За золотым призраком

Отто вторично наполнил фужеры, вздохнул, с печальной ноткой в голосе признался:

– Хороша была «лошадка», послушная и быстрая. Немало мы с ней пережили всяких приключений, тревожных и удачливых… Помню, курсировали мы в северной Атлантике, восточнее Фарерских островов, – неожиданно начал вспоминать Отто один из самых, можно сказать, удачливых эпизодов боевой биографии – раньше он никогда при Вальтере себе такого не позволял, помня о его надорванной психике. – И вдруг получаем шифровку – выйти в такой-то квадрат у берегов Северной Норвегии и вместе с другими крейсерскими подводными лодками атаковать конвой союзников…

Карл маленькими глотками отпивал приятное полусухое вино и слушал с любопытством, тем более что отец не так уж часто вдавался в подробности военных действий его субмарины, а только по настроению. Вальтер же едва поднес фужер к губам, как тут же поставил его на вздрагивающий от колесного перестука столик.

– Вышли мы на траверз конвоя, с глубины в пятнадцать метров «вслепую», то есть без помощи гидроакустической станции, дали залп из всех четверых носовых аппаратов, и тут же я скомандовал: «Всплыть под перископ! Перезарядить носовые аппараты!» Впереди по курсу так громыхнуло, что не было сомнений – кому-то на этот раз крепко не повезло! Поднимаю перископ, – и Отто, словно пантомим в цирке, изобразил, как он поднимает обе руки к перископу, приникает глазами к окулярам и, вращая перископ, осматривает зыбкий горизонт. – Вот так удача! Танкер – водоизмещением не менее как на десять – двенадцать тысяч тонн задрал нос и кормой уходит под воду! В конвое неразбериха, кто глушит рыбу глубинными бомбами, кто крутит пушки, а один новенький эсминец, выкрашенный, как детская игрушка с полочки, так и просится под торпедный залп. Вот тут я и не упустил верного шанса…

– Доктору Ричарду Джефферсону интересно было бы в с е это послушать, – вдруг вроде бы серьезно уронил Вальтер. И Отто умолк, лицо скривилось, как будто в сердце предостерегающе ткнулась острая заноза. Он отлично знал, чье имя упомянул сын. Ричард Джефферсон – влиятельное лицо в Виндхуке, так же сенатор в парламенте Южно-Африканского Союза^[7]. Во Второй мировой войне у него пропал сын – капитан эсминца, и пропал именно при сопровождении одного из конвоев в русский порт Мурманск… При нечаянных встречах оба сенатора делали вид, что не знакомы вовсе, но оба с одинаковым желанием всадили бы по доброму десятку пуль один в другого. У этого Джефферсона, одного из лидеров Конгресса демократов Южно-Африканского Союза, на руках был приличный пакет акций фирмы «Консолидейтед майнз, оф Саут-Вест Африка К», которая входит в мировую алмазную монополию «Де Беерс консолидейтед майнз К».

«Да-а, такого гуся голыми руками не ухватить, – мысленно ругнулся Отто. – Его можно только из снайперской винтовки приласкать где-нибудь на дороге в горах… Пристрелить его не трудно, да проку будет один пшик. Либералы всех мастей снова завопят о нацистском разгуле, в этой их вонючей словесной пыли задохнуться можно будет! Майн готт^[8], когда же ты избавишь нас от их проклятой опеки?» – Отто поставил на столик недопитый фужер и молча отвернулся лицом к окну, едва сдержался, чтобы с презрением не бросить Вальтеру в лицо: «Не думал, что англосакская змея пожрала мозги у моего младшего сына!»

Карл, а он сидел на боковой полке, легонько толкнул брата в бок, но тот сделал вид, что не понял предостережений, хотел еще что-то добавить к реплике, но Отто процедил сквозь зубы негромко, но с ядовито-горестной досадой в голосе:

– Ну что же, Вальтер, каждый волен выбирать свой путь…

А этому плюгашу-очкарику Джефферсону можешь при случае передать, что – клянусь священными водами Стикса! – придет еще такой час, когда он на коленях будет стоять перед дверями моего кабинета! И я, а не он, буду снова решать, что и как делать на нашей земле! Недолог час этих плодожорок, скоро передохнут все!

