Привидение
Затрепетали губы и веки,
В глазах появился жизни признак…
Здесь он еще, но не здесь уж навеки…
Кто он? – Он – призрак…
Из Адама Мицкевича
«Дерево № 612, серебристый тополь, диаметр – 1,3 м, высота – 36 м, бонитет – 4, состояние плохое – дупло (0,3Д-4м).
Надо работать…
«Луна – это серебро и жемчуг…»
Где-то в корнях этого огромного дерева или в дупле, заплывшим столетним натеком пахучей смолы, хранит он свои лунные сокровища. 250 лет назад он сам посадил это дерево в точке полной луны, где теперь в полнолуние он пьет лунный флюид…
Вчера ночью он приглашал меня войти в дерево… – но я не смог шагнуть сквозь клубящийся желтый туман…
«Луна – это серебристый тополь…»
Неохватный ствол в толстой светлой коре, бугристой и изрезанной, как лунные горы и кратеры. Чем выше, тем ствол светлее, еще светлее листья – аккуратные, плотные, на длинных гибких черешках.
Серебристые тополя – самые высокие деревья в парке. И листья их, колеблемые ветром, радостно плывут под самой Луной косяками серебряных рыбок…
Ну и дела! «Возьми, – говорит, – горсть листьев с этого дерева и сожги их в полнолуние, в час луны, и я приду к тебе, и ты опять сможешь задавать свои идиотские вопросы… – гхе, гхе…» – и дал мне серебряную денежку на память…
– А Вы явитесь, чтобы опять смеяться жутким кашлем? – Гхе, гхе…
Хорошо, что не на этом заколдованном дереве свил я свое гнездо, а то не слез бы никогда. Он утверждает, что этот тополь и Луна – одно и то же».
(Из дневника лесоустроителя)
Как мне не хотелось никуда уезжать! После очередной грозы наступило затишье – любовное примирение… Счастье мое было рядом. Мои руки, глаза, сердце – стремились к Любимой, душа летела к Солнцу, к свету, к спасению… – и не встречала преграды. Радость и синяя тишина окутали меня. Еще шаг, – и никакие силы не разлучат нас!
Как расстаться? Как я мог подчиниться этому темному – надо, ты должен, необходимо. Мне говорят, что есть такое слово – «надо», а я знаю другое, лучшее слово – «не надо!»
Как меня ломало и крутило еще задолго до отъезда! Я болел и стонал, и плавился разум, пытаясь понять это удивительное – «надо»… Сны необычно яркие, странные, тревожные сны мучили ночами…
И все же я поехал. У нас все было хорошо, как никогда, – Она даже пошла проводить меня на вокзал…
Поезд тронулся, и мое сердце забилось тяжело, неспокойно, с привычной болью и с какой-то отчаянной безудержностью, бесшабашностью последнего рывка… Я никогда не мог терпеть разлуку, переносить спокойно эту боль – я безумствовал… Прыгал, плавал, лазил по деревьям, скакал на лошади… – мое беспокойство требовало движения, бега…
В поезде я так и простоял у окна, ничего не видя и не слыша, кроме стука – то ли колес, то ли сердца…
Дорога привела меня к воротам огромного старинного парка, бывшей дворянской усадьбы, где за два месяца, измеряя диаметр и высоту двухсотлетних деревьев и отмечая их на плане парка, я должен был заработать деньги, – без которых на Луне никак нельзя!
Тревожный и беспокойный, подвижный и сильный, ранним весенним утром входил я в ворота парка…
Сразу же за оградой качались, шумели, как морской прибой, ветлы. Толстые, но не высокие, они еще тем напоминали волну, что разворачивали к ветру нижнюю сторону листьев, светлую, как пена на гребне.
Дорога шла чуть под гору, деревья становились выше и выше, я погружался в живую зеленую тень, вверх убегали солнечные зайчики, – туда, где бушевали волны… А внизу становилось все тише, и тишина наполнялась птичьими голосами…
И я тонул: темные липовые аллеи, светлые поляны, незабудки цвели всюду… Листва еще перекатывала и сбрасывала крупные дождевые капли, а на небе ни облачка, и зелень сияла!
