Ангина

К началу нового 1979 года моя ситуация все же разрешилась – где-то в середине января нас вызвали в горком партии, заранее предупредив, что это очень важная встреча и на ней будут присутствовать высокие гости из столицы.

В просторном кабинете первого секретаря кроме меня с мамой находилось еще пятнадцать-двадцать гостей. «Целая коллегия, – подумал я.– Такое множество деятелей уж должно что-то решить». В основном «деятели» были мне уже знакомы— работники системы образования, комсомольские и партийные боссы, представители еще каких-то ведомств, названия которых я не знал, но с самими представителями уже ранее общался. Несколько человек были мне не знакомы. Одного из них представил нам секретарь горкома, при этом, не назвав точно ни его должность, ни места работы:

– Рыбаков Петр Алексеевич приехал к нам специально из Москвы разобраться и оказать всякое содействие в судьбе нашего вундеркинда. Он как раз занимается одаренными детьми и обладает всеми необходимыми знаниями и полномочиями.

Петр Алексеевич, высокий тучный мужчина лет пятидесяти сразу же взял слово, давая понять, что в этом кабинете главным является именно он:

– Ну, с ситуацией я уже разобрался, хоть и заочно, и могу смело утверждать, что обсуждаемый нами юноша обладает действительно огромными талантами, – голос московского гостя был негромкий, но в интонации чувствовался опыт частых публичных выступлений. – В их источниках мы еще попробуем разобраться, – продолжал Рыбаков, – еще специалистов для этого привлечем. Заглянем в глубины сознания, так сказать. Но это в процессе. А пока предоставим юноше возможность дальше развиваться в соответствии с его способностями. Хочет в институт экстерном поступить? Пусть пробует. Начинание похвальное. Ну а я с моими коллегами буду этот вопрос курировать и помогать, где надо.

Дальше последовал вопрос, решил ли я в каком вузе я хочу продолжить учебу. Мой ответ вызвал у куратора сильное удивление:

– Учиться в Москве? Согласен. Там тебе и место. В МГУ? Не возражаю. Это самый престижный ВУЗ нашей страны. Но почему на экономический факультет? Ты отлично ориентируешься в естественных науках. Из тебя может вырасти выдающийся ученый-физик, математик или биолог, отличный врач, может быть, талантливый инженер, в конце концов. Но экономист? Не понимаю

Это и естественно, ведь логику моих планов он даже представить себе не мог. Сами эти планы дались мне очень непросто, через множество часов раздумий, анализа и копании в себе самом.

Чего я хочу добиться в новой жизни? Материального благополучия, полной свободы действий, славы, власти, может быть. И как же всего этого достичь? Сейчас я добился огромной форы, так сказать, демонстрируя у десятилетнего мальчика знания и опыт взрослого мужчины. Но эта фора с каждым годом будет уменьшаться. Достаточно много пятнадцатилетних подростков легко справляются с задачами по высшей математике, и мало кого удивишь в наличии жизненного опыта у двадцатилетнего юноши.

Я еще, конечно, обладаю целым списком конкретных событий, которые должны произойти в будущем. Этими познаниями я, возможно, воспользуюсь в дальнейшем, но пока время моей форы весьма ограниченно. И чтобы успешно построить свою новую жизнь я должен оказаться в нужное время в нужном месте. Освоить нужные навыки, получить необходимый статус и встретиться с полезными людьми.

Впереди – Перестройка. Будет зарождаться новое гражданское общество, строиться новые экономические отношения. Кто расторопнее вольется в струю зарождающегося капитализма, тот и станет будущим хозяином жизни. Впереди – бурлящая Москва. Новые политики, реформаторы, журналисты. Всевозможные Собчаки, Чубайсы, Листьевы. Они -будущие постсоветские капиталисты и держатели славы. В их среду надо стремиться. Вот почему для дальнейшей жизни я выбрал Москву. Но чтобы приблизиться к ним, нужен соответствующий статус. Выпускник МГУ – самое то. Ну а специализация в экономике, думаю, будет самая востребованная в то время. Чем я не будущий экономист-реформатор?