– Ненавижу войну, ненавижу кровь, неважно кем и из каких побуждений она проливается! – Вальтер выдавил это сквозь зубы, с усилием отгоняя от себя наплывающее кошмарное видение – тусклые лампочки под серым каменным сводом, отчаянные крики, проклятия… Вальтеру почудилось, что те давно слышанные крики становятся какими-то ритмичными, в унисон с колесным перестуком, его снова начинает бить мелкий нервный приступ.

– Мне плохо, отец! Прошу тебя… никогда больше при мне… – Он встал, качнувшись, торопливо рванул ручку двери влево.

В открытое окно из темной ночи в длинный и пустой коридор купейного вагона влетал освежающий ветер и ласково, словно невесомые пальчики Амриты, касался прядей на влажном лбу и на висках.

– Майн готт, – прошептал Вальтер, с трудом удерживаясь обеими руками за никелированный поручень вдоль стены вагона. – Неужели мне суждено вот так всю жизнь мучиться рядом с родным отцом? Как убедить его окончательно распрощаться с кровавым прошлым и начать наконец-то жить в новом мире и с новыми мыслями? Не о войне и мести надо думать теперь, а о счастье детей, внуков, о счастливой собственной старости?…

За спиной хлопнула дверь купе, из него вышел Карл, встал рядом, закурил, пуская дым так, чтобы он не попадал в лицо брата. Обняв Вальтера левой рукой, он попросил:

– Не надо так бить отца под дых, братишка… Ведь он уже не молод. Сам видишь, как у него стали сдавать нервы. Теперь его редко называют Железным Дункелем, как звали еще каких-то два-три года назад. Если он что и делает не так, как нам, молодым, хотелось бы, так это ради нас с тобой. Они свою жизнь, можно сказать, завершают, а мы только начинаем. У них своя мораль и свои понятия о ценностях, у нас будут свои. У наших детей эти ценности наверняка совсем на наши не будут похожи. Диалектика жизни у каждого поколения своя, с этим надо мириться и считаться как-то.

Вальтер покосился на брата, в светлых глазах какое-то отчуждение, словно он не совсем еще пришел в сознание после недавней вспышки гнева. И голос с хриплыми нотками, как если бы ему только что удалось убрать с горла стиснутые пальцы недруга.

– Отец жил войной, живет воспоминаниями… об этой войне! И грезит о новой бойне, как будто без этого мир рухнет! Он даже постоянно клянется водами реки загробного мира. А мне эта проклятая война – я чувствую это, Карл, чувствую это с каждым днем все отчетливее – меня эта война убила психически, убила еще ребенком!.. А маму нашу убила и физически… Неужели этого отец не хочет понять? Или не может? Иной раз мне кажется, что наш отец за всю свою жизнь только и прочитал философию Ницше да «Майн кампф» Адольфа Сумасбродного! Но в доме у него отличная библиотека, много разных книг… Хотя любимыми героями у него все те же «железные» люди – мифический Геракл и прочие сверхчеловеки. Не зря мифы Древней Греции он помнит почти наизусть, от корки и до корки, вместе с картинками!

– Он помнит не только Геракла, – подсказал Карл, выбросив окурок в темноту, свистящую встречным ветром. – Он отлично помнит и не менее легендарного Волка Ларсена. Мне кажется, отец старается воспитать тебя своим достойным наследником. Разве это плохо?

– Чтобы и я кричал «Хайль!» перед намалеванной рожей припадочного Адольфа – убийцы своей матери? – Вальтер побелевшими пальцами вцепился в поручни, опасаясь потерять сознание и упасть на зеленую ковровую дорожку коридора. – Я лучше… в один прекрасный день… под поезд лягу, разом прерву мучения прошлого и будущего!

– А что тогда станется с Амритой, брат? – негромко напомнил о индуске Карл. – Ты о ней подумал?

Словно бы с этим же ночным ветерком до Вальтера вместе со словами брата донеслись и тревожные сигналы от милой Амриты. Сознание прояснилось, и он, чего-то испугавшись, крепко ухватил Карла за руку и сжал на ней пальцы.

