К вечеру настала необходимость где–нибудь заночевать. Сумерки опустились рано. По моим подсчетам солнце еще должно было бы светить, впрочем, тут все так непроглядно… Альфонсо, следопыт с колоссальным опытом, сумел (как?) подыскать нам что–то вроде неглубокой пещеры, скорее даже природный навес из наваленных метаморфизованных глыб сланца. Мы забрались в него и наскоро перекусили. Бархатным колпаком нас накрыла ночь. Дежурство поделили так – я, Лютерия, Настурция, Дурнбад, Альфонсо. Проверив, как привязаны наши беспокойные гнедые, я примостился на камне, так, чтобы обозревать… что обозревать? Что–то! Покумекав, я призвал шарики Света (на всякий случай!). Как масляные капли–зарницы, они со всех сторон омывались дымом, сливались с пеленой мути и бурыми языками пламени свечей–деревьев. Не усмотрев в шариках Света толка, я распустил свое колдовство. Но вынул и засунул в ножны Альдбриг. Ходит легко. Но поможет ли он? Кто знает? Тут нам не живые угрожают, а нечто… нечто неопределенное. Нежить? В каком–то роде она. Но особая, чуждая и аномальная, не такая, как везде. Эти прилагательные я даю ей, как мастер–некромант, разбирающийся в том, что такое «неуспокоенная сущность». Брр! Аж мурашки по коже!

Немногим спустя в глубине Тлеющей Чащи показались тускло люминесцирующие образы. Они колыхались от одного рдеющего тополя к другому, но близко не подступали… Загробные аспиды и пленники сакрального урочища давали мне понять – «мы рядом, и вы под наблюдением». Чтобы обезопасить нас, я взял палочку и, проговаривая про себя слова из темного искусства, стал чертить вокруг стоянки защитную сферу. В самом себе я обращался к древним и изуверским «запретам–чарам» Назбраэля. Наговор корежил мое сознание и вызывал тошноту. Я проводил ритуал и содрогался от брезгливости, как к себе, так и к его создателю – Вседержителю Мира Тьмы. Когда мои линии замкнулись, я отбросил веточку и, сняв перчатку, приложил руку к теплой земле. Заключительные рифмы навета превратили почти неприметную бороздку чертежа в вязь красных рун. Заклинание рассчитано на часа три–четыре, и под его опекой мы будем в относительной безопасности. Если призраки решат атаковать нас, Назбраэль, которому, по сути, все равно, кто пострадает, вывернет их наизнанку. Они подвергнутся своего рода пытке, которая бичом погонит их обратно во мрак. Я, по крайней мере, надеюсь на это.

Лютерия проснулась сама. Она, обежав глазами символы Назбраэля, поморщилась.

– Зачем?

– Там – наши враги, – ответил я, указывая на приведения. – Это от них.

Магистр Ордена Милосердия присела подле меня. Она сжала амулет Ураха.

– И подействует?

– Раньше действовало.

– Я проникаю в смысл твоих написаний – их составитель Сам Назбраэль.

– Да.

– Они отвратительны.

– Согласен. Однако Тьма тоже любит бороться с Тьмой.

– Звучит странно.

– Насилие. Тут только это важно. Назбраэль получает удовольствие, если кто–то кого–то угнетает. Пусть даже это будут Его выводки.

– Ты сделал это ради нас. Как мог, – ласково сказала Лютерия. – Но это – мое поле брани. Я магистр Ордена Милосердия, и я получила эту должность не просто так. Со мной Урах и Его заступничество. Усопшим ни за что не добраться до вас, пока я рядом.

– Это ободряет… Помнишь, я говорил, что Серэнити своим Светом отбросила призраков ворожей, когда мы шли в Оплот Ведьм? Ты так тоже умеешь?

– Ты часто поминаешь Великого инквизитора. Моей сестре было бы приятно знать, что ты о ней думаешь, – улыбнулась Лютерия. – А на твой вопрос… Предпочту, чтобы доказывать не пришлось.

Магистр коснулась моего плеча.

– Калеб?

– Хм?

– Можно спросить кое–что личное?

Я заинтригованно поднял бровь.

– У меня обычно нет секретов, от друзей.

– Что такое Уговор Предков? Им ты поклялся Констанции Демей, что добудешь Филириниль.

Я вздохнул.

– Для того, чтобы это объяснить, мне потребуется рассказать тебе короткую историю.

– Пока идет твое дежурство, мое еще не начиналось.

