Но этот человек не улыбался и не отводил взгляд. В этом взгляде было принятое решение. Ни сомнений, ни желания что-либо объяснить или узнать. И даже не столько решение, сколько констатация факта, словно решение это не только принято, но и выполнено.
Тогда она сделала глотательное движение – что-то мешалось – и сказала:
– Зачем вы это делали? Я имею в виду – можно было вызвать эвакуатор… – и указала взглядом на дорогу за его машиной с двумя колеями, которые понемногу засыпал снег.
Тогда он засмеялся.
Это был совершенно непроизвольный и очень довольный смех. Смех человека, который радуется какой-то победе. Какому-то превосходству. Какой-то реализованной возможности.
– Да просто потому, что мне так хотелось! Это же интересно – сделать все самому!
Он хотел добавить: потому, что мне хотелось сделать не так, как делают обычно. Как принято. Как от меня ждут. Ждут, что я признаю свое поражение и обращусь за помощью, и мне выставят счет. И я должен буду его оплатить, потому что ничего не могу сделать сам. И все порадуются: он совсем не сильный, им можно управлять, он вынужден платить за помощь…
Но самец обезьяны вовремя заткнул ему рот.
Потому что тогда в его мозгу возник второй синергический взрыв, и ему явилось откровение.
Его приняли за другого.
Да – приняли за другого, и признали его право смотреть на понравившуюся женщину так, словно его решение уже выполнено. Эта леди со странным загаром не знает его. Она не знает о его гелфрендше и маме. Не знает, что он не может уехать в отпуск один. Что его можно отчитывать. Что с ним можно не считаться, а лишь создавать у него иллюзию того, что его мнение что-то значит. Она решила, что он из тех, у кого все наоборот.
И вслед за вторым, с промежутком в несколько секунд, последовал третий синергический взрыв, и очередное откровение оказалось круче всех прежних.
Он вспомнил отца – и его подружку, моложе его на полжизни. Которая не знала, что этот человек никогда ничего не решал, состоя в браке. Которая видела – память тотчас забросала Конго тысячей черточек, что стал замечать и он у отца после развода – совсем другого, нового для Конго человека. Совершенно самодостаточного. С работой, в которой он хорошо разбирается. С хобби, которые обеспечивают его смыслом жизни. Спокойного, сочувственно-ироничного, уверенного во всем, что думает, делает и говорит. Который полжизни уступал не потому, что был слаб, а потому, что считал помыкавших им людей не противниками, а своими, близкими, достойными уступок. Но постепенно понял, что они ничего не достойны. И вместо того, чтобы пытаться исправить привычное, просто начал с начала – но уже не изменяя собственной сущности ради самоубийственных заблуждений.
– Поедемте, – сказал Конго, по-прежнему глядя мисс Алисе в глаза, – вы замерзнете в своей майке…
Еще секунду она смотрела на него, а потом кивнула и полезла в машину.
То, что произошло дальше, ему очень понравилось. «Дефендер» двинулся вперед, очень медленно, и в какой-то момент Конго заметил, что его машина движется тоже. Почувствовать начало движения он не смог. Мисс Алиса так использовала полувыжатое сцепление, что никакого рывка в момент сдвигания «Опеля» не было. Или он был такой слабый, что его самортизировал трос… Неплохо по нынешним временам, когда большинство водил с небольшим стажем вообще не смогут тронуться без «автомата»…
Отель показался за снегом, когда до него было метров пятьдесят.
Мисс Алиса включила поворотник и коснулась педали тормоза, чтобы засветившиеся ненадолго стоп-сигналы показали ее намерение, и Конго был готов тормозить. Она стащила «Опель» на обочину, где не было покрытого льдом асфальта, и там они благополучно остановились – перед дорожкой, ведущей к отелю.
Мисс Алиса вышла, и направилась к его машине; ее появление сопровождал голос Джо Дасена.
Конго вылез ей навстречу.
Она подошла.
– Далеко вам еще? – спросил он.
