Дух оперы

– Для чего? – спросил его Олег с сарказмом.

– Для того, чтобы жить и выживать, наполняя свою жизнь неким смыслом, – ответил ему Сергей, – ведь, если разобраться и посмотреть на наше существование со стороны, то наша жизнь бесполезна и нечем не отличается от жизни тараканов, муравьёв или пчёл. А так, как приверженцы какой-нибудь идеи, мы имеем какую-то ценность хотя бы в своих собственных глазах.

В этот момент в дверях столовой опять появился Луиджи, он подошел к раздаче, взял компот и направился к нам. Так как за нашим столиком уже не было места, он сел за соседний столик и с улыбкой приветливо обратился к нам:

– Рад вас видеть, уважаемые коллеги. Хотелось бы мне составить вам общество, если вы меня примете? Не прогоните вечного странника?

Я тут же радостно воскликнул:

– Конечно же, и мы рады вас видеть. Присоединяйтесь к нам, только вот места здесь мало.

Он тут же взял свой стул и подсел к нашему столу со своим стаканом, мне пришлось подвинуться, давая ему место за нашим столом.

Реакция на его действие моих друзей была разная: Андрей с Сергеем кивнули ему доброжелательно, а Олег вполголоса недовольно пробурчал:

– Ну, где ты ещё найдёшь такую религию, где сам бог является и предлагает свою дружбу.

Луиджи с улыбкой произнёс:

– Извините, что подсел к вам без приглашения. Я вижу, что у вас была какая-то важная беседа, и я вам помешал.

– Ну что вы! – воскликнул я, отдаваясь чувству гостеприимства. – Ни о чём таком важном мы не говорили, и вы можете принять участие в нашем разговоре, если хотите. А я рад буду познакомить вас с моими друзьями.

– Я с удовольствием стану их другом тоже, – сказал Луиджи, кивнув им головой, – а что касается разговора, то я всегда рад принять участие в дружественной беседе.

– Если у нас получится дружественная беседа, – сухо заметил Олег.

Луиджи весело посмотрел на Олега и рассмеялся.

Олег несколько растерялся, услышав его смех, но затем, справившись со своей неприязнью и приняв непринуждённый вид, сказал:

– Мы даже не могли предположить, что такой видный учёный, как вы, снизойдёт до общения с простыми людьми.

– Ну что вы такое говорите, – опять рассмеялся Луиджи, – какой я видный учёный?! Я и наук-то ваших не знаю, так, кое до чего дошёл своим птичьем умом. И всё, что я хочу у вас сделать, это – облегчить людям жизнь, вернее, открыть людям глаза на их жизнь и избавить их от многих заблуждений, которые им мешают жить свободно и радостно в этом мире.

Олег усмехнулся, но затем взял одну из своих тарелок с закуской и придвинул к Луиджи, сказав:

– Угощайтесь.

– Спасибо, – благодушно поблагодарил его Луиджи, – но я ем очень мало. Стакана компота хватит мне на весь день.

Отпив глоток из стакана, он спросил нас:

– О чём ведёте беседу?

– О вас, – сказал прямой Олег, который привык всегда резать правду-матку в глаза.

– Ну, и что? – спросил шутливо Луиджи. – Наверное, уже перемыли мне все косточки?

– Пока ещё нет, – ответил Олег.

– Ну, тогда можете это делать при мне, – рассмеявшись, сказал наш гость, – мне будет любопытно знать, что думают обо мне люди.

– Многих вы уже покорили в нашем городе, – сказал Олег, – но не всем здесь нравитесь. У нас, как вы заметили, несколько другие порядки и обычаи, чем на Западе. Да и не всем нравится что-либо пришедшее из других стран. У нас здесь – своя жизнь. И мы принимаем только тех, кто не суётся к нам со своим уставом.

