Nomen mysticum («Имя тайное»)

За прошедшие годы здесь почти ничего не изменилось. Всё те же стены, поросшие травой, всё те же высокие вековые сосны, всё тот же пруд, затянутой тиной. Рядом чернела приземистая избушка, из трубы которой валил густой рваный дым – там находилась кузня. Чуть ниже, у ручья, шумела вода и скрипело колесо деревенского млына. Рядом стоял шест, на вершине которого было укреплено колесо – аист свил на нём своё гнездо.

Из дома вышла одетая в посконную рубаху баба с коромыслом и пустыми вёдрами. Шлёпая босыми ногами по траве, она направилась к покосившемуся колодезному срубу с журавлём, однако, заметив кастеляна, охнула и торопливо засеменила к избе – спустя секунду в доме замелькали огоньки, забегали тени. Славута с минуту разминал затёкшие ноги, после чего направился к крыльцу.

Десять лет назад Славута, получив должность эконома в Мирском графстве, дабы его родовой дом окончательно не разрушился, разрешил жить в нём семье местного кузнеца. С тех пор кастелян наведывался в Городены крайне редко – не более двух-трёх раз в год.

Прихрамывая на правую ногу, Славута поднялся высоким каменным ступеням. Семья кузнеца – он с женой, две девки на выданье, да парень лет десяти – уже стояли на крыльце, храня почтительное молчание. Ни на кого не глядя, кастелян в сопровождении Янаса прошёл в левое крыло дома.

Здесь за десять лет почти ничего не изменилось – всё так же поскрипывали под ногами деревянные половицы, всё так же пахло старой пылью, так же завывал ветер в трубе да стучали в окно ветви яблони. Кастелян прошёл в полукруглую комнату, где устало опустился на резной стул. За его спиной суетилась баба, разжигая печь, ставя свечи перед иконами, Янас накрывал на стол нехитрый дорожный ужин.

Наконец суета улеглась, и Славута остался один. Он с аппетитом съел кусок хлеба, выпил полную кружку кваса, после чего подошёл к красному углу и достал из-за икон огромную потрёпанную книгу в чёрном кожаном переплёте с тиснёной золотом надписью “Herby rycerstwa Polskiego”[37].

Кастелян положил фолиант на стол и открыл страницу с Гипоцентавром – гербом князя Довспрунга и его потомков.

Предки Славуты – и отец, и дед, и прадед – свято верили в старинное предание о том, что в стародавние времена, во время войны Гая Юлия Цезаря и Гнея Помпея, на берега Немана в сопровождении пятисот воинов прибыли представители четырёх патрицианских родов. Старшим среди римских патрициев был Довспрунг, давший начало самым могущественным литовским династиям, в разное время правивших Литвою. Среди потомков Довспрунга был великие князья литовские и жематийские Утен, Трайден, Наримунт, псковские князья Довмонты. Век от века фамильное древо разрасталось, от него расходились могучие боковые ветви: прямыми отпрысками Довспрунга был Гольша – родоначальник князей Гольшанских, Гжегож Остык – основатель династии князей Радзивиллов, Ямонт – прародитель князей Ямонтовичей, Ялголд – прадед князей Свирских, Гедрос – предок князей Гедройцев…

Однако перед всеразрушающем временем не может устоять ни камень, ни железо, ни золото, ни слава. За прошедшие столетия большинство княжеских родов, ведущих своё начало от Довспрунга, пресеклось, некоторые захудали и ушли в безвестность. От былого могущества остались лишь предания, напоминающие легенды. Так произошло и с родом Славут. Его дед, малоземельный шляхтич, отпрыск древнего, но обедневшего рода, воевал под Хотином под знамёнами великого гетмана Кароля Ходкевича, попал в плен. Чтобы выкупить деда из татарской неволи, имение пришлось заложить, а затем и вовсе продать за долги. Дед мог бы поправить дела, заняв какую-нибудь должность – но для этого нужно было перейти из православия в католицизм, а дед до последнего вдоха оставался верен религии своих предков.

Славута поставил гербовник обратно на полку и огляделся по сторонам.

