Почему Я? Часть 2

– Хелло, – сказала она, подойдя вплотную. – Вы меня извините, что уставилась так на вас, но вы тут среди всего этого паноптикума единственное живое лицо.

По тому, как она, коверкая, тянула слова, Паша сообразил, что она американка.

– А вы самая прекрасная девушка, которую я когда-либо видел, – неожиданно для себя выпалил Паша.

Она, откинув голову назад, задорно расхохоталась.

– Сесилия, – представилась девушка-фея и протянула руку.

– Павел, – ответил он и пожал ее руку.

– А у вас, Павел, странный акцент. Вы же не коренной англичанин? – сделав небольшой глоток игристого напитка, поинтересовалась она.

– Вы правы, я не местный. Впрочем, также как и вы.

– А откуда, позвольте спросить?

– Из России.

– О-о-о-о.

– Что вас так поразило?

– Никогда еще не видела живьем русского.

– Страшно? – спросил Паша.

– Конечно, еще как, – она игриво стрельнула глазами поверх своего бокала. – Я слышала, что русские готовы на все, чтобы добиться своего. Хотя мне почему-то кажется, что вы не станете скармливать меня медведям. Или я ошибаюсь?

– Господь с вами. Я хоть и русский, но совсем не варвар и не собираюсь ни в коей мере сделать что-то плохое девушке такой неземной красоты, да еще таким диким путем. Это не мой метод.

– А как же вы собираетесь добиться своего? Каков ваш метод?

Это уже был вызов. Их роман начался бурно и развивался стремительно. Паша с самого начала был сражен, очарован, околдован, опрокинут Сесилией. Он чувствовал себя щепкой, оказавшейся по воле случая в стремнине горной полноводной реки. Его как будто всасывало в один из многочисленных водоворотов, а когда казалось, что все, уже не выбраться, то резко, толчком выбрасывало на поверхность и снова уносило куда-то прочь до следующего водоворота.

Сесилия Паркер была дочерью одного из американских акционеров вновь образованной компании, где трудился Паша, богатого сукина сына Джона Паркера, который катился по жизни как бульдозер – ни с кем и ни с чем никогда не считаясь, втаптывая в асфальт всех, кто становился у него на пути. Но дочурку свою обожал. Ей с малых лет позволялась все. Сесилия к этому привыкла, она всегда получала то, что ей только заблагорассудится. Имела своенравный, взбалмошный, напористый характер и неуемный сексуальный аппетит.

Спустя пару месяцев их сумасшедшего романа, когда Паша понял, что без Сесилии просто не представляет свою дальнейшую жизнь, он собрался с духом, купил на все отложенные деньги кольцо с «вот таким» бриллиантом и предложил ей руку и сердце. Сесилия не жеманничала, сказала:

– Окей, я согласна.

Чем привела Пашу в неописуемый восторг, дав почувствовать, что такое вселенское счастье. В этот момент он про себя подумал, что отказа не перенес бы.

Свадьба была обставлена с шиком. Само бракосочетание происходило в Америке, в штате Небраска, недалеко от городка Линкольн, в родовом поместье семейства Паркеров. Море приглашенных совершенно незнакомых людей, от количества которых у Паши рябило в глазах и которых он никак при всем желании не смог бы запомнить в лицо, не говоря уже о том, кого и как зовут и кем они доводятся его новой родне, но которые, широко улыбаясь, наперебой поздравляли, дружески хлопали по плечу, жали руку и желали счастья молодым.

С его стороны на свадьбе присутствовали только мама и папа да младший брат. Его родные были явно обескуражены всем происходившим и, казалось, до сих пор боялись поверить, чтобы не дай бог не спугнуть удачу, в то, что у Паши все так прекрасно складывается в жизни и он наконец счастлив. Хорошая, интересная и к тому же высокооплачиваемая работа. Красивая и богатая жена. Ну, правда, что еще человеку нужно для счастья? Они были безмерно горды своим старшим сыном.