Она быстро глянула на него и отвела взгляд:
– Ну… – она снова посмотрела на него, – неблизко. Я хотела заехать подальше в горы до начала снегопада – покататься на лыжах – но опоздала. Сейчас некоторые участки дорог уже закрыты… на перевалах, к примеру, – она замолчала, понимая, что следует из ее слов.
– Давайте поужинаем где-нибудь, – сказал Конго то, что и должно было последовать за ее словами, – я ведь могу вас поблагодарить, так?
Она посмотрела в сторону и едва заметно улыбнулась:
– Ну… да, можете…
«А потом ты поедешь дальше, на ночь глядя, в сторону закрытых перевалов, – подумала она с немалой иронией, – он поверит, что ты сделаешь именно так? Если ты здесь ужинаешь – ты здесь и ночуешь. И… и как это будет, скажи пожалуйста?»
Но думать об этом ей не хотелось.
Вообще ни о чем не хотелось думать.
Хотелось вспоминать взгляд, который он не отвел – и который говорил ей, что его решение не только принято, но и выполнено. Потому что она давно ждала этого. Потому, что именно таким – среди выполненных решений, неспособным к сомнению – выглядел ее отец. Даже тогда, когда она чувствовала, что он сомневается.
Но его жена и вторая, мамина дочка, были защищены от его трудностей и сомнений.
И только ей, и только когда настала пора учить ее добывать свой кусок жизни, он стал рассказывать все – и только тогда она узнала, что истинный мачо не тот, кто не сомневается, а тот кто умеет все-таки делать, не смотря на сомнения. Узнала, что человек не может жить, не сгибаясь и не уклоняясь. Что человеческий мир слишком мелок, завистлив и слаб, чтобы мачо мог встать в полный рост, и не получить удар в спину. Что он должен притворяться и врать, и только полное презрение к враждебной силе спасает его от презренья к себе. Что есть принципиальная разница между готовым к компромиссам мастером человеческой борьбы, и простым лизоблюдом. Что можно сознавать всю силу противостоящего тебе мира и не бояться его, и бороться с ним, сохраняя ясность ума и точность удара. Что можно позволить себе не любить окружающее, не обманывать в этом себя, и не прятать свой страх за стокгольмский синдром.
И в какой-то момент она поняла, что боится мужчин, которые боятся женщин. Ведь если кто-то не может взять желаемое от женщины, которая рада его полюбить, было бы за что – как обойдется с ним жизнь, которой он безразличен, и куда он потянет свой слабостью своих близких?
И она вспоминала тот самый взгляд, и все думала – неужели?
И еще: если он и играет – по крайней мере, он знает, что должен играть. И если побуждать его играть это снова и снова, если показывать ему каждый день – да, ты такой! – желанная маска заменит собой ненужное лицо, и вместо элементарной частицы людского моря явится на свет человек.
– Пойдемте посмотрим, что у них там, – Конго кивнул в сторону отеля, потом вспомнил кое-что и глянул на свои брюки, – только подождите пару минут, я переоденусь. У меня есть джинсы.
– А у меня есть щетка для одежды, – сказала она, – можно попробовать оттереть. На брюках такого цвета не слишком заметно, даже если не совсем ототрется, – она вопросительно посмотрела на него, – принести?
Он кивнул:
– Да, спасибо.
Пока она ходила за щеткой – и еще за флисовой курточкой, и еще за рюкзачком, в котором, похоже, хранила то, что не стоит оставлять в машине – Конго стащил свитер и надел валявшийся на заднем сиденье пиджак. Все ценное, что у него с собой было, лежало в карманах пиджака. Пиджак был совсем не костюмный – Конго крайне редко носил костюмы – так что диссонанс с имиджем мисс Алисы был, но Конго оценил его как вполне допустимый по европейским меркам. Кроме того, пиджак несколько расширял его плечи. Конго старательно качал дельтовидные мышцы и преуспел в этом, но ему все равно казалось, что можно и пошире.
Высохшая земля, и верно, покинула конговские штаны легко и практически полностью.
В отеле и ресторане понимали английский, но говорили не слишком уверенно – сказывалась глубинка. Ресторан оказался совсем небольшим, недорогим и почти необитаемым.