И откуда нашему уважаемому куратору было знать, что уже лет через десять ни выдающийся ученый, ни хороший врач, ни талантливый инженер уже не будут в нашей стране пользоваться даже сколь значительной популярностью. Да и далеко не факт, чтобы я вообще стал кем-то выдающимся. В прошлой жизни я всегда был способным во многих начинаниях, но талантом и тем более гением уж вряд ли.

Кстати, предпочтение в получении экономического образования отдал я не сразу. Одновременно я обдумывал перспективу предаться стезе компьютерных технологий или журналистике. Поясняю.

Кто считался в моей «прошлой» жизни самым богатым человеком в мире? Бил Гейтс. Разработчик Виндос и Верда. Может на него следует равняться? Да и весь мир скоро перевернется на программировании, компьютерной технике и интернете, и ай- ти технологи станут самыми востребованными и высокооплачиваемыми специалистами. Вот только уровень специалиста меня не устраивал. Я хочу стать капиталистом, хозяином. И пусть на меня работают все эти гениальные технологи. Да и больших способностей я никогда к данной отрасли не проявлял. Я – закоренелый лузер. Правда в 78-м это слово еще никто не слышал. Его еще, наверное, тогда даже не придумали.

В журналистике у меня также был круг «кумиров», кто в перестроечные времена сделал себе стремительный взлет. Невзоров, Молчанов, Листьев. Последнего правда убили в 95-м, но в «лихие девяностые» жизнь успешных людей не много стоила. Но какая красочная жизнь у известных журналистов! Искрометные репортажи, обширные знакомства, красочные путешествия. Слава, известность, и, конечно же, завидные гонорары. Вот только с «музой» я никогда хорошо не дружил, да и самый значимый гонорар – практически ничто в сравнении с прибылями владельцев «заводов, портов, пароходов». Абромовович, Ходорковский или Безеревский – вот «саме то». Только, чтобы не последовать судьбе последних двух, с властями ни в коем случае нельзя ссориться. Зарываться, так сказать.

Итак, я выбрал экономику. И свое желание посвятить себя именно этому профилю я все-таки отстоял, хотя и использовал для этого совсем другие аргументы. В моем распоряжении осталось полгода, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам в ВУЗе.

– Поблажек никаких не будет, – сразу предупредил меня куратор.– Не поступил – тут же вернулся за школьную парту. Только этого мы позволить себе не можем. Нам этого не простят. Для подготовки тебе назначим самых лучших преподавателей. Создадим все условия. Все в твоих руках, в общем.

Действительно на ближайшие полгода мне были созданы беспрецедентные условия – в общем, то к чему и стремился. Выдали талоны на питание в хорошей столовой, обеспечили всю семью дополнительными специфическими продуктами питания, типа шоколада, сгущенного молока и фруктов, матери установили специальную надбавку к должностному окладу. Репетиторов мне подобрали действительно первоклассных. С ними я совершенствовал свои навыки в математике, физике, истории и русском языке. Кроме того, по моей просьбе, мне организовали интенсивные занятия по английскому и французскому, а также закрепили инструктора по общей физической подготовке. В здоровом теле – здоровый дух!

В июле я в сопровождении Петра Алексеевича был доставлен в Московский государственный университет имени Ломоносова, поселен в отдельную комнату студенческого общежития и вместе с другими абитуриентами приступил к сдаче вступительных экзаменов. В итоге, сдал и поступил. Вот теперь уже я стал звездой. Посыпались сенсационные статьи, искрометные репортажи. «Комсомольская правда», «Московские новости», телевидение. Я в центре внимания, но никто и не догадывается, что я запланировано строю свою новую жизнь.

23 августа 1980г

Ровно через неделю заканчиваются мои каникулы, и я приступлю к занятиям на втором курсе. Думаю, стоит, пока есть свободное время, зафиксировать основные проблемы и достижения, которые я пережил, будучи на первом.