Он почти всё забыл, а предметы словно помнили его. Вот за этим дубовым столом завтракала вся семья… В красном углу перед потемневшей иконой Остробрамской Богоматери слабо мерцал огонёк свечи… Вот большая побелённая печка, за которой, как и в детстве, трещал сверчок…

И запахи, звуки, образы – всё сплелось в единый комок, и странное, давно забытое чувство вдруг охватило душу кастеляна – ему показалось, что время вдруг потекло вспять, и он вернулся обратно. Сколько он отдал бы, чтобы вернуться на сорок лет назад, в то прекрасное прошлое, пережить хотя бы пять минут своего детства: почувствовать, как сильные руки отца подбрасывают его к самому потолку… Ощутить нежное прикосновение материнской ладони… Шлёпая по траве босыми ногами, пробежаться к ручью вместе с сестрой…

За деревянной стеной, на половине кузнеца, заплакал ребёнок, запричитала баба, чьи-то босые ноги зашлёпали по голому полу. Да, жизнь в его родовом гнезде продолжалась – но это была чужая жизнь, жизнь другой семьи – и от этой мысли защемило сердце.

Кастелян торопливо, словно стараясь убежать от воспоминаний, вышел из комнаты, пересёк коридор и оказался на крыльце – но прошлое неотступной тенью следовало за ним. Здесь, на этих ступеньках он, будучи ещё совсем мальчишкой, разбил коленку, и мать прикладывала к его кровоточащей ране подорожник. С тех пор камни крыльца потемнели, растрескались, поросли мхом и травой. Славута сделал несколько шагов и оказался у колодца – сколько раз он пил его кристально-чистую холодную воду! Но время не пощадило и крыницу – за долгие годы колодезный сруб уже прогнил, брусья превратились в мягкую коричневую труху.

Кастелян сделал ещё несколько шагов, но дорогу ему преградило грубо сколоченное стойло для подковки лошадей. Чуть поодаль стояла небольшая приземистая хатка с маленькими окошками и высокой печной трубой. Славута достал кремень и огниво, запалил свечу, затем по-хозяйски откинул крючок и вошёл внутрь кузни.

Возле двери висел кожаный фартук, рядом находился стол, на котором был разложен рабочий инструмент: молоты различных форм и размеров, клещи, огромные ножницы, зубила. Чуть поодаль, в ящиках, больших и малых, лежали разных форм и размеров гвозди и скобы, петли и крючки, ножи и ножницы, подковы и дужки. В правом углу стоял наждак, в левом навалом лежали светцы, подсвечники, обручи, лопаты, топоры, серпа, косы, сошники. У противоположной стены стоял большой горн с мехами, рядом находились кадки с водой. Перед горном возвышалась наковальня, с прямоугольным концом и длинным хвостом, укреплённая к толстому деревянному чурбану железными костылями.

Кастелян шагнул к наковальне, однако в темноте его нога зацепилось за что-то тяжёлое – на полу лежали конские путы, похожие на огромные оковы.

Славута выпрямился – находка вернула его в настоящее время. Он более не светловолосый мальчуган, а возный Новогрудского повета, и в его руках находится человеческая жизнь, которую он обязан спасти. И разгадка совсем близко, буквально на расстоянии руки.

Но где была та ниточка, за которую он должен был ухватиться, чтобы размотать весь клубок? Может быть, это были слова Агнешки о том, что некто её ненавидит? Или в словах княгини, когда та раскрыла ему глаза на любовный треугольник? Или в странном поведении гетмана – что мелькнуло сегодня в глазах Сапеги? Испуг? Растерянность? Усталость? Или что-то другое? А может быть, всё сразу? И эта тысяча талеров – ничтожная сумма, которую великий гетман оставил костёлу на поминовение души племянницы…

Разгадка находится где-то очень близко. Княгиня была права – совершивший убийство был человек, ему известный. Славута вышел из кузни, вернулся к крынице, зачерпнул воды и плеснул на лицо, после чего вошёл в сарай и лёг сено.

И здесь всё было, как в далёком детстве: аромат свежескошенной травы, запах навоза, стрекотание сверчков. В темноте жалобно заблеял ягнёнок. Сквозь дырявую крышу было видно небо, усеянное далёкими звёздами.