Широкий пруд туманился под утренним солнцем…
Однажды мне показалось, что у всей Зеленой Природы: у деревьев, у трав – одна душа, а ее центр, ее разум находится в этом парке. Побывать здесь, значит – взглянуть в глаза ВСЕЙ ПРИРОДЕ.
Здесь был музей, когда-то здесь родился и жил Великий Человек, и теперь сюда приезжали его почитатели, шли в дом, в парк… Правда, в основном, приезжали просто так, провести время…
Приезжающих встречали работники музея. Они здесь не просто жили – они шли, им ведом был путь, они вели за собой других людей. Они старались приобщить их, даже случайных гостей, к чему-то великому, светлому! – к высотам искусства и творчества. Говорили о добре, любви, о вечных ценностях.
Чтобы вести за собой, надо самому взойти! – они читали, думали, искали, работали над собой, – стремились сами быть лучше, добрее…
Вот он – благородный путь служения и жертвы! Они знают, как выйти из Тюрьмы! И я потянулся к ним…
Меня остановили – Глаза. Девушка – лицо строгое, немного темное и скорбное, а главное – Глаза, большие, красивые и печальные. Смотрит на меня из черного вельветового капюшона, как лик иконы.
– Хотите, я покажу вам музей?
– Я так люблю сидеть в этом вольтеровском кресле.
– А у нас в парке по ночам, вот уже двести лет, бродит привидение – дух старого барина. Он выходит из склепа и – в деревне около двенадцати всегда так ужасно воют собаки! – ходит по аллеям, что у пруда, а потом идет в самое глухое, дикое, заросшее место…
– Приходите к нам вечером пить чай! У нас всегда хорошая музыка: Моцарт, Вивальди, Шопен…
Их наставником, вдохновителем был Человек-Голос: лицо его полностью скрывали борода и темные очки. Он говорил! – всегда о самом важном и возвышенном… – именно он воодушевлял всех, работал неутомимо, меньше всех спал, всегда помогал другим, с радостью взваливал на себя любую работу, даже физическую…
Я удивлялся. Я задавал ему вопросы и получал убедительные ответы, подкрепленные цитатами из книг великих писателей и Гения, жившего здесь раньше.
Преклоняясь перед его Делом, я спросил:
– Ну, и что дальше? Что будет, если я день и ночь буду работать для людей – мы и так все работаем, друг для друга – вымотаюсь, упаду от усталости?
– Если вы действительно отдадите все свои силы людям, будете добры до конца, действительно упадете! – и себя забудете, думая только о людях…
Тут он вдруг снял свои темные очки, чего никогда при мне не делал, и взглянули на меня ясные, умные, зеленые глаза:
– Тогда к Вам придут ВСЕ ЛЮДИ.
Его лицо, возникшее на миг, улыбнулось и исчезло – уже навсегда для меня – он снова надел очки.
Я все более проникался миром и духом этих людей, все сильнее чувствовал парк… И удивительно, под напором НОВОГО притупилась моя тоска, моя Любимая отступала прошлое, где боль и страдание, а здесь – новый светлый путь.
Я жил яростно и, боясь прошлого, с такой отчаянной отдачей! Я открывал…
А если говорил о том, что открывал, и о чем угодно, то все понимали – Глаза. Все возвышенное могло поместиться в них, отразиться и – удвоиться…
Странные, однако, вещи я открывал!
Как-то, просто взглянув на план парка, я увидел Большой Пантакль Соломона! Он, очерченный аллеями, дорожками, полянами, занимал примерно треть всей площади. Сулящий власть над духами, этот Пантакль считается главным и обычно изображается первым в системе магических пантаклей. Его основные мистические точки совпадали с самыми живописными местами парка.
И, правда! Около двенадцати ночи начинали выть собаки, и перед самым рассветом будил меня собачий вой…
Однажды, когда вместе с ночью началась страшнейшая гроза, и парк стонал, роняя на аллеи поломанные ветви, – вернулась обычная боль. Я увел из колхозной конюшни лошадь и сломя голову носился на ней, очумелой, среди гигантских, готовых упасть стволов, различая дорогу лишь в белом свете молний.