– А что – с Амритой? Ей что-нибудь угрожает? Скажи, если что-то знаешь, я готов на ходу спрыгнуть и бежать домой…

– Ну что ты, право… Отец удивительно быстро понял, что у вас не легкий полудетский роман, а весьма серьезные намерения. – Карл сказал это с легкостью на душе, потому что Отто действительно удивительно быстро понял, что младший сын так запросто от индуски не отвяжется. – Ты должен думать о будущем, о вашем будущем, и на тебе какой-никакой, а лежит груз ответственности! Да ты и сам, прощаясь, обещал Амрите по возвращении руку и сердце. Я понимаю, сердце у тебя щедрое и богатое, а вот рука… С нищей рукой никакого счастья ты девушке не создашь! Неужели ты хочешь, чтобы она всю жизь проработала на кухне у какой-нибудь знатной госпожи в услужении. Подумай над моими словами хорошенько, да озаботься создать жене приличное в материальном отношении существование. А это может состояться в том случае, как я теперь понимаю, если предпринятое путешествие даст ожидаемые отцу плоды. Тогда, глядишь, и нам лично что-нибудь перепадет на счета.

Напоминание о любимой смягчило душу Вальтера, по телу растеклось теплое, божественное ощущение той сказочной минуты, которую провели они с Амритой на лесной поляне… Хотелось говорить и говорить об этой девушке, но непонятное чувство самосохранения удерживало его от желания полностью довериться старшему брату: он не был уверен, что Карл искрение одобряет его выбор и в неминуемой войне с отцом встанет на его сторону, так как очень обеспокоен именно материальным благополучием своей семьи в будущем.

– Я люблю Амриту, Карл. И подобно отцу, клянусь памятью преданной души Орфея, а не водами подземного Стикса, что женюсь на ней, как и обещал при всех обитателях нашего дома. Более того, я… – Вальтер хотел сказать, что он и так уже стал мужем Амриты, но Карл знал только о его обещании жениться, потому и перебил взволнованного брата:

– Знаю, знаю, братишка. Но отец вряд ли согласится на брак с этой милой, но не белой девушкой! – Карл понизил голос – ему вдруг почудилось, что в соседнем купе притих Али – уснул, а может, слушает их порою вспыльчивый разговор. – Ты не хуже меня осведомлен о взглядах отца на брак – никакого смешения крови, только немецкая!

– Майн готт! Расизм, дикий расизм в нашем доме! Что же мне делать? – простонал Вальтер и разгоряченным лбом прислонился к прохладному оконному стеклу. – Лучше бы я родился нищим индусом или аборигеном в Австралии! Жил бы впроголодь, но волен был бы выбирать жену по сердцу, никого не спрашивая на то позволения!

Карл засмеялся, еще раз похлопал брата по спине, успокаивая как маленького, пояснил с шуткой:

– И там свои законы, братец, или забыл учебник истории? У одних народов более терпимые, у других еще страшнее, нем у нас. Могут и на костре сжечь, если не в ту хижину заглянешь… Что тебе делать, не знаю, братишка, это твоя страшная проблема. Такие вопросы решает каждый сам за себя… Но в одном, мне кажется, я прав – пока ты не станешь финансово более или менее обеспеченным, тебе из семейного капкана не вырваться, поэтому лучше всего жди окончания задуманного отцом путешествия. Когда увидишь, что оно тебе принесет, тогда и решишь, что делать… Ну, идем спать, поздно уже. Какая темень вокруг. Ни огонька в доме, ни костра в поле. Небо в звездах, а на земле дикая тьма. В аду так же, наверно, темно при погашенных кострах! – И Карл под влиянием собственных слов зябко передернул плечами.

«Уйду я от них! Видит бог – уйду… вместе с Амритой!» – появилась в голове Вальтера поначалу робкая, не до конца выношенная мысль-надежда. Она чуть сверкнула впервые еще там, в Виндхуке, за обеденным столом, когда отец так зло и грубо, при Али, отозвался об индусах и о предполагаемом выселении из Южно-Африканского Союза всех без исключения желтокожих… Но куда уйти от всесильных рук Железного Дункеля, который теперь, похоже, всерьез помышляет о кресле премьер-министра в правительстве? Карл прав – он, Вальтер, теперь не один! Чтобы бежать от отца, придется уезжать из страны вообще. Лучше в Индию или в Америку, но для этого нужны деньги, много денег! Опять же прав старший братишка!

