Без вести пропавшие солдаты Манштейна. Часть вторая

– Но сто шестьдесят рублей за тарелку супа – это явный грабёж!

– Генрих, пойми, вода очень дорогая! Артезианская! Пока достанешь её с такой глубины вёдрами – семь потов сойдёт!

Мой Фома смотрел на меня, и в его глазах читалось, что он мне почему-то в первый раз не верит. Вообще он какой-то не по возрасту дотошный! До всего хочет докопаться сам, разложить аккуратно всё по полочкам и в итоге получить дубиной по голове. Если русскому человеку можно объяснить теорему Пифагора с её девятью аксиомами при помощи доступного и всенародного мата в течение пары минут, то с немцем этот номер не пройдёт и за день! Лучше бы вспомнил, как та туманность, в которой они просидели целых семьдесят лет, смогла разобрать их тела на молекулы, а мотоциклы… Мотоциклы тоже на молекулы. Наверняка ведь их в этой туманности перемешивало, как в хорошем миксере, и потом, немного подумав, она собрала их по своей технологической сборочной карте, не забыв прицепить все составляющие части по своим местам и даже не перепутала каску с чем-нибудь похожим. Высочайшая технология и уровень развития! Но без юмора! А жаль! Я бы перепутал!

Вот и долгожданный официант с заказанными мясными салатами!

Расставив перед каждым из нас тарелки, официант ушёл, пожелав всем нам приятного аппетита. И за столом дробно зацокали вилки по тарелкам проголодавшихся иностранных туристов, не забывших навыков пользования этим столовым инструментом за столь долгое отсутствие на бренной земле, и тарелки недолго оставались с салатами. А глаза уже стреляли в сторону ушедшего официанта, с нетерпением ожидая появления основного блюда. Но особого нетерпения, свойственного оккупантам, они не высказывали, а сидели за столом чинно, как молоденькие воспитанницы монастыря кармелиток. Наконец-то принесли заказанный мною борщ, и уже на меня уставились три пары глаз, с недоумением увидев перед собой национальное славянское блюдо. И только один Генрих уже размешивал в тарелке сметану, ища глазами на столе перечницу, что говорило о его знании этого блюда, которое готовила дома его любимая бабушка с русскими корнями. Но перечница была пуста, и пришлось позвать официанта и попросить его принести нам чёрный перец и заодно заменить чуть подветренную горчицу. И если у них есть в наличии чеснок, то мы бы не отказались и от головки чеснока.

Да, борщ был на высоте кулинарного искусства повара, очень вкусный, и даже было жаль, что тарелка была не столь глубокая, как гусятница, а только разожгла волчий аппетит у людей, не евших горячего и жидкого двое суток, а кое-кто и еще дольше. Наверное, приятно смотреть на дело своих рук, когда видишь проголодавшихся мужиков уплетающих приготовленный тобою борщ за обе щеки, – это повариха с улыбкой наблюдала за нами, высунувшись из раздаточного окна.

Незаметно подошёл наш официант и, извинившись, сказал:

– Вы заказывали жареную рыбу с гарниром, но мы хотим предложить вам нечто другое, более интересное!

У Генриха уши сразу стали торчком, как у ушастого фенька, и, быстро всё пересчитав и умножив на пятерых, спросил:

– А насколько больше это будет выглядеть в финансовом измерении?

– Стоимость будет даже чуть меньше, и мы вместо чая предлагаем вам по стакану кефира. И поверьте, что это будет гораздо вкуснее. Только чуть-чуть подождите!

Против этого предложения Генрих, конечно, не возражал, но уже включённые вкусовые рецепторы были настроены на жареную рыбу, и ему было трудно переключиться на что-то неизвестное. А мне даже стало интересно, что же они хотят предложить нам такое, если даже самостоятельно решили изменить наш заказ?

Генрих вопросительно смотрел на меня, и мне ничего не оставалось, как поднять свои плечи к ушам и развести в стороны руки.

– Хорошо, мы согласны, – изрёк наш счетовод, хлопнув ладошкой по столу, ну точь-в-точь как президент Украины на подписании договора о поставках газа из России.