– Хорошо… Когда–то я был мальчиком. Одним из уймы сирот, слоняющихся по Шальху в поисках еды и крова. Однажды, в ту мою горестную пору, я заболел. В лихорадке, кутаясь в порванный тулуп, а стояла зима, я волочил ноги по улицам нашей столицы, с завистью глядя на тех детей, у кого были родители. Я твердил себе, что хоть Вселенная и несправедлива – я не сдамся и выживу всем назло. Я повторял это, а сам уже, не заметив как, лежал в сугробе. Я почти заснул, но меня встряхнули, взяли на руки и отнесли в карету. Там я пришел в себя. Напротив меня, на сиденьи из красного ситца, восседал молодой мужчина с окладистой бородой. «Кто вы?» – спросил я. Он ответил: «Твой король». Это был Освальд из рода Хайдерсонов, муж Отилии Темной. Мне повезло. Счастливый билет. Мы приехали в замок, где Освальд распорядился накормить и напоить меня, обогреть и дать новую одежду, а также вылечить – за это спасибо жрецу Братства Света. Тогда я не умер, а мог бы.

В тот день Освальда заняли важные дела, и он позабыл обо мне. А меня… Что со мной делать? После выполнения всех королевских поручений, меня выставили обратно на холод. Потом я вновь повстречался с Освальдом, на празднике Урожая. Тогда мне было уже сорок семь, а ему под восемьдесят. Освальд вдруг вспомнил меня и пригласил разделить с ним ужин. С интересом, свойственным старикам, он принялся расспрашивать меня, как сложилась моя жизнь. Я поведал ему, что стал магом и что теперь готов отплатить ему за его доброту. Собственно, за этим я и явился тогда в Шальх. Вернуть долг Заботы – такое желание двигало мной! Понимаешь? К моему неописуемому удивлению, Освальд промолвил, что ему было видение, и он знал, что когда–нибудь я приду к нему. В нем король увидел моих маму, папу и Энигму – башню моего приемного отца Квиля Лофирндваля. Освальд сказал мне, что ему известно о том, где стоит Энигма, и что я страстно жажду ее найти. Дряхлый король утвердил следующее: я получу секрет через триста лет безоговорочной службы его роду. Трепеща всем телом, я дал клятву исполнять все, что мне прикажут. Освальд назвал наш гешефт Уговором Предков. Предполагаю, что сокровенную информацию мне должен был передать не он, а его потомки. И вот, с того самого судьбоносного соглашения по эту секунду я исполняю Уговор Предков.

– Сколько тебе еще осталось ждать? – прошептала Лютерия.

Я улыбнулся.

– Срок условия истечет сразу после Величия Света. Когда оно грянет – Уговор Предков с моей стороны будет выполнен.

– Значит, это Констанции Демей выпала честь вознаградить тебя за твои труды.

– Я уповаю на то.

– Урах видит – ты достоин того. Иди спать. Настал мой черед нести вахту.

– Если что – буди.

– Непременно.

Утро принесло мне ломоту во всех конечностях и послевкусие от усердий Укулукулуна. Создавалось впечатление, что еще пару ночей и Луковое Спокойствие попросту расколется. Я боялся слишком сильно надавить на него или на что–то наткнуться грудью. Развязка противостояния архонту и Испытание Рифф – вот, что мне светит в уже более, чем близком будущем.

Мы позавтракали, расстелив Скатерть «На любой вкус», и вновь взобрались в седла. Сущности, появившиеся вчера, не пропадали. Бледной мутной волной они следовали за нами по пятам. Чем дальше мы забирались во чрево Тлеющей Чащи, тем больше ее природа обретала мазков порочности и уродства. Выгорающие деревья завивались кронами книзу, врастая в свои же корни, а из тверди выпячивались конусы гейзеров, испускающих из себя чад. Мы видели горы пепла, усеивающие собою пустыри и прогалины с адамантовыми, подвергшимися кошмарному видоизменению, пучками вереска. Они издавали звон и лоснились капельками огня.

Через день мы попали в «преддверие» Полдня Игл. Здесь, на тех и этих отрогах, Харальд Темный, Ки Аная, Гвин Гокатюр и Легия сошлись с Дроторогором и Хрипохором в смертельной сече. Черные кости безостановочно хрустели под копытами наших лошадей. Черепа пялились на нас из коптящихся смогом ям пустыми глазницами. Стволы деревьев были унизаны скелетами, пронзенными стрелами. Каждая миля, которую мы оставляли позади, кричала нам о горе и жесточайшем побоище. Я привык к сопровождающим нас призракам, но сейчас, когда мы подобрались к центру Тлеющей Чащи они стали сокращать расстояние между нами. Их лики, с гримасами извечного томления и ужаса, уже четко различались за нашими спинами. Ага… Мы на месте.