«У меня в Иоганнесбурге на счету есть около трех сот фунтов стерлингов, – с облегчением вспомнил Вальтер и потер пальцами остывший от стекла больной лоб, к тому же надавленный об угол оконной рамы. – Это не так много, чуть больше двухгодового дохода рабочего- европейца на рудниках. Тот получает в год сто двадцать пять фунтов… – И Вальтер невесело хмыкнул: – Африканец за эту же работу полуодет всего десять фунтов в год! Вот какова справедливость и гуманность великой расы Гитлеров и Герингов! Да и английских Черчиллей в придачу к первым двум! Одного поля ягодки! Ну что же, нам с Амритой на первое время потребуется несколько тысяч фунтов… Буду просить у отца якобы на книги и… на разные с друзьями развлечения… А теперь придется ехать с ними, до конца, – решил Вальтер. – Тем более что отец говорил, будто поездка деловая, стало быть и ему тоже выгодная. Возвратимся домой, попрошу у отца чеком и наличными… будто для поездки на курорт нервы подлечить… Тогда и Амриту с собой тайком вывезу».

Вальтер молча постоял у окна, пока Карл докурил вторую сигарету, и, успокоившись от принятого решения, пошел следом за старшим братом. Отец лежал лицом к стене, лежал тихо, а может быть, уже и спал. На столике, поверх салфетки, аккуратно расставлены вскрытые банки с тушеной говядиной, ломтики ржаного хлеба, который Отто обожал больше всего. Бутылки не было, но в купе чуть-чуть витал запах дорогого коньяка.

Братья наскоро поужинали, молча разделись и легли спать.

3

В Порт-Элизабете сенатора Дункеля ждал заранее заказанный великолепный номер в гостинице неподалеку от океанского побережья.

Над входом в гостиницу висела, как и по всему респектабельному району города близ пассажирского порта и пляжной зоны, строгая вывеска – на белом фоне красными буквами: «FOR EUROPENS ONLI»^[9].

Справившись тут же, в фойе гостиницы, по вывешенному расписанию о времени отправления парохода «Британия» в далекий австралийский порт Мельбурн, Отто Дункель, насвистывая бравую мелодию, сделал знак Карлу и Вальтеру следовать за собой. Рослые темнокожие носильщики в изящных белых костюмах и в форменных фуражках, какие и у швейцаров на входе, принесли багаж, раскланялись, поблагодарив за щедрые чаевые, бережно прикрыли за собой массивную, обитую коричневой кожей дверь.

– Карл! Вальтер, идите сюда! – громко позвал Отто с просторного балкона. – Вам не приходилось еще видеть Индийский океан! Смотрите, вот он, его величество ОКЕАН! Красавец, теплый, необъятный и чертовски коварный своими неожиданными ураганами. Здесь, за южными тропиками, совсем не так, как в Германии. Весна здесь в октябре, осень в мае, как и у нас, в Виндхуке. Здесь норд-ост всегда теплый, зюйд-вест ледяной. И все это потому, что чем ближе к югу – не парадокс ли, казалось бы! – тем ближе к вековым ледникам Антарктиды.

С четвертого этажа хорошо был виден город в той части, которая просторно раскинулась по акватории прекрасного, с золотистыми пляжами залива Аогоа. Чуть выше пляжной полосы видна зеленая зона высоких пальм с кронами, пышными, как головные уборы у индийских вождей. За этой зеленой зоной угадывались очертания хорошо знакомого туристам старинного на этом побережье укрепления форта под названием Форт-Фредерика, а вокруг и дальше от берега раскинулись белые и чистые, идеально ухоженные кварталы «Для европейцев». Чуть левее гостиницы стояло красивое здание управления порта, на фасаде которого большими, выкрашенными бронзой буквами было написано «ПОРТ-ЭЛИЗАБЕТ», у причальной стенки отдыхали четыре парохода, с десяток яхт, а дальше, словно голый зимний лес, торчали мачты и стрелы кранов, серые крыши складов, там бегали маневровые паровозы, которые обслуживали грузовой порт. За частоколом мачт – длинный мол, который отсекал океанские волны от тихой, с мазутными пятнами воды внутренней акватории. В самом конце насыпного из крупного камня и покрытого сверху мощными бетонными плитами мола величественно вздымалась головой к облакам круглая из красного кирпича башня портового маяка с огромной вращающейся зеркальной шапкой.

