4.
Способность что-либо чувствовать – это необыкновенный дар, которым обладают все, но далеко не каждый умеет им пользоваться. Некоторые прячут его в глубине души, стесняются, боятся проявить слабость. Они слепо живут, тянут руки к огню, постепенно забывая о том, что он может обжечь. Таких людей много, среди таких людей живется, как в лесу, стволы деревьев которого непроходимой чащей возникают на пути зрячего человека. Наверное, они мешают жить, ведь в их существовании нет никакой цели: прикоснись к такому, и он не сможет точно передать эмоцию, которую испытывает. Жизнь под копирку – она пресна на вкус и напоминает туманный проспект, следуя вдоль которого ты постепенно стираешься и исчезаешь из виду.
Точно так же стирался и я. Работа, дом – дом, работа. Вскоре снег похоронил под собой очертания города, он стал другим, холодным. По следам, оставленным жителями, можно было часами бродить, так и не обнаружив хозяина следа. Я старался всеми силами выплыть на поверхность, заставить себя расшевелиться, прекратил пить, начал ходить в музеи, посещал библиотеки, стараясь занять свободное время самообразованием. Не могу сказать, что это как-то помогало, время все так же текло вне меня, вселяя все большую уверенность в том, что эту болезнь не излечить.
Однажды я пригласил хозяйку квартиры, мисс Палет, на загородную прогулку. Она долго упрямилась, не желая выходить из своей пещеры, но под моим упорным натиском всё же сдалась.
Мы отправились в местечко под названием Холмы. В это время года они были необычайно красивы. Заснеженные луговые просторы, соединяющиеся на горизонте с небом. Моя спутница была одета всё в то же черное платье, с вуалью на лице. Создавалось впечатление, что холод совершенно не имеет для нее никакого значения. Поезд не спеша двигался в нужном нам направлении, а мы просто молчали, сидя друг напротив друга.
– Спасибо, – произнесла мисс Палет.
– За что? – удивился я.
– За эту поездку. Я не слишком часто куда-то выбираюсь. – Она смотрела в окно, держа руки на коленях.
– Это я уже заметил. Просто мне показалось, что так будет правильно.
– Правильно? – переспросила она.
– Да. Зимой все живое погружается в какой-то непонятный сон, а я, знаете ли, как-то уже выспался.
– Вы странный человек, мистер Андерс…
– Можно просто Том, – перебил ее я.
– Чего вы добиваетесь?
– Ничего. Просто стараюсь что-то делать правильно.
– Работа над ошибками?
– Можно и так сказать. У кого их нет? – Я улыбнулся. Она нет.
– Том, это и вправду странная идея. Мне кажется, что нам не следует куда-то выбираться вместе.
– Вы чего-то боитесь?
– Не знаю. Мне кажется, что за нами следят.
– Вам это кажется.
– Возможно, вы правы.
Она опустила голову.
Мы оба были странными, от этого становилось даже забавно. Я всю дорогу любовался пейзажем за окнами поезда, а когда мы сошли на пустой перрон, расположенный посередине заснеженного луга, я закурил сигарету, чувствуя, как зимний холод продирает мое тело до костей.
Мисс Палет отошла от меня на несколько метров. Сжимая в руке кладчик, она всматривалась в даль. В деревья, которые были усыпаны роскошным белым золотом. На фоне всего этого великолепия ее черная фигура казалась чем-то дьявольским и в то же время таким нереальным.
– Откуда вы узнали про это место? – вдруг спросила она.
– Моя племянница рассказывала мне о нем. Здесь одинаково хорошо и летом, и зимой.
– А здесь кто-нибудь живет?
– Не знаю. Возможно, фермеры. – Я выдохнул из легких дым. – Скорее всего, только они и живут. А что?
– Просто здесь так тихо.
Мы просто брели вдоль бескрайнего луга. Ее темная фигура находилась передо мной, как маятник, на который я без проблем мог ориентироваться. Ноги успели промокнуть от этого вязкого, приятного снега, но эта проблема не помешала мне продолжить путешествие.
Через некоторое время мисс Палет обернулась в мою сторону, и на ее лице я смог разглядеть чуть заметную улыбку. Женщина рождалась заново.
Вернувшись домой, мы сели пить чай. Все так же молча, все так же тихо. Иногда я рассказывал какие-то истории из своей военной жизни, они были незначительными, но ей эти россказни приносили радость. Не знаю, какие именно чувства мы испытывали друг к другу, но это точно было нечто большее, чем простое общение.
Поздно ночью женщина пригласила меня к себе, в комнату. В полумраке ее силуэт казался нереальным. Она стояла абсолютно голая, готовая принять мужчину. Все это напоминало мне кинокартину, действия в которой были настолько предсказуемы, что становилось скучно. Странно, но я предвидел подобный исход наших взаимоотношений. Люди, находящиеся в запертом пространстве, нужны друг другу гораздо больше, нежели вне его стен. Я обнял ее, поцеловал холодную, но изящную шею, после чего мы занялись любовью.
– Мне было странно видеть тебя при дневном свете, – сообщил ей я.
– Сама не знаю, как умудрилась согласиться на это. – Она лежала на моем плече, и я чувствовал ее дыхание. – Иногда мне кажется, что люди вокруг меня всего лишь плод воображения. Выдуманные, с разной внешностью, веселые или грустные. Среди них так просто потеряться, стать невидимой. Но иногда мне кажется, что я устаю от такой жизни. От этих серых стен, от этих звуков черно-белых клавиш, от всего. Хочется вернуться назад, к себе прежней, вспомнить себя настоящую и улыбаться. – Она посмотрела на меня. – Скажи – это возможно?
– Не знаю. Я сам уже слишком давно нахожусь здесь.
На следующий день, придя с работы, я застал мисс Палет вновь одетой в свое траурное платье. Она прикрепила веревку к люстре. Напротив находился фотоаппарат со штативом. Женщина готовилась к новой фотосессии, хотя на стенах ее комнаты практически не было свободного места. Старые снимки заполонили всё пространство.
– Ты готов, Том? – спросила она меня, вставая на табуретку и просовывая голову в петлю.
Я с какой-то тоской посмотрел на нее и кивнул.
– Фотографируй быстро, а то я могу задохнуться. – Она стояла смирно.
– Неужели тебе страшно?
– Не знаю, я еще не поняла этого. – Женщина проверила на прочность веревку. – Завяжи мне руки за спиной.
Я исполнил ее просьбу.
Мисс Палет выбила стул у себя из-под ног и повисла в воздухе. Тело принялось извиваться, оно сопротивлялось безумству разума. Я наблюдал за всем этим кошмаром через объектив камеры, но так и не посмел сфотографировать.
Спустя некоторое время всё прекратилось. Обмякшее тело повисло в метре от пола. Я закурил сигарету, подходя к нему все ближе и ближе. Дотронувшись до него пальцем, я ничего не почувствовал. Просто кожаный мешок, обтянутый черной, кружевной тканью. Веревка выдержала испытание, успокоив беснующееся сознание этой госпожи.
Потом я запер дверь в ее комнату на ключ. Всё, что произошло внутри, произошло без моего участия. Меня здесь не было никогда. Жизнь отвергла мисс Палет, как уставшее тело отвергает плод, а я просто хотел спать.
За окнами гудел ночной трамвай, идущий в депо. Снег бесшумно падал на мостовую, а облака беспечно блуждали по небу, боясь спуститься на землю, к нам и стать такими же