Ждать нам пришлось недолго, и мы вскорости увидели нашего официанта, нёсшего на подносе громадную сковороду, накрытую крышкой. Даже закрытая сковорода источала божественные запахи, да такие, что наши руки сами потянулись за ложками. А запах! С убранной крышкой запах жареной картошки с грибами и луком и ароматным перчиком, да посыпанной в меру зеленью, заставил нас поспешно схватиться за ложки, забыть о стоящем рябом официанте. И только проглотив пару ложек, я с удивлённой благодарностью обратился к молодому человеку:

– А где вы взяли такую прелесть? Ведь в наших лесах белых грибов крайне мало?

– Это наше ноу-хау! Ведь наше кафе стоит на оживлённой трассе, и нам один дальнобойщик предложил поставлять партию грибов – и ему хороший бизнес и лишняя копейка, и нам быстрая доставка редкого деликатеса. Мы уже успели засушить их на всю зиму. А осенью будет ещё и клюква!

– Вы, ребята, просто молодцы, и я не удивлюсь, если рядом с вашим кафе вскорости вырастет хороший ресторан со звездой «Мишлен»!

– Ну, кушайте, не буду вам мешать и пойду принесу вам кефир. Спасибо вам за красивое пожелание нашему кафе!

Картошка с кефиром была ещё вкуснее, а вот сковорода всё же должна быть чуть-чуть больше! У Иоганна очки запотели так, что стали матовыми, и что он в них мог видеть – было для меня загадкой, но вытереть их он не мог, так как рядом мелькали со скоростью молотилок другие ложки. И только звук втягивающегося ртом кефира прерывал перестук работающих инструментов.

Да, молодцы ребята, здорово нас удивили и порадовали местные кулинары! Если и дальше они будут так удивлять своих клиентов, то их ждёт большое будущее на кулинарном поприще, если налоги не задушат!

Расплатившись и от всей души поблагодарив прекрасных специалистов, работающих в этом кафе, мы вышли на свежий воздух сытыми и довольными. Мягкий ветерок приятно обдувал наши лица, несмотря на довольно жаркий день, даже какой-то жгуче-блестящий. Наверное, совсем недавно проехала поливалка, и теперь от этого так ярко отсвечивала зелень листвы деревьев и травы. На горизонте сверкали белые терема кучевых облаков, и ослепительно синело небо. По трассе, как и двадцать лет назад, медленно ехали машины, отдавая долг уважения павшим воинам, знаку ограничения скорости движения и красивой машине ГИБДД, с мирно дремавшими сотрудниками под шелест проезжающих колёс, а может быть, просто прищурившихся от яркого солнца, чтобы лучше видеть далёкого нарушителя.

– Ну что, Генрих, поехали теперь ко мне домой, а то это спаньё по шалашам и в машине мне уже порядком надоело, – обратился я ко всем ребятам. – И пора бы уже обдумать и найти выход из ситуации, в какую вы угодили.

– Мы и сами об этом думаем каждую минуту. Как мы попадём на Родину, как нас встретят и кто? Ведь прошло столько лет, и наших родителей давно нет уже в живых. А наши сверстники стали стариками и навряд ли вспомнят, кто мы такие!

– Да, я согласен с тобой! Очень сложно и крайне тяжело всё это принять и пережить, но жить-то надо! Так что не раскисай! Просто вспомни, кто для тебя был дорог, и для кого ты хотел бы жить! Ты ещё закончишь свой институт, и ребята твои обязательно куда-нибудь поступят учиться, ведь у них нет никакой специальности, а сидеть на паперти вашей кирхи – не долго и гемморой заработать! По крайней мере, у вас, у каждого, есть куда вернуться, присмотреться к той жизни, в какой вам придётся жить и зарабатывать на эту жизнь. И потом, вы молодые и вам нужно будет заводить свою семью, а вот она уже и будет самой главной опорой в вашей дальнейшей жизни.

– Ребятам легче, у них хоть остались младшие сёстра и братья, племянники, а я у родителей ведь был совсем один и никого больше не было!