Первая проблема, которая возникла, как только я получил статус студента, отразилась в острой дискуссии по вопросу, какой у меня предполагается дальнейшая личная жизнь, и какими свободами я могу пользоваться.

– Я стал студентом, и поэтому вправе строить свою жизнь самостоятельно, как и другие студенты, – настаивал я.

– Студентом то ты стал, но тебе только одиннадцать, – парировали родители – ты должен находиться под постоянным присмотром взрослых.

Педагоги и прочие «официальные лица» пока держали паузу. В итоге окончательное решение, которое меня вполне удовлетворило, озвучил мой куратор Рыбаков:

– Свобода – это осознанная необходимость. Раз у нашего вундеркинда хватило способностей стать студентом московского вуза, то его же способности помогут наладить самостоятельную жизнь. Москва не Чикаго. Здесь опасностей нет. Пусть живет как все студенты. Мы же будем регулярно присматривать и проверять.

Меня поселили в студенческом общежитии, предоставив, правда, отдельную комнату, и сурово предупредили о правилах внутреннего распорядка и поведения, которые все обязаны выполнять: что и когда можно делать, а что никогда нельзя. Свободу передвижений пообещали не ограничивать, бюджет формировать самостоятельно, ну а запреты типа «не пить» и «не курить» меня касались, естественно, в первую очередь. В общем, кроме обязательных еженедельных встреч с куратором моя личная жизнь практически не должна была отличаться от жизни прочих студентов.. Но вот тут то мой куратор слегка слукавил. Оказывается, он поручил наблюдать за мной коменданту нашего общежития Светлане Афанасьевна – полненькой женщине лет сорока пяти. Не знаю, какие конкретно обязанности относительно моей персоны ей были внемлены, но это «присмотреть» вылилось в полную опеку надо мной. Прямо как за малолетним ребенком.

Светлана Афанасьевна была, если можно так выразиться, классической лимитчицей или в простонародье «лимитой». Кстати, я только сейчас выяснил для себя что же означают эти термины, столь часто звучащие ранее. Лимит прописки – это форма привлечение неквалифицированной рабочей силы на промышленные предприятия крупных городов и, прежде всего, Москвы. С помощью этого института власти пытались решить кадровые проблемы многих предприятий в недостатке неквалифицированной и малооплачиваемой рабочей силы и при этом избежать демографического взрыва. Перенаселения крупных городов, другими словами. При этом основным стимулом приезжих из глубинки «лимитчиков» выступала не зарплата, а возможность жить в городах с лучшими условиями снабжения, ну и перспектива постоянной прописки, естественно.

Но возвращаюсь опять к нашему коменданту и моих взаимоотношений с ней. Так вот, Светлана Афанасьевна приехала в Москву по этому самому лимиту прописки лет десять назад. Много лет за копейки работала разнорабочей на заводе бытовой химии. Обещали более престижную должность, обещали прописку, но ничего этого не выполнили. Так бы уже не молодая женщина и вернулась бы в свой Мухосранск, но подвернулась работа в студенческом общежитии. Здесь же ей выделили отдельную комнату и поручили управлять всем студенческим хозяйством. Светлана Афанасьевна была скурпулезным и очень ответственным работником, да и как человек вроде бы ничего, но вот ее опека мне была абсолютно ни к чему. Я с большим трудом отстранился от забот своей собственной «вновь воскресшей» матери, а тут еще подчиняться постороннему человеку.

Несколько раз я пытался убедить Рыбакова в нецелесообразности дополнительного попечительства за моей важной персоной, но тот все переводил разговор в шутку, убеждая, что это временная мера. Но нет ничего более постоянного, чем временное, уж эту аксиому я прекрасно знал. Не поддавалась на мои уговоры, оставить меня в покое, и сама моя новая опекунша. Значит надо было решать проблему иным способом. И я ее решил, воспользовавшись так кстати подвернувшимся случаем.

