Троица неслась во всю прыть до самого леса (а это ни много ни мало – три километра), затем, сбавив ход, два русоволосых паренька ловко обогнули стадо с флангов, и по громкому звучному гиканью я понял, что дальше коров они будут вести сами. Златовласый пастушонок тем временем храбро подъехал к чудовищу и продудел на флейте звонку мелодию, очевидно, в знак благодарности. И как он не боится, что великан схватит его вместе с кобылой и мигом проглотит? Держу пари, он проделает такой трюк за один укус, даже не придется пережевывать. Да и какой толк от златовласого и его товарищей, если за ними, быть может уже никогда, не придут графские рекрутеры?
Великан поднял свою чудовищно огромную ладонь в знак приветствия и одновременно прощания, потому как через несколько мгновений он медленно развернулся и зашагал обратно через ельник. Мальчишки погнали стадо в добрую сотню голов к деревне, а я внезапно осознал, что вымок до нитки и сильно продрог. Нащупал под курткой сверток из телячьей кожи, в котором надежно был запрятан графский указ. Облегченно выдохнул и уверенным шагом направился в деревню с твердым намерением отыскать старосту и ткнуть ему в лицо этим документом, чтобы затем на законных основаниях начать властвовать в этом краю.
***
«Отто-обманщик, вынужден требовать от вас немедленно покинуть деревню долины и впредь никогда здесь не появляться. Срок даю вам до заката, в ином случае мы будем вынуждены задержать вас и передать вышестоящей власти для дальнейшей экзекуции.»
Чертовы деревенщины! Да как они смеют?! Меня, названного наместником этого края, изгонять еще до того, как я в полной мере вступил в правления, да еще и таким позорным образом! Угрожают экзекуцией? Ха! Да будь моя воля, уже сегодня эти лживые, трусливые чинушки, навроде Германа с его златовласым сынком Оле, ломали спины и разбивали руки в кровь в медных рудниках далеко на севере!
Насупившись, я с поразительной для самого себя упрямством продолжал стоять недвижно на деревянных подмостках, служивших деревенской площади подобием ораторской трибуны, тем временем, как мой оппонент в лице вышеупомянутого Германа (собственно, старосты деревни долины), стоял напротив, причем на земле, что не мешало ему смотреть мне в глаза прямо на уровне моего лица, ехидно посмеиваясь, то ли оттого, что мне приходится высоко вытягивать шею, чтобы сохранить наше равенство в габаритах, то ли от того, что за его спиной стоял Оле и еще два пастушонка, которых я имел неудовольствие наблюдать и слышать этим утром. Моя рука непроизвольно потянулась к рукоятке верного кацбальгера. Разум всячески предостерегал от этого, потому как явственно наблюдал вокруг подмостков толпу крестьян с разгневанными, в лучшем случае – недовольными лицами. Некоторые держали в руках инструменты, орудия, с которыми оторвались от дневных трудов, собственно, ради этого нелепого собрания. Особенно вызывали опасения высокий мужлан в соломенной широкополой шляпе, сжимающий в руках грозного вида трезубые вилы. А вон и местный кузнец, чего же только с молотом приперся? Мог бы и обугленную головешку, на худой конец, раскалённый до бела брусок стали прихватить ради такого случая!
«Отто-обманщик, ваше слово!»
Староста прищурил глаз, чем непроизвольно собрал все морщины на высоком лбу в одном правом углу. Чертов бюрократишка! Ты заплатишь мне за все… Позже.
Задрав подбородок еще выше, я как можно более непринужденным шагом спустился вниз с трибуны и медленно направился в сторону тракта, тем самым дав понять старосте, что я ни в коем случае не намерен оправдываться.
«Отто-обманщик! Держи свою грамоту!» – услышал я насмешливый оклик позади. Обернувшись, еле успел схватить в дюйме от своих глаз брошенный рукой пастушонка сверток с письмом графа. Поплатишься и ты, дерзкий юнец.
Я доплелся до тракта, который успел подсохнуть за те несколько часов с рассвета до полудня, которые принесли мне больше несчастья, чем все военные годы. И это действительно так! Ох, я еще отомщу этим невежественным и глупым деревенщинам, но для начала нужно найти способ выбраться из этой проклятой долины.