– Ой, Генрих! Как ты меня сейчас расстроил! Дай я о тебя свои слёзы вытру! Ну откуда ты знаешь, что у тебя нет брата или сестрёнки? Ты родился в двадцать пятом году? Значит отец твой на двадцать – двадцать пять лет старше тебя, и что, ты думаешь, твои родители в сорок – сорок пять лет не могли настрогать себе детей, когда получили о тебе известие, что ты без вести пропал на Восточном фронте? Не поверю ни когда! Да твоя любимая бабушка их бы живьём изгрызла! Ты сам только подумай – бабушка и без внука! Определённо дети у них должны быть! И тебя они ждали до самой смерти. Так что не вешай нос и не забывай свою фамилию и домашний адрес в Гамбурге. Прислушайся ко мне, Максим Робинзонович Крузо никогда не врёт! А всё, о чём мы с тобой говорили, передай своим ребятам, а то у них уже уши опухли и мозги начинают закипать от усилия что-либо понять из нашего разговора. Пусть лучше русский язык изучают! Пригодится в жизни!

Генрих закатил длинный монолог, сопровождающийся кивками трёх голов, с обязательными вопросами и ответами, подтверждающих, что их дальнейшая жизнь стала хоть как-то для ребят вырисовываться.

– Генрих, а ты заметил, что на ваши разрисованные боевой раскраской лица никто не обратил никакого внимания? Ни в музее, ни в кафе! Ну, в музее люди интеллигентные, подумали, что приехали спортсмены – боксёры на соревнования в Россию. А в кафе точно подумали, что к ним наведались с дружеским визитом крутые бандиты на обед. Да нет, не бандиты! Худые вы уж больно очень! Пожалели они! Прямо не знаю – кормлю вас, кормлю, и всё без толку! Так, заморыши какие-то! Может, вы в этой своей тучке глистов каких-нибудь подхватили? Или она собрала вас из разобранных на молекулы как-то не так?

– Скажите, пожалуйста, а почему на мемориале нет фамилий солдат, погибших на Курской дуге? – переключился на другую тему Генрих.

– Наших солдат или ваших?

– Ваших, конечно! – с удивлением ответил парень, вытаращив на меня свои глаза от услышанного.

– Ты хоть представляешь, какой величины нужно поставить памятные плиты, чтобы на них уместились все фамилии погибших на этих полях русских солдат и офицеров? У меня вообще складывается такое мнение, что наша планета, где мы с тобой живём, это большой могильник в космосе!

– Но ведь они погибли здесь! Значит, их фамилии должны быть увековечены здесь! И почему вы сказали «русских солдат»? Ведь в Красной армии были солдаты разных национальностей!

– Под словом «русский» подразумевается одно – воин государства Российского, многонационального по своей сути, и ещё потому, что гибель русского воина за землю свою, делает его бессмертным в памяти всего народа страны! Знаешь, у нас есть одна деревня, где её жители создали своими силами сельский мемориал памяти всем погибшим односельчанам, ушедшим на фронт. Там на плитах с фотографиями написаны фамилии больше чем двухсот человек, и очень многие с одной фамилией! Только имена да отчества у них разные. Так-то! Целый род лёг в землю, защищая свою страну от фашистов! Хочешь посмотреть?

– Хочу! – твёрдо ответил Генрих, и в подтверждение ещё и кивнул головой.

– Ну что же, для этого нам придётся ехать в Подольхи, а это далеко. Бензина нам хватит, и мы не голодные. Едем?

– Да! Едем, ведь другого случая может и не быть!

– Ну, тогда поедем другой дорогой, совсем сельской, но тоже хорошей, да и автомашин на ней будет меньше обычного. Так что только вечерком будем дома. Там, в нашей машине, должны остаться яблоки вкусные, но сильно на них не налегайте – останавливаться нигде не буду!

И опять побежала знакомая дорога с лёгким спуском, бросая под колёса машины бесконечную ленту горячего асфальта, и мне уже стало казаться, что наша дорога никогда не закончится. Можно подумать, что над нами постоянно висит этот сгусток невидимого странного тумана и как бы хочет до конца узнать, как его подопечные смогут заново адаптироваться к восстановленной им жизни.