– Вы бывали раньше в этих краях? – спросила мисс Алиса, когда они уселись в дальнем углу.
Конго отрицательно покрутил головой:
– Нет. Самое близкое – в Мюнхене.
– Тогда я вам кое-что порекомендую, – сказала она и стала водить пальцем по меню, сосредоточенно его изучая; было что-то по-детски серьезное в том, как она это делала – и очень взросло-ироничное в то же время.
Посреди этого занятия она внезапно подняла глаза, и на секунду встретилась с ним взглядом.
Потом, как ни в чем ни бывало, вернулась к меню.
– Вы часто бываете здесь? – спросил он, когда вопрос с кормежкой был решен.
Она кивнула:
– Часто. При том в любое время года. Проездом. Езжу кататься на лыжах. Отсюда совсем близко до первых лыжных районов. Я имею в виду – первых, если ехать с севера… или с северо-запада. От Мюнхена, или от Лондона, например.
– А что вы здесь делаете летом?
– Бывает – тоже катаюсь на лыжах, – она посмотрела на него, – только в других местах. Высоко. Летом в Альпах кое-где лежит снег. На ледниках. Знаете, что такое ледники?
– Знаю.
– Что вы любите больше – зиму или лето?
Конго улыбнулся – от того ощущения, о котором вспомнил при этих ее словах:
– Лето. Причем очень. В детстве я всегда проводил лето за городом. Помню, я мог чувствовать себя счастливым просто от того, что оно наступило…
Она спросила – совершенно серьезным тоном:
– А сейчас вы бываете от этого счастливы?
– Конечно. Лето ведь не изменилось. И очень надеюсь, что я тоже не изменился с тех пор. В том смысле, что не стал просто обычным взрослым, который уверен, что не должен радоваться детским игрушкам.
Он чуть улыбнулся, говоря это, но лицо мисс Алисы отразило внимание, а не его улыбку.
– А от чего еще вы бываете счастливы?
Конго немного подумал.
– Еще – когда в отпуске беру на прокат тачку и еду, куда захочу. Наверное, так ездят фанатичные байкеры – важна не цель, а процесс езды. Как в «Easy rider».
– Вы смотрели «Easy rider»?
– Да. Это же классика.
– Забытая… А еще?
– Когда что-то получается. Даже мелочь. Но не очень простая, и… не такая, как у других… то, что другие не могут. Когда наступает хорошая погода после пасмурной… Когда зимой делаешь что-то на улице, в загородном доме родителей, а потом греешься у камина… Когда возвращаешься в места, которые нравятся… Когда находишь какую-то новую цель… – он посмотрел на нее и хотел улыбнуться, но она по-прежнему смотрела на него без улыбки, и он сказал, – то, что я говорю, имеет значение?
Она кивнула:
– Да. А иначе я бы не спрашивала.
Помолчала несколько секунд и сказала:
– Я тоже люблю лето больше зимы. И очень довольна, что оно может быть связано с лыжами. Забавно, но почти все места, где люди обычно катаются на лыжах, находятся на такой широте, что большую часть года там почти лето… разве что иногда деревья без листьев. А в горах зима, потому что высоко… Но настоящим летом в горах хорошо тоже. Представьте: рано утром вы катаетесь по снегу. А потом спускаетесь вниз, а там жара, все зеленое. Можно купаться. Несколько часов на машине – и можно купаться в море. И по какой дороге! Асфальт сухой. Можно поехать на спортивной тачке, которая хорошо рулится. Между Альпами и морем есть просто невероятные дороги. Просто для полета! В меру извилистые и часто пустые. И хорошо просматриваются, если идут высоко, потому что там уже нет леса. Трава и камни. Высокие безлюдные горы вокруг… Можно представить, что вы где-нибудь в Гималаях… И лететь…
Она радостно засмеялась.