После свадьбы у Паши резко пошел рост по карьерной лестнице – один из главных акционеров компании не мог позволить, чтобы его зять долго оставался служащим среднего звена, поэтому содействовал его продвижению, правда, это накладывало на Пашу дополнительные обязанности и добавляло больший объем работы, который ложился на его плечи и с которым ему приходилось справляться, а еще постоянные командировки. Поэтому Паше нужно было всё больше уделять времени работе, он часто задерживался в офисе допоздна и реже, чем ему хотелось бы, видел Сесилию. Но плюсов тоже было до хрена – они с Сесилией перебрались в свой новый, только что приобретенный гигантский дом с кучей спален и бассейном.

Паша, как солидный и успешный человек, ездил на службу на офигительном спортивном ярко-бордовом «Ягуаре» с мощным форсированным движком, который подарил ему тесть на свадьбу. Жизнь удалась.

Остались, так, мелочи, которые обязательно исполнятся чуть попозже. Паша, как ему казалось, был хозяином своей судьбы и крепко держал ее за хвост, а посему мог смело планировать свою дальнейшую жизнь, которая ему самому представлялась сказкой, на годы вперед.

Но когда тебе слишком хорошо, будь начеку и крайне осторожен, надо ждать какой-либо подлянки, ее запросто может подкинуть прикормленная фортуна, неожиданно вывернувшаяся из твоих рук, и хлестануть хвостом наотмашь по лицу, если расслабишься, будешь не готов, то будет очень больно. Паша был не готов.

Домой он прилетел не так, как вначале планировал, не ранним утром следующего дня, а поздно вечером этого. Ему удалось быстро покончить со всеми делами в одном из филиалов, и поскольку имелись свободные места на вечерний авиарейс, он не стал дожидаться следующего дня, ночуя в люксе отеля «Хилтон», а решил побыстрее оказаться дома. Звонить и предупреждать, что будет раньше означенного срока, не стал – пусть будет сюрприз. Вот Сесилия обрадуется. Впереди их ждал уик-энд, на который у Паши не было планов и обязанностей по работе, наконец они смогут провести выходные вместе. У них не было близости уже целых две недели, этот срок казался Паше очень долгим. «Мы весь уик-энд из постели не будем вылезать», – решил он про себя. Сердце радостно ныло в предвкушении встречи с любимой. Паша гнал свой «Ягуар» по ночному мокрому от дождя хайвею, дорога из аэропорта не занимала много времени, но ему хотелось побыстрее оказаться в жарких объятиях Сесилии. Поэтому он неосознанно пришпоривал своего железного коня, то и дело вжимая педаль акселератора в пол. Припарковав авто около клумбы возле парадного входа, Паша достал из багажника букет ярко-алых роз, купленный заранее еще в аэропорту, встряхнул его, придирчиво окинул взглядом – да, угадал, Сесилии букет обязательно понравится. После чего поторопился по ступенькам в их уютный дом.

На первом этаже любимой не было. Лишь в полумраке гостиной на столике стояла почти допитая бутылка шампанского да два бокала. «Интересно, что, Деби заходила, подруга Сесилии? Странно, а почему она посуду за собой не убрала? Ну да ладно, наверное, просто засиделись допоздна. Бывает. Сама Сесилия, судя по всему, уже в постели. Ну и хорошо, это я удачно зашел», – радостно подумал Паша и, перепрыгивая через ступеньки в нетерпении, поспешил на второй этаж в их спальню.