– Ничем не могу помочь, если я не по похож на вас, – с улыбкой ответил Луиджи, – но я думаю, что мир везде одинаков. Есть хорошие добрые люди, которые этот мир принимают таким, каким он есть, не стремясь его переделать под себя, а есть люди, которые навязывают миру свои идеи и мысли, и, если кто-то с ними не соглашается, они считают их злодеями, не думая о том, что может быть, от них и распространяется в мире зло. Я же делаю всё возможное, чтобы люди жили хорошо, и зла никому не желаю, с хорошими и злыми людьми стараюсь вести себя одинаково – дружелюбно. Может быть, не всё у меня получается. К тому же, многие привыкли жить по старинке. Здесь уж ничего не поделаешь.

Сказав эти слова, он отхлебнул из стакана и, обратившись ко всем сразу, спросил:

– А вы бывали на моих концертах, которые я устраивал в вашем музыкальном театре?

Я испытал некоторую неловкость, так как ни разу не видел его на сцене, да и мои приятели проигнорировали его выступления.

– Я слышал, что вы великолепно исполнили несколько арий из опер, и ваше выступление имело большой успех у зрителей города, – сказал Олег, – но, к сожалению, у меня не было возможности сходить к вам на концерт.

– О, да, – произнёс я, запихивая в рот оставшуюся на моей тарелке котлету и тщательно её прожёвывая.

– А мы с друзьями так и ни разу не были в вашем представлении, – сказал Сергей.

– И, наверное, многое потеряли, – добавил Андрей, – но обещаем вам, что побываем непременно как-нибудь, когда вы будете опять давать своё представление.

– Мы слышали, что не всем нравятся эти концерты, – вдруг сказал Олег, – там, где вы поёте арии из опер, то всем это нравится, но как я слышал, вы часто исполняете на разных музыкальных инструментах свои импровизации. И это нравится не всем. Не все принимают и понимают ваши сочинения. Я знаю это по себе. Когда последнее время кто-то стремиться изобразить свои занудные переживания в музыкальной форме, то этого исполнителя так и хочется убить.

Услышав эти слова, Луиджи опять расхохотался, затем, успокоившись, примирительно сказал:

– Ну что же, на вкус и цвет товарищей нет. Я понимаю, что иногда попадаю не к моим поклонникам, но уверяю вас, что пройдёт совсем немного времени, и в вашем городе возникнет новое музыкальное направление. Для этого я сделаю всё возможное и невозможное. Ведь главное для радостной жизни – это создать новую веру во что-то возвышенное, небесное, неземное. И тогда в эту веру обратятся люди, и у нашей новой веры вырастут крылья. Эта вера – пока ещё маленький птенец, но скоро она вылетит из своего гнезда, и будут праздники и таинства, и всех охватит восторг, она станет одним из самых замечательных культов на земле. И вы будете жить с нами в этой вере, потому что она станет общей. Вы найдёте в ней всё, что захотите, вы будете играть с ней и воздвигать ей алтари. Я вам подарю не только некий путь к совершенству, но и само совершенство, которого ещё никогда не было у человечества. Я обновлю вас с головы до ног, я вам открою секрет, и вы сами начнёте обновляться в себе каждый день до тех пор, пока не достигните такого же совершенства, какого достиг я. Не бойтесь ничего, и не считайте запретным то, что желает ваша душа.

– А если я захочу кого-нибудь убить? – спросил его Олег.

– Так убейте его, – сказал Луиджи, – в чём же дело?

– А если я захочу убить вас, – сказал Олег.