Я добрел до реки, когда солнце уже пересекло зенит. Лямка путевого мешка с припасами из дома косого Шульца неприятно саднила плечо, потому регулярно приходилось ее одергивать. Вне всяких сомнений, хитрый рыбак нарочно подсунул мне суму с таким изъяном.
Добравшись до песчаного берега, я со злостью и отчаянием обнаружил, что нет никакой, даже самой утлой и гнилой лодчонки, на которой я мог бы перебраться на другую сторону непомерно широкого и опасного для человека, знакомого с плаванием лишь понаслышке, речного потока. Возвращаться в логово трусов и ядовитых насмешников я не собирался, потому решил устроить привал прямо здесь, на песке. Погода мне благоволила, к тому же Шульц этим утром ненароком обмолвился, что намерен вернуться сюда через денек-другой, потому как заказанные им зерно и вяленая говядина будут готовы к тому сроку.
Я удобно расположился на расстеленной на песке куртке и размотал ремень на своем мешке. Извлек из него сушеного окуня, кусок ржаного хлеба и флягу с темным элем. Ел и посматривал в сторону деревни, утирая крошки и капли нагретого полуденным солнцем напитка. Не отправил ли староста посла с вестью о том, что он одумался, приносит извинения за свои простодушие и недальновидность и умоляет немедленно приступить к исполнению обязанностей наместника его светлейшества графа в долине?
Настроение от такой мысли у меня немедленно поднялось, от чего я с удвоенными силами принялся за еду и, сам того не желая, прикончил половину своих запасов, которые ранее я планировал рассчитать на неделю непредвиденных скитаний. Навроде тех, в которых я нахожусь сейчас. Видимо, я сильно перенервничал за этот день, и организм настойчиво требовал сил для восстановления. Расправившись со скудным в своем разнообразии, но довольно сытным и приятным на поверку обедом, я надежно завязал мешок и положил себе под голову, чтобы немного вздремнуть и окончательно восполнить запасы сил и нервов. Однако спокойно заснуть мне удалось не сразу. Причиной беспокойства стары порывы легкого ветерка с реки. Струи прохладного воздуха назойливо лезли в уши и за шиворот рубахи, щекоча кожу. К тому же мирному сну мало способствовали нахлынувшие воспоминания о событиях минувших нескольких часов, которые, вне всяких сомнений, стали худшими моментами всей моей жизни.
***
Первейшим делом, добравшись до деревни этим злосчастным утром, я направился в просторный барак, который снаружи подозрительно походил на кабак. Собственно, он им и оказался. Заведение, едва я ступил за порог, наполнила всепоглощающая тишина, хотя на подступе к пивнушке я явственно слышал смех, песни и звуки откупориваемых бутылок (последнее с большой вероятностью лишь плод моего разыгравшегося воображения).
«Доброго утречка, хозяйка!» – со всей доступной мне приветливостью поздоровался я с пышной женщиной за широким распахнутым окошком в дальней части питьевого зала. Окно было вырезано в перегородке из грубо отесанных еловых досок, служившей границей между посетителями и кухней.
«Будь здоров, путник. Предупреждаю, с добропорядочными посетителями не пререкаться и не дерзить. Завтрак съеден, обед будет готов не раньше полудня. Что-либо крепче эля назначено только для добропорядочных трудяг с полей и только после дневных работ. Это понятно, путник?»
Воспользовавшись возможностью, я огляделся и окончательно убедился в том, что это заведение мало чем отличается от любой другой деревенской пивнушки. Толстые бревенчатые стены, украшенные подковами и незамысловатыми соломенными плетенками, изображающие лошадей, коров и тому подобные простенькие фигуры. Пол, отсыпанный песком, не имел никакого под собой дощатого или иного основания, из чего я сделал вывод, что барак построен прямо на земле, быть может, даже слегка закопан. А значит, почва в долине довольно твердая и не подвержена размыванию в более дождливое время года. Несколько столов по обе стороны зала, прижаты вплотную к окнам. Несомненно, ради экономии масла для ламп. В центре помещения возвышался широкий полированный столб, служивший опорой для свода и одновременно разделителем помещения на два равнозначных полюса. Поразил меня только один предмет в этом посредственном помещении. Выполненное из все той же соломы, которая служила украшением стенам питейной и надежной крышей, чучело гигантского человекообразного существа. То, что это не человек, я понял мгновенно, потому как голова куклы упиралась в самый конек. Чучело Вафтруднира, вне всяких сомнений. Стало быть, местные жители что есть мочи боготворят этого монстра, который не сегодня-завтра пожрет их дочерей или того хуже – коров. Уму непостижимо, насколько они наивны. Ну ничего, для этого я здесь. Я избавлю их от гнета и лицемерной доброты Вафтруднира ужасающего. А для чего иначе направил сюда его светлейшество граф своего самого верного и подготовленного воина?