Сколько раз, будучи ребёнком, он смотрел в это недосягаемое пространство, и внутренний голос звал, манил его ввысь. И какая-то странная сила подхватила, закружила, понесла его вверх, и он полетел над землёй. Внизу замелькали деревья, огоньки крестьянских хат, засеянные поля… А неведомая сила всё тянула и тянула его вверх, в чёрную бездну, наполненную далёкими холодными огоньками…

Совсем рядом пропел петух. Сквозь маленькое окно пробивались лучи красного солнца.

Кастелян поднялся, оттряхнул с одежды налипшую солому – тревожно закудахтали снующие у ног курицы.

Где-то в глубине сарая раздавался богатырский храп Енаса. Славута откинул рогожу и толкнул кучера в бок – Енас поднял голову и удивлённо посмотрел на кастеляна.

– Едем! – коротко бросил Славута.

– Куда? – переспросил кучер. – А, сейчас!

Пока Енас запрягал коляску, Славута присел на ступеньку крыльца. На листе подорожника сверкала капля росы. В луче восходящего солнца вода переливалась всеми цветами радуги: вначале капля зажглась синим огнём, ярче сапфира, потом вспыхнула зелёным пламенем, подобно самому чистому изумруду, затем зажёгся солнечный жёлтый огонь, во сто крат светлее яхонта, после этого, жарче рубина, словно раскалённая окалина, загорелся красный огонь… и наконец, капля сверкнула чистым белым огнём – во сто крат ярче самого чистого бриллианта…

– Готово, ваша милость! – Енас подогнал возок прямо к крыльцу.

Кастелян бросил последний взгляд на дом, сел в возок, и колёса снова покатили по пыльной деревенской дороге.

Глава XX. Король – в Варшаве, Радзивилл – в Несвиже!

На изломе шестнадцатого и семнадцатого столетий в Великом Княжестве Литовском возникли десятки феодальных замков – истинных столиц магнатских мини-государств, на которые не распространялась власть короля, и в которых единственным самодержавным правителем был сам магнат. Отпрыски великого Гедимина, славные князья Олельковичи построили неприступный замок в Слуцке. Гордые и могущественные Пацы воздвигли фамильную твердыню в Гераненах. По воле графов на Мире Ильиничей был сооружён загадочный Мирский замок. По приказу графов Глябовичей на берегах Свислочи и Княгиньки в Заславле была воздвигнута огромная бастионная фортеция, для которой не были страшны даже пушки, а в Дубровно построена кирпичная крепость. Потомки Ольгерда князья Сангушки создали каменный замок в Смольянах. Сапеги, извечные соперники Радзивиллов, построили роскошные замки-дворцы в Ружанах и Гольшанах, некогда считавшиеся самыми прекрасными в Речи Посполитой, а ныне, увы, лежащие в руинах. По приказу магнатов Ходкевичей в Быхове, на самом берегу Днепра, была возведена каменная крепость, сохранившаяся до наших дней. А в Новогрудском повете, возле речки Уша, на месте старой деревянной крепости, по приказу I-го ордината несвижского Миколая Кристофа Сиротки возникла самая известная магнатская резиденция Речи Посполитой – Несвижский замок-дворец Радзивиллов.

В конце семнадцатого века радзивилловский замок был мало похож на тот, каким мы видим его сегодня. На каждом из четырёх бастионов были воздвигнуты мощные оборонительные вежи, не сохранившиеся до наших дней. В центре крепости стояли три каменных корпуса, соединённые стеной и образующие внутренний двор. Центральный корпус, трёхуровневое здание с небольшими восьмигранными башнями по углам, и служил резиденцией князя и его семьи. Слева от него находился трёхэтажный казарменный корпус с высокой дозорной башней, где размещалась прислуга, а справа стояло двухэтажное хозяйственное строение. При входе в замок располагалась увенчанная шпилем каменная башня-брама с разводным мостом. Сам замок был окружён рвом, который при необходимости заполнялся водой, вследствие чего крепость оказывалась отрезанной от остального мира, превращаясь в неприступную твердыню. Именно отсюда пошла известная на всю Европу поговорка: «Король – в Варшаве, Радзивилл – в Несвиже!».