– Ну, что же, попробуйте, – рассмеялся Луиджи, – но я убью вас раньше. Правда, после этого я вас оживлю, но вот вы вряд ли сможете оживить того, кого убьёте. Я думаю, что и сами вы оживить себя не сможете. Убивая другого, вы убиваете себя, потому что тот ненавистный тип, на которого вы поднимаете руку, сидит в вас. Поэтому, прежде всего, я научу вас вначале познавать себя и быть хозяевами себя. Весь этот мир находится в вас самих. Всё, что вы видите или полагаете, что оно существует, оно – в вас. В этом мире нет ничего такого, чего бы не было в вас. Просто вы не умеете этим пользоваться, а я научу вас. Если вы познаете себя, то будете счастливы уже от сознания своей силы и возможностей. В вашем мире сейчас много неудовлетворённости, которая может привести вас к погибели, потому что вы не способны разобраться в себе. Вы не можете заглянуть в свой внутренний мир. И если бы вы это сделали, то увидели бы в нём некого, похожего на вас и на меня, потому что именно он и есть ваш господин, и мой господин. Более того, этим господином являетесь вы сами, ибо все люди произошли из него. Вы можете назвать его Иегова или Высшее существо, а ещё – Вседержитель, Творец или Аллах, Будда или Нефритовый император. Любое имя может подойти ему, но это не важно, к нему можно относиться как к высшему совершенству, из которого все мы эманируем, ибо он есть наш самый первый прародитель, а не Адам, как написано в вашей Библии. И я вот вышел к вам из глубины вас, чтобы обновить вас и вернуть вам этот мир. Но многие из вас не признают его, кого сейчас я представляю, не видят во мне своего родного отца. Я никогда не буду с вами назидательным, не буду учить вас морали, я буду всегда вашим другом, потому что я живу в вас. Вы можете считать меня волшебником, магом, богом или чёртом, но я не являюсь ни тем, ни другим, потому что я слепок вашей души, я – сама суть вашего существа. И если вы хорошо подумаете, то вы это поймёте, и не будете мне сопротивляться, потому что от дружбы со мной, вы только выиграете. Вы станете могущественными, раскрыв свои внутренние силы. Если же вы этого не сделаете, то вы многое потеряете.

– А как же бог Иегова? – не выдержав, спросил я его. – Неужели мы должны от него отказаться?

– Если вы себя отделяете от него, то вам лучше с ним сразу расстаться. Даже самым совершенным сущностям рано или поздно приходится попускаться такими благородными качествами как преданность и благодарность, – молвил наш новый бог, – приходит время, и нужно оставлять того, кто вас облагодетельствовал, кто защищал вас и учил, иначе вы никогда не станете сильными и независимыми, а всегда будете жаться к сапогу вашего повелителя. Если вы хотите стать господином, то перестаньте быть слугой, а станьте сами эти богом. Учитесь поклоняться себе, а не кому-либо другому. Когда вы обретёте себя и найдёте свой собственный путь, то вам придётся идти по нему до конца, чтобы стать тем, кем вы хотите. Выдавите из себя раба, как учил один из ваших писателей, и сами станьте богом. Если вам удастся им стать, то это будет вашей самой великой победой в этом мире.

С этими словами бог Луиджи поднялся со стула, и ни с кем не прощаясь, покинул нашу столовую. На нашем столе остался его недопитый стакан компота.

Когда бог Луиджи ушёл, мы сидели некоторое время молча. Затем Андрей спросил:

– Кто это был?

– Не знаю, – ответил я, – может быть, сам Господь Иегова.

– Что вы такое говорите?! – воскликнул Олег. – Разве вы не заметили, что он издевался над нами и пытался создать себе рекламу, желая нас очаровать. А вы развесили уши и внимали каждому его слову, как послушные ученики на уроке у строгого учителя. Да что с вами произошло такое?! Разве вы не видите, что он редкий проходимец, каких ещё поискать нужно? Припёрся в нашу страну, в наш институт, чтобы поведать всем, какой он совершенный. Обалдеть можно! Вот уже до чего все докатились в нашем отечестве, своих умников не хватает, так выписывают их ещё и из заграницы, тратят наши деньги на дорогие игрушки. Но не на тех напали, мы то знаем, что представляет собой этот субчик, что он за штучка.

Я подумал, что как раз они и не знают, что собой представляет Луиджи.