На голой равнине цвета оникса возвышался холм. По его пологим склонам ползали какие–то твари два на два фута, напоминающие муравьев, только огненных. Они копошились и рыли норы, вынимали из них останки, а потом, смазав их пламенным экстрактом, зарывали обратно. Магия первородного Хаоса, почти осязаемо повисшая в пространстве, наполняла меня чувством наэлектризованной напряженности. Пожелай, и создашь заклинание, не сосредотачиваясь. Нечто аналогичное я испытывал в присутствии Тауруса Красного Палача. На подножии холма находился частокол из воткнутых копий и единичных, истлевших стягов. Еще… Еще могила руки Дроторогора, вся эта опутанная газами возвышенность, состоящая из огненных муравьев и суглинка с вкраплениями вороненых кристаллов, траурно мигающих скорбным золотым светом, опоясывалась гигантскими буквами–пожарами. Их бедственный и мертвящий перевод, а алфавит Хрипохора я худо–бедно знал, заставил меня покрыться испариной.

Но главное было в другом. У входа, незанятого копьями и пиками, ведущего наверх холма, стояли два человека. Мужчина и женщина. Мужчина в красных доспехах, с рдяным клинком и таким же щитом. Под его шлемом, как две падающие звезды, сверкали глаза–алмазы. Женщина – вся в белой броне и плаще, с серповидным посохом и венцом–созвездием на челе. Их лица… Одновременно они казались мне, как прекрасными, так и жуткими. Думаю, это из–за того, что в них не было ничего человеческого. Без всякой концентрации я зарядил Лик Эбенового Ужаса заклинанием Потустороннего Террора – оно уже давно продемонстрировало мне свою эффективность против нежити. Мы спешились, и шаг за шагом, медленно, пошли к стражам. Когда нас от них стало разделять футов пятнадцать, женщина, вскинув руку, воскликнула:

– Живые, остановитесь!

Ее голос, пронзительный и потусторонний, пробрал меня щупальцами холода.

Мы невольно остолбенели.

– Здесь лежит обрубок Зла, – вторил женщине мужчина. – Здесь ему и прибывать до скончания Мира. Уходите.

Его возглас раскатился эхом и сотряс извечно горящие деревья.

– Кто вы, о, хранители? – спросила Лютерия Айс.

– Мы были смертными, – изрекла женщина.

– Мы являлись людьми, – дополнил мужчина.

– Ки Аная – я.

– Гвин Гокатюр – я.

– Жрица и Дочь Всеотца – я.

– Генерал армии Карака и Сын Всеотца – я.

– Мы, пали в борьбе с Дроторогором, – в унисон сказали Ки Аная и Гвин Гокатюр. – По желанию Ураха, мы вернулись сюда, чтобы никто не смог потревожить замурованное Проклятие.

– Дроторогор снова снизошел в наш мир, и оно, это Проклятье, нужно нам, чтобы найти Филириниль. Лапа указывает на Легию, отсекшего ее, а где он – там и его меч, – отозвался Альфонсо Дельторо. – Сейчас только Филиринилем возможно сокрушить владыку Хрипохора.

– И Вальгарда Флейта, – дополнила Настурция. – Короля вампиров Вестмарки.

– Наш ответ – нет, – хором грянули Ки Аная и Гвин Гокатюр.

– У них части Короны Света! – не выдержал я. – Если мы не добудем Филириниль – нам всем придет конец! Неужели вы хотите этого?!

– Рука не покинет своего саркофага, – безразлично изрек Гвин Гокатюр.

– Возвращайтесь восвояси или погибните, – прибавила Ки Аная.

– Таков Завет Ураха, – опять разом утвердили трансцендентный генерал и жрица.

– Всеотец нуждается… – начала Лютерия, однако ее перебил зычный бас Дурнбад:

– Че вы лясы точите с этими мумиями?! Видно же, что они за стол переговоров не сядут!

Неустрашимый и импульсивный гном, с молотом наперевес, понесся к хранителям Тлеющей Чащи:

– Я им сейчас «накидаю» пряников с шестка!