За маяком, насколько достигал взгляд, – бесконечная океанская рябь, у берега крупная, покатая, а чем дальше, тем казалась меньше, безмятежнее. К горизонту и от горизонта неприметно глазу ползли встречными курсами два судна – на восток уходил белый пассажирский пароход, а какой шел навстречу, по крошечному силуэту опознать пока невозможно.

– Это идет наша «Британия», – уверенно заявил Отто и неожиданно добавил мысль совсем из другой, как говорится, «оперы»: – Я отдал бы половину состояния, чтобы этот пароход назывался «Великая Германия», а не так, как теперь. Н-да, ну, это в будущем, – он сам себя, мысленно дернул за ухо, останавливая готовые было вновь низвергнуться из души рассуждения о будущей Германии, да вспомнил Вальтера.

К полудню «Британия» пришвартуется у южного мола, два дня будет стоять и заправляться, а в субботу, дети мои, мы начнем увлекательное путешествие! И вернемся из этого путешествия чертовски богатыми! Каждый из вас может считать себя прямым наследником легендарного графа Монте-Кристо! А по возвращении поглядим, господа сенаторы, кто из нас на что способен! – Отто решительно пристукнул кулаком о белый, недавно выкрашенный и горячий от солнца поручень балкона.

Карл молча, будто сытый кот прищурив карие глаза, улыбался, а Вальтер чуть саркастически скривил губы, негромко, провоцируя отца на откровения, сказал:

– Мне кажется, отец, ты каким-то образом узнал координаты необитаемого и неисследованного островка, где можно пошарить по дну в поисках жемчужных раковин, не так ли? Я видел такие раковины в йоганесбургском музее – черные или зеленые, диаметром до одного фута, а весом, как пояснял гид, иные особи и по двадцати фунтов!

Отто засмеялся, легонько хлопнул Вальтера по плечу, потом ласково встряхнул: после памятной ему стычки с младшим сыном в день отъезда из Виндхука, словно сговорившись, оба не упоминали имени Амриты, не вспоминали минувшую войну, и вроде бы обрели теплый душевный контакт, но каждый из них, без сомнения, словно рак-отшельник сидел в своей засаде и внимательно стерег один другого…

– А что! Карл у нас отменный аквалангист, не зря на прошлогодних соревнованиях завоевал призовое место по подводному плаванию. Так что, попадись нам и на самом деле такой чудесный островок, обчистим донышко за милую душу! Тогда обещаю каждому из вас по крупной жемчужине – дарите, кому хотите: жене или милой красавице, дело ваше. Лишь бы мир и спокойствие царили в нашем доме.

Вальтера кинуло в легкий жар. «Хорошую жемчужину можно продать ювелирам за несколько тысяч фунтов стерлингов! Вот нам, милая Амрита, и деньги на выезд в Индию! И там, на родине старого Али, мы будем вне цепей здешних драконовских законов и предрассудков».

За спиной бесшумно открылась дверь в спальную комнату, легкие шаги заставили всех троих обернуться. К ним подошел Али, поклонился, сложив руки как всегда на груди.

– Господин мой, вещи разобраны и уложены в шкафы. Прикажете обедать в номере или в ресторане будете?

– Да, Али, передай от моего имени, чтобы накрыли нам стол в номере. – И добавил, обращаясь к сыновьям: – Терпеть не могу ресторанного гама и громкой музыки. – Он снова повернулся лицом к океану, словно с ходового мостика субмарины всматривался в такую родную, вечно манящую к себе даль. По той интонации, с какой Вальтер заговорил о жемчуге, Отто понял, что младший сын заинтересован в отыскании сокровищ. И это его весьма обрадовало. «Так-то ли ты засветишься личиком, мой милый пацифист, когда перед тобой засияет настоящее богатство! – удовлетворенно хмыкнул про себя Отто. – На этом “коньке” мы и будем скакать вместе, сынок… Рано или поздно в тебе заговорит кровь твоего прадеда Генриха Дункеля, искателя приключений и сокровищ! И беспощадного устранителя свидетелей, которые могли знать, в каком именно месте от глаз людских это сокровище укрылось под морскими волнами!»