Я сидел в комнате комендантши и лопал ее щи (женщина ко всему прочему приноровилась подкармливать меня домашней пищей собственного приготовления, и надо отдать ей должное очень вкусной). Сама Светлана Афанасьевна в это время моталась в хозяйственных заботах где-то по этажам. Вдруг за столом под ковриком я заметил уголок почтового конверта. Я отодвинул стол и приподнял коврик. Под ним оказалась целая переписка. Внимательно изучив ее, я понял, что кажется нашел способ, чем повлиять на свою опекуншу. Светлана Афанасьевна переписывалась с зеком, мотающим срок где-то в бескрайних просторах Сибири. У них явно завязывался роман, периодически встречались нежные фразы и строились планы на будущую совместную жизнь. Конечно, я не был уверен, но уж вряд ли такого рода связи поощрялись бы для московских лимитчиц, а тем более работающих при главном вузе страны.

Я дождался хозяйку, сообщил ей о своей находке и поинтересовался, а знает ли о ее переписке с рецидивистом администрация университета.

– Да, что за вопросы? Да как ты смел рыться в чужих вещах? Ты ведешь себя как последний негодяй – негодованию Светланы Афанасьевны не было предела, но в то же время в голосе ощущались признаки стыда и страха.

– Светлана Афанасьевна, я прежде всего советский студент, – спокойно ответил я – и нас учат распознавать хорошее и плохое для социалистического образа жизни.

– Но я ведь не сделала ничего плохого. Это ведь моя личная жизнь, и никто не должен вмешиваться в нее, – стала оправдываться женщина едва сдерживая слезы.

– Да, Вы абсолютно правы. Точно так же, как и в мою. Поэтому давайте заключим соглашение. Вы прекращаете свою навязчивую опеку, а я умалчиваю о Вашей переписке. Идет?

– Но, что же я буду докладывать Петру Алексеевичу? – сдалась комендантша.

– Ну об этом мы будем с Вами договариваться перед каждой Вашей встречей с моим куратором. Уж поверьте, я придумаю, чтобы Ваш доклад выглядел правдоподобно.

Я победил. И в течение двух последующих недель все происходило по моему сценарию. Но Рыбаков оказался очень прозорливым человеком и довольно быстро заметил, что в процедуре присматривания за мной что-то не так.

– Так чем же ты взял верх над Светланой Афанасьевной? – как-то с усмешкой поинтересовался он, заканчивая нашу очередную, не относящуюся к этой теме, беседу.

Я, также усмехнувшись, выдержал его взгляд и многозначительно промолчал.

– Ну ладно. Раз ты сумел убедить такую строгую женщину в бесполезности дополнительного надзора за тобой, то я его снимаю. Не подведи меня.

На этот раз мой куратор свое обещание выполнил в полной точности.

Вторую проблему я осознал вскоре после начала занятий. Вуз, а тем более самый главный советский университет – это не общеобразовательная школа и учиться в нем, априори, никому нелегко. Мне же, как общепризнанному «гению» положено быть в успеваемости как минимум на голову выше других. Вот только гением ведь я- то не был, а разочаровывать других, пока не мог, поэтому пришлось сразу же с головой погрузиться в учебники и заниматься по двадцать четыре часа в сутки. Благо предметы на первом курсе были те, с которыми я уже встречался в «прошлой» жизни: физика, высшая математика, история КПСС, экономическая теория и др. С ними я более-менее справлялся и в общем неплохо.

Но вот ситуация с иностранными языками, а их в вузе изучалось одновременно два, у меня сложилась значительно хуже. Ну, вот сложно у меня всегда было с запоминанием информации, не поддающейся логике, а учитывая мой реальный возраст, этот процесс стал еще медлительней. И предыдущий год интенсивных занятий по французскому и английскому мало компенсировал мои пробелы в этих дисциплинах. Тем более, что практически все мои сокурсники изучали иностранные языки с шести-семи лет, причем на достаточно серьезном уровне. Их высокопоставленные родители, заранее зная, куда отправят учиться своих чад, не жалели денег на хороших репетиторов. В этом вопросе фора была не в мою пользу и отчаянной самоподготовкой проблему было не решить.