Гроза стала стихать. Я перевел лошадь на шаг и поехал в гости к привидению, в самое глухое место парка.
Вскоре мне пришлось с лошади слезть: канавы, сплошное переплетение ветвей и так темно! Я уже думал только о том, как бы не переломать племенному жеребцу ноги, но все же шел, спотыкаясь, оступаясь, продираясь сквозь ветки, и тащил его за собой.
Перекурить остановился как раз – в «том» месте, на краю глубокого оврага. Конь мой мелко дрожал и стал таким послушным… Я попытался раскурить сырую сигарету и вдруг захлебнулся в кашле. Кашлял и кашлял, а когда смог, наконец, остановиться, то услышал – шаги. Шел кто-то, не торопясь, шлепая по мокрой траве, но ни одна ветка не треснула, не зашуршала листвой…
Я увидел, как справа приближается ко мне человек, укутанный с головой светящейся бело-голубой материей, свет пульсирует, и, кроме шагов, я слышу частый похлопывающий звук. Идет по самой кромке оврага, приближается и останавливается в метре от меня – рукой коснуться бы мог! Но мои руки, напряженные до предела, прижались к окаменевшей в выдохе груди.
Всем телом я чувствовал давление: когда человек подходит вплотную, не видя и не слыша, чувствуешь его…
За светящейся дымкой различаю маленькое старческое лицо, тонкий нос едва разделяет глаза – круглые черные дыры, из которых нацелилась в меня безумная ночь. «Добрый вечер!» – говорю я вдруг. Он поворачивается ко мне боком, делает несколько шагов и, оглянувшись, улыбается мне, попыхивая голубым сиянием, и так же неторопливо, шумно ступая, идет прочь. «Гхе, гхе…» – раздается у меня в голове то ли смех, то ли кашель.
Две ночи я не мог уснуть…
Тогда, в парке, мой абсолютный рекорд – четверо суток без сна. Видимо, была причина не спать…
Но – оттого, что я встретил настоящее привидение – больше ли стало во мне Радости, Любви, Красоты? Нет, и – нет! А от чего стало больше?
Телепатия, астральное зрение, когда видишь на экране собственного лба…
Что дали мне эти впечатления? Разве что, гордыни прибавилось, самолюбия – я видел, я достигал, я… – все тот же, и та же Тюрьма вокруг.
– Любви! Радости! Добра! Хочу, чтобы пришло ко мне не из темного ночного мира, а – сверху, оттуда, где Свет!
Вот так молился я, мучился, стонал и плакал в своем гнезде на дереве, над кронами лип, в ветвях огромного серебристого тополя.
В течение нескольких дней я совсем сбесился, работу свою бросил… Из старой кочерги сделал магическую шпагу Парацельса, заговорив ее по всем правилам, и носился ночи напролет за призраком. Было страшно, но надо было выбирать – страх или знание. Я хотел кое-что у него разузнать – он должен знать больше, чем живой человек!
Я приставал к нему со своими вопросами… Мы даже спорили… Глухой старческий голос раздавался в центре моей головы. «Луна – это серебро и жемчуг»…
Тополь, на котором я свил гнездо – сделал настил из жердей и веток и затащил туда спальный мешок – стоял у самого пруда в окружении 30-метровых лип. Когда я зажигал свечу и ставил ее в развилку ветвей, вокруг вырастали золотистые стены, а за ними, над прудом, жил туман.
Туман тек с полей по двум оврагам, две его густые струи сталкивались над поверхностью воды, отражавшей Луну и звезды, – сталкивались, разбивались на клочья, которые, вращаясь, разбегались по всему пруду и, перевалив через плотину, исчезали…
Виделись мне в тумане и люди, и животные, и какие-то сказочные существа, – разыгрывались сцены. Образы, созданные туманом, не сразу скользили к плотине, а долго кружили по водной глади, встречались и расставались, меняли облик…
Обычно я видел то, о чем думал… – или думал о том, что видел… Часами я смотрел и смотрелся в этот волшебный театр.