– Да будет так! – возвестили Ки Аная и Гвин Гокатюр, наставляя на нас оружие.

Что же произошло потом? Когда я оказываюсь в пылу схватки, то упускаю некоторые ее нюансы.

Я оглянулся. К нам летели все те тысячи призраков, которые дотоле держались поодаль. Их мерцающие топоры, булавы и секиры приобрели материальный вид! Заклинание Потустороннего Террора, конечно, испарит десяток–другой этих враждебных гадов, но! Они наступают со всех сторон! Дурнбад между тем нанес удар по щиту Гвина Гокатюра. Следом засвистели стрелы Альфонсо. Они метили в Ки Анаю. Жрица подняла сухопарую ладонь – все залпы Резца сошли с«прямого пути и взмыли в прогорклое небо. Настурция взяла на себя муравьев. Эти огненные насекомые–инферналы, бросив свою воркотню, единой лавиной спускались с холма. Грэкхольм, выудив из воздуха Клюкву, послала им навстречу оранжевый запал колдовства. Он разъел древки античных копий и с ревом обрушился на муравьев. Те, в кого он попал, пронзительно заверещали и издохли, скрючив свои усики. Я выпустил Потусторонний Террор в гряду призраков, подобравшихся к Дурнбаду совсем близко. Сгусток волшебства чавкнул, распался на песчинки и, не задев гнома, заклеймил нежить россыпью ядовитых поцелуев. Со стонами более двадцати лилейных силуэтов развеялись по ветру. Впрочем, это капля в море! Призраки все прибывали! Щавель Альфонсо сошелся с посохом Ки Анаи, а Дурнбад получил по крестцу алым клинком Гвина Гокатюра. Я воздел Лик Эбенового Ужаса ввысь, заполняя зону сражения чарами эфира (духи отшатнулись), а правее Настурция голосом заморозила подступающих к ней муравьев. Одна Лютерия, находящаяся посередине нас, не предпринимала никаких действий. Ровная, словно стебель пшеницы, она как будто бы погрузилась в транс. Не время медитировать, дорогуша! У нас тут как–то не чаепитие!

Я вновь зарядил Лик Эбенового Ужаса. Проведя им над головой, я поверг в бегство ряд призраков. Подчинить нежить себе я не мог. Прощупав их ментальные покровы, я понял, что не пробьюсь сквозь них. Все из–за того, что Божественность Ураха и Хаос Хрипохора так закрутили «нити» порабощения нежити, что над тем, как распутать их «узел» мне пришлось бы подумать, а думать я сейчас собирался меньше всего. Духи обступили нас плотным кругом. Они боднули Настурцию, и та упала в муравьиное сонмище. Я рванулся к ней… Вдруг Лютерия, вероятно ждавшая подходящего момента для своего вмешательства, растопырив пальцы, выдохнула фразу Мощи: «Ура Эт, Ура Сват Халу!». Магистр Ордена Милосердия окаменела, обратившись в алебастровую статую. Из нее полился свет! Ослепляющий! Благодатный! Нежный! И вместе с тем непреклонный и изгоняющий! Чувство любви захлестнуло меня и вылилось через края моей беспредметной чаши. Я почти забыл, для чего сюда пришел! Призраки, попавшие в лучи света, дрогнули, а затем бросилисьь наутек. Лютерия опала в грязь куском камня (статуей!). Добежав до Настурции, я схватил ее за ворот и, израненную слюнявыми жвалами, вытащил из муравьиного плена. Альфонсо Щавелем попытался достать до живота Ки Анаи, но та, уйдя в бок, приложила к его наплечнику свой посох. Раздалась вспышка. Следопыт ойкнул и плашмя повалился под сапоги жрице. Клюква изрыгнула из себя персиковое цунами (и вовсе не персики забарабанили по муравьям, а очень даже едкие магматические ядра), а вслед за тем переключилась на Ки Анаю. Посох мертвой жрицы отбил волшебство Настурции, однако Альдбриг – нет. Мой меч с хрустом вошел в подреберье. Удар кулака в скулу оглушил меня. Подвывая, я брякнулся на Альфонсо. А Дурнбад все бодался с Гвином Гокатюром. Один на один.

– За Надургх! Нудургх! – ревел он. – Зарамзарат!