Не найдя другого выхода, я обратился к куратору с просьбой установить мне индивидуальный график и добавить дополнительные часы для изучения иностранных языков.

– Но как же так? – удивился Рыбаков – Выражая желание поступить в университет, ты заверял всех, что наделен блестящими способностями и прекрасно справишься с учебой. И тебе поверили. А теперь идешь на попятную. С запоминанием нелогичной информации у тебя, видите-ли проблемы. А завтра у тебя другие трудности обнаружатся.

– Петр Алексеевич, я прекрасно справлюсь с «языковой» проблемой и без Вашей помощи, – запальчиво возразил я – Я только считаю, что так будет лучше. Я не хочу плестись в хвосте. Что же касается моих способностей, то вы прекрасно знаете, что они не распространяются на музыку, изобразительное искусство и, частично, на изучение иностранных языков. Не зря же я Вас просил выделить мне хороших репетиторов еще в Донецке.

Последняя фраза не совсем соответствовала истине, но кто это уже может вспомнить.

– Да и об индивидуальном графике я прошу лишь на год. Дальше обещаю, что поблажки мне более не понадобятся, – добавил я

Куратор прислушался к моим доводам и сделал так, как я хотел. Забегая чуть вперед, скажу, что слово свое я также сдержал и в летнюю сессию сдал экзамены по иностранным языкам наравне со всеми, причем на «отлично».

Следующая проблема, которая потребовала решения – это мои коммуникации – пора завязывать с вынужденным одиночеством. Время заводить новых друзей-товарищей. Без них новую жизнь не построишь.

Студенческое братство приняло меня в свои ряды не сразу. Вначале мои однокурсники проявляли ко мне смешанное чувство любопытства и пренебрежения. Каждый стремился лично познакомиться с одиннадцатилетним вундеркиндом, убедиться в его способностях, затем, снисходительно похлопав по плечу со словами: «Молодец! Дерзай!», возвращаться к общению со своими сверстниками. Но студенты – не школьники. Пусть в них еще есть ребячество и юношеский максимализм, но они уже близки мне по уровню развития, а значит, более предсказуемы и понятны.

«Будь проще и люди к тебе потянутся» – часто в шутку, бросали мы друг другу эту фразу в моей «прошлой» студенческой жизни. И именно эту фразу я взял на вооружение в своей нынешней, тоже студенческой. И снисходительность, и пренебрежение ко мне вскоре улетучились. Я становился все более интересным для всех и отношением к учебе, и своим мировоззрением, и независимым поведением. Сдержанность, целеустремленность, остроумие и еще ряд подобных составляющих моей «простоты» произвели меня вскоре не только в выскочку-вундеркинда, но и в некоторой степени в студенческого лидера. А как вы хотели, мажоры, я в два раза вас старше и опытней!

К каждому из своих одногруппников я пытался подобрать индивидуальный подход, ну а поощрял к более близкому контакту примерно одной и той же артистически поставленной репликой:

– Спасибо, что ты именно ко мне обратился (ась) с этим вопросом (просьбой, предложением). Всегда буду рад тебе быть чем- либо полезен. Обращайся по любому поводу, – далее следовала моя улыбка, полная радушия, а за ней ненавязчивые требования – Вот только, буду тебе очень признателен, если иногда перестанешь обращать внимание на мою детскую внешность. Уж поверь мне, пожалуйста, за моей личиной скрывается вполне взрослая натура. А не веришь – загляни мне в глаза!

И все заглядывали. Затем отводили глаза, не выдержав моего тяжелого, и уж никак не детского взгляда. И моя внешность переставала быть препятствием для наших отношений на равных.