Вот и поворот дороги с грустной «Катюшей», и ребята уже приветствуют её, как старую знакомую, а наша машина-трудяга – весёлой трелью своих клаксонов. Опять потянулись ухоженные свекольные поля и спеющей пшеницы, разделённые километровыми полями с высокой кукурузой или подсолнечником, и дорога с бесконечными подъёмами и спусками Среднерусской возвышенности, с редкими лесочками или кустами по краям оврагов, закрепляющими склоны и не позволяющими им резать черноземные поля.

Парни о чём-то разговаривали между собой, и мне было как-то неуютно слышать рядом с собой незнакомую речь людей, которую я не понимал.

– Генрих, ты когда-нибудь видел красу и гордость Военно-морского флота Германии – линкор «Тирпиц»? Всё-таки Гамбург – портовый город со всякими там доками, верфями и эллингами, в чём я слабо разбираюсь.

– А почему Вас заинтересовал линкор «Тирпиц»? У нас не принято говорить о «Тирпице», если вы не хотите, чтобы вами заинтересовалось гестапо.

– Так, приехали! Мне непонятно, то ли ты картошки с грибами переел и у тебя в животе бурчать стало, то ли на солнышке перегрелся? Какое гестапо? Драть тебя, неука бестолкового, надобно чаще за уши, чтобы хоть помнил что-то! И за какие грехи достался мне такой пленный?

– Я не пленный, а без вести пропавший!

– Это мозги у тебя ещё не вернувшиеся! Я тебе задал простой вопрос – видел ли ты «Тирпиц»? Всё! Больше мне ничего не надо!

– Нет, не видел! А зачем вам «Тирпиц»?

– Нет, порой ты бываешь просто невыносим! Когда приедем домой, я тебя точно скормлю Бладу, так и знай! Я к чему у тебя спросил про «Тирпица»? Может быть, ты сейчас едешь по земле, по какой ходил человек, который поставил крест на твоём «Тирпице»!

– Но я об этом не слышал! Ведь это же трагедия для Германии!

– И однако это так! Сейчас ты всё ещё витаешь в далёком 43-м году, в июле месяце. Хорошо, тогда будем отсчитывать от этой даты. Значит через шесть месяцев и двадцать два дня, то есть десятого февраля сорок четвёртого года, штурман бомбардировщика капитан Проскурин Алексей Иванович, уроженец этой земли, нашёл линкор, который прятался в норвежском Альтен-фьорде, и его бомбы нанесли серьёзные повреждения «Тирпицу», где его дней через десять и добили английские лётчики.

Расстроенный Генрих сообщил ребятам о нашем разговоре, но остальных эта новость как-то не затронула, и они отнеслись к ней довольно спокойно, похрустывая спелыми яблоками.

После очередного подъёма показалось нужное нам село, вольготно раскинувшееся по пологому распадку тремя широкими улицами добротных домов на два хозяина, но чаще на одного собственника, с обязательными гаражами и хозяйскими постройками, хорошо видимыми с дороги, ведущей в село.

Стоявший в центре села мемориал, поставленный не во славу оружия, а в знак памяти и скорби, был когда-то обсажен берёзками, а сейчас здесь вымахавшие высокие деревья, укрывающие в солнечные дни мягкой тенью памятные плиты с фамилиями людей, не вернувшихся с войны домой. А на вертикально стоящих стелах прикреплены фотографии людей, когда-то храни-вшиеся у родственников по семейным альбомам. И никакой помпезности, горящего Вечного огня в бронзовой оправе и дорогого красного гранита, но всегда здесь лежат свежие цветы, и даже просто полевые ромашки. Всегда чисто, как будто и нет рядом деревьев с облетающей листвой, ни мусора, ни загнанной ветром бумажки. Даже на первый взгляд видно, как много людей погибло в этой маленькой деревне, защищавших от лютого зверья эту землю и свой мирный край, своих детей и стариков, своих аистов на крышах домов и свои неубранные поля с колосившейся пшеницей. Вы, читающие эти строки, только посмотрите и вдумайтесь, сколько мужских рук перестало ласкать своих жён и детей, сколько песен не спето на весёлых свадьбах, и посчитайте!