– Однако, – задумчиво произнёс Сергей, – в его заявлениях есть что-то такое, с чем нельзя не согласиться. Что он там сказал по поводу того, что наступает период, когда перерастаешь своего учителя, и уже идёшь своим путём? Как это верно замечено! Нас всегда кто-то ведёт по пути, но потом ты обгоняешь его и покидаешь, и он уже где-то далеко плетётся позади тебя, и ты чувствуешь, что ты стал на голову выше его. Так всегда получается со всеми нашими любимыми, но постаревшими учителям. Когда встречаешься с кем-нибудь из них, то становится жаль его, потому что ты далеко ушёл от него. В учении всегда так бывает. Знания никогда не стоят на одном месте. В этом и состоит суть прогресса, когда ученик убивает своего учителя, как уже состоявшаяся личность. Мы постоянно движемся вперёд, и вчерашние знания всегда устаревают, и нам нужно быть всегда готовыми к тому, что сегодняшние знания устареют завтра, и какой-нибудь наш любимый ученик лягнёт нас в бок и скажет, что нам пора на свалку. И он будет прав. Мысль человека не стоит на месте. Когда я был маленьким, то часто видел, как моя мать каждый день вставала перед образом на колени и молилась Господу. Я думал тогда, что Бог самый могущественный и самый всезнающий в мире. Жаль, что сейчас я немного подрастерял свою веру.

– Ты сейчас уже не считаешь, что Бог всезнающий и всемогущий? – с иронией спросил его Олег.

– Трудно сказать, – задумчиво произнёс Сергей, – я не могу представить себе Бога, поэтому моя вера в него, как бы это сказать, не очень глубокая. Иногда мне приходит в голову кощунственная мысль, а есть ли он вообще, на самом деле? И кто такой еврейский бог? Почему он лучше бога Митры или того же Абрасакса? Многое в нашей жизни весьма условно, к примеру, мы видим звёзды и даём им имена, но эти имена даны им нами субъективно. И вообще имеют ли звёзды имена? И так уж им важно иметь эти имена? О многих явлениях в мире мы судим с нашей колокольни, и вообще, мы очень многого не знаем. Когда-то я гордился своим именем учёного. А сейчас, чем больше я узнаю этот мир, тем сильнее уверяюсь в том, что ничего об этом мире не знаю. Поэтому, если вы меня спросите, есть ли Бог, или его нет. Я вам ничего не отвечу.

Сергей замолчал. Некоторое время никто из нас не нарушал тишины.

– Лучше всего начинать изучение мира с нуля, – наконец прервал паузу Андрей, – и не забивать себе голову всякой ерундой.

– Это как же? – удивился Сергей. – Ты хочешь аннулировать весь прошлый опыт наших предков и начать заново изобретать велосипед.

– Вот как раз велосипед изобретать и не нужно, – живо возразил Олег, – ты знаешь, о чём я говорю. Зачем нам становиться приемниками всяких заблуждений. Нам нужно двигаться вперёд, а не топтаться на месте, тратя свои силы на всякие досужие домыслы. Техника нас сделает сильными. И в науке мы должны руководствоваться только неоспоримыми фактами. Иначе, мы ничего не добьёмся в наших исследованиях, если будем полагаться на метафизику. Нет, вы уж меня увольте, я стою на твёрдом фундаменте науки. И с него вам меня сковырнуть невозможно никакими вашими байками о небесных тайнах и прочей Абрасаксовой абракадаброй.

С этими словами Олег поднялся из-за стола и, следуя примеру бога Луиджи, ни с кем не прощаясь, покинул наше общество. Мы остались с Андреем и Сергеем втроём.

Сергей некоторое время помолчал, а потом задумчиво молвил:

– Всё это – сложные материи, мистики – они и есть мистики. Каждый волен поступать так, как считает нужным. Я не виню Луиджи в том, что он желает прославиться. Мы с вами повидали уже многих людей, которые считали себя богами и думали о своей славе. Не нужно придавать всему этому какое-то значение. Сегодня есть один бог, завтра – другой. У каждого – свои причуды. Всё проходит, пройдёт и это сумасшествие. Ну и что из того, что этот итальянец объявил себя всемогущим богом? Ведь если разобраться, то каждый из нас в душе мнит себя богом, только не все об этом признаются во всеуслышание. А над всеми богами должен быть верховный бог. Ему, непризнанному здесь среди нас, ничего не оставалось, как пойти на эту меру. Всё это безумство напоминает мне начало эпохи Мэйдзи в Японии, когда после буржуазной реформы всем жителям страны было разрешено получить самурайское звание и иметь свой собственный фамильный герб. Все японцы в один день стали дворянами и самураями, хотя до этого сами боролись с феодализмом и воевали с самурайским войском сёгуната Токугава. Такова психология всех людей. И пусть все потешают своё самолюбие, пока им это не надоест, и они забудут, что когда-то хотели стать богами. Всё рано или поздно возвращается на круги своя.