Постепенно я также стал находить общий язык и с некоторыми университетскими преподавателями. Причем со многими из них мне было интересней общаться, чем с сокурсниками. Что, наверное, вполне логично – ведь у нас с ними более близкий возраст. Дружескими эти общения, конечно, назвать было трудно, но круг обсуждаемых вопросов выходил далеко за рамки изучаемых предметов. Большинству преподавателей, в отличие от студентов, хотелось не только убедиться в моих способностях, но и понять степень моего превосходства, причины и границы моих талантов. И я им в этом охотно помогал. Хотя иногда случались недоразумения и казусы. Одному из них хочу уделить пару строк.

Лекции по истории КПСС на нашем потоке читал достаточно молодой для своей должности доцент кафедры Павлюк Владимир Павлович. Достаточно крупный тридцати —тридцатипятилетний мужчина с характерным говором выходца из центральной Украины.

Свой курс он вычитывал из толстой пачки распечатанных листов, громким монотонным голосом. При этом иногда отвлекался, вставляя свои замечания по поводу поведения, быта и внешнего вида современных студентов, как например:

– Сейчас установилась нездоровая мода на штаны из хлопковой ткани синего цвета, которые называются «джинсы». В простонародье их называют также «джины». Многие из вас платят за эти штаны по 200—250 рублей. У меня нет возможности этому воспрепятствовать, но если кого увижу в «джинах» на своих занятиях, выгоню надолго, – в общем, на первый взгляд типичный партократ-лизоблюд.

Однажды, на лекции я попросил Павлюка уточнить отдельные тезисы Алексея Ивановича Рыкова на 15 съезде ВКПБ. Преподаватель в ответ предложил мне задержаться после пары. Разъяснения я получил, затем последовала дискуссия о НЭПе, коллективизации, индустриализации, а также о взглядах и ошибках по этим вопросам того или иного партийного лидера. Я не был спецом в истории КПСС, «плавал» во многих вопросах, да и сам этот предмет давно превратился в атавизм в моей «прошлой» жизни и не имел никаких перспектив в будущей. Поэтому дабы положить конец нашему диалогу, в котором я мог проявить себя не с лучшей стороны, я произнес не совсем уместную, но зато очень «патриотическую» фразу:

– Мне очень нравится один из постулатов нашего Вождя; «Практика – критерий истины». И раз мы под руководством Партии построили самое лучшее государство в мире— общество развитого социализма, то о каких недочетах и ошибках наших лидеров мы можем вести речь?

Павлюк несколько минут озадаченно смотрел на меня, затем с грустью произнес:

– Молодой человек, даже и не надейтесь, что высокопарные фразы и подхалимство принесут Вам в будущем успех, славу или какие-либо льготы. Это ошибочный путь. А достойное место в истории получают лишь люди с принципами. Будет очень прискорбно, если у Вас этих принципов не окажется.

Я был пристыжен. Моя тактика дала явный сбой. И с принципами, вернее с их отсутствием он оказался прав. Какие принципы, товарищ? Я нахожусь в ином, пока еще чуждом для меня мире и пытаюсь выжить. Тем не менее спустя пару дней я разыскал Павлюка на кафедре и выразил свои извинения, но уже «по-простому» :

– Прошу меня простить за недавнюю демонстрацию мною неуместного популизма. Принципы у меня есть, но если честно, я сильно ошибался в отношении Вас.

Владимир Павлович усмехнулся и протянул мне свою широкую ладонь.

Но первым из «взрослых» я нашел общий язык со своим куратором Рыбаковым. Как оказалось, Петр Алексеевич, по профессии был психиатром, окончил московский медицинский, защитил кандидатскую, затем докторскую, работал в ряде специализированных клиник, в том числе и закрытых, опубликовал множество научных монографий. Последние лет десять занимался детской психологией и психиатрией, добился успехов в педагогике, недавно стал членом специальной комиссии при министерстве образование СССР. Именно эта комиссия и прикрепила ко мне Рыбакова в качестве куратора-наставника. Еще, я стал догадываться, что услугами Петра Алексеевича часто пользовались определенные компетентные органы. Об этом он естественно прямо не говорил и состоял он в штате КГБ или нет, мне оставалось только гадать.