Настроение мое было лучше некуда, я выпятил вперед грудь, положил ладонь на рукоять меча и направился к окошку хозяйки пивной.
«Созрел, путник? Дать тебе на пробу эля? Добропорядочным жителям деревни мое варево очень нравится. Отведаешь?»
Я отрицательно помотал головой.
«Добрая хозяйка, благодарю за любезность. На самом деле, я прибыл не с той целью в долину, чтобы вкушать твой, уверен, наипрекраснейший эль. Советую тебе немедленно отправить мальчишку к старосте, дабы сообщить радостную и крайне важную весть. Сама же умойся, приведи себя в надлежащий вид, надень праздничный наряд и отправляйся на деревенскую площадь!»
Хозяйка некоторое время удивленно глядела на меня и на сверток из телячьей кожи, которым я важно потрясал в воздухе. Старик у окна косился на нас. Видать, гадал, что же такое здесь происходит. Других посетителей мое появление не особенно волновало, да и другие – просто несколько старых женщин в черных просторных платьях и чепцах того же цвета и кроя. Их больше волновало шушуканье друг с дружкой, чем прибытие нового главы долины.
«С чего мне выполнять твои просьбы, путник? Еще и озвученные таким требовательным тоном. Не советую общаться так с добропорядочными жителями деревни долины, путник. Что за весть ты хочешь донести до старосты?»
«Возвестить о прибытии наместника его светлейшества графа в этом крае, – гордо ответил я. – Я немедленно вступаю в полномочия, и первейшим моим требованием будет вызвать старосту деревни, а также всех ее жителей, даже тех, кто трудится в поле, на главную площадь. Выполнять!»
По выражению раскрасневшегося лица (скорее от чрезмерного употребления собственным пенистым продуктом, чем от волнения или раздражения) хозяйки сложно было понять, восприняла ли она мои слова всерьез. Тем не менее спустя некоторое время молчаливых раздумий, она окликнула мальчишку-кухаренка и в точности передала мои указания, хоть и с явной на то неохотой.
«Желаете промочить горло, господин наместник? – поджав на удивление тонкие губы, поинтересовалась хозяйка пивной и постучала пальцем по глиняному кувшину, в котором, как выяснилось позже, была превосходная медовая наливка. Отведал я ее с большим удовольствием, может, даже слегка захмелел, потому как когда через некоторое время и испитый полностью кувшин за мной послали мальчишку-кухаренка, идти с ним рядом твердо и ровным шагом мне удавалось с некоторым трудом.
«Давай помедленнее, сынок, – наконец взмолился я и схватил мальчонку за худое плечо, дав понять, что пора передохнуть. – Или ты в самом деле считаешь, что я так же легко перемахну этот забор, как ты?»
«Простите, господин наместник.»
Голос мальчишки был тихим и покорным, а лицо сияло детским трепетом и почтительным восторгом. Я тут же решил, что не буду отчитывать его за излишнее рвение и, быть может, возвышу до пастуха в скорейшем будущем. Переведя дух и кое-как успокоив разыгравшееся сердце, я кивком указал провожатому, что готов двигаться дальше.
Тем временем снова сгустились тучи. Намека на дождь пока не было, но в воздухе стояла духота – предвестник близкого ливня. А может, просто привычный этому времени году признак? Нужно поскорее закончить со всеми формальностями.