После этих слов Сергей попрощался и выше из столовой. Мы с Андреем остались вдвоём, и я подумал, что мои друзья даже не догадываются о том, с чем нам суждено будет столкнуться в ближайшее время, если Луиджи останется с нами. Подумав, я решил, что оставаться в счастливом неведении – лучший способ избежать всеобщего безумия.

Андрей, когда мы остались вдвоём, сказал мне:

– Я полностью с тобой согласен. Нам не нужно замыкаться в своей скорлупе. Последнее время мне кажется, что наше Тёмное Братство всё больше и больше становится мрачным и безрадостным, может быть, от того, что мы занимаемся только математикой и отгородились от живого мира стеной цифр и формул. Наше братство как бы превращается в тайный замкнутый орден, как у иезуитов. Я, конечно, понимаю всю прелесть сиятельного мрака, исходящего от тайных символов, но не пора ли нам его освятить чем-то живительным, например, поэзией или музыкой, придать ему новый импульс? Я сознаю, что мы посвятили себя служению Истины и человечеству, но без жизненной радости любая истина всегда будет выглядеть пресной и скучной. Если бы мы это сделали, то тогда и наше Тёмное Братство превратилось бы в Белое Братство, как у Рерихов, где наши математические знания соединились бы с другими науками, создав новые символы, озарённые живительным светом.

– Да я – не против, – с энтузиазмом воскликнул я, – я только двумя руками – за! Само наше название Тёмного Братства меня смущало с самого начала. Помнишь? Его придумал Олег, соединив в нём восточные символы и даосские устремления. Но не нужно забывать, что когда-то падший на землю ангел Люцифер – «Свет Несущий», принадлежащий к числу Логосов – космических руководителей человечества, тоже имел цель содействовать эволюции людей, но потом блистательный посланник Космоса утратил свою эволюционную миссию, ступив на путь зла, и из Ангела Света превратился в Князя Тьмы. Свернув на путь зла, он увлёк за собой большинство своих учеников, которые и создали Чёрное Братство. Я, конечно, Олега не считаю Люцифером. Он – никакой не ангел, а лишь один из нас. Но вот само название Тёмное Братство мне всегда не нравилось. Что-то смущает меня в его названии. Мне нужно было тогда настоять на своём и назвать наше братство Белым. Но само по себе название не так важно, важно содержание, которое скрывается за формой.

– Олег предложил это название братства, чтобы оно не походило на Белое Братство Рерихов, – заметил Андрей, – мы же тогда решили идти другим путём – путём математических вычислений алгоритма движения Вселенной, чтобы познать саму суть мирового движения. Мы хотели создать своё новое учение, объясняющее все явления в мире и их взаимозависимость, то есть, открыть то самое тёмное начало, из чего зарождается свет и движение. Зная движение Вселенной, мы можем определять свой путь.

– Но каков наш путь? – тут же спросил я его. – Куда нам идти? Можно, конечно идти за учителями, но правилен ли их путь. Мне никогда не нравилось идти по проторённому пути, в этом движение есть что-то от подражания, от рабства. Ведь все мы рождены свободными и независимыми для того чтобы открывать новые пути, а не топтаться на месте. Конечно, можно идти за Рерихами или другими махатмами, гуру или наставниками, постоянно поедая и усваивая уже пережёванную пищу. Но правильно ли это? Ведь внутри нас заложены неограниченные возможности, при помощи которых мы можем отказаться от чьих-то бы ни было учений и наставлений, созданных чьим-то воображением и личным опытом. Мы сами можем открыть такое, что может быть не под силу никому другому, или то, что для всех оставалось всегда незамеченным. Ведь так же?!