Кулабуховы – восемьдесят пять человек!

Гряздиловы – тридцать восемь человек!

Шляховы – двадцать два человека!

Молчановы – двадцать девять человек!

Домоновы – восемнадцать человек!

Маматовы – пятнадцать человек!

И ещё много похоронок с другими фамилиями принес в это село почтальон!

Я не мешал ребятам, а они медленно обходили по кругу это поклонное место – не только сельского масштаба, а всех людей русских, где бы они ни жили, и любой наш человек, находясь здесь, обязательно вспомнит своих родных и родственников, отдавших свои жизни ради того, чтобы жили их дети и внуки.

Обойдя мемориал, Генрих подошёл ко мне и очень серьёзно сказал:

– Прости нас, дядя Максим, меня и моих солдат, за то, что мы пришли на твою землю с оружием в руках! Прости!

– Да чем вы-то виноваты, вы, мальчишки, которым забили мозги фашисты своей звериной идеологией под фанфары и барабанный бой лживой пропаганды о вашем превосходстве, да и не воевали вы! А вот как простить ваших фюреров, эсэсовцев, гестаповцев, полицаев, бандеровское отродье и хиви, предателей из РОА, перебежчиков и трусов? Нет им прощения, и не будет никогда! Особенно своим, славянам! Татаро-монгольское нашествие было более нравственным и человечным, в сравнении с нападением на нашу страну этого фашистского зверья. После того, что они здесь творили, – ни один немец не должен был вернуться домой даже раненым – только трупом ему была дорога в Германию!

Внимательно выслушав меня, парень долго стоял молча, не отводя глаз от длинного перечня фамилий павших воинов, забыв пересказать мои слова своим друзьям, сам всё переваривая и сопоставляя ранее услышанное и увиденное. Это уже хорошо, что он начинал потихоньку думать как нормальный человек.

– Поехали домой, ребята! У вас сегодня был тяжёлый день! Даже с перебором, как шоковая терапия для тяжелобольных. Вы много узнали, много видели, поняли и много пережили. Поехали домой!

Возвращаться по старой дороге мне не хотелось, да и крюк приличный получался бы, а напрямик было короче, и ехать спокойнее.

Выбранная дорога домой была немного узкая, как все старые дороги, построенные ещё в шестидесятые годы, но без выбитого асфальта с глубокими ямами, а с частыми и новыми чёрными латками, но зато пустая от машин. Только одинокий грузовик вдалеке с натугой поднимался на затяжном подъёме, направляясь куда-то по своим делам, да синяя легковушка торопливо старалась обогнать трудягу, чтобы не быть приятно удивлённой в конце подъёма от неожиданной встречной машины.

Солнце ещё прилично грело голые руки державшие руль, а в машине было тихо от молчащих моих пассажиров и уютно от спокойной музыки, а влетающий ветерок в открытые окна выдувал из голов ребят последние крохи геббельсовской брехни, и заставлял вспомнить ненароком сказанные их родителями крамольные и противоречащие нацистскому строю слова, приводившие их когда-то к возмущённым вспышкам юношеской горячности, а то и к открытому неповиновению и несогласию со взрослыми, которые ничего не понимают из-за своей отсталости и нежелания посещать собрания местного «партайгеноссе».

Проехали два небольших села, стоявших вдоль дороги недалеко друг от друга, вроде бы одинаковые по застройкам и в то же время абсолютно разные по людям, которые в них живут. Можно было подумать, что одно село не покидала жестокая дизентерия, отнимающая последние силы сельчан, чтобы хоть что-то сделать по благоустройству своего дома. Людей не видно, и только стая собак, увязавшаяся за машиной, возбуждённо гавкая проводила нас из села. А вот второе село неожиданно встретило нас такими же домами из силикатного кирпича, как и в первом селе, но выкрашенными заборами и затейливо перевитыми яркими цветками воротами, умело нарисованными местными художниками. С красивыми ставенками на окнах с интересом разглядывающие нас из-за белоснежных занавесок за неизменными палисадниками с яркими розами. Или просто свежепобеленные с ярко нарисованными цветами по углам и вокруг окон. По-над домами были проложены не широкие дорожки из асфальта от дома к дому, как будто раскатанные по зелёной траве. И даже колодец был украшен теремком, а журавель, уткнувший свой нос в деревянный сруб, выглядел каким-то ухоженным и гордым за своё село, утопающее в садах.