Тем не менее «каверзные» вопросы задавал он весьма профессионально, и мне требовалось немало осторожности, чтобы не засыпаться в ответах.

– Когда все-таки, ты понял, что обладаешь значительными способностями? Что тебя побудило быстро освоить весь школьный курс? Как ты осознал свою необычность? Каким видишь себя в будущем? – такие и подобные им вопросы стал задавать мне Рыбаков еще в Донецке. Причем задавал между делом, как бы вскользь. В Москве же, при наших частых встречах они звучали более прямолинейно.

Я каждый раз «включал дурака», пытаясь отделаться общими фразами типа: «Не помню», «Как-то само вышло», «Хочу быть максимально полезен своей Родине» и при этом каждый раз натыкался на недоверчивый взгляд куратора.

Однажды, после подобной очередной моей реплики Петр Алексеевич сделал откровенное замечание:

– Давай прекращать игру в кошки-мышки. Я прекрасно вижу, что ты что-то не договариваешь. Есть у тебя какая-то тайна, и она мне кажется очень интересной. Поступим так. Вопросы на эту тему я тебе больше задавать не буду. Пока. Захочешь – сам обо всем расскажешь. Это в твоих же интересах разобраться в истине.

Может он и прав, и я когда-нибудь захочу поведать ему «свою тайну». Может чуть позже. Ну а пока мы встречаемся с Рыбаковым каждую неделю – видимо, так ему поручили сверху. Обсуждаем мою учебу, мой досуг, дискуссируем на всевозможные нейтральные темы. И, в общем, мой куратор вызывает у меня симпатию.

После непродолжительного адаптационного периода я зажил полнокровной студенческой жизнью. Лекции, контрольные, зачеты. Московские достопримечательности, студенческие вечеринки, дискотеки. Да, дискотеки и вечеринки также стали частью моего времяпровождения. Что, нелепо себе представить танцующего в кругу со взрослыми дядями и тетями двенадцатилетнего мальчика? А сорокапятилетнего мужика с двадцатилетними парнями и девушками? Тоже не ахти. Тем не менее я заставил себя побороть стыд и неловкость и пренебречь, иногда возникающими насмешками со стороны «старших» товарищей. Я даже стал получать удовольствие от выполнения танцевальных упражнений под хиты «Абба», «БониМ» и Африк Симона. Ностальгия, ставшая явью, можно так обозначить мое душевное состояние при этом. Ну и мои сокурсники также вскоре перестали обращать внимание на возраст молодого танцора.

А еще я очень удивляю всех прекрасными познаниями «современной» эстрады. Ну откуда моим товарищам было знать, что пару последних лет моей той «прошлой» жизни я постоянно слушал музыкальный сайт «Радиопоток», а на нем, в том числе, были сгруппированы по годам лучшие шлягеры, начиная с двадцатых по мой «последний» тринадцатый. «Ностальгировал», так я выражался. И вот теперь я периодически засыпал вопросами-предложениями нашего бессменного ведущего студенческих дискотек, Илью Ташкевича:

– А, записи «Смоуки» у тебя есть? А «Чингис Хан» почему не ставишь? Милена Браун, думаю пришлась бы всем по вкусу.

И чаще всего Илья эти записи находил, и им действительно вскоре отдавало предпочтение студенческое общество. Иногда правда бывало, что Ташкевичу не удавалось разыскать популяризируемых мною исполнителей

– Похоже о таком никто не слышал. Ты не ошибся случайно в названии? – уточнял он.

– Возможно, – отвечал я, хотя прекрасно понимал, что ошибся я не в названии, а во времени. Ну не стал еще звездой тот или иной исполнитель.