Прочнейший доспех гнома отмечали свежие засечки. Из–под шлема текла кровь. Раздувая ноздри и подволакивая ступню, старейшина войны провел серию выпадов. Молот бабахнул о меч, резко поменял угол, и, вкупе с коленным тычком, надавил на шлем – так дверь колет орехи. Череп Гвина Гокатюра расплющило, однако поверженный генерал в последний миг по рукоять вогнал меч в щель у горловины гнома. Так Дурнбад и Гвин Гокатюр свели счет в ничью. Неужели… Дурнбад? Со слезами и яростью, обуявшей меня от пяток до самых кончиков волос, я вскочил на ноги и, зайдя на Ки Анаю с фланга (Настурция мужественно сдерживала жрицу Клюквой) обезглавил ее Альдбригом. Все. Пятеро поверженных. Три от нас, два от Тлеющей Чащи. Уронив Альдбриг и Лик Эбенового Ужаса в пепел, я, рыдая и глотая слезы, побрел к Дурнбаду. Он хрипел.

– Я его вперед хлопнул! Ага? Победа за мной! – обиженно прокряхтел гном. – Собака изловчился под конец, но он меня…

Дурнбад зашелся кашлем.

– … не одолел…

– Ты пример для нас всех…

– Э–ге! Пример? Да… Ты же видел, Калеб? Я не посрамился! Не постыдил предков трусостью! Как всегда, выступил на передовых и назад не сдал!

Хватило всего одного взгляда, чтобы понять – Дурнбад обречен.

– Ты самый храбрый и отважный гном всего Будугая, – вымолвил я, роняя на шлем друга прозрачные капли. – Владыка Гор ждет своего сына!

К нам подошел очухавшийся Альфонсо и Настурция. Левая рука следопыта висела как плеть.

– Я… Я… Так суждено… Не на койке же мне было умирать! Не с плачем же нянек и мамок! Я не из того теста! – с кровью на устах, усмехнулся стремительно бледнеющий Дурнбад. – А ну, не реветь мне тут!

Как бывалый вояка, он сознавал, что ему не выкарабкаться… И все же он улыбался.

Гном залез в карман и извел кольцо Буля Золотобородого.

– Отдай отцу… и… попроси у него за меня прощения. Бедовый сын у него вырос, задиристый… Брату и матушке скажи, что… люблю их. Увидимся по ту сторону, брат по крови… Будем пить неййли–пеййли и брисовое пивко пока не окосеем… петь песни…

Старейшина войны, терпя мучительную боль без всякого недостойного его скулежа, гордо сказал:

– Владыка Гор, я иду к тебе… не обесчещенный и не опозоренный, никогда и никем… Зарамзарат… Надургх…

Дурнбад умер.

Я закрыл его незрячие глаза…

Здесь, сейчас, в эту самую минуту я потерял своего друга, своего брата по крови, своего родного гнома… Я не могу передать тех чувств, что глодали мою душу… В полной прострации я согнулся и уперся лбом в неподвижного Дурнбада.

Альфонсо мягко коснулся моей спины.

– Пошли, у нас есть дело.

Лютерия не погибла. Магистру Ордена Милосердия постепенно возвращалась ее прежняя форма. Алебастровые линии подменялись кожей, вновь забилось сердце. Не сразу, но она стала сама собой.

Мы пока не решили, где и как похоронить Дурнбада, поэтому взяли лопаты и принялись копать в самом центре холма. Я занимался этим механически, тупо и без всякого смысла. Лопату в землю, пригоршню – за себя. Все молчали. Добираясь до лапы Идола–Бога, мы буквально погрязли в скоплении костей. Тут были погребены сотни и сотни воинов… Наши раскопки продолжались до глубокой ночи. Утром они возобновились. Мы опустились в рытвину по свой рост и там… Бзынь! Лопата Настурции кольнула в стеклянную поверхность. Красный кулак Дроторогора, весь в нарывах и пузырях, сидел в полупрозрачной бериллиевой коробке, соразмерной ему. Мы выбрались обратно на холм и стали рассматривать руку.

– Так и не поймешь, будет она куда–то показывать или нет, – сказал Альфонсо. – Культя зажата в рамки.

– Надо ее вынуть, – согласилась Настурция.

Я нашарил в сумке кинжал с Джейкобом. Его острие я воткнул в замочную скважину, потом разломал ее. Отрубленная Филиринилем рука вздрогнула. Поджав губы, я вытащил ее наружу. От длани Дроторогора исходила злая энергетика, ощущаемая на физическом уровне. Не сродная той, что захлестывает меня от контакта с Бездной Назбраэля при творении заклинаний. Иная. Космическая и очень пагубная. Горячая на ощупь, рука выпрямила всего один кривой палец с серым ногтем, после чего сама собой повернулась на северо–запад… В где–то степи той был Легия.