Мы миновали симпатичного вида крепко сбитые домики, занявшие места по обе стороны песчаного тракта. Кое-где из печных труб тянулся еле заметный юркий дымок, и вскоре я почувствовал аппетитный запах свежеиспеченных пирогов и других не менее изумительных кушаний. Конечно, хозяйки долины вовсю хлопочут, чтобы успеть до окончания собрания накрыть праздничный стол в честь моего прибытия.
«Надо бы нам поторопиться, – заметил я, а кухаренок будто только и ждал этих слов. Помчался вперед, только пятки засверкали, и через добрый десяток домов я разглядел его в победной позе с вытянутой вверх ладонью. Видимо, площадь там.
Снова накатил приступ волнения. У меня, если говорить начистоту, не было опыта ораторского дела, и говорить с толпой, к тому же еще незнакомых мне людей, я мало того, что не умел, но и откровенно боялся. Благо, в момент наивысшей точки отчаяния, когда я заприметил три десятка крестьян, столпившихся у импровизированной трибуны в центре деревенской площади, на меня снизошло озарение, благодаря которому я вспомнил о письме графа у меня за пазухой. Мысль только о нем дала мне храбрости гордо пройти мимо дурно пахнущих прелой соломой и потом пахотников, подняться на подмостки и крепко пожать дружелюбно протянутую руку высокого верзилы средних лет, глаза которого глядели на меня с некоторой толикой скептицизма и ехидными искорками.
«Приветствую вас в долине, дорогой… эм… ах, Отто, прошу простить мою неосведомленность, видимо, письмо, призванное сообщить о вашем прибытии, верно, затерялось в моем кабинете по глупейшей ошибке, которую я без всяких зазрений совести спишу на свою рассеянность. А может и вовсе, что более вероятно, осело в одном из трактиров по ту сторону реки вместе с неблагонадежным посланником его светлейшества.»
Староста не говорил – пел своим веским, настойчивым, но в то же самое время бархатным голосом. Во время разговора он всячески жестикулировал, рисуя в воздухе захватывающие воображение фигуры и пасы. Староста, назвавший себя Германом, был превосходным оратором, отчего не возникало никаких сомнений в том, как он сумел заполучить такое высокое положение в иерархии деревенской власти. Только языком чесать и умеет!
«На самом деле, дражайший Герман, это мое допущение. Я лично просил его светлейшество графа, а по совместительству моего близкого друга и верного соратника по боевым подвигам, не извещать о моем грядущем прибытии, потому как намеревался лично сообщить об этом непременно в день своего прибытия, дабы не отвлекать жителей деревни долины от повседневных хлопот. В конце концов, моя скромная персона почестей не требует.»
По выражению лица Германа трудно было понять, насмехается он над моим наспех выдуманным и откровенно нелепым оправданием или же принял за чистую монету. Я решил не медлить и завладеть вниманием публики, поспешил извлечь из-под одежды послание графа, высоко задрал его в воздухе и громко воскликнул: «Дорогие крестьяне!»
«Друзья.»
Голос Германа звучал на порядок тише моего звонкого оклика, но тем не менее именно он всецело завладел вниманием публики. Подлый староста вознамерился покуситься на мою отрепетированную речь и все испортить!
«Друзья, – продолжал Герман, убедившись, что каждый взгляд на площади обращен именно на него. – Давайте не будем выказывать неуважение (хотя по моему разумению, неуважение здесь выказывал именно Герман!) новоприбывшему… хм… посланнику его светлейшества. Роль наместника графа, равно как и легитимность власти самого нашего дражайшего покровителя, никоим образом не должна быть очернена невежеством, само собой, присущим простым деревенским обывателям. Именем его светлейшества заклинаю вас проявить немного терпения и позволить дорогому Отто предоставить на народный суд соответствующий указ, а именно о назначении нашего неожиданного гостя наместником его светлейшества… всей долины, я правильно понял?»
«Угу, – угрюмо кивнул я. – В ближайшие несколько месяцев долина будет интенсивно осваиваться беженцами из других более отдаленных уголков графства, чьи земли пострадали от войны. А потому как долина находится под защитой скал и реки, никак не была подвергнута агрессии врага, его светлейшество граф решил одарить нищих правом селиться здесь. Я намерен обеспечить этим бедолагам комфортное существование в этих краях, а вашим долгом, Герман, равно как и долгом ваших подчиненных, будет помочь мне в этом нелегком труду. Разумеется, под моим чутким руководством.»