Как-то даже странно выглядела эта броская разница между двумя сёлами-соседями. Вроде бы одна земля, одно солнце над головой, а люди, живущие в них разные – одни живут в цветах и чистоте, а другие в навозе!

Лента дороги делала бесконечные повороты, объезжая более крутые склоны, взбиралась на пологие взгорки и сбегала с них, чтобы спрятаться за следующим поворотом и вновь показаться во всю её длину до следующего подъёма или поворота. И после очередного подъёма я увидел необычайное явление, которое никогда не видел раньше наяву, а только в далёкой телепрограмме «В мире животных», да и то один раз.

– Генрих, посмотри вправо и вверх, – быстро сказал я, останавливая машину, и показал ему рукой направление, куда нужно было смотреть, чем сразу отвлёк мою команду от затянувшегося молчания и заставил всех открыть рты от удивления или испуга. Это уже кто как отреагировал на увиденную громадную стаю птиц – то ли скворцов, то ли ещё каких-то пичуг, сбившихся в плотный ком из сотен птиц, как большой косяк сардин скучивается, защищаясь от хищников. Так и эти птицы, сбившись в плотный ком, защищались от какого-то хищника и выделывали такие воздушные пируэты или фигуры высшего пилотажа, как будто какая-то компьютерная программа меняла направление, изменяя её форму бессчётное количество раз, но сохраняя плотную массу стаи. Но самого хищника, напавшего на них, мы так и не увидели. Долго стояли мы, наблюдая за этой стаей, как будто только здесь, над этим местом, можно было исполнять этот волшебный танец, и нам было совершенно непонятно, как в таком плотном клубке не затоптали и не забили крыльями они друг друга.

– Что, вояки, испугались? Наверное, подумали, что это ваша тучка прилетела за вами и так обрадовалась, увидев вас ещё целыми? – упустить такой момент, да чтобы не подшутить над испуганными ребятами, как бы в отместку за тёщиных курей, я никак не мог.

– Если честно сказать, то в первое мгновение я испытал шок от увиденного! Но как же красиво! – восхищённо заговорил, приходя в себя, Генрих, и все остальные подтвердили его слова. – О, «йа», «йа», «натюрлих», шок!

– Ну вот и хорошо! Теперь я буду спать спокойно!

– Это почему же вы будете спать спокойно? – уже зная, что от меня можно ожидать чего угодно, дотошный парень всё-таки решил выяснить всё до конца.

– Генрих, солнышко, пора бы тебе уже знать, что у нас, у славян, есть такая примета: если ты за день не сделал какую-либо гадость другому, то ты всю ночь будешь страдать бессонницей и мучиться из-за утраченных возможностей. Это в большей мере относится к подавляющему числу наших чиновников, но и простой народ от них не отстаёт, понятно?

Долго стоял Генрих, поджав свои губы и недоумённо посматривая на меня, думая над странными особенностями русских развлечений, и улыбнувшись сказал:

– Надеюсь, это Ваша очередная шутка?

– Да какая это шутка! Это действительность! Есть такой анекдот: – Сидят два хохла… Ты знаешь, кто такие хохлы? Ага, уже лучше! Так вот, один спрашивает другого: «Ты чего такый смурный?» Смурный – это по-русски «грустный»! А другой, ему отвечает: «Та, розумиешь, кумэ, о ци, москали, и газ продають и нафту, и у хати у ных тэпло, а мы тильки на Майдане душу гриемо и всэ! Дуже добрэ було, колы б почалась вийна миж Финляндией и Китаем!»

– О чём ты говоришь? Ну причём здесь Финляндия и Китай? Ты хоть знаешь, где Финляндия и где Китай? Чего им между собой делить, да и Россия лежит между ними!