Отто еще раз внимательно посмотрел на чуть выросший силуэт идущего к городу парохода, обернулся лицом в комнату. Убедившись, что повар Али оставил их, сказал заговорщически:

– Только бы удача от нас не отвернулась, а там мы сумеем ухватить фортуну за павлиний хвост. Вот тогда мир и заговорит о Железном Дункеле, как когда-то назвал меня, вручая боевой крест сам… – Отто едва не произнес имя фюрера, но спохватился, тут же умышленно соврал: – …сам адмирал Дениц! Мне уже пятьдесят пять лет, а…

– Отец! – прервал его, рассмеявшись, Карл. – Никому не говори о своих годах. Тебе и сорок дают с трудом. Я своими глазами видел, как молоденькие девицы оглядываются на тебя.

Озорно подмигнув, Отто с довольной усмешкой отозвался на реплику старшего сына:

– Должно и в самом деле богиня Афродита, покровительница любви и мореплавателей, благоволит ко мне. В молодости я давал обет побывать на Кипре, где в свое время был главный центр культа этой богини, в городе Пафосе. И ныне от этого обета не отрекаюсь, обязательно заеду поклониться святым камням… Но покровитель – покровителем, а главное для мужчины – это спорт! Великая сила в борьбе со старостью. Спорт и, разумеется, спартанская воздержанность от чрезмерных развлечений и пьяных кутежей до рассвета… Ну что же, если мои годы не так страшны, то у нас еще будет время насладиться богатством, роскошью и – чем черт не шутит, пока Господь спит! – властью! – Отто неожиданно повернулся к Вальтеру, который молча стоял у балконных перил и смотрел на океан, а теперь, при последних его словах обернулся и, прищурив глаза, с улыбкой смотрел на размечтавшегося отца, словно не веря ни одному его слову. – Ну а ты о чем мечтаешь, ученая голова? О славе? О карьере? Или… о любви?

– Я? – Вальтер вздрогнул: отец снова прощупывает его! Вон, улыбается, а глаза блестят, как… как стекла поднятого над морской зыбью перископа! – Я решил сначала хорошенько пообедать, а потом, – с улыбкой добавил, – окончу университет, с годок подлечу нервишки на лучших курортах Европы, а потом открою адвокатскую контору в Иоганнесбурге. А если ты, отец, дашь достаточный капитал на первое время, то сниму дом под контору и в самой столице, в Претории. – Вальтер тоже решил проверить, как отнесется отец к его возможному «выделению» младшего сына для самостоятельной жизни. И реакция получилась незамедлительной, бурной.

– К чертям собачьим эту Преторию! – тут же ответил прямолинейно Отто. – Будущему концерну «Отто Дункель и сыновья» потребуются собственные башковитые юристы. А еще лучше и свои министры юстиции!

Вот так надо летать в мыслях, сынок! И никак не ниже, иначе ничего не достигнешь, упустишь свой, быть может, единственный шанс.

Вальтер притушил на лице минутную тень скептицизма, медленно повернулся к призывно-ласковому изумрудному океану, по ровной поверхности которого к берегу неудержимо приближался с небольшим дымным шлейфом над трубой океанский пароход.