– Вот оно! – воскликнула перепачканная Лютерия. – Настурция, ты была права!

– Теперь надо только идти по направлению, – сумрачно проворчал Альфонсо.

– Рука Дроторогора – есть квинтэссенция Хрипохора. Его изначальное варварское свирепство. Она будет иссушать нас и обессиливать. Поэтому ее понесу я, – промолвила Лютерия.

– Почему ты? – спросил я.

– Вера в Ураха и Лики Всеотца, сила от Алана Вельстрассена помогут мне противостоять руке… Дольше, чем вам.

– Хорошо, – сказала Настурция. – Дурнбад…

– Предлагаю поместить его в нашу яму. Тут покоятся славные витязи Соединенного Королевства. Старейшине войны будет незазорно возлечь с ними рядом, – решил я.

– Поддерживаю, – кивнул Альфонсо.

– Я тоже, – откликнулась Лютерия.

Мы взяли Дурнбада и осторожно уместили его в черную дыру. Я снова взялся за лопату. Каким я запомню его? Таким? Белым как лед и с молотом у коленей? Тихим и спокойным? Нет… Другим. Я бросил вниз горсть земли. Веселым балагуром с золотой наковальней на шее, рвущимся в любую драку, ценящим поддержку и взаимовыручку. Героем.

Это не первый мой друг, которого я хороню. Но каждый раз, когда я это делаю, мне хочется надеяться, что он точно последний… Что я буду следующий.

Вселенная, сколько лет живу – никогда не привыкну.

Глава 28. Изгнанница Мира Тьмы

С помощью Ликов Всеотца на манер Серэнити Лютерия залечила раны, полученные нами от Ки Анаи и Гвина Гокатюра. Однако мою душу магия Света не остудила. Она пылала. Я скорбел по Дурнбаду. По его смеху. По его шуткам. По его жизнелюбивому темпераменту. Старейшина войны никогда не унывал и не просил жалости к себе. Он призирал слабость и прежде всего требовал быть сильным от самого себя. Дурнбад обладал многими качествами, встречающимися в личностях только поодиночке. Долг, благородство, достоинство – его девиз. Верность родине, отрицание лжи, умение добиваться своей цели, независимость и справедливость уживались в моем друге все вместе, и это было как нельзя лучше. Порой Дурнбад перегибал палку, стараясь завоевать первое место или пил эля больше, чем нужно, но разве это минусы? Беспредельная самоотдача команде, желание защитить каждого из нас ценой своего «я», бескорыстие и неиссякающий задор – таковы были углы его характера.

Дурнбад никогда не роптал на судьбу и на испытания, что ему приходилось переносить вместе со мной. Я уважаю его за это. Старейшина войны иногда говаривал, что его удел «сгореть в битве, а не на вонючем матрасе». Он отрицал самую суть тихого угасания. Он получил то, что хотел. При молоте и при доспехе, старейшина войны пал в сражении с исторической, достопамятной персоной – Гвином Гокатюром – мастером меча, знаменитым генералом древности, соратником Харальда Темного и избранником Ураха. Эпос – наследие народа, и я уверен, что потом менестрели людей и гномов сложат не одну и даже не две песни о поединке Дурнбада и Гвина. Они прославят Дурнбада и возведут его в ранг идеала ратной удали. Пусть не на рубежах Железных Гор, а в Соединенном Королевстве старейшина войны обрел имя легенды. Посмертно. Когда–нибудь я возвращусь в Тлеющую Чащу, чтобы полить «последний дом» моего друга крепким напитком. Никаких цветов и томных молитв. Дурнбад бы их осмеял. «Горы и недра», «Надургх» и «Зарамзарат», спи спокойно. Я, Калеб Шаттибраль, твой брат по крови, буду помнить тебя. Всегда.

Покинув Тлеющую Чащу, мы отпустили Лайса – коня Дурнбада – на все четыре стороны. Он доживет остаток своих дней свободным. Неси его, ветер, неси от всех уныний и невзгод… Лайс хорошо послужил своему невысокому наезднику…

Лапа Дроторогора неизменно показывала на северо–запад. Лютерия доставала ее раз или два в день. Больше и не требовалось. Обретя «часть» Бога–Идола наша четверка почти сразу стала ощущать ее воздействие. Раздражительность, тошнота и мигрени досаждали нам почти постоянно. А ведь мы только выехали из Тлеющей Чащи! Что же будет с нами дальше? Пока неясно.