Славута бывал в Несвиже нечасто, и то исключительно по делам. На то было несколько причин, и главная заключалась в том, что княгиня в последнее время всё больше была в Мире и в Белой, а в несвижской резиденции пребывал молодой князь.

Неожиданно карета остановилась.

– В чём дело? – Славута высунул голову из окна.

– Какое-то войско, ваша милость, – ответил Енас, указывая плетью куда-то вдаль. – Полсотни конных, не меньше.

Действительно, впереди виднелся конный отряд в несколько десятков человек. Кастелян торопливо проверил пистоли, вынул и положил рядом саблю.

– Разворачивай карету… хотя постой, подожди… – Славута прищурился, стараясь что-то рассмотреть. – Не надо, поезжай прямо.

Между тем трое всадников отделились от основного отряда и направились к карете. Не доехав несколько десятков метров, они осадили коней, развернулись и поскакали обратно. Енас удивлённо повернулся к кастеляну. Славута указал на развевающееся впереди жёлтое знамя с чёрным орлом.

– Хоругвь несвижского ордината. Очевидно, их милость князь на Несвиже и Олыке собственной персоной едет нам навстречу.

Отряд приближался. Славута насчитал три десятка гайдуков, за ними показалась карета в сопровождении ещё двух десятков конных шляхтичей.

Наконец кареты поравнялись. Кароль Станислав распахнул дверцу и торопливо бросился к возку.

– Добрый день, ваша милость, – выйдя из возка, произнёс Славута, разминая затёкшую ногую.

Кароль Станислав даже не ответил, глядя в сторону повозки матери, словно ожидая ещё кого-то.

– Добрый день, ваша милость, – повторил Славута.

Наконец несвижский ординат понял, что вместо княгини прибыл кастелян.

– Каким ветром вас принесло сюда, пан Славута?

Славута с небольшим поклоном передал послание Катажины.

Пока Кароль Станислав торопливо читал письмо матери, кастелян бросил быстрый взгляд вглубь кареты – в окошке мелькнул силуэт Ганны Катажины.

Наконец несвижский ординат закончил чтение.

– Ответ нужен сегодня же?

– Княгиня надеется на скорый ответ.

Кароль Станислав спрятал письмо матери в карман камзола.

– Мы направляемся на охоту. Не желаете к нам присоединиться?

– Благодарю, ваша милость, я устал с дороги.

– В таком случае, я дам вам провожатого, – Кароль Станислав отдал распоряжения молодому гайдуку, одетому в новенький белый жупан, с наброшенным поверх ярко-зелёным кунтушем – у того на лице отразилось явное сожаление, но он подчинился.

Несвижский князь вернулся в карету, и процессия продолжила путь. За каретой проследовали стрелки, объездчики, загонщиками, далее ехали псари – Славута насчитал не менее полусотни гончих. Далее ехали возы с шатрами, сетками, капканами, прочими приспособлениями для охоты, за ними на возах ехала челядь, телеги везли бочонки с вином, мешки со снедью.

Славута усмехнулся, вспомнив поговорку: «Вала з’ядуць, пакуль зайца заб’юць» [38].

Процессию замыкало несколько клеток с животными, которым было суждено стать на охоте дичью – два медведя, несколько волков и лисиц. Колесо телеги, на которой была установлена клетка с волками, застряло в разбитой колее, Звери, рыча, метались в замкнутом пространстве, тщетно ища выход. Неожиданно один из волков замер и посмотрел на кастеляна – Славута словно физически почувствовал на себе взгляд зверя, исполненный затравленного отчаяния и безысходной решительности.

Наконец процессия скрылась в лесу, и возок княгини снова тронулся в путь. Когда Славута подъезжал к въездной браме, герса, дрожа, начала подниматься.

Едва кастелян вышел из возка, к нему подскочил провожатый.

– Позвольте проводить до ваших покоев.

Кастелян, прихрамывая, прошёл вслед за гайдуком в небольшую сводчатую комнату, стены и потолок которой были выбелены мелом. В правом углу стояла широкая кровать. Славута скинул сапоги, снял кунтуш и улёгся на постель, которая с непривычки показалось ему слишком мягкой и неудобной – кастелян долго ворочался, но сон так и не приходил. Наконец кастелян закрыл глаза, и вновь перед ним встала картина того страшного дня под Парканами.