За плотно закрытой дверью раздавались возня, стоны, крехи, в общем-то, зная некоторые довольно специфические вкусы и пристрастия, которые водились за Сесилией, Паша не был особо удивлен. Она всегда любила все необычное, часто устраивая им с Пашей всевозможные ролевые игры, говоря, что просмотр фильмов с индексом в три икса помогает и вдохновляет ее на что-нибудь новенькое. А это новенькое им необходимо, чтобы их семейные отношения не переросли в рутину. «Сейчас наверняка, оставшись одна, смотрит платные каналы, где круглосуточно крутят фильмы для взрослых», – решил Паша. В связи со всем вышесказанным на этот вид развлечения в их отношениях не было наложено табу. Поэтому Паша, не придав особого значения очень узнаваемым звукам, широко распахнул дверь, ведущую в их семейный альков, и сердце ухнуло куда-то вниз. В первую секунду он даже не поверил своим глазам и потряс головой, чтобы стряхнуть этот кошмар. Его Сесилия, обнаженная, постанывая от удовольствия, сидела верхом на голом незнакомом мужчине, уперевшись ухоженными кистями рук в чужую волосатую грудь, активно двигая тазом вверх-вниз, совершала бешеные фрикционные движения, отчего ее упругая грудь колыхалась в такт. На ее красивой гладкой смуглой коже спины и покатых плечах от такой старательности выступили бисеринки пота, черные гладкие волосы взмокли и растрепались, лицо раскраснелось – это была ее любимая поза, ей нравилось доминировать. Только сейчас под ней был не ее муж – Паша – и не он был причиной ее гортанных, не сдерживаемых сладострастных стонов упоения, не он держал ее двумя руками по-хозяйски за округлую задницу, и не ему предназначались те не совсем внятные, из-за того что она задыхалась в пароксизме страсти, но ласковые одобрительные и нежные слова, которые у Сесилии время от времени слетали с губ.

Паша очень хотел провалиться сквозь землю, но его словно парализовало, он не мог сдвинуться с места, продолжая широко раскрытыми глазами смотреть на весь этот ужас.

На ум совсем некстати пришел анекдот: «Ты видела глаза своего мужа, когда делала минет? Нет? А я видела. Когда сосала у соседа, а тут зашел муж».

Букет роз вдруг стал до невозможности тяжелым, он больше не мог его держать, тот вывалился из ослабевших рук, шумно шурша оберткой, упал на пол, несколько бутонов отломались. Ярко-алые лепестки, словно маленькие самолетики, разлетелись по спальне. На шум обернулась только Сесилия. Тот, второй, был слишком увлечен процессом и ничего не слышал и не видел. В ее глазах, затянутых пеленой сладострастия, не было ни капли раскаянья или хоть грамма сожаления, лишь похоть и легкая досада по той причине, что так не вовремя возвратился Паша и ей, видимо, придется прерваться, не дойдя до конца.

У Павла как будто пелена упала с глаз. За маской страстно любящей жены скрывалось лицо блудливой распутницы, думающей только об усладе своей взбесившейся плоти. Паша наконец обрел возможность двигаться. Развернувшись, он, еле волоча ноги, побрел вниз, достал из бара дорогущую бутылку виски и дрожащими руками, стуча горлышком о край, набулькал полный до краев хрустальный стакан.

Сам он крепкие напитки не любил, обычно предпочитая хорошее красное вино, а этот виски держал специально для тестя – тот, когда заезжал к ним с Сесилией, мог запросто выхлебать полбутылки зараз. Еще когда Паша повернулся и уходил прочь от оскверненной супружеской спальни, то услышал, как торопливо соскочила Сесилия с кровати. Густой мужской бас тут же завозмущался:

– Ты куда, детка? Я еще не кончил.

– Я тоже. Муж пришел.

– Вот черт побери. Ты же говорила, что он будет только завтра.

– Да, действительно, черт побери. Я тоже так думала. Быстро натягивай шмотки, ноги в руки – и сматывайся отсюда через заднюю дверь, чтобы духа твоего здесь через минуту не было.

Некоторое время было слышно только шелест одежды. И опять тот же густой бас прошептал:

– Все, я пошел. Пока, детка, до встречи.

– Вали отсюда, дебил, – зло прошипела в ответ Сесилия.

Паша быстро, в несколько глотков, давясь обжигающим нутро напитком, протолкнул в себя полстакана виски и обессиленно рухнул на диван. В голове полный вакуум. Что делать? Как жить дальше?

Сверху спустилась Сесилия и молча села напротив, закинув ногу на ногу. Изучающе, как естествоиспытатель, смотрела на Пашу как на какое-то редкое млекопитающее. Мол, ну и что ты дальше будешь делать?