Друг за другом – Альфонсо, Лютерия, Настурция и я – мы скакали по Закатному Тракту. Через какое–то время он разделится на две старых дороги. Первая уйдет на Клейменд, вторая – на Роуч и Россо. Ни та, ни та не станет нашей. Мы пустимся им вразрез. К опушке Великого Леса.

Я предавался мыслям не только о Дурнбаде, но и о Тлеющей Чаще. Что ждет ее теперь? Лапа Дроторогора более не в ее лоне. Ознаменует ли это для «горящего леса» начало новой страницы? Потухнет ли он? Усмирит ли свои дымные проймы? Вознесет ли измаявшихся призраков на небеса? Расцветут ли на нем зеленые побеги? Так статься, что минует эра, и Тлеющая Чаща вновь получит имя Малахитовый Дворец. Обновление Жизни через Смерть – это естественный уклад Природы и Равновесия. Смерть долго царила в Тлеющей Чаще и, может статься, ныне настал черед Жизни. Вселенная не претендует на доминирование одного над другим. Все, прибывающее под ее патронажем, находиться в гармонии. Катаклизмы и катастрофы – инструменты Вселенной, кажутся нам жестокими, но на поверке они лишь отсеивают «излишки». Если рассматривать в этом ключе Тлеющую Чащу, то она хлебнула испытаний – Полдень Игл, тотальное выгорание, мерзопакостная лапа Дроторогора. Как сквозь сито, лес пропустил через себя множество катастрофических событий, чтобы быть воскрешенным и вновь зазеленеть и заблагоухать. Птицы и звери пусть наводнят его чертоги. Солнце пусть ласково обнимет его кроны. Жизнь да возобновит круги своя. Я всегда относился к нашему Миру философски. И именно эти мои взгляды держат меня на плаву вот уже более трехсот лет. Наблюдай и выноси выводы (свои, а не чьи–то чужие, навязанные тебе) – так ты усвоишь урок.

Недавний разговор с Лютерией напомнил мне об Уговоре Предков. Достижимость его исхода, такая иллюзорная ранее, сейчас представлялась мне вполне допустимой. «Вполне», а не «точно», потому что я могу умереть. Ха, а разве не логично? Мне досадно, что Дроторогор и Вальгард Флейт не удосужились подождать свершения Величия Света. Эгоисты! Мерзавцы! Я бы получил от Констанции Демей свою награду – точку–расположение Энигмы и отправился бы к ней. Мне до безумия надо снова увидеть острый шпиль башни Квиля Лофирндваля. Все эти годы я тянул лямку надеждой на это. Возможно, мой приемный отец еще там, в Энигме. Может быть, он окоченел в летаргическом сне. Но не умер! Я, я, который сейчас столько всего знаю и умею, я, обладающий громадным опытом в самых разных областях, как в магии, так и в науке, в лепешку бы расшибся, но пробудил бы его! Я бы ухаживал за ним и лелеял его! Я обязан Квилю всем – дыханием, опекой, кровом. Если бы не он – меня бы не было на этом свете. Родители «ушли» – это суровый факт, Квиль – под вопросом. Пока есть хоть малейший шанс его отыскать – для меня он будет среди живых. Мои глаза увлажняются, когда я вспоминаю Энигму и Квиля Лофирндваля. И я плачу, как мальчишка, воссоздавая в себе картину незатейливой ограды в плюще и два надгробия за ее скрипучей калиткой. Лавочка, на которой я часто сидел и беседовал с родителями, там ли ты еще? Мамочка… Мне бы только опять дотронуться до тебя… Я взрослый, и все–таки в душе я – ребенок. Тот малыш Калеб, чье сердце навсегда разбито непереносимой мукой тоски по моей самой дорогой маме. Никто и никогда не любил меня так, как она… И никому и никогда я не был так нужен, как ей… Да, что говорить? Вперед, вперед, вперед несет меня Марви…

Стиснув зубы, я спрятал лицо в складки капюшона.