…Гусарам коронного гетмана Яблоновского, спешившим на помощь отряду Стефана Бидзинского, удалось войти в тыл турецким войскам, вклиниться в ряды врага, опрокинуть передовой заслон и опрокинуть отряд сипагов, подминая врага под себя. Славута во главе отряда жолнеров занял позицию на холме, откуда было видно, как впереди, сметая врага, несётся хоругвь Нарбута. Со всех сторон уже слышались радостные возгласы, крики «виват» – коронное войско переживала свой второй триумф!

К Славуте на разгорячённом коне подлетел ротмистр Ясинский.

– Пан хоружий, надо дать команду о наступлении!

– Рано! – отрезал Славута, слезящимся глазом наблюдая за полем битвы. – Что-то не так… Слишком всё просто…

– Потом будет поздно! – Ясинский ударил коня шпорами

– Стоять! Куда? – крикнул Славута, но Ясинский уже умчался вперёд.

Прижав подзорную трубу к глазу, Славута продолжал обозревать поле сражения. Неожиданно из-за дальнего леса поднялись тучи пыли, из которых появились османские всадники – турецкая лава, сметая всё на своём пути, двигалась наперерез вырвавшимся вперёд гусарским хоругвям.

Славута бегом поднялся на холм.

Поляки, преследовавшие отступающего противника, заметили маневр турок слишком поздно – было видно, как коронные хоругви замедлили ход, затем повернули в сторону лагеря, но турецкие всадники уже мчались по полю, отрезая отступающим войскам путь к отступлению.

– Сейчас повёрнут на нас! – перекрикивая шум далёкого боя, закричал Славута. – Всё за ров, быстро!

Жолнеры, стоявшие по внешнюю сторону лагеря, бросились под защиту кольев,

– Орудия заряжай картечью! – надрывно закричал командир канониров Обухович.

Пушкари забегали возле орудий. Славута между тем всматривался в покрытую пылью даль – где-то среди рядов сипагов мелькнул алый кунтуш Нарбута – и пропал. Было видно, как турки добивали одиночных гусар. Наконец, упало алое знамя с белым орлом – и османская конница хлынула прямо на лагерь коронного войска.

Обухович стоял рядом, также напряжённо вглядываясь в покрытую пылью даль.

– Фитили готовь! – крикнул он пушкарям.

Турецкая лава, мчавшаяся неудержимым потоком, приближалась к лагерю, ощетинившемуся кольями и окружённому неглубоким рвом.

– Пали!

Десяток орудий рявкнули одновременно – казалось, от их грохота небо упало на землю. Ржали раненые кони, стонали люди, казалось, стонала сама земля. Славута выхватил пистолет, прицелился в ближайшего сипага – однако сон стал распадаться, и вновь он оказался в небольшой сводчатой комнате…

Заходящее солнце отбрасывало красные блики на стены, оплывая каплями воска, догорала единственная свеча. Где-то неподалёку слышались гортанные крики, грохот выстрелов…

Славута по привычке нащупал рукоять сабли.

«Виват!», «Да здравствует князь!», «За славу Радзивиллов!».

Славута положил саблю обратно – во дворе пировала шляхта, вернувшаяся после охоты.

Сколько он спал? Судя по солнцу, которое уже касалось верхушек деревьев, не менее шести часов.

В дверь постучали, и на пороге возник гайдук, провожавший кастеляна в замок.

– Их милость ожидает вас в малой столовой.

Славута поправил смятый жупан, накинул кунтуш и последовал за гайдуком по длинному коридору.

Слуга учтиво распахнул перед кастеляном дверцы.

В центре круглой залы стоял накрытый белоснежной скатертью стол, за которым восседали Кароль Станислав и Ганна Катажина. Третий стул был свободным.

– Проходите, пан Славута, – несвижский ординат приветствовал кастеляна с напускным радушием. – Жаль, что вы отказались принять участие в охоте. Прошу хотя бы разделить с нами трапезу.