– «Во-во, та нэхай воны хоть огороды о цим москалям повытаптывають! Послухай, кумэ! Давай свои хаты запалымо!» – «О, а цэ навищо?» – «Та шоб у цих клятив москалив, вид нашего дыму, хоть очи повылазять!»

Генрих дословно и, наверное, удачно перевёл на немецкий язык анекдот своим друзьям, и в машине долго не замолкал смех под тихий шелест колёс по асфальту, катившихся накатом по лёгкому наклону дороги.

Мимо машины проплыл предупреждающий знак «Животные на дороге», когда-то давно установленный на месте перехода через дорогу колхозного стада коров, а сейчас даже следы копыт заросли травой, и только выбитые животными тропинки по склонам оврага говорили о былом большом стаде. Вдалеке, в самом низу спуска дороги, одинокая легковушка стояла на обочине дороги перед очередным подъёмом, с топчущимся около неё человеком. На дороге всякое случается: то бензин нежданно закончится у раззявы, или ещё какая-нибудь поломка неожиданная случится. Вот и этот скатился вниз накатом и теперь ждёт, наверное, помощи от проезжающей машины.

– О, какая приятная неожиданность! Познакомься, Генрих, с первым увиденным тобой гаишником!

– Это кто такой?

– Сейчас узнаешь! Только ты, ради бога, молчи и не вмешивайся!

Из-за машины вышел с барской вальяжностью молоденький, но уже мордатенький лейтенантик, помахивая полосатым жезлом дорожно-постовой службы, небрежно приглашая нас к дружескому разговору. Ну что же, уважим человека.

Съехав с асфальта, мы остановились позади его машины и вышли вместе с Генрихом, чтобы узнать причину нашей остановки, а заодно и поближе рассмотреть представителя грозной организации, даже куда хуже, чем НКВД.

– Лейтенант Петренко! Почему Вы нарушаете скоростной режим? – уверенным голосом наделённого властью человека обратился ко мне представитель автоинспекции.

– Не по-о-нял! Я что, ехал слишком медленно или задним ходом? – от такой наглости у меня брови на лоб полезли. Ну, всё ожидал, но услышать такое…

– Вы ещё будете со мной спорить? – наглым тоном, самоуверенно и не моргнув глазом, пресёк моё безмерное возмущение слуга народа, – мой регистратор определил вашу скорость в девяносто восемь километров в час! Вот, посмотрите!

Всё правильно, табло регистратора показывало «98», но мы-то катились под горку, даже не запуская двигатель, со скоростью не больше двадцати!

– А твой калейдоскоп хоть работает? Может быть, там было ноль девяносто восемь километров? Ты покрути там колёсико!

Но он не слушал и уже открывал какую-то папку, предусмотрительно положенную на капот его машины, и доставал протокол дорожного нарушения.

– Всё, всё работает, не беспокойтесь! Но я могу Вас не наказывать, если Вы возьмёте мою машину на буксир и вытащите меня наверх, а там я и сам до деревни доеду, – поставил мне условие этот наглец.

– Во-первых, мне твоё корыто не за что цеплять, потому что у меня нет форкопа, а во-вторых, буксировочного троса тоже…

– Это уже лучше! Нет буксировочного троса! Может быть, у вас и огнетушителя нет, и аптечка просрочена? – перебив меня на слове, возмущённо и в то же время обрадованно воскликнул блюститель дорожного порядка.

И я только сейчас обратил внимание на то, что на его груди не было личного жетона сотрудника ДПС! Та-ак, а это что за калич на колёсах без логотипа любимой организации? А на крыше машины вообще какой-то тазик прицеплен вместо мигалки!

Ряженый клоун, войдя в роль всесильного на дороге хозяина, уже не видел, что я стою перед ним и рассматриваю его, как энтомолог интересную козявку!

– …за задний мост моим тросом зацепи, – настаивал нахал.