Через несколько суток Закатный Тракт разошелся влево–вправо. Отсюда Великий Лес был всего в одном дне пути. Лютерия старалась как можно меньше прикасаться к руке Дроторогора. Когда она брала ее в свои ладони, чтобы свериться с маршрутом, то вся дрожала. Отвращение, которое вызывала у нас эта длань не сравнится ни с чем. Кусок красного мяса – так мне хочется ее назвать, изредка сокращался и шелушил на себе струпья. Рука притягивала к себе мух и прочих насекомых. Она жутко воняла, а по ночам тормошилась в сумке Лютерии. Создавалось впечатление, что мы везем с собой не культю, а какое–то страшное существо, мыслящее и анафемское.

Что есть Хрипохор – Боги–Идолы. Кто есть Дроторогор – среди них он Кесарь, Заглавная Октава, Повелитель. И нам приходиться взаимодействовать с его конечностью. С этой паршивым и выпивающим у нас всю радость злым первоэлементом Хаоса. Это изводит и повергает в черное уныние. Смертным нельзя приобщаться к таким вещам – рано или поздно они погубят их. Магистр Ордена Милосердия принесла руке Дроторогора себя на заклание. Волевая и непреклонная, добрая и невинная, она понимала, на что идет, и на что себя обрекает. Бьюсь об заклад, если мы достанем Филириниль и вернемся с ним обратно в Ильварет, Лютерии уже не быть собой. Дроторогор исковеркает ее нутро, вытянет жилы и сгрызет душу. Такова плата за взаимосвязь с Предвечным Огнем. И все же Лютерия не отступала, не пасовала и не предлагала нам принять на себя ее ношу. Я восхищаюсь ей. Лютерия совершает подвиг, который не каждому из нас по плечу, а может и вообще никому не по плечу. Магистр Ордена Милосердия не ждет за это никакой награды или признания. Ее ориентир – Урах, ее знамя – Свет, ее жизнь ей не принадлежит. Как и Серэнити, Лютерия следует по избранному ею пути и ничто не заставит свернуть ее с него.

Зеленое руно раскинуло свои нити от одного обозримого края до другого – это Великий Лес закрасил собою всю даль. Сейчас его неохватные взглядом просторы теряются в дымке наступающих потемок. Справа он дотянется до Гор Заботы и Моря Призраков, а слева до Ледяных Топей и Ноорот’Кхвазама. Этот массив из разных пород деревьев, кустарников, бурьянов, холмов, расщелин и одиночных пиков – место древнее и волшебное. В тенях Великого Леса кишмя кишат живорезы. Война – их призвание и праздник. Без сострадания и сочувствия, но при диких и изуверских инстинктах, они готовы убивать всегда и везде. Ихор из Ненависти и Свирепства бередит вены большинства живорезов (есть исключения, к примеру, Безымянный), иссушая их жаждой насилия. Этот абстрактный ихор, который есть не что иное, как отпечаток Вселенского Хаоса, велит тварям истреблять, истреблять и еще раз истреблять! Все сущее и все живое! Всех не таких, как они сами! Ныне все живорезы Великого Леса не чуют себя от радости – с ними Царь Хрипохора,Дроторогор, Бог–Идол, Старший из Демонов Стихий, сын Черного Огня и Сумрачного Льда. Бичом, Иглой Стужи он гонит своих приспешников разорять Соединенное Королевство и стоять против Вестмарки. Живорезы – фанатики. Марш по костям витязей во славу Дроторогора – разве есть что–то приятнее этого? Что–то более пьянящее и одурманивающее? Нет. Дроторогор вызывает у живорезов священный трепет. Так вот, этот «марш», несомненно, победоносный и триумфальный, докажет всем и каждому, что их Бог – самый истинный, самый сильный, самый страшный и самый злобный. Пусть весь Мир оглохнет от скрежета оружия, пусть предсмертные стоны будут такими громкими, что небо в отчаянии упадет на само себя, пусть прольются реки слез, пусть земля побагровеет от впитавшейся в нее крови, пусть лава, смерч и булат установят в Юдоли абсолютную власть Хрипохора. Эти «пусть» вгоняют живорезов в экстаз наркотического вожделения. Кто кого, ты или тебя – азарт, разгоняющий скуку. Живорезы опасны и по одиночке. Что же говорить, когда их сотня, тысяча или десятки тысяч? Нет, нет, живорезов куда больше. Нами принято говорить «живорезы», обобщая расы Великого Леса, поклоняющиеся Хрипохору. А сколько их всего, этих народов Царства Хаоса? Чем они отличаются друг от друга и где живут? (В Великом Лесу же!) Разберем.