«Надо же, – отметил про себя Паша. – Даже халатик на голое тело накинула. Стыдливая ты наша». Паша ждал, что Сесилия сейчас начнет оправдываться, заламывать руки, причитать, просить прощения. Наверное, в глубине души ему хотелось этого. Но нет, тщетно, она с олимпийским спокойствием сидела и смотрела на Пашу. Дыхание ровное, взгляд спокойный, холодный. Он тоже попытался сохранять лицо, хотел промолчать, выдержать паузу, но внутри его кто-то подзуживал, подталкивал задать вопрос, от которого, в общем-то, уже ничего не зависело и который ничего не решал и ничего не поправил бы.

– Ну и сколько раз? – спросил Паша. Как он ни старался сохранять самообладание, но голос его выдал, предательски дрогнув.

– Что сколько раз? – состроила невинно-непонимающую физиономию Сесилия.

– Дурой не прикидывайся. Я спрашиваю, сколько раз ты с ним трахалась! – сорвался на крик Паша.

– Это первый, – не задумываясь, быстро ответила она. – Все случилось совершенно случайно.

Он смотрел на ее невозмутимое лицо, в ее красивые лживые глаза и с ужасом осознавал, что это было не первый раз и, скорее всего, тот мужик наверху был далеко не единственным, для кого его супруга открывала свои врата рая. Его Сесилия, которую Паша обожал и любил всем сердцем, та единственная, богом ему данная и в церкви с ним венчанная.

Но, как сказал кто-то из великих, «если лжешь, то делай это как можно увереннее», – горько усмехнулся он про себя. Паша сделал еще один большой глоток виски.

– Нам надо развестись, – выдохнул он.

– Чего? – Сесилия удивленно приподняла одну бровь. – Павел, давай вот только без истерик. Кто угодно может оступиться. И потом, что значит развестись? Ты же прекрасно понимаешь, все это – дом и машина, высокооплачиваемая работа и резкий взлет по карьерной лестнице – это только потому, что я есть у тебя и мой папенька подсуетился, помог тебе стать человеком, а так ты сам никто, ноль без палочки. До сих пор сидел бы рядовым служащим и пялился в монитор компьютера за гроши. А попробуешь только рыпнуться, думая, что хоть что-то себе сможешь из этого отсудить, – она обвела рукой дом, – то я вначале пожалуюсь отцу, скажу, что ты меня разлюбил и хочешь бросить, даже не представляешь, что он с тобой сделает, а уж потом напущу на тебя свору адвокатов. Ты не только стопроцентно проиграешь в суде, но тебя еще оберут до ниточки, останешься гол как сокол. После всего будешь выброшен на улицу с волчьим билетом. Устроиться на работу сможешь только на кассу в «Макдональдс».

«Да, – подумал Паша, продолжая накачиваться виски, – как говорила героиня одного культового фильма, “Здесь, в Америке, все просто так, кроме денег”».

– Так что подумай хорошенько, милый, прежде чем начинать какие-то телодвижения, – продолжила Сесилия голосом строгой учительницы, читающей нотацию невежественному ученику. – Ладно, будь паинькой. Давай все забудем, а сейчас пошли спать.

Она встала с кресла, полы ее халатика распахнулись, оголяя соблазнительное тело. Подойдя к Паше, она попыталась погладить его по голове. Паша, с отвращением мотнув головой, увернулся от протянутой холеной ладони с безупречным маникюром.

От Сесилии смердило, она насквозь провоняла чужим мужиком.

– Ну как хочешь, – пожала плечами. – Надеюсь, к утру остынешь. А я пойду спать. Поздно уже, – она демонстративно зевнула и пошла наверх, обернувшись на полпути, дала еще одно ЦУ: – Лучше надолго здесь, внизу, не засиживайся – ночь за окном, и с виски аккуратнее, не налегай особо, а то завтра голова болеть будет.