Я проснулся от жаркого солнца, жужжания пчел, шелеста листьев, от медового запаха цветущих лип. Я лежал под огромным, светлым, ярко-синим небом…
Где-то подо мной раздался голос, тот самый – Человек-Голос! Он привел группу к пруду, он любил говорить в парке. Меня и мое гнездо снизу не было видно, – я прислушался… Он говорил о Любви, о Добре, о Радости и – чудо! Любовь и Радость точно звучали в его удивительном голосе.
Я слушал, а потом вдруг прыгнул на ветви ближайшей липы, а с нее – на другую липу, и по гладкому стволу скатился почти на головы изумленным экскурсантам.
Я сидел на траве под деревом – чумазый, в рваной одежде, с расцарапанным лицом и, глотая слезы, говорил: «Простите меня! Я нечаянно! Я просто выпал из гнезда…»
Предательство и тьма
Кучка листьев опавших,
Над ними холодный смерч —
Листьев круженье…
Безвольных, отдавших
Дереву – жизнь, ветру – смерть.
Больно! С картиной осени
Что-то случилось вдруг —
Ветер бабочку носит,
Насильно включая в круг.
Живую! Но лето красное
Ты, бабочка не возвратишь —
Ушло, пережилось. Напрасно
Крылышками шевелишь!
Я уехал из парка с той девушкой – «Глаза», – она почему-то полюбила меня…
Мне показалось, что вместе с ней и с ее благородными стремлениями – я смогу пойти по новому пути…
Но вытерпел я недолго! Моя Любовь все ярче, все горячее вспыхивала в сердце, и – в один прекрасный день – воцарилась в нем снова, вытеснив все другое… Я снова стал только несчастным влюбленным, которого ничто не могло отвлечь от боли утраты.
Та девушка ушла, она ушла, чтобы умереть, – так, она сказала, а я не смог ей солгать – я любил не ее.
Тот Человек-Голос…
Я видел, как ночью, в безлюдном парке – он рыдал, бегал и падал, катался по земле и выл… Он потерял свою Любимую, ту, которая была мне не нужна…
И вот, я снова увидел мою Любимую, для того чтобы расстаться с Ней навсегда – больше никогда…
Навсегда, окончательно и бесповоротно – я это знал, но каково было понять!
Я остался один в городе, в пустой квартире. Закрыл двери. Кончились все пути, все дороги…
Тюрьма, и страшнее Тюрьмы – Тьма без проблеска света. Я предал, я обманул, я убил, – я мерзкий, гнусный подлый, я…
Ноги мои подкосились, я упал на колени, и первые двое суток так и ползал на четвереньках. Из глаз моих, не переставая, лились слезы.
Жить таким, как я есть, – я не мог. Ничто меня не оправдывало, не за что было уцепиться… – это был конец, конец всему. Огромный черный камень моей вины, моего греха, моего отвращения к самому себе – раздавил меня.
Я лежал на полу… – «как ползает змея во прахе»…
Мой настоящий прадедушка
Сфера вращала сферу,
Кривые иных миров
Несли мне иную веру,
Другую – желтую кровь.
Но ТРОЕ крылатых
Над жертвенной чашей,
А в чаше – АЛАЯ кровь!
Не сомневайтесь! На небе нашем
Вспыхнуло Слово —
ЛЮБОВЬ!!!
Почему?
Всем существом я пытался понять… – «Не так все, не может быть!»
Но все было так! – могила, ни намека на свет…
Еще и еще раз, напрягая все силы, я жег свое сознание – выхода не было, становилось только темнее. Вся Мировая Тьма навалилась, придавила, расплющила… И силы мои кончились…
Господи! Господи, сам я не могу ничего, не могу… – не могу жить. Господи!
Существовал только один выход, только одно – я понял ясно – только Бог.
Если Бог есть, только Он поможет мне, – или…
У меня не было никакого другого – «или», только – Бог!
Я твердил и твердил одно: «Бог – есть!»
Повторял всю ночь, весь день, а слезы все текли и текли из моих глаз…
Я знал о Кришне, о Будде… – не одну ночь просидел, изучая философские и религиозные трактаты. Йога, медитация, тайны западного оккультизма, бывало, будоражили мое воображение…
Но тогда я забыл все, зато вспомнил, что где-то в доме есть икона Спасителя! И еще – я нашел старый дедовский медный крестик!