Потом в ее взгляде появился оттенок иронии:
– У меня нет спортивной тачки. Но у меня есть сотрудник, который иногда дает мне свой «бумер-эм-три». Причем тюнингованный «эм-три». С другой прошивкой компа и не совсем обычной резиной… Зато есть мотоцикл. Мотоциклов у меня много перебывало… Правда, лыжи на них возить неудобно. Но ездить на них по горам хорошо и просто так. Просто кататься и смотреть вокруг. На мотоцикле совершенно другое ощущение пространства… я имею в виде – не такое, как в автомобиле… Мне нравятся недевчачьи игрушки, – она посмотрела на Конго – с ожиданием его реакции, как ему показалось.
– Почему?
Она усмехнулась:
– Понимаете… в нашей семье двое детей, и обе девочки. Я – младшая. А мой отец… он такой человек, который не признает обстоятельств, если может хоть что-то им противопоставить. И когда у него родилась вторая дочь, он решил… как бы получше сказать? Что он будет делать вид, что это не девочка. Моя старшая сестра осталась маминой дочкой…
Конго засмеялся.
Мисс Алиса посмотрела на него:
– Не смейтесь. На самом деле, я довольна, что так получилось. Мой отец – человек, который знает правильные решения. Он на двенадцать лет старше мамы. У него несколько торговых компаний. Он почти всегда настаивает на своем. А вот мне он ни в чем никогда не отказывал. Правда, если дело шло о чем-то серьезном, я получала это не сразу. Надо было еще доказать, что я действительно это хочу. Иногда я должна была рассказать, зачем мне это нужно. Что именно в желаемом должно доставить мне удовольствие… А вот попробовать можно было все сразу. Когда я стала постарше, он рассказал мне, почему он так делал. Он хотел, чтобы я умела выбирать среди случайных желаний то, что действительно много мне даст. Потому что в любое серьезное желание надо много вложить, прежде чем оно начнет давать результат. Еще – потому что можно всю жизнь принимать чужие желания за свои, и получать мало или вообще ничего. А еще в детстве я не видела никакой рекламы. Не смотрела телевизор. Отец говорил: если ребенок не смотрит телевизор, все его желания надо исполнять. Потому что они идут не от рекламы, а от потребности познавать мир и самоутверждаться в нем. И теперь я смотрю на некоторых людей… на свою старшую сестру, например – и думаю: бедняги! Насколько больше меня они тратят, и насколько меньше имеют!
– Неплохо!.. Вы не видели рекламу девчачьих игрушек и оказалось, что они не являются вашими настоящими желаниями?
Она засмеялась:
– Да, именно! Но, – она подняла указательный палец наиграно-поучительным жестом, – отец на эту тему говорит: ни один женский организм не может сделать столько тестостерона, чтобы быть счастливым не по-женски… Впрочем, одна девчачья игрушка у меня все же была.
– Какая?
– Лошадь. Настоящая лошадь, я имею в виду. Мне было тогда четырнадцать лет. Арабская кобыла. Арабских лошадей существует несколько пород. Самые маленькие взрослому всаднику не подходят, разве что очень легкому. А девочке моей комплекции – идеально. У нее был очень смирный нрав и отличные аллюры… аллюры – это шаг, рысь и галоп, быстрее и быстрее. Ровный плавный галоп – это ощущение еще то…
– А почему это девчачья игрушка?
Она пожала плечами и усмехнулась:
– Точно не известно. Но большинство лошадников – девочки в возрасте от пятнадцати до… ну, по-разному. Говорят, – она быстро глянула на него, – здесь дело в каких-то запахах, которые вызывают возбуждение. Почему-то именно у женщин… Но в шестнадцать я сменила лошадь на мотоцикл.
– Почему?
– Мотоцикл – это механическая лошадь, – мисс Алиса снова посмотрела на него и рассмеялась, – ощущения очень похожи. Даже посадка похожа. Но намного быстрее. И это «быстрее» мне понравилось. К счастью, я вовремя поняла, что начинаю обманывать себя – убеждать, что это безопасно. А это опасно. И при том – далеко не единственное, что мне нравится. И в байке – в том числе.
– А что вам нравится в байке сейчас?
– Сейчас – медленно и плавно. Чтобы можно было смотреть по сторонам… С мотоциклом вообще приятно общаться. Для этого не нужно гонять. Возможно поэтому сейчас я езжу на аппарате, который выглядит очень несовременно – зато как настоящий мотоцикл.