Она была убеждена в том, что все прекрасно, и в доходчивой форме разъяснила ему, разложила по полочкам, как устроен этот мир, кто Паша есть на самом деле такой и какая ему уготована роль. Пусть знает, смирится и не возникает. Поэтому она спокойно пошла спать, уверенная в том, что Паша все для себя уяснил в полной мере и никуда не денется. А действительно, куда сможет деться баран из хлева, где его каждый день ждет вкусная еда и свежее питье? Разве он сбежит от такой жизни? Он уже не понимал, от чего его больше трясло: от того, что Сесилия изменяла ему напропалую, или же от ее непоколебимой наглой уверенности в том, что он посидит сегодня здесь, внизу, на диване, немного выпьет, все обмозгует, взвесит, пережует и проглотит. Ну, может, подуется несколько дней для порядку, а дальше все у них пойдет как и прежде, как будто ничего не случилось.

– Сука!..

Он остервенело подливал и подливал себе еще виски, желая напиться до отупения. Наконец его организм сдался, глаза закрылись, и он вырубился прямо тут, на диване, не раздеваясь. Проснулся от того, что лучики солнца, проникающие в комнату через неплотно задернутую штору, игриво резвясь, тепло щекотали щеки и веки закрытых глаз. Паша, не отрывая тяжеленную, словно чугунную, голову от диванной подушки, попытался сориентироваться, где он и как. Открыв глаза, первое, что увидел перед собой, – пустую бутылку виски и опрокинутый стакан на журнальном столике. Мысли, услужливо пробежавшись, сделали круг и вернулись во вчерашний вечер. Он вспомнил все в мельчайших деталях. Это казалось каким-то кошмаром, чем-то нереальным. Неужели это правда? Неужели то, о чем придумано столько анекдотов, в которых давешняя ситуация обыграна в разных вариациях и над которыми он сам часто от души хохотал, произошла с ним, он стал антигероем одного из этих дурацких анекдотов? Стало очень противно. Осознание этого усугубило и без того отвратительное состояние, в котором он находился, – голова раскалывалась, во рту как будто стая кошек пробежала и нагадила. Солнышко, ласково светившее за окном и напоминавшее о том, что сегодня уик-энд, никак не радовало, на душе серо и паскудно. Те же кошки, которые пробежали во рту, теперь скребли на душе.

Наверху о чем-то по телефону трещала Сесилия. Паша попытался сфокусироваться, прислушался, и, поняв, о чем она болтает со своей подругой, стало совсем невыносимо – как ножом по сердцу несколько раз полоснули. Она весело, с шутками, с прибаутками, как забавное приключение пересказывала своей близкой подруге Деби ночное похождение. После фразы «…представляешь? И тут заходит мой благоверный» раздался ее заливистый смех. Наверное, Деби в полной мере оценила пикантность ситуации, о чем тут же не преминула поведать, вызвав тем самым новую порцию глумливого веселья Сесилии. Смех яркий, заразительный. Он всегда так любил его, а вот сейчас ненавидел. Сесилия, закончив болтать, что-то напевая про себя, отправилась в душ.

Все. Больше он не мог оставаться в этом доме, под одной крышей с НЕЙ. Самое время уходить. Встал, окинул взглядом себя в зеркало. Ну и видок – весь помятый, неухоженный, подавленный, в глазах нездоровый блеск. Говорят, глаза – зеркало души. Сейчас по его глазам побитой собаки любой мог констатировать, что душа у него совсем больная, и высшего медицинского образования здесь не требовалось – мешки под глазами, на щеках жесткий ежик щетины, отросшей за ночь.

Приводить хоть как-то себя в порядок не стал, решил идти как есть, пока Сесилия плещется под душем, чтобы не видеть ее больше. Общаться с ней было выше его сил.

Выйдя во двор, глянул на красавца «Ягуара», преданно ожидающего своего хозяина, сверкая на солнце мокрыми то ли от росы, то ли от вчерашнего дождя никелированными боками.

«Да, ты права, Сесилия, это не мое», – достав из кармана мобильный телефон и ключи от автомобиля, бросил их без какого-либо сожаления на капот.

«Вот так», – сунув руки в карманы брюк, не оглядываясь, отправился куда глаза глядят. Теперь у него было много свободного времени, и он больше никому ничего не должен.