Я вспомнил, кем был мой настоящий прадедушка – герой, кавалер орденов св. Георгия, он умер от ран, полученных на войне 1914 года, – истинный православный христианин!
Я молился! Я положил все свое богатство – крестик с иконой, рядом с собой на пол и – я умирал.
Я молился Иисусу Христу. В моем воображении проходили сцены из Евангелия, вспоминалось что-то давно забытое из раннего детства. Но мне становилось все хуже и хуже. Меня била мелкая дрожь, ледяной холод откуда-то из желудка подкатывал к сердцу. Я не узнавал свои сине-белые руки с исчезнувшими венами. Я проваливался во тьму, – я умирал…
Видимо, нигде никого не было, кроме меня: ничто не вторглось в мою глухую тишину – ни телефонный звонок, ни стук в дверь… Или – это я сам уже ничего не мог услышать…
– Господи, помоги! Мне плохо, как никогда в жизни! Так плохо еще не было! Господи, помоги! Господи! Помоги!
Ничего не происходило – пустота и молчание…
Я чувствовал, что Смерть моя стоит рядом.
– Господи, Иисусе Христе!
Никто не отзывался, – все замерло и застыло…
И тут очень тихо, но очень внятно, мне кто-то прошептал в правое ухо: «А что, если Ей сейчас еще хуже, чем тебе?» Пока эти слова проникали в мое, сжимавшееся в точку, сердце – «значит, Она умерла» – успел подумать я сам.
«НЕТ!» – сердце взорвалось и подбросило меня в воздух. В одном прыжке я взлетел с пола. Передо мной стояла моя бледная Смерть.
«Прочь, Старуха!» – я кинулся прямо на нее, она еле успела отскочить куда-то в стену. С разгона я ударился в дверь и вышиб ее вместе с косяком. Что-то сыпалось и падало – я бежал…
Бежал, бежал, ехал на такси и снова бежал. Бежал вверх по лестнице и стучал в дверь, и Она открыла, и я упал, и бился в рыданиях на пороге. И – с Ней, конечно, ничего не случилось – услышал что-то злое, и снова встал и сказал, что думал – умерла, а раз ТЫ жива, то больше мне ничего не надо. И бросился вниз по лестнице, снова бежал и бежал, и вдруг закричал…
Я закричал так, как не кричал никогда в жизни, разве что, когда родился. Я закричал:
«Люди! Люди!! Люди!!!»
Потом еще куда-то бежал, потом остановился, – некуда было бежать, ничего нигде не было, только – пустота! Такая, как никогда в жизни.
Я хотел, наверное, подумать, осознать себя – и для начала попытался подумать: «Я» – и тогда…
Раздался сильнейший взрыв, звук-удар, потрясший все мое существо. Еще один и еще…
Молния – острие чистой энергии – пробила меня насквозь, с хрустом распрямив позвоночник. И я весь оказался в центре огня, жаркого страстного, проникшего в каждую клетку – в центре столба света беспредельной яркости и силы!
Каким-то необычным способом увидел я сразу всех людей и то, что они крепко связаны друг с другом одной нитью.
А звук-удар, преобразившись, вместо «Я» сказал очень громко, очень ясно и совершенно неоспоримо:
«Мы! Мы!! Мы!!!»
Голос смолк, и я пропал, хотя никуда не делся – был там же, все помню, – а в теле моем поместился весь немыслимо огромный – «Мы». Некто неизмеримо больше меня, сильнее, умнее – непостижимо прекрасный и совершенный…
Первое, что «Мы» увидел: ветви всех деревьев склонились, а листья, уподобившись тысячам маленьких ладоней, зааплодировали. Кланялись и кланялись деревья, аплодировали листья, неутомимо приветствуя того, кто стоял перед ними. А потом воздух! – с такой нежностью, с такой лаской коснулся тела!
«Мы» выдохнул! – с этим мощным выдохом изверглась вся грязь, – весь никотин…
И как сладостен был вдох!