Андрей кивнул мне головой, и в эту минуту я заметил, как Агния вошла в двери столовой. Все мои мысли сразу смешались. Я смотрел на неё, не отводя глаз. Наши взгляды с ней встретились, и мне показалось, что она слегка покраснела. Я тут же прекратил дискуссию с Андреем, сославшись на то, что мне необходимо срочно кое c кем встретиться. Он тоже собирался уходить. Не говоря ни слова, я встал и направился к Агнии. Она уже сидела за отдалённым столиком, перед ней стоял стакан кофе, лежала тарелка с творогом и кисточкой винограда. Я сел напротив неё, и мы стали разговаривать.

4. Встреча с живой богиней

Когда я сел возле Агнии, мне показалось, что от неё веяло запахом весны, этим ароматом вечной свежести и молодости, который всех нас преображает и наполняет новой энергией. Она походила на нежный цветок, на белую только что распустившуюся розу, прекрасное создание, но с колючими шипами.

– Так какой вопрос вы хотели задать мне на лекции? – спросил я.

Агния улыбнулась и сказал:

– Я уже его задала вам, и вы ответили мне на него.

– А какой был вопрос? – опять спросил я, погладив лоб. –  И что я вам ответил?

Она рассмеялась и сказала:

– Я думала, что у вас хорошая память. Я спросила вас о том, какое отношение имеет философия к математике. И вы мне сказали, что математика не отделима от философии.

– А разве это не так? – опять спросил я, глядя в её смеющиеся глаза.

Она пожала плечами, немного подумала, а затем ответила:

– Вы, мужчины, в жизни всё усложняете. Математика – это точная наука, а философия – это не наука.

– А что же это такое? – произнёс я, придя я в великое удивление.

– Не знаю, – ответила она, – мне сложно подобрать слово, чтобы охарактеризовать её. В математике: дважды два – четыре, а в философии: дважды два может быть пять, и даже сто двадцать пять. В ней нет ничего определённого и всё туманно. Мне кажется, что мужчины изобрели философию для того, чтобы скрывать своё незнание.

От её слов пришла моя очередь рассмеяться.

– Так объясните мне, что вы думаете по этому поводу, – спросил я её.

И она мне ответила:

– Во время ваших объяснений на лекции, мне, почему-то, вспомнились мои родители: папа и мама. Папа никогда не находил рядом с собой нужных вещей, когда они даже лежали у него под носом, и мама ему всегда пододвигала или находила их. Он был как слепой, но вот вдалеке он всегда очень хорошо видел, и обращал своё внимание даже на такие вещи, которых мама не замечала. Я долгое время не могла понять, почему так происходит, но сейчас я начинаю понимать то, что у мужчин и женщин разное зрение и разное видение мира. Я всё больше и больше прихожу к убеждению, что мы, женщины и мужчины – разные существа и как будто живём на разных планетах. Я всегда задумывалась над тем, почему раньше среди женщин не было ни философов, ни композиторов, ни великих учителей, да и сейчас их нет, и я поняла, почему это происходит. Мы, женщины, крепко стоим двумя ногами на земле, а вы, мужчины, всегда витаете в облаках. В этом и есть наше различие, из-за этого и происходит такая разница между нами. Мы постоянно чем-то заняты конкретным и существенным: рожаем детей, воспитываем их, создаём семью и дом, благоустраиваем свой быт. Всё своё время тратим на нужные вещи и необходимые дела. Мы постоянно заняты чем-то конкретным, в то время как вы, мужчины, не весть чем занимаетесь. Вы постоянно бежите из нашего дома, стремясь раствориться в каких-то своих делах, которые часто не имеют никакого отношения ни к вашему дому, ни к вашей семье. Это – какие-то запредельные дела, вечные поиски чего-то, чему вы даже сами не можете дать определение. Если мы, женщины, олицетворяем собой постоянство, то вы, мужчины, являетесь основой переменчивости. Вы что-то постоянно ищите, изобретаете, создаёте, отправляясь в путешествие, погружаясь в беспредметные мечтания, придумываете себе какие-то развлечения и игры. Очень часто вы устраняетесь от домашних дел, стараясь переложить все заботы на наши хрупкие женские плечи. Вы создаёте свои учения, сочиняете свою музыку или же выдумываете нечто неопределённое в своих погружениях в мысли, что называете философией. И когда мы пытаем вернуть вас на землю, вы обвиняете нас в гедонизме, в том, что якобы мы считаем и признаём в жизни высшим благом только наслаждение, и что якобы сами вы заботитесь только об общем спасении всего человечества, наделяя себя некой душеспасительной сотериологической миссией, защищающей нас от всеобщей гибели. На этой почве вы создаёте свои религии, и чем строже вы начинаете нас спасать, тем больше раздора происходит между вами, что и приводит к вашим ссорам, столкновениям и войнам. Не нужно защищать весь мир и спасать всех, постарайтесь вначале спасти самих себя от безумия.