– А что стало с вашей лошадью?
– Лошадь продали… Лошади не привязываются к человеку. Им только надо, чтобы с ними хорошо обращались. Кто именно – все равно.
– Люди тоже такие бывают, – сказал Конго, – этим они удобны, и этим же безнадежно неинтересны.
Мисс Алиса быстро глянула на него, но ничего не сказала.
– Если я правильно определил, вам нравится французская эстрада. В том числе и не самая новая.
Она выставила вперед ладони защищающимся жестом:
– Кроме женской. Отдает посиделками подружек, которые никак не могут найти мужиков. Исключений знаю мало. Дженис Джоплин – но это не эстрада. «Я смогла выжить!» Правда, она-то как раз этого не смогла. То ли передозировка, то ли какая-то темная история… Еще у Мирей Матье есть «Чао бомбино, сори». Я посмеялась, когда немного выучила французский и услышала эту песню. Кроме традиционного европейского антиамериканизма там есть еще кое-что… общечеловеческое… как не надо делать… – она усмехнулась, – посмотрите этот текст и подумайте над ним… Но конечно, я предпочитаю мужской вокал. И еще больше – инструменталки. А вообще, мне нравится любая музыка, в которой есть мелодия.
– Сами заинтересовались или кто подсказал?
Она улыбнулась:
– Подарок от мамы. Один из двух очень настоящих подарков, которые я от нее получила… У нее музыкальное образование, она хотела стать пианисткой. После встречи с отцом предпочла заниматься семьей. Но продолжала играть – дома. У меня хороший слух. И хорошее чувство ритма. Например, я чувствую, что переключение передач при разгоне подчиняется разным ритмам – в зависимости от того, насколько интенсивно разгоняешься… я всегда езжу только на «механике»… Мелодия меня просто гипнотизирует. Любая – стиль не важен. Так что я одинаково хорошо кушаю и классику, и классический рок, и диско… – мисс Алиса усмехнулась, – и вот что интересно! Старшая сестра училась играть на фоно. Меня эта участь миновала, – она засмеялась, – папа отмазал! Но если серьезно – ясно же было что ребенок, для которого главный кайф – это движение и пространство, не сможет часами сидеть за роялем… Так вот: меня не учили музыке, но мне она нравится. Сестру учили, и она ее ненавидит.
Конго засмеялся.
Мисс Алиса поулыбалась, потом сказала:
– Отец рассказывал мне, как однажды пришел в зал, где мама, так скажем, тренировалась в игре на фоно. Понятно, в одиночестве… Он сказал, что это выглядело очень сексуально – юная леди с этакой тонкой фигурой перед огромным черным «Стейнвеем». Ему показалось, что она как-то по-особенному общается с роялем. Что-то вроде того, как иные дамочки облизываются на большие черные автомобили… Он говорил – она даже глаза прикрывала каким-то очень характерным образом во время игры. Она не видела, как он вошел… – мисс Алиса посмотрела в сторону, потом на Конго, потом снова в сторону, – я постеснялась спросить, что было дальше. Но с тех пор секс с участим длинного черного рояля стал одним из моих планов. Не реализованным пока…
Она посмотрела на Конго.
– Почему – не реализованным?
Мисс Алиса с деланным безразличием пожала плечами:
– Не нашлось подходящего рояля. Там был концертный, самый большой… их несколько размеров, такие рояли не держат дома, – она посмотрела на Конго, – иногда я жалею, что не научилась играть…
Он засмеялся.
Потом встретился с ней взглядом.
Ее глаза содержали мечтательное ожидание. Очень легкое и явно наигранное. Но сама тщательная дозированность этой игры вызвала у Конго вспышку явственного восхищения. Она знала, что и как сыграть. Чувствовала. Ни одна девушка, которую Конго знал хорошо, не могла играть так.
– А что было вторым подарком?