Но особо я поразил нашего «ди-джея» (пишу в кавычках, так как тогда этот термин еще не употреблялся) группой «Машина времени»

– «Машина времени»? Да я слышал о такой группе, – удивленно ответил на мое предложение задействовать в вечеринках их песни – Но она любительская и не пользуется всеобщей популярностью.

– Ну их песню «Поворот», ты слушал?

И после его отрицательного жеста пропел, как мог, всю песню:

«Мы себе давали слово

Не сходить с пути прямого,

Но, так уж суждено…»

В той «прошлой» жизни мы «тащились» под этот шлягер в седьмом-восьмом классе, то есть в году 81—82. Но ведь он мог быть написан и ранее. И я не ошибся.

Спустя несколько недель меня разыскал Илья и возбужденным голосом обратился ко мне:

– Слушай, я нашел все-таки запись «Поворота». Через своих друзей рокеров. Это совсем новая песня. Но офигенно классная вещь. Но откуда ты ее выцепил?

Я лишь многозначительно развел руками. А еще через пару месяцев, в марте восьмидесятого, «Машина времени» выиграла рок фестиваль в Тбилиси и взлетела на вершину популярности. Об этом событии я «не помнил», просто так совпало. Теперь я в глазах Ильи стал просто волшебником.

– А, ты сам со своими уникальными способностями не сочиняешь музыку? – как- то поинтересовался он у меня.

– Та куда мне, – ответил я – Ты же знаешь, у меня ни слуха ни голоса. Да и музыкальными инструментами я никакими не владею.

Но тут у меня в голове пронеслась шальная мысль. Авантюрная идея, лучше выразиться.

– Хотя знаешь, звучит у меня в голове часто одна мелодия. Давай я тебе ее попробую напеть, а ты переложишь ее на пианино.

Больше часа я пытался донести до своего старшего товарища мелодию песни «Октябрь и апрель» из репертуара «Расмус». Илья не имел музыкального образования, но на музыкальных инструментах он «лабал» достаточно профессионально. И у него в конце концов стало звучать нечто очень похожее на оригинал.

– И ты действительно сам сочинил эту мелодию? – на всякий случай уточнил он.

– Ну, если ты в ближайшие тридцать лет ее от кого ни-будь еще услышишь то первым бросишь в меня камень, – ответил я словами из популярного фильма. Как раз лет через тридцать и выйдет эта песни у популярной финской группы. Но об этом знаю лишь я

В течение нескольких последующих месяцев на каждой дискотеке звучал «медляк», представляющий собой фортепианную запись «сочиненной» мною мелодии. Опять же Илья Ташкевич постарался. И при этом каждый раз объявлялось имя автора музыки – мое имя. Так что моих общепризнанных талантов поприбавилось. Ну и славы, естественно. И на мой взгляд вполне заслуженной. Я всегда собран, уверен в себе и способен блеснуть эрудицией на любые темы. Я всегда готов внимательно выслушать товарища, дать полезный совет, помочь практическим действием. В общем, учитесь, студенты!

Еще я пользуюсь определенными привилегиями: та же отдельная комната, повышенная стипендия, бесплатное питание в студенческой столовой. Однако, эти привилегии ни у кого не вызывают зависти или раздражения. Во-первых, абсолютно все признают, что я их заслужил в силу своей гениальности, а во-вторых, подавляющее большинство моих сокурсников сами обладают массой иных привилегий, будучи детьми государственной или партийной элиты. Уж в МГУ кого попало, не принимали. И я точно так же как и эти мажоры, стал иногда прогуливать лекции, ночами подгонять хвосты перед контрольными и резаться в преферанс по выходным.

Тем не менее, летнюю сессию, как и предыдущую, я сдал на «отлично». Приближались Московские олимпийские игры, и этим летом всех иногородних студентов постарались по максимуму выслать из столицы, без обязательных практик и отработок. Я также сразу после экзаменов поехал домой к родителям.