Крестьяне из числа тех, кто находился в первых рядах и имели возможность слышать наш разговор, неодобрительно мотали головой и принялись передавать новость своим менее осведомленным товарищам. С каждым мгновением, проведенным на трибуне перед толпой все больше гневавшихся крестьян, я осознавал все больше, насколько подлую услугу оказал мне старый граф, которого я еще имел неосторожность посчитать своим близким другом! Но разве поступают так с друзьями, отдают на растерзание толпе разгневанных крестьян?!
«Отто, вы еще здесь, с нами?»
Насмешливый тенор Германа заставил меня выйти из раздумий и гневно взглянуть на него. Бесстрашный староста нисколько не смутился и повторил свою просьбу, которую, как оказалось, уже неоднократно высказывал.
Рука странным образом дрожала, когда я подавал улыбающемуся верзиле сверток с письмом. Наверное, сказывалось волнение последних дней. Внезапная удача, непростое путешествие, этот чудовищный монстр Вафтруднир, в конце концов! Пирушка в честь моего прибытия, несомненно, поможет оправиться от пережитых потрясений.
Герман немедленно выхватил у меня сверток и с нарочитой небрежностью развязал шнурок, которым было туго обмотано письмо. Некоторое время задумчиво вертел в руках отдающий желтизной пергамент, разглядывая его то так, то эдак.
«Не сомневаюсь, что это печать его светлейшества, – выдал он наконец после нескольких минут гробового молчания, которое и я, и крестьяне вынуждены были хранить вслед за Германом. – Я видел ее лишь однажды. В деревню прибыли рекрутеры в надежде заполучить десяток-другой юношей призывного возраста. Мне было почти 15, потому я был в числе тех несчастных, кого обязали явиться на эту самую площадь для прохождения отбора. Многих выдернули прямо с полей, когда же осенний сбор урожая – крайне важное занятие, каждый день на счету. Вдруг неожиданный град побьет колосья, а неистовые ураганы унесут наши стога далеко за пределы долины? Как вы, Отто, могли догадаться, рекрутеров это не особенно волновало. Они потрясали бумагой, подобной вашей, с точно такой же печатью и требовали неукоснительного выполнения графской воли. Уверен, вам знакомо это чувство. Страх перед неизведанным, животный ужас перспективы оказаться в битве. Что хуже: вероятность никогда не вернуться к своим безнадежно стареющим, а оттого нуждающимся в опеке и защите любящим родителям. О да, вы понимаете меня, Отто. Вижу по недоумению и боли в ваших глазах. Вы стали жертвой системы. Той самой, которая заставляет двух королей без зазрения совести посылать насмерть тысячи и тысячи подданных ради своих неуемных амбиций. Система взяла и вывернула наизнанку все то, что мальчишка знал и ценил до попадания в рекруты. 25 лет службы не могли пройти даром, верно? Та самая система, что сломала мальчишке жизнь, теперь служит ему путеводной звездой. Потому с такой ненавистью вы глядите на простых трудяг, которым по большому счету невдомек, через какие невзгоды вы прошли и какие ужасные поступки могли наблюдать в военные годы. Я понимаю это, Отто. Потому и вы должны меня понять – я не мог допустить того, чтобы дюжина юнцов и их родители (в том числе мой батюшка) прошли через подобные испытания. Потому, прознав про ужасный приказ, я седлал самого резвого жеребца и что есть мочи помчался в лес. Полагаю, ты успел наслушаться баек о Вафтруднире? Он – добрый друг и покровитель этих мест. Если бы человеческие законы были более разумными и гибкими, мы бы безоговорочно признали его своим вождем. Защитником, коим он, по сути, и является. Добрый друг выручил нас в тот черный день. Откровенно говоря, одного его появления на опушке леса и громогласного клича было достаточно, чтобы вынудить рекрутеров в срочном порядке покинуть долину и вернуться на ту сторону реки. Графских послов с тех самых пор здесь не видели вовсе. Вы – первый человек, Отто, кто прибыл сюда по указанию его светлейшества. Чтобы заявить о своем праве на власть? Что ж, сейчас выясним.»