Казалось, ты все бросил, ушел, разорвав тем самым все, что тебя связывает с твоим бывшим любимым, как ты думал, самым близким на всю оставшуюся жизнь человеком. Но твое сердце оказывается привязано к нему намного крепче, и эти невидимые связи проросли в тебя так глубоко, что их просто так не вырвать и не выбросить – корни все равно останутся внутри, будут саднить и саднить постоянно, напоминая о ней.

Паша это понял через несколько дней. Боль не утихала, а рана не затягивалась. А самое противное – что Паша потерял к своей жизни хоть какой-то интерес. Он ел, пил, спал, но все это делал машинально, механически, потому что так надо. В голову все чаще пробиралась одна и та же мысль: «Зачем жить, если тебе никто другой не нужен, а ее больше никогда не будет рядом? Да и не нужна она рядом, если ты не любим ею и предан, а твои чувства растоптаны и вываляны в грязи». Он не видел в своем дальнейшем существовании хоть какого-то смысла. От этой постоянной душевной боли, выворачивающей наизнанку все его нутро, можно избавиться. Действовать только надо радикально. Разрубить все одним махом.

Как-то на закате дня он проходил мимо старинного, уже заброшенного кладбища. Солнышко, уходя, забирало с собой день и уступало потихоньку свое место на темно-бирюзовом небосклоне хозяину ночи – бледно-желтому диску луны и ее преданным вассалам – россыпям ярких бриллиантов звезд. Само дневное светило, как будто прощаясь, еще цеплялось оранжевыми лучами за кроны многолетних деревьев, запутываясь в их могучих ветвях, и бликовало на кладбищенские надгробия плит, заросших седым мхом, заставляя их на границе дня и ночи отбрасывать длинные таинственно-причудливые тени, а вокруг какая-то торжественная тишина, даже птиц не слышно. Паша был поражен этой тихой неброской красотой спокойствия и умиротворения последнего приюта людей на этой земле, полной боли, унижений и несбывшихся надежд. «Теперь они действительно свободны», – подумал он. Вот же оно – решение и ответы на все вопросы сразу. Почему-то ему казалось, что, уйдя из жизни, можно лежать в могиле и созерцать эту печальную красоту со стороны, стать единым с ней неразрывным организмом, удачно вписавшись в нее. Мысль эта глубоко запала ему в душу. Он начал обдумывать, обыгрывать ее с разных сторон, пока не пришел к пониманию, что так должно случиться. Для себя он решил – это предопределено свыше и поэтому неизбежно. Надо только найти способ, как уйти. Поскольку мысль о самовольном уходе завладела полностью его сознанием, он начал подыскивать тот самый способ покончить с собой, чтобы это в глазах окружающих смотрелось по-мужски и в то же время было красивым, ярким и запоминающимся.

Вспомнились его затяжные прыжки с парашюта, когда купол еще не раскрылся и ты летишь навстречу земле с бешеной скоростью, расставив руки в разные стороны, кажется, что ты сможешь сделать невозможное – обнять землю. Свист в ушах, и адреналин литрами вбрасывается в организм, создавая непередаваемые и от этого незабываемые ощущения. «Да, так лучше всего», – решил Паша.