Между тем слуги принялись расставлять на столе блюда с редкими и изысканными яствами: медвежьими лапами под вишневым соусом, бобровыми хвостами с осетровой икрой, лосиными ноздрями с грибами. Вся без исключения посуда – искрящиеся хрустальные фужеры, тонкие серебряные кубки, изящные фарфоровые блюда, – была украшена увенчанным княжеской короной орлом – гербом Радзивиллов.

При виде этого великолепия Славута вдруг вспомнил вкус вчерашнего хлеба, пахнувшего детством.

Ужин начался.

Ганна Катажина пережёвывала кусок рыбного пирога. Кароль Станислав потягивал из кубка вино цвета рубина.

– Прекрасное вино. Это подарок молдавского господаря?

– Да, ваша милость.

– Прекрасное вино, – повторил несвижский ординат. – Кстати, охота прошла на редкость удачно – мы забили лисицу, двух барсуков, а пан Стохашевский с одного выстрела убил зайца.

– Кароль Станислав собственноручно убил трёх волков, – тихо произнесла юная княгиня. – Он очень хороший стрелок.

При последних словах княгини Славута не смог сдержать усмешки.

Недалеко от Несвижа, на высоком холме, расположенном в самом центре рощи, с незапамятных времён рос древний, в три обхвата, дуб. Ещё при покойном Михаиле Казимире возле пруда были обустроены загоны, в которых держали зверей – волков, лисиц, лосей, кабанов, в роще были прорублены специальные просеки для кругового обстрела, а на самом дубе устроена площадка. В результате каждая охота превращалась в заурядную бойню: несвижский князь занимал позицию на площадке, а гончие гнали к дубу дичь – прямо под пули охотника.

– Но я не очень люблю охоту, – вдруг произнесла Ганна Катажина и посмотрела на кастеляна.

– Признаться, я тоже, – согласился кастелян.

– Почему?

– Княгиня, я столь часто видел смерть, что пресытился этим зрелищем, и вид проливаемой крови вызывает у меня отвращение.

Несвижский ординат снисходительно улыбнулся.

– Даже если это кровь волка?

– Человека или животного – без разницы.

Ганна Катажина подняла голову.

– Пан кастелян, а что чувствует человек, когда лишает жизни себе подобного?

Славута отложил в сторону нож.

– Но зачем это вам?

– Расскажите, – настойчиво попросила девушка.

Славута на секунду закрыл глаза: перед ним, как во сне, предстали изрубленные тела татар, корчащиеся на кольях казаки, качающиеся на берёзах трупы шляхтичей…

– Поверьте, в смерти ничего величественного, – холодно ответил кастелян. – Убийство страшно и отвратительно во всех своих обличиях.

Юная княгиня опустила веки.

– Даже если это смерть врага?

– Врага… – повторил Славута. – Что значит врага? Мы все рабы судьбы. И по воле обстоятельств один и тот же человек может быть нам или врагом, или другом.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну, например, один человек долгое время был моим соперником в любви и злейшим врагом. Но потом он спас мне жизнь и стал моим лучшим другом.

– И вы дружите до сих пор?

Славута вновь вспомнил упавшее алое полотнище с белым орлом.

– Он давно погиб, – глухо произнёс кастелян. – Его хоругвь была окружена под Парканами. Их всей хоругви не выжил ни один человек.

– Но это война, – спокойно заметил несвижский ординат, обгладывая ножку дикого голубя. – Война и есть зрелище смерти.

– Вы совершенно правы, – наклонив голову, ответил кастелян. – Кстати, послезавтра мне предстоит созерцать зрелище смерти – если, конечно, по воле Господа, я не буду от этого избавлен.

Наступило неловкое молчание.

– Я очень устала, – вдруг произнесла Ганна Катажина, поднося левую руку ко лбу. – Охота вымотала меня, и я должна отдохнуть.

Княгиня позвонила в серебряный колокольчик – вошла служанка, и в её сопровождении Ганна Катажина покинула комнату.

Едва за княгиней закрылась дверь, несвижский ординат встал из-за стола, кастелян последовал его примеру.

– Передайте моей матери, – не глядя на кастеляна, тихим голосом произнёс Кароль Станислав, – что я не смогу прибыть в Мир послезавтра.

– Тем не менее, княгиня считает ваше присутствие обязательным.

– Что значит эта настойчивость?