«Что-то не на шутку разговорился отец о будущем величии, словно вирус властолюбия поразил ему голову, – с неприятной в душе тревогой подумал Вальтер. – Вон как его распирает от одного только предвкушения власти, а что будет, если он и в самом деле получит таковую? Пойдет в разнос, как говорится? Но так и скувыркнуться можно, есть кому ножку подставить… Мы уже на восточном берегу Африки, а он до сих пор так и не сказал, где и каким способом думает раздобыть эти баснословные миллионы. Но если для этого ему придется пустить в ход оружие и убивать людей, то на мою помощь…»

В дверь постучали удивительно ласково – так могут беспокоить клиентов только в гостиницах мирового класса – и когда Дункель крикнул: «Войдите!» – два стройных белых официанта вкатили столик с обедом: супницу, блюда со вторым, закуски из овощей, красиво украшенные зеленью куски ветчины и с полдюжины – на выбор господам – ароматных приправ. В центре столика, в цветном ведерке со льдом, высилась золотоголовая бутылка французского шампанского. Официанты с безупречными манерами, словно факиры на сцене, перенесли все это съедобное роскошество на стол, сервировали его красивыми приборами и, столь же изысканно откланявшись, как-то неприметно глазу сняв со стола чаевые, оставили клиентов одних.

– Вот это класс! – восхитился Отто, даже пальцами прищелкнул от восхищения! – Хотел бы я в собственном доме иметь такую прислугу! Али, ты видел, как работают эти ребята? И захотел бы придраться какой зануда, так и придраться не к чему! – Он потер ладони, сделал широкий жест, приглашая сыновей к обеду. – Али, ты можешь пообедать в буфете при ресторане, где и прочие слуги обедают… Вот тебе деньги на расходы. – Отто вынул из портмоне несколько банкнот и протянул слуге.

– Спасибо, господин мой, – старый индус принял деньги, глянул, и у него запрыгали брови от удивления. – Но… но тут так много, зачем мне столько, господин?

– Бери, бери! Это тебе на дорожные расходы, – пояснил самодовольно сенатор, – чтобы не спрашивать каждый раз на всякие нужды. Трать и не беспокойся отчетом, куда и для чего ты их потратил. А когда возвратимся домой, моя благодарность будет во сто крат большей, так что старайся служить верно и, главное, ни с кем не вступай ни в какие разговоры о том, куда и зачем мы едем. Не знаешь – и весь тут разговор. Понял, Али?

– Понял, господин мой, – поклонился пораженный индус. – Я и в самом деле не знаю куда…

– Вот и прекрасно! Иди, а мы примемся все это перекладывать в свои опустевшие трюмы.

Али еще раз с благодарностью поклонился и, стараясь неслышно ступать белым парусиновыми туфлями по светло-коричневому паркету, пошел в свою комнату. «Ох, всемогущий Кришна! Просвети своим божественным светом мою необразованную голову – отчего такая хозяйская щедрость? Не очередная ли это хитрость стоголового змея Калийи? Тогда и ты, старый Али, не будь подобен демону Камсе или демону Раване, не глотай без разбора любое мясо, которое тебе умышленно подсовывают!»

Плотно отобедав, Отто оставил сыновей отдыхать после утомительной и многодневной дороги в поезде, взял небольшую спортивную сумку, спустился в холл, по короткому коридору прошел влево, в местное отделение почты и телеграфа. Попросив бланк у миловидной крашеной под блондинку дамы неопределенных лет – в ушах у нее сверкали в золотой оправе явно фальшивые камешки – Отто прошел к столу, достал тяжеловатую металлическую авторучку с золотым пером, торопливо набросал текст: «Виндхук, улица Геринга, 10. Гюнтеру Цандеру лично. “Британия” отбывает в субботу. Надеюсь увидеть старого приятеля. Позаботься об Амрите, иначе меня ждут большие неприятности – Вальтер не успокаивается. О всех событиях телеграфируй на борт лично мне. Отто».

Пробежал текст глазами, на время задумался, покусывая колпачок авторучки – что-то не так получается, как надо.

– Нет, брат Гюнтер, так не годится тебе писать, – скомкал и швырнул бланк в корзину для мусора. – Не надо лишним мерзким человечишкам знать, что индуска так сильно мне досаждает своим пребыванием на грешной земле! Вплоть до принятия экстренных мер.

На новом бланке он «зашифровал» то, что касалось Амриты, которая так некстати привнесла в его дом сумятицу и раздор:

«Отбываю на “Британии” по графику. Надеюсь уговорить старого приятеля на совместное путешествие. Позаботься и не упусти из клетки бесценную индийскую птичку, иначе у меня из-за нее будут большие хлопоты. О всех событиях телеграфируй на борт мне лично. Отто».

