, возлегали тоненькие ломтики розовой, слегка подкопченной ветчины. Пальцы державшие бутерброд сразу стали жирными. Аромат не передоваемый. Я чуть не подавился собственной слюной. Не в силах больше сдерживаться, я вгрызся в это великолепие, откусив большой кусок.

М…..М боже, как вкусно. Так теперь глоток горячего, обжигающего, натурального кофе, что бы все лучше проскакивало в желудок, как можно быстрее минуя пищевод. Великолепно. Нет, Бог точно есть и уверяю вас, ради таких моментов стоит жить.

– Откуда такое великолепие? – спрашиваю я Петера с полным набитым ртом.

– Контрабанда с Олерона, -улыбаясь отвечает он.

– Просто невероятная вкуснотища. Я, честно говоря, в столовке вашей клинике, чуть вконец не отощал и уже совсем перестал верить в чудеса кулинарии. Еще немного и я стал бы кулинарным атеистом. Спасибо, Петер, вы просто возродили меня к жизни.

Я так увлекся, что не заметил как на донышке свертка остался сиротливо лежать только один, последний бутерброд. Мне стало очень стыдно за себя, что я такой оглоед.

– Извините меня, Петер, так было вкусно, что я не смог остановиться.

Холечек посмотрел вначале на мою сконфуженную рожу, потом на сверток. И расхохотался. Отчего мне стало еще больше стыдно за свою несдержанность.

– Да бросьте конфузиться вы так, Штефан. Живенько доедайте, да и дело с концом. Ну я честно не хочу, доедайте ради бога.

Особенно уговаривать меня не пришлось, последний бутербродик бесследно почил в моей утробе. После насыщения, настроение сразу улучшилось и поднялось на несколько градусов вверх, скафандр не так уж и дурно пах, лунный пейзаж за бортом из серого, ничем не примечательного, сразу превратился в занимательный, немного загадочный и в обще все не так уж плохо, в который раз замечаю как мало человеку надо. Меня опять развезло, теперь уже от сытой истомы. Но к сожалению поспать не удалось, на горизонте показался громаднейший, поражающий воображения купол– депо сортировочная, во много раз превышающий по размеру купол станции СТК 3, рядом сверхгигантский космопорт. В небе то и дело сновали юркие шатлы и небольшие звездолеты класса двухпалубных сухогрузов, в отличие от больших транспортных эти звездолеты брали на борт небольшое количество грузов, но доставляли их от космопрта одной планеты до космопорта другой, им не нужна была помощь шатлов при погрузки и разгрузки.

Холечек связался с диспетчером, тот посадку пока не разрешил, сказал что надо немного подождать, покружить возле космопрта, объясняя это тем что сейчас на орбите грузиться большой транспортный звездолет, много шатлов участвует в погрузке, поэтому взлетка пока занята.

– Где то там внизу, – Холечек указал на космопрорт.– Корабль контрабандистов «Зеленая Акула», на котором вы, Штефан, отправитесь на Олерон.

– А почему зеленая Акула? Разве бывают зеленые акулы?

– Это не ко мне, – улыбнулся Петер.– Это к хозяину корабля, возможно ему посчастливилось увидеть зеленую акулу, ну и решил таким образом увековечить память о таком незабываемом свидании.

– А как я попаду на этот чудо корабль?

– Вместе с бригадой докеров. Когда попадете на корабль, скафандр не снимайте. Экипаж не должен видеть ваше лицо ни в коем случае. Запомните это, не в коем случае, – повторил он еще раз. – И никаких контактов. Дело в том, что периодически контрабандистов все таки берут за задницу и трясут как грушу. Естественно, они как на страшном суде рассказывают все что возили, когда и как. А некоторые работают как двойные агенты, делясь информацией и с повстанцами и с гестапо. За это им разрешают вести их незаконный промысел. А отдельные типы в обще действуют как подсадные утки. Поэтому, что бы хоть как то обезопаситься, у нас с ними разработан целый свод договоров и обязательств которому они должны неукоснительно следовать. Например: когда перевозят пассажиров, у них должна быть отдельная каюта со всеми удобствами и с провиантом на дорогу в которую они ни под каким, даже самым благовидным предлогам не кажут своего носа весь полет, и пока вас не примут повстанцы, ваша каюта для них запретная зона, так же как и сам пассажир. Тоже самое касается грузов. За провоз пассажиров и грузов, мы им платим очень неплохие деньги. Поэтому, за нарушения их обязательств по договору им грозит смерть.

– Да, жестко но справедливо.