Было бесконечно прекрасное утро в самом начале осени…
Над Единственной Настоящей Истинной Землей всходило Божественное Солнце!
А потом был осенний день —
Один Единственный Настоящий День,
Той Осенью, которая на Земле.
И было —
Самое главное
Не напрасно умирали листья:
«Ради Жизни Вечной жертва наша!»
Понимая Светлую Истину,
Они становились
Краше и краше…
Да! – не напрасно!
И Дерево будет, и Лето придет…
Ради ветра и Солнца —
Этот прекрасный
Листьев прощальный полет.
Видеть каждый листок на всех деревьях вокруг и все листья сразу… – Какое это зрение?! – видишь и проникаешь, сливаешься и понимаешь все! И можно благодарить все листья, не забыв своим чувством, своей лаской ни один трепещущий листок!
Как много Природы в городе! И каждая травинка переполнена бесконечной жертвенной любовью. Каждая ветка, каждый лист, радуясь и ликуя, отдает всем и каждому свою благодать, свою осязаемую и непостижимую красоту.
Радуйся и наслаждайся!
Я восхищался поступью этого тела, принадлежавшего раньше только мне. Восхищался самой прекрасной из всех возможных для моего тела походкой, гармоничными и благородными движениями. Мои руки и ноги, переполненные горячим блаженством, наслаждались любым малым движением, любой возможностью проявить переполнявшую их высокую энергию.
Я привык говорить «Я», а, вообще-то, слово-понятие «Я» не должно бы мне употреблять в описании того Дня.
Сознание «Я» не приходило и не могло прийти, невозможно было даже произнести: «Я».
И так было весь День! За целый День ни одной мысли, только Блаженство, Восторг и Любовь! Ликование! – Вместе со своим ликованием я слышал и внутренне был приобщен к голосам тысяч ликующих людей, пребывающих в таком же абсолютном счастье…
Всего несколько раз наперечет моя мысль собиралось возникнуть – и тут же, в самый момент зарождения, она получала ответ – чудесный дивный ответ, стиравший ее полностью, полностью очищавший сознание – ни единой тучки на небе, ничто не мешало любоваться Солнцем.
Первая моя мысль! – она не успела оформиться в вопрос, а если бы успела, вопрос был бы таким: Что произошло со мной? Наверное, это и есть то самое – великое «самадхи»? Где-то в глубинах сознания, в момент возникновения, санскритское слово «самадхи» – просветление, божественный экстаз – разложилось в простую русскую фразу: «Сам Ад – Хи!» – я с этим полностью согласился, когда – такое! что мне сам Ад!
Это теперь я пытаюсь развернуть переживание в словах, а тогда – пришла бесконечная радость осознания, ударившая в начальную точку, из которой пыталась возникнуть мысль и снова – чистое прямое знание обо всем, прикосновение, проникновение во все… – Ни мыслью, ни чем другим не затуманенное присутствие ЗДЕСЬ, СЕЙЧАС в самом прекрасном и лучшем из миров.
Сначала я только смеялся, исчезая в смехе, потом, увидев первого же человека, – заплакал. После – весь День – смеялся и плакал одновременно. Мое лицо приобрело единственно возможное для такого состояния выражение – я всегда узнаю это выражение, если увижу…
Когда каждый лист сгорает ради дерева, отдает последние силы, последние соки, и вместе с ними – душу. Когда лист уходит в дерево, а дерево – во всю земную Природу. Когда дерево становится листом, и в каждом листе – вся земная Жизнь. Когда такая благодать вокруг, такой ее переизбыток, который огненным потоком Любви и Красоты изливается на всех, на каждого человека…
А люди? Они здесь и не здесь, они – какие-то лунные жители, непричастные истинной Земле. У них свой жестокий, заполненный их делами и заботами мир, своя частная, частичная жизнь…
У них сейчас тоже осень, они говорят, что осенью надо запасти жир на зиму, и делают все, что угодно, но – не видят настоящей ОСЕНИ, которая НА ЗЕМЛЕ. Их осень – это ОСЕНЬ НА ЛУНЕ.