– Не могу знать. Но полагаю, вы лучше меня знаете причину.

Кароль Станислав метнул на собеседника быстрый взгляд.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я полагаю, что Агнешка могла бы объяснить, где она находилась в тот злополучный вечер. Но тем самым она поставит в неловкое положение одну особу. Полагаю, Агнешка любит этого человека, причём любит столь беззаветно, или, если будет угодно, столь безумно, что даже смерть на эшафоте ей менее страшна, нежели её предательство любимого человека. Предательство, конечно, мнимого – скорее она сама становится жертвой его малодушия.

Несвижский ординат не выдержал.

– Ни слова больше! – он повернулся к слугам – те переглянулись, а затем вышли из зала, притворив за собой двери. – Скажите прямо, что вы хотите?

– Я хочу знать, где в ночь убийства Натальи находилась Агнешка.

– А что говорит она сама?

– Она ничего не говорит.

Ординат Несвижа и Олыки закашлял, словно прочищая горло.

– В тот вечер я после ужина провёл в библиотеке, потом ко мне присоединился Якуб. Потом пришла Барбара. Затем раздался крик, и знаю то, что знают всё.

– Иными словами, у вас в тот вечер не было свидания с Агнешкой?

– Вы должны понимать, что всё сказанное…

– Об этом никто не узнает.

– Я назначил Агнешке встречу, но не пришёл в условленное место. Меня задержала Барбара.

– Где и когда было назначено свидание?

– В полночь у колодца.

– У колодца… – словно забыв о существовании собеседника, Славута сделал несколько бесцельных шагов, затем повернулся к князю. – И вы всё это время молчали?

– А что я должен был сказать?

Вместо ответа Славута пристально посмотрел на князя так, словно видел его впервые.

Только сейчас кастелян отметил Кароля Станислава сходство с его отцом, покойным Михаилом Казимиром, стольником и крайчим Литовским, кастеляном и воеводой Виленский, гетманом польным Литовским, подканцлером Великого Княжества Литовского, VI-м ординатом Несвижским. Мастер интриг, покойный князь постоянно перебегал из одного политического лагеря в другой, менял убеждения и друзей, судился с ближайшими родственниками, а однажды, проиграв очередную тяжбу, решился на прямой подлог – подделал завещание своего кузена Богуслава Радзивилла, дабы наложить руки на наследство покойного, которое по закону должно было отойти дочери Богуслава, княжне Людовике Каролине. И даже когда этот постыдный подлог раскрылся, Михаил Казимир продолжал отстаивать свои права на владения родной племянницы.

Но не в этом ли умении приспосабливаться, маневрировать, улавливать ветер фортуны, вовремя проявлять преданность и вовремя предавать – не в этом ли умении заключается секрет долголетия рода Радзивиллов? Сколько древних русско-литовских княжеских родов – княжеских не по милости австрийского кесаря, а по праву рождения – канули в лету, не оставив после себя наследников? Где потомки Рюрика – князья Острожские и Друцкие? Где потомки Гедимина – князья Бельские, Заславские, Олельковичи, Трубецкие, Вишневецкие? Где потомки Мамая – князья Глинские? Где представители ветвей некогда могучего древа Довспрунга – князья Гольшанские, Ямонтовичи, Свирские? Их нет – кто полёг в сече, кто сложил голову на плахе, кто бежал за рубеж, кто пребывает в безвестности.

И лишь род Гжегожа Остыка, несмотря на все бури, потрясающие Речь Посполиту, из века в век обретал всё больше могущества. И этот невзрачный юноша, с бегающими глазками, одутловатыми щёками, без малейших угрызений совести предавший любящую его девушку ради собственного спокойствия, без сомнения, внесёт посильный вклад в процветание рода Радзивиллов.

– Что вы намерены сейчас делать? – нарушил молчание несвижский князь.

– Уговорить Агнешку объявить, что она ждёт ребёнка. Если это удастся, казнь будет отложена.

– Это… правда? – голос Кароля Станислава слегка дрогнул.

Изменение интонации собеседника не ускользнуло от кастеляна – Славута неожиданно испытал огромное желание ответить утвердительно. С большим трудом преодолев искушение, кастелян выдавил из себя:

– Нет. Но эта ложь позволит оттянуть время. Я ещё надеюсь доказать, что Агнешка никого не убивала.