– Дальше, Штефан, попав на корабль в свою каюту, вы не снимаете скафандр, пока не включите вот эту штуку, – он достал из сумки и протянул мне уже знакомую серебристую коробочку которую в свое время включал у меня в комнате дядя Роланд, во время нашего последнего разговора.– Знаете что это такое? – спросил Холечек.

– Приходилось встречаться. Это глушилка – подслушивающих и подсматривающих устройств.

– Все правильно. До конца вашего путешествия она должна быть постоянно включена, пока вы снова не оденете скафандр и не попадете к встречающим вас.

– С этим мне все понятно. Скажите, Петер, я слышал на Олероне создается интернациональная бригада из добровольцев, готовых воевать на стороне повстанцев.

– Да, есть такое. Вы понимаете, Штефан, что вы в своем желании свернуть шею Рейху не одиноки. Все больше людей живущих в Рейхе начинают осознавать неправедность этой войны, когда людей убивают только за то, что они хотят жить по другому, по своему. Люди с обостренным чувством долга, справедливости и твердой жизненной позицией, у которых в голове мозги, а не набор из мишуры, националистических клише и лозунгов, понимают, что Рейх погрязший по самые уши в коррупции, когда большинство работая с утра до ночи с трудом перебиваются, работая за гроши, считая каждую копейку, обслуживают крохотную верхушку, которая жирует, живя над законом и плюя на закон. Они – эта самая верхушка, прировнявшие себя к богам, забыли что есть не только божьи, но общечеловеческие каноны, считая простых граждан идиотами, никчемным быдлом, просто придатками созданными по их мнению лишь для того что бы они, боги, могли вкусно есть и сладко спать, милостиво разрешая им обеспечивать себя и ухаживать за собой. Корпорации и банки принадлежащие этой же самой верхушке, вконец обалдевшие от своей полной безнаказанности и сверхприбылей, обдирающие рядовых граждан как липку, готовы смешать с грязью, затоптать любого, кто не согласен с таким мироустройством. А депутаты сената -эти жадные, подлые, двуличные, бесхребетные приспособленцы, эти сладкоречивые подонки, избранные из каждого протектората в сенат для того что бы отстаивать интересы своего народа, за возможность подбирать крохи со стола олигархов, быстренько забывают об обещаниях данных своим избирателем, дружно голосуют за такие законопроекты, что волосы становятся дыбом, лишь бы угодить власть имущим. Рейх с его человеконенавистнической политикой, неприятием чужого мнений и желаний, преобладании одних рас над другими, делением человека по национальному признаку – насквозь прогнил и Олерон станет тем поворотным моментом, тем отправным пунктом, когда Рейх все таки поскользнется и расшибется в пух и прах, а верхушке Рейха и их приспешникам наконец выпустят кишки. Поэтому и появились такие люди, готовые драться и отдавать свои жизни за светлое будущее всего человечества, за честь, за справедливость. Среди них, как ни странно, много немцев и даже англосаксов, людей которым по рождению дано право считаться высшей расой и которые казалось бы могли быть довольны своим привилегированным положением в обществе.

– И они все, что бы вступить в интербригаду добираются до Олерона так же как я?

Холечек внимательно посмотрел на меня.

– Каждый по разному, у каждого свой путь, -ответил он уклончиво.– Но если есть желание и четкое понимание чего ты хочешь, то человек обязательно найдет свою дорогу.

Наконец диспетчер космопорта дал добро на посадку. Мы пробежались по полосе и примкнули к одному из многочисленных рукавов шлюзов. Перед тем как одеть шлем, Холечек сказал:

– Сейчас мы пройдем таможенный контроль, после этого я передам вас под опеку нашего парня -докера, который в обход таможенной системы проведет вас на корабль. Таким образом для всех будет считаться, что Штефан Дорн находиться здесь на станции депо сортировочная. Понятно? Яр Ковалефф остается в клинике СОМНО на СТК 3, Штефан Дорн будет находится на базе депо сортировочная.

«Интересно кто же тогда летит на Олерон? Вот это задачка», – подумал я про себя.

– Ну что, Штефан Дорн, удачи вам и ждем вас через месяц, – Петер протянул мне руку.

– Спасибо вам Петер за все и ради бога еще раз извините за бутерброды, я не со зла.

– Ну что вы, Штефан. Я счастлив если вам понравилось, было вкусно и вы получили удовольствие.

– Еще какое.

Рукопожатие в перчатке скафандра получилось неуклюжим, довольно забавным, но очень теплым. Старший санитар Холечек мне начинал нравится.