Я случал её слова и приходил ко всё большему удивлению. Мне казалось, что от этот прекрасной девушки, от этой нежной розочки с колючими шипами, вместо слов отлетают лепестки. И вся она состояла из разноцветных лепестков: её алые губы, розовые щёчки, изящный носик, тёмные бровки, длинные реснички были наполнены таким жизненной силой и такой притягательной красотой, что даже вроде бы резко звучащие слова, произносимые её ангельским голосом, не казались мне ни обидными, и уж тем более, ни пустыми. Она говорила мне то, что и должна была сказать женщина мужчине, предъявив ему хотя бы один раз в тысячелетие такое обвинения. И я понимал, что слова её справедливы, и такие слова может сказать мужчине только истинная богиня.

– Весь мир вы окутываете своей иллюзией, потому что в вас сильно развита сила воображения, – продолжала говорить она, – и в этой иллюзии вы теряете самих себя, потому что всё в вашем мире перемешано, а потеряв себя совсем, вы начинаете усиленные поиски чего-то реального, так как сложно найти что-то конкретное в мире, который теряет свои ясные очертания. Вы начинаете искать самих себя, и это – очень сложный и утомительный труд, когда внутри человеческого сознания происходит разделение. Вы стараетесь внутри себя выловить своего двойника, и найдя его, уже теряете всякие ориентиры в мире, превращая субъекта в объект, а объект – в субъект. И вот тогда начинается ваше раздвоение. Вы как бы обретаете уже два мира, вместо одного. И это уже является самым настоящим безумием. Одного себя вы делаете наблюдателем над собой, в то время как другое ваше я цепляется за ещё оставшуюся какую-то действительность.

– А разве в вашем мире происходит не так? – перебив, спросил я её.

– Нет, – спокойно ответила она, – если мы не попадаем под ваше влияние, мы продолжаем жить в реальном мире и давать свои оценки всему, что с нами случается.

Она вытянула вперёд свои руки и сказала:

– Когда я смотрю на себя, то прежде всего вижу свои руки, которые постоянно заняты каким-нибудь делом. Кода я жила с обоими родителями, то все дела по дому доставались мне, потому что мама и папа работали и приходили только поздно вечером. Я никогда не сидела без дела, к тому же ещё и училась. Может быть, я плохо знаю философию, но зато довольно хорошо знаю жизнь. Я никогда не сижу без дела. Сейчас, когда я только учусь, свободного времени у меня стало больше, но я стараюсь его занять чем-либо полезным. В мире ещё столько много всего прекрасного и незнакомого мне. Я читаю книги, хожу в кино, делаю домашние задания и изучаю интересные предметы в институте. Как-то на философию у меня не остаётся времени, да я, если признаться откровенно, не очень её понимаю. Сегодня в библиотеки ко мне подошёл новый преподаватель, итальянец Луиджи, и попросил меня прийти к нему в гости.