Почему-то ему хотелось это сделать с вершины Гранд-Каньона, хребет которого расположился в штате Аризона, и сделать это без парашюта, чтобы в последний момент не было соблазна дернуть за кольцо, распахнув тем самым спасительный купол, – уходя, уходи. Что Паша и сотворил, постояв немного на краю, сделал тот самый злосчастный шаг вперед в пропасть. В смерти нет ничего красивого. Многие думают, что вот они, такие симпатичные, ухоженные, будут лежать в гробу, утопая в душистых цветах, а все остальные присутствующие на скорбной тризне будут, непременно рыдая, рвать на себе волосы и кусать локти, наконец осознавая, как они были не правы по отношению к покойному. Не увидели. Не пожалели. Вовремя недооценили. Чушь. Как правило, всем наплевать. Кроме твоих самых близких мамы и папы, которым будет ужасно, нестерпимо больно. Так что подумай, прежде чем сделать это с собой. Если тебя и это не остановит, тогда, закрыв глаза, представь, что, когда тебя зароют, твое красивое и неповторимое, как тебе казалось, тело будет, смердя, распространяя вокруг сладко-противную тошнотворную вонь, разлагаться, а жирные черви, копошась в твоих внутренностях, станут не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой, выгладывать куски плоти до самых костей, и ты, когда-то живой и полный сил, никогда больше не поднимешься на заре с первыми лучиками солнца, не увидишь это потрясающее бесконечное небо над головой и до пыльной травы не дотронешься больше руками. Паша уже после прыжка выглядел неважно, с первых секунд пошло не так, как он задумывал: стукнувшись головой о неизвестно откуда взявшийся острый выступ скалы, он размозжил голову, разбросав мозги с кровью по нагретым солнцем камням, и моментально умер. Потом его тело, как тряпичная кукла, хаотично стукалось то об один каменный уступ, то о другой, разрушаясь по дороге к земле, пока не превратилось в бесформенный окровавленный куль с костями, в котором не то что Пашу, а человека опознать сложно, глухо стукнулось о дно ущелья.

Вездесущие кондоры, грифы, стервятники были уже тут как тут. Расправив крылья, мягко приземлились возле человеческих останков. Неуклюже, с опаской, все время вертя головой в ожидании подвоха, сделали пару шагов в сторону неожиданного ужина, свалившегося прямо с небес. Наконец успокоившись, начали, утоляя голод, поочередно выклевывать, безжалостно отрывая, по жирному ломтю мяса от Пашиного тела, или скорее того, что от него осталось.

***

Я остановил запись и, повернувшись, обратился к своей команде:

– Надеюсь, по этой кандидатуре ни у кого вопросов не будет?

– Ну, не знаю, – задумчиво произнесла Аня. – Какой-то он малахольный. Подумаешь, подруга загуляла. Вот невидаль, и сразу башкой с обрыва.

– Ну, во-первых, не подруга, а жена, – впервые за последнее время не поддержала ее Жанна.

– Ну, жена. Какая, нафиг, разница? Все равно не повод счеты с жизнью сводить. Плюнул бы на эту сучку. На ней что, свет клином сошелся? Она что, какая-то особенная?

– Любил он ее крепко, – встала на защиту чести и достоинства Паши Алина, привычно заправляя своими длинными музыкальными пальцами непослушную седую прядь волос за ухо. – Может, для тебя это ничего особенного, потому что серьезных чувств пока ни к кому не испытывала, не знаешь еще, что такое настоящая любовь, а он без Сесилии себе жизни не представлял, вот и голову от горя потерял.

– С чего ты взяла, что я никого никогда не любила? – тут же взвилась Аня. – Просто сопли никогда не распускала. И потом… Ты что, единственная в целом мире знаешь, что такое любовь? У тебя какая-то особая монополия на определение, у кого настоящие чувства, а у кого нет? Это ты такая знающая и умная стала, потому что Юра погиб?

Вот это дополнение Всадница без головы вставила зря. В драке этот прием называется «удар ниже пояса». Алина вся вспыхнула. Зло сузила глаза.

– Зато у тебя, я смотрю, есть исключительная индульгенция, чтобы быть конкретной стервой.

Конфликт разгорался.

– Девочки, прекратите сейчас же!! – попыталась выступить в роли миротворца Жанна. – Ань, извинись, пожалуйста, и забыли. Мир.

Но Аня не из тех, кто готов извиняться или брать свои слова назад.

– С каких это я буду извиняться? – презрительно хмыкнула она, дернув плечами.

Андрюха не встревал, дипломатично отмалчивался. Влезать лицу мужского пола в женские разборки очень опасно – может прилететь – мало не покажется. Причем от всех трех участниц конфликта. Дамы запросто могут заключить перемирие на короткое время ради высокой цели, после чего объединить усилия и выступить сообща – общим фронтом – против мужчины, загнать его в угол и замордовать – это святое. А пусть знает свое место и не суется куда ни попадя, то есть под горячую руку. Ату его, ату. Поскольку Андрюха отмалчивался уже не первый раз, прикинувшись ветошью, и не отсвечивал, пришлось гнев «волчиц» переключать на себя. Мне не привыкать быть битым. У меня шкура толстая, дубленая – все выдержу, все стерплю.