– А если ничего не получится?

Славута с деланным равнодушием пожал плечами.

– Тогда приговор суда будет приведён в исполнение.

– Я что-то могу сделать?

– Одно ваше слово, сказанное на суде, могло бы спасти Агнешку. И до сих пор ещё не всё потеряно.

– Но вы же понимаете…

– Да, ваша милость, понимаю.

Ординат Несвижа и Олыки стиснул кулаки.

– Вам не понять, что такое честь княжеского рода.

– Не смею спорить, ясновельможный князь. Вам нужно сохранить честь. Гетман Сапега требует крови за кровь. Ваша мать, их милость княгиня Радзивилл, хочет спасти мир в королевстве. Если Агнешка взойдёт на эшафот, все будут удовлетворены.

В этот момент постучали, и Кароль Станислав с явным облегчением повернулся к двери.

– Войдите.

Невысокий слуга в коричневом камзоле торжественно внёс нечто, покрытое белой тканью.

– Ваша милость позволит? – слуга согнулся в поклоне.

Несвижский ординат небрежно кивнул головой.

Слуга сорвал ткань – на серебряном блюде лежала седая волчья голова с оскаленной пастью и потухшими глазами.

– Прекрасный трофей, – глухо произнёс кастелян. – Послезавтра вы сможете добавить к нему ещё один.

Славута отвесил поклон, более похожий на кивок головой, и вышел из комнаты.

В конце коридора темнел женский силуэт. Проходя мимо женщины, кастелян замедлил шаг и скосил взгляд – то была горничная, сопровождавшая Ганну Катажину.

– Их милость княгиня будет ждать вас в библиотеке коллегиума.

Горничная быстрой тенью скользнула в боковой проём и скрылась за дверью.

Глава XXI. Крипта костёла Тела Господня

Тихо потрескивая, горели большие сальные свечи. Славута мерил шагами пространство библиотеки несвижского коллегиума иезуитов. Книжное собрание коллегиума являлось второй по численности библиотек Несвижа, значительно превосходя библиотеку местного кляштара бенедектинок, но уступая ординатской библиотеке, насчитывавшей более четырнадцати тысяч томов.

В сумрачном помещении царил строгий порядок. Около дверей стояли шкафы с трудами по истории Великого Княжества Литовского, Королевства Польского и Речи Посполитой. За ними были расположены стеллажи с книгами по юриспруденции, начиная от рукописного свода Казимира Великого и заканчивая печатными изданиями Третьего Статута и Трибунала. Рядом стояли шкафы с архивными материалами, хозяйственными реестрами, сеймовыми постановлениями, картографическими изданиями. Поистине, здесь хранились все сокровища человеческой мысли, накопленные за последние века.

Кастелян в задумчивости остановился возле огромного шкафа, в котором темнели огромные фолианты. Неожиданно взгляд Славуты упал на книгу в тёмно-коричневом кожаном переплёте. Чтобы проверить догадку, кастелян открыл шкаф и вынул фолиант – это оказался гербовник Папроцкого.

По привычке Славута вновь нашёл «Гипоцентавр».

Гольшанские, Гедройцы, Свирские… Радзивиллов среди других ветвей Довспрунгов не было. Славута знал, почему.

Три века назад король Польши Владислав Ягайло издал в Городне привилей, по которому сорок три литовских магната, исповедовавших католицизм, принимали польские гербы, а вместе с ним и права, которыми обладали польские паны. Своим привелеем король достигал сразу две цели: во-первых, ослаблял позиции древних литовских и русских родов, исповедовавших православие, прежде всего Рюриковичей, Гедиминовичей и Довспрунгов, а во-вторых, намертво привязывал литовскую шляхту к польской короне. Среди тех шляхтичей, кто принял польский герб, был и Гжегож Остык, отказавшийся от родового герба Довспрунгов «Гипоцентавр» и взявший польские «Трабы». Радзивиллы, Радзивиллы… сколько раз вы изменяли вере своих предков, гербам своих предков… единственное, чему вы не изменяли – так это собственной выгоде…