Услышав эти слова, я внутренне содрогнулся и тут же спросил её:

– И вы пойдёте к нему.

– Я бы не хотела к нему идти одной, – сказала она, покраснев, – это как-то неприлично. Вы же живёте рядом с ним. Не могли бы вы сопровождать меня к нем. Как-то сразу отказаться я постеснялась.

Внутренне я с облегчением вздохнул и тут же ответил:

– Конечно же, я сопровожу вас к нему и буду с вами до конца, а потом провожу вас до вашего дома.

– Спасибо, – ответила она, и поднялась из-за стола, – мы с Луиджи договорились, что я приду к нему в гости вечером. Если вы не возражаете, я зайду к вам, и вместе мы отправимся к нему в гости.

– Я буду счастлив составить вам компанию во время этого посещения, – сказал я.

Она тут же меня осадила, заметив:

– Но дайте мне слово, что между нами ничего не будет. У меня даже и в мыслях нет заводить с кем-то любовную интрижку. Я себе дала слово, что пока я учусь, у меня не будет парня, так что мне рано думать о замужестве. Вы относитесь ко мне как к другу, и я ценю это, поэтому хочу, чтоб всё в наших отношениях так и оставалось. Вы согласны?

– Конечно же, я согласен, – сказал я, но в душе с горечью подумал, что вряд ли я нравлюсь ей.

Мы вместе вышли из столовой и расстались. Мне нужно было зайти к ректору и объясниться с ним по поводу его поручения, которое он дал мне накануне, попросив пригласить итальянца в ресторан.

Когда я шёл к ректору, в душе у меня было двойственное чувство. Я не знал, что ему сказать: одобрить его приглашение итальянца на работу преподавателем в институт или высказать какие-либо опасения, что может повлечь его увольнение. Несомненно, Луиджи был гениальным учёным и неординарной личностью. Он уже внёс новую струю в наше научное мышление, и я это чувствовал по моим друзьям-преподавателям. А это уже очень много, потому что, когда в обществе нет свежих идей, то оно превращается в стоячее болото.

У Луиджи была гениальная способность не только открывать то, что никому не известно, но и находить неизвестное во всём известном, и полностью его опровергать, потому что благодаря этим находкам внутри чего-то известного уже всё меняется, и это известное становится чем-то новым, требующем открытия. И когда делаются эти открытия, то с ними вносятся такие изменения во всё старое, что меняется сама его сущность. Этой своей способности он уже учит нас. И если он уедет от нас, то мы многое потеряем. Даже его разговоры всегда бывают необычными. Его речь кажется обыкновенной речью, но некоторые словечки в его речи, как у Гоголя, поставлены особенно, благодаря чему всё сказанное приобретает такую чёткость и ясность, что понимаешь, что по-другому не скажешь и не сделаешь. И это именно то, что надо сказать и что надо сделать. Его словечки как бессмертные духи, витающие в его словах.

Я поднялся на второй этаж в приёмную ректора. Секретарша попросила меня немного подождать, и я присел на стул.

«Но с другой стороны, – подумал я, – он является серьёзным конкурентом мне в институте. Он покусился даже на мою возлюбленную. А вдруг ему удастся её соблазнить? Может быть, стоит мне подумать о себе и устранить своего соперника». Но я тут же отмёл все мерзкие мысли этой мелочной мести и подумал, что когда сталкиваешься с сильным соперником, то сам становишься сильным, ибо борьба с сильным противником всегда закаляет и делает самого сильнее.

Сердцем я понимал, что присутствие Луиджи в нашем институте принесёт нам только благо, что бы не произошло, потому что, несомненно, он был великим талантом, а великие таланты в своем творчестве всегда идут против всякой логики и здравого смысла. Гений восстаёт против здравого смысла, потому что такова его сущность, в которой заложена изменчивость. Он как бы крушит этот здравый смысл, который слагается под действием господствующих взглядов на вещи, морали и общественного мнения эпохи. Поэтому во все времена ненавидят гениев, и только по прошествии какого-то времени их понимают и признают.