– Ты хоть представляешь, что ты мне предлагаешь? Я ведь задний мост угроблю! А он стоит гораздо больше, чем весь твой тарантас! Знаешь, ты себя лучше за задницу зацепи! – от такого нахальства я уже не сдерживал себя и смеялся над таким глупцом, попавшемся мне на дороге.

И вдруг мы оба услышали сначала доносившуюся издалека музыку, потом увидели и выскочивший на горизонте дороги «Мерседес». Сразу забыв обо мне, лжегаишник выбежал на середину дороги с жезлом в одной руке и своим калейдоскопом в другой и стоял с такой решимостью, как железнодорожный обходчик с красным флажком перед разобранными рельсами, ожидая несущийся состав. А «мерс» нёсся явно выше сотни, и вскоре рёв динамиков стал перекрываться визгом хороших тормозов, оставляющих две чёрные полосы на полотне дороги.

Кормящийся на асфальте ну прямо танцевал на месте, как вратарь в воротах, и не мог дождаться, когда же остановится такая денежная тачка! Вот здесь-то у него точно что-то прибавится в кармане, и ему некогда было глянуть на меня, рассматривающего самодельную мигалку, сделанную из пластмассового цветочного ящика, в каком хозяйки высаживают цветы на балконе, но с аккуратно вставленными рассеивателями света – наверное, отобранными у какого-то тракториста. Прямо гордость берёт за наш народ – чего только не придумают наши умельцы, чтобы надурить лохов любыми путями и выманить у них деньги!

Генрих с недоумением смотрел на развивающееся перед ним представление, не понимая, почему я вдруг стал так недопустимо резок с представителем столь страшной ГАИ, которой я его когда-то пугал. И пока ряженый пытался перекричать «мерсовские» динамики, я объяснил ему в двух словах, чем же вызвано моё негативное проявление лояльности к власти.

А на дороге уже трое орали, размахивали руками, загибали пальцы и крестились, божились и тыкали в нос какими-то «Прайс-листами» с расценками дорожных нарушений, взывали, как к Всевышнему, к показанию калейдоскопа, пока один из парней, наверное, боясь сорвать свой голос, не выключил в машине магнитофон. И я услышал последние слова лжегаишника:

– …девяносто восемь километров! Какие семьдесят?! Вы что, не видели знака ограничения скорости?

– Какого знака? Здесь отродясь никакого знака не было!

– Так вы ещё и знак не видели? Ну, ребята, вы и влипли! Протрите глаза! Вон он, отсюда его видно! Ваши документы!

– Командир, ты чё, ваще, давай так договоримся! Пятьсот рублей хватит?

– Скока-скока? Какие «пятьсот»? Вы что, совсем с ума сошли!? Это же чистая взятка представителю власти! Это уголовное преступление!

– Тада тысяча!

Сошлись на тысяче и буксировкой до ближайшего села.

Этот концерт с интересом слушали ещё трое вышедших из машины ребят, ничегошеньки не понимая в этом бедламе, но своими одинаковыми спортивными костюмами и оригинальной раскраской на лицах внушали явное сомнение в умы сговорившихся сторон, что связываться с ними не стоит.

И хотя одному из них, что был в погонах, было жалко отпускать нас, не содравши шерсть, а двум другим жалко было потерянных денег, ни за что отданных, как бы там ни было, они уже дружной компанией цепляли стальной трос к прицепному устройству на «мерсе» и за буксировочную серьгу видавшей виды «девятки». Но делалось всё это как-то не так, как это делают с нормальной психикой люди, а как-то дёргано и неестественно нервно.

В конце концов, всё утряслось, и все расселись по своим машинам, а презирающий нас хапуга, даже не глянув на нас, просигналил, давая понять, что можно трогаться. Взревела музыка и, натянув трос, «мерседес» с места рванул так, что бедную «девятку» сразу замотало по дороге, как пустую консервную банку.

– Генрих, ты знаешь, мне показалось, что эти двое из «мерса» явно чем-то обкурились! Какие-то они одинаково нервные – высказал я своё мнение, – но может быть, я ошибаюсь?

– Что они могли выкурить? – святая душа прошлого тысячелетия могла знать только нюхательный кокаин, и то могла об этом не знать из-за интеллигентности родителей.