Как больно за них, как жалко всех этих НЕСЧАСТНЫХ (которые не сейчас) людей, как хочется им помочь!
Да бросьте вы свои заботы, вернитесь на вашу Землю! Отдайте себя большему, целому, частью чего вы сами являетесь – придет Любовь, Радость, Счастье… Что вы за листья такие, – ничего не знающие о Дереве? Или пальцы, – не ведающие о Руке…
Я говорю сейчас неуверенно, не зная как лучше сказать… А тогда «Мы» знал, что надо говорить, и говорил каждому человеку именно то, что надо сказать, без единой ошибки – и в интонации, и в жесте. Но мало кому чего-нибудь было надо – кроме очередной заботы…
«Мы» мог бы сотворить любое ЧУДО, если бы оно пробудило душу человека. Этот голос мог все, – я помню его и узнаю, если услышу…
Голос рождался где-то в недрах, в глубинах, ощущение, что ниже диафрагмы находится огромное пространство, как бы заполненное белым дымом или паром, именно там рождалось Слово и, насыщенное паром – Любовью и Силой, выходило. «Мы» мог бы вдохнуть в слово огромную силу, и ничто вокруг не смогло бы противиться ему.
Понадобилось лишь чуть, чтобы остановить электричку и держать ее, пока, говорил, я – снова следует понимать – «Мы», с Человеком.
Моей – НАШЕЙ главной миссией и было – говорить с Человеком!
Поверьте! – я знаю вне сомнений —
Один Кто-то – точно есть!
Тот, Кто может ВСЕ!
Может лечить, даже ДУШУ, и так просто – простыми словами…
«Чужие кто лечить недуги
Своим страданием умел,
Души не пожалел за други,
И до конца все претерпел».
(Ф. Тютчев)
Первое время мой язык совершенно разучился произносить «Я». Настоящего затруднения возникнуть не могло – потом, если было надо, говорил «Я», не вкладывая в слово его смысла, но в первый момент мне показалось, что – затруднение… И тогда еще раз возникла мысль, именно тогда я хотел подумать: «Была бы собака…»
«Собака», – и тут же, прижимаясь брюхом к земле и неистово виляя хвостом, кинулась ко мне собака. Это была любая собака, какую бы я ни пожелал! Я не соблазнился ни на пойнтера, ни на лайку – только смеялся, тогда «Мы» сказал ей, чтобы стала такой, как есть, и низкорослая хромая дворняга предстала передо мной. Я тут же исцелил ее кривую больную лапу – одно из чудес, совершенных не мной, а тем – Всесильным! – кто был больше меня неизмеримо и все же, как-то помещался в моем теле.
Но дворняжка не была просто собакой, – это был – Главный Пес (общесобачья индивидуальность). Только он мог быть со мной тогда – добрый, вполне разумный, прекрасный верный друг.
А еще как-то в разговоре с человеком, ради этого человека, понадобилось маленькое чудо. «Мы» сказал, что вон те вороны – ручные. Позвал Главного Ворона, протянул руку – вороны, к удивлению собеседника, подлетели и сели на плечо и на руку, а потом важно шли следом. В них был сам Главный Ворон – сознательное мудрое существо – ДУХ, сущий во всех врановых птицах и отдельно – сам по себе.
Воздух вокруг меня светлел и светился синевой, даже в помещении он был разряженным и чистым, каким бывает только высоко в горах…
Время шло гораздо медленнее, к тому же, постоянно останавливалось: стоило залюбоваться чем-нибудь и мгновение уже не сменялось другим мгновением – замирала летящая птица, человек, идущий навстречу, зависал над землей…
Было все еще утро, впереди был – целый День!
Безмерно больше любых мечтаний, желаний и предчувствий оказался Мир за стенами, Свет за стенами. Один глоток настоящего вольного воздуха мгновенно стер все страдания, всю скорбь, накопившуюся за годы заточения. День тот – сверкающая точка в памяти, окно, залитое ярчайшим светом.
Даже, если не удаться мне еще раз «пройти сквозь стену», все равно, совсем темно уже никогда не будет, т. к. – окно есть! Воля – ждет! И – теперь я знаю точно – существует…