Ее взгляд стал серьезным:
– Вторым было то, что она показала, как ведет себя нормальная женщина с нормальным мужиком. Поэтому в детстве мне казалось, что вокруг очень много сумасшедших. Которые специально делают так, чтобы все было плохо…
Он смотрел на нее, слушал ее и думал – кто она? Просто любимая дочка состоятельного папы? Или чем-то занимается? Судя по возрасту, она может учиться… Может, она специально избегает разговора о том, кто есть кто?
За окнами быстро темнело, посетители исчезли; время шло. Они все говорили – о самых разных вещах, часто не связанных друг с другом.
Тянуть дальше не стоило, и когда в разговоре наступила очередная пауза, Конго посмотрел в темно-фиолетовое окно, осмотрел пустой ресторан и сказал:
– Похоже, по здешним меркам уже поздно. Давайте устраивать вас на ночь…
Когда они вышли в фойе, она сказала:
– Надо затащить вашу машину на стоянку перед отелем. Ночью наверняка пойдут снегоочистители – она может им помешать.
Снова явилось полувыжатое сцепление и такие маневры с «Опелем» на веревке, что за их просмотр Конго был готов заплатить деньги.
В отеле он спросил два сингла и оплатил оба. Мисс Алиса молчала. Он взял ее чехол с лыжами и второй рюкзак – побольше и заметно потяжелее первого – и отнес в ее номер. Она молча следовала за ним. В номере, войдя первым, он поставил в угол чехол и рюкзак, и свою сумку, которую нес на плече, и повернулся к вошедшей следом мисс Алисе. Он так и не включил в номере свет, и она стояла возле двери, темным силуэтом на фоне неярко освещенного коридора, и смотрела на него.
Тогда он молча шагнул к ней, и обнял обоими руками – за талию и за плечи. Пока они шли по лестнице да по коридору, он постарался убедить себя в том, что идет с давней знакомой, которая только и ждет, чтобы оказаться с ним вдвоем в номере. В таких вещах важна естественность и отсутствие сомнений. Люди, похоже, не столько анализируют ситуацию, сколько подсознательно оценивают вашу уверенность в том, что должно быть именно так…
Мисс Алиса молча уперлась руками ему в грудь.
Надо сказать, он оценил силу этого движения – особенно учитывая, что ни малейшего намека на стресс он при этом у нее не заметил. Но после всего произошедшего оно могло иметь только одно правдоподобное объяснение. И в следующую секунду мисс Алиса оказалась прижата к нему настолько сильно, насколько он мог это сделать.
Ее руки сразу ослабли; несколько секунд она не двигалась и даже, кажется, не дышала.
Он плавно ослабил усилие; она быстро вдохнула и выдохнула, и этот неслучайный ритм дыхания так и остался; ему казалось, что он чувствует удары ее сердца. Он отпустил ее, захлопнул дверь и повернул ручку замка.
Потом подхватил мисс Алису на руки и осторожно положил на койку.
Это была самая необычная ночь, которую он провел с девушкой, занимаясь сексом. Ни он, ни она не могли потом вспомнить, сколько же раз это им удалось. Они засыпали и просыпались неведомо от чего. Они ни разу не потеряли контакта друг с другом, все время соприкасаясь. И что самое необычное – они не сказали друг другу ни слова.
Он быстро понял, что Алиса предлагает ему какую-то игру, в которой надо молчать. Игра оказалась очень интересной. Наверное, играть в нее имело смысл только в такой обстановке – когда темно, тихо, и вы то и дело проваливаетесь в сон. Тогда граница между сном и реальностью размывается, а все внешнее исчезает. Второе важнее. Постепенно Конго все больше замыкался на партнерше, все прочее перестало существовать и все его чувства невероятно обострялись, и их как будто бы стало больше. Потом граница между ним и Алисой исчезла совсем; ему казалось, что они чувствуют одно и то же. Когда он начинал засыпать, начиналось падение – плавное совместное падение непонятно куда; он падал, прижимая ее к себе и это было настолько невероятное, восхитительное ощущение, что он не мог сравнить его ни с чем другим. Он давно подозревал, что самые сильные ощущения, которые может дать ему партнерша – это совсем не оргазм. И это очень просто получить – но нужно найти такую партнершу, с которой это просто, потому что с другой этого не будет совсем.