– Так, девоньки, не хватало еще, чтобы мы все здесь вдрызг переругались из-за какой-то глупости, выясняя, кто кого когда по-настоящему любил или это было понарошку. Не ради этого мы здесь собрались. У нас, как мне кажется, были другие планы. Так что отставить выяснения до лучших времен.

Они одновременно все трое повернули свои хорошенькие головы ко мне. Почему-то это очень напомнило научно-популярную и крайне познавательную телепередачу, которую когда-то смотрел по зомбоящику на канале «Animal Planet». Она рассказывала о незаурядной жизни рептилий, именно так реагируют кобры на любое движение в их сторону, рассматривая это как покушение на их личное пространство. Они, распустив капюшон, готовы тут же вцепиться в появившегося наглеца острыми смертоносными зубами, по которым стекает убийственный яд, ну, во всяком случае, у меня были такие ассоциации. «Сейчас прилетит, сейчас точно прилетит, – залепетал мой внутренний голос. – Ой, что теперь будет? Вот дурак. Тебе что, больше всех надо было? Ну, собачились себе и собачились девушки. Поругаются, потом помирятся. Потому что девчонки ругаются – только тешутся, а вот тебя не пощадят».

– Глупости? Для тебя любовь – это глупости? – прошипела Аня, гневно сдвинув брови и уже приоткрыв рот, готова была вцепиться и выпустить в мою бренную тушку весь яд без остатка.

«Мамочки!!!» – завизжал как резаный мой внутренний голос.

И опять я сработал на опережение:

– Ты неправильно меня, Аня, поняла. Я никогда не считал высокие чувства глупостью. Просто сейчас у нас на повестке дня совсем другой вопрос. Вы поймите, друзья, – обратился я уже ко всем, посчитав, что тем самым по-быстрому закончу прения по этому сложному и скользкому вопросу. – Паша нам очень нужен, он чрезвычайно умненький парень. Даже до конца не зная всего, на подсознательном уровне, по наитию сможет разобраться с любой техникой. В том числе, думаю, что и с установкой целионов справится. Таких, как он, единицы на миллион, а может, даже на миллиард, а у нас выбор не велик – всего двенадцать кандидатов. Это просто удача, что он есть в заявке.

– Если он поможет, – устало произнесла Алина, – то здесь и обсуждать нечего.

– Я тоже так считаю, – поддержала ее Жанна.

– И я, – неожиданно ожил Андрюха.

«Странно, – подумал я. – А мне уже начало казаться, что он превратился в каменного истукана наподобие тех, которые дислоцируются на острове Пасхи, и вообще разучился говорить».

Все взгляды теперь обратились на Аню. Та больше не стала спорить, просто пожала плечами, мол, смотрите сами, если что пойдет не так, я предупреждала.

Я еще раз пропустил на компе последние минуты жизни Паши и за мгновение до того, как его голова соприкоснулась с выступом скалы,, прекратив тем самым его жизненный цикл, навел на Пашу красную рамку, сопровождавшую его на мониторе, и щелкнул от души пальцем по кнопке мышки, своим действием вытащив его в последний момент из лап смерти.

– Все. Пошли встречать , – коротко бросил я остальным и, не оглядываясь, отправился в белую комнату.

Паша, как и все мы когда-то, полулежа висел в воздухе.

– Ну что, дружище, давай знакомиться.

Он внимательно и бесстрастно нас выслушал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Казалось, он ничему не удивлялся, во самообладание, а может, он в своей прошлой жизни дошел до такой точки, что его чем-то удивить уже невозможно. Простое человеческое спасибо мы от него тоже не услышали.

– Хорошо. Чем смогу, помогу, – только и сказал он. – Где мой угол?