– Вот так-то будет лучше, без всяких имен. – И он, довольный, скупо улыбнулся. – Иначе могут поползти всякие нежелательные слухи… Птичек же у Эльзы и вправду полная комната, одна лучше другой.

Протянув в окошко бланк и уплатив, Отто вновь поднялся по центральной лестнице на второй этаж и вошел в туалет…

Али, укрывшись за густой декоративной пальмой, подождал две-три минуты. В туалет входили и выходили обитатели гостиницы, а сенатора все не было. Справедливо решив, что господин его пробудет там не менее десяти минут, он покинул свое убежище и поспешил сбежать со второго этажа, вошел в почтово-телеграфный зал, который только что посетил Дункель.

– Уважаемая госпожа, позвольте бланк и ручку. Я хочу послать телеграмму и перевод моему сыну.

Крашеная блондинка вскинула на индуса светло-карие удивленные глаза, без лишних эмоций, едва увидела перед собой пожилого индуса, указала на стопку белых бланков, снисходительно усмехнулась крашеными сочными губами:

– Посылайте хоть самому премьер-министру в Лондон, лишь платите по счету правильно.

– Спасибо, очаровательная госпожа, – поклонился Али и так же торопливо, но без излишней суеты сел за столик, где до него сидел сенатор, написал на бланке несколько слов, скомкал, кинул в урну. Потом встал, стараясь не привлекать к себе внимания, оглянулся на окошечко – блондинка в наушниках кого-то соединяла по телефону, и он видел только ее голову и короткую белоснежную без загара шею с ниткой коралловых бус. Али наклонился над пластмассовой голубой корзиной, вынул из нее чужой, а не свой смятый бланк, торопливо сунул в карман, потом заполнил телеграфный перевод на пятьдесят фунтов стерлингов, адресовав его Ранджане, подал в окошко, уплатил и кошачьей походкой покинул зал. Когда из гостинцы вышел Отто Дункель, он так и не заметил…

Переждав шумную и разноликую массу пассажиров, которая по трапу сошла на причал к не менее шумной и суетливой толпе встречающих, Отто Дункель уверенно поднялся к вахтенному командиру, вынул из грудного кармана визитную карточку и с молчаливым достоинством подал ее элегантному моряку.

– Сенатор Отто Дункель, из Виндхука, – прочитал веснушчатый здоровяк в белоснежном парадном костюме. – Отлично, господин сенатор, – и он сдержанно, но благородно поклонился. Под тесноватым кителем угадывался человек изрядной физической силы, но взгляд светлых и, похоже, близоруких глаз говорил о покладистом и незлобивом характере. – К кому вы, господин сенатор? Если к господину капитану, то наш босс Гарри Клинтон одним из первых сошел на берег и теперь в таможенном управлении.

– О нет, сэр! – Отто красиво приподнял правую руку, шевельнул кистью, как бы ладонью приостанавливая словопоток говорливого вахтенного командира. – Я в гости к штурману Фридриху Кугелю.

– О'кей, сэр! Первый штурман еще у себя, а я его помощник, разрешите представиться – Бобби Дукакис, к вашим услугам. Сейчас вызову рассыльного. – Бобби Дукакис звонкой дудкой пригласил к трапу рассыльного моряка, распорядился проводить достойного гостя в каюту первого штурмана и незамедлительно вернуться к трапу – мало ли кто еще захочет подняться на борт…

Фридрих Кугель^[10], некогда подвижный и кудрявый, бывший старший лейтенант и штурман подводной лодки, где фрегаттен-капитаном был он, Отто Дункель, за последние годы спокойной и размеренной жизни заметно пополнел и стал более сдержанным в движениях, а со лба к темени уверенно вела необратимое наступление возрастная залысина. И еще одну новую деталь во внешности старого друга заметил Отто – Фридрих отрастил себе усы и бородку, в которой пока что успешно пряталась предательски болтливая седина, выдававшая возраст хозяина, перешагнувшего свой полувековой экватор. На загорелых скулах, словно розовая паутинка, видны извилистые кровеносные сосудики. Все это успел разглядеть опытным взглядом Отто, переступив порог просторной и светлой каюты первого штурмана океанского парохода «Британия».