И еще, вспоминая эту ночь, он думал, что это было первый случай в его жизни, когда его партнерша занималась сексом с ним, а не со своими ощущениями, а он занимается сексом с ней, а не со своими фантазиями.
И еще думал: секс тут не при чем – он был просто пусковым механизмом. Они занимались сексом утром, при дневном свете, и это было весело, просто, примитивно и грубовато и отлично возбуждало. А вот что они делали ночью – так и осталось не вполне ясно.
– Что дальше? – спросила она утром – и Конго понял это вот как: что будет дальше у нас?
– У меня еще неделя отпуска, – сказал Конго, – я хотел поехать в Италию. Но теперь я не слишком в этом уверен. Что хочешь ты?
– Кататься на лыжах. Если ты не слишком уверен насчет Италии, можно поехать вместе. Ты точно узнаешь немало нового.
– Поехали, – сказал он.
– Тогда давай хоть представимся.
Конго засмеялся.
– Слушай, – сказал он, – почему ты ничего не спросила о том, кто я?
Она пожала плечами:
– Я стараюсь отдавать себе отчет в своих желаниях. Ты предложил заняться сексом. Ну, когда я цепляла трос… Я согласилась. Не хотела выслушивать про твои деньги, должность, работу и все остальное, за что многие прячутся. Подумала: пусть он покажет, что может сам. На что я могу рассчитывать, если окажусь с ним там, где деньги и должности ничего не решают?
Конго подумал, что его интерес лучше подчеркнуть, чем скрывать:
– И что оказалось?
Она усмехнулась:
– То, что я еще здесь, и спросила «что дальше»… Кстати: какая у тебя медицинская страховка за границей?
– На все случаи жизни. И страховая компания с весьма хорошей репутацией. Я не экономлю на таких вещах, хотя до сих пор удавалось не пользоваться.
– Тогда еще вопрос: у тебя есть с собой шапка и куртка, в которых уместно заняться чем-то околоспортивным на улице?
– Есть.
– Это хорошо… А теплых брюк околоспортивного вида, наверное, нет?
– Нет. Джинсы и брюки, с которых вчера я оттирал землю твоей щеткой.
– Понятно. Джинсы пойдут, хотя это и признак новичка… не важно… Тогда я предлагаю вот что. Я хочу съездить покататься в одно место неподалеку. Прямо сейчас. Ты как?
– Хочу, – сказал Конго; что именно он будет там делать, показалось ему совершенно неважным.
– Тогда давай собираться. Кто идет первый в душ?
– Леди, конечно…
Она вылезла из-под одеяла и собиралась было идти, но вдруг остановилась, и посмотрела на Конго.
– Что? – спросил он.
– Мы уже в который раз забываем сказать друг другу, как нас зовут. И кто вообще мы такие… Чем дальше, тем больше у меня возникает ощущение, что доктор Фрейд придумал бы этому какую-нибудь непростую причину… Так кто ты?
– Меня зовут Игорь, мне легко запоминаемые тридцать три года, я инженер, начальник отдела продаж всяких железок, живу в Москве, не женат и… – он на секунду задумался и усмехнулся, – не имею на это место явных кандидатур.
Он говорил, и видел, как удивление появляется на ее лице.
– Ничего себе, – сказала она по-русски, без малейших признаков акцента, – я ни секунды не думала, что ты из России…
– Взаимно, мисс…
Она усмехнулась:
– Если у нас не слишком много лишних денег, нас не так-то легко узнать… Меня зовут Ксения, я из Москвы, училась в Лондоне, магистр бизнес-администрирования. Два года назад, после университета, вернулась в Москву. Пытаюсь заниматься бизнесом. Одна компания чинит и тюнингует тачки, которые быстро ездят. Доход с этого невелик… скорее давнее хобби, на котором можно заработать. Вместе с тем человеком, на чьем «бумере» я иногда катаюсь… Сразу скажу: единственное, что в наших с ним отношениях серьезно – это тачки, которые быстро ездят. Для него это предмет фанатизма, а для меня – память о счастливом детстве, и немного денег… Вторая компания продает китайские лифчики и трусы.
Конго засмеялся.
– Не смейся. Тачки выбрала я. А трусы, так сказать, выбрали меня сами. Отец нашел мне эту компанию. Я хотела что-нибудь… гм… что-то другое. Подумала: ну, до салона или бутика мне остался один маленький шаг… Но согласилась – вариант был хороший, отец предлагает только то, в чем уверен. Обе компании сделаны на деньги, которые я заняла у отца. И я хочу вернуть их как можно скорее… – она сделала паузу и Конго подумал, что следующие слова будут о том, что ей достаточно важно, – от этого зависит его ко мне серьезное отношение. А этим отношением я дорожу… Так что с деньгами у меня сейчас не слишком свободно… Свое имя я тоже не выбирала. Зато я выбрала ник. Все, кроме официальных лиц, называют меня Ксанти. Это похоже на город в Греции и модель «Ситроена», но только похоже. Оно не означает ничего, кроме меня. Тебя называть по имени?
Он задумался.
Ему нравилось его имя – одно из немногих самых старых, догреческих русских имен, которые существуют сегодня в России. Но он прожил с этим именем всю свою прежнюю жизнь. А сейчас он хотел подвести под этой жизнью черту. Он не тот, кем считал себя столько лет. Он не собирается отдавать себя-настоящего, который сам решает, как ему жить. И свое настоящее имя он тоже даст себе сам.
– Во всяких интернетных разговорах, – сказал он, – я известен как «Конго». Никто из тех, кто знаком со мной лично, этого не знает. Но это имя нравится мне больше официального.
– Оно что-то означает? – спросила Ксанти серьезно.
– Да, – сказал Конго, – хотя это только довольно неясная ассоциация… Был такой польско-английский писатель – Джозеф Конрад… – он посмотрел на Ксанти; она кивнула, – у него есть книга о том, как белый торговец приехал в Центральную Африку, чтобы выменивать на всякие безделушки слоновую кость у диких племен. Но потом безделушки кончились, а кость – еще нет. Тогда этот торговец стал лидером каких-то местных, и начал войну за то, что не мог выменять. Он нашел что-то в этом месте и в самом себе и оказалось, что все совсем не так, как он думал. Оно ему понравилось, это место. Странное, жутковатое место, где можно узнать много нового о себе… Конрад не написал точно, где это происходило. Но можно догадаться, что этот человек плыл от побережья в джунгли по реке Конго.
Несколько секунд оба молчали.
Потом Ксанти сказала:
– Хорошо, Конго… – кивнула, и пошла в душ.
Было по-прежнему пасмурно, но снег перестал.
Когда Конго засовывал чехол с лыжами в «Дефендер», то обратил внимание на его вес – вчера ему было не до того.
– Тяжелые…
Ксанти усмехнулась:
– Разве что по сравнению с беговыми… Из горных это почти самые легкие, потому что узкие и короткие. Легче только те, что для начинающих… Это лыжи для обработанной трассы. На таких, только еще потяжелее, ездят спортсмены на соревнованиях. Еще есть лыжи для необработанных склонов, они длиннее и шире, и потому еще тяжелее. Мне нравится ездить динамично и точно, а для этого нужна гладкая обработанная трасса. По необработанному склону тоже иногда прикольно проехать. Я легкая, мне не очень-то нужны для этого широкие лыжи… А в паудер я не лезу, потому что не люблю, когда снежная пыль попадает под одежду. И лыжи в нем управляются плохо. Мне нравится, когда все, что быстро едет, еще и точно управляется.
– Паудер?
– Сухой свежевыпавший снег. Лыжи в нем плывут, как катер на подводных крыльях. Знаешь, почему такой катер держится на воде?
– Знаю.
– Снег может работать, как вода. Говорят, это довольно забавно. Но кроме снежной пыли и не лучшей управляемости, этот паудер еще надо найти. И обычно это будет неблизко к отелям, потому что то, что близко, быстро раскатывают. Если нравится гладкая обработанная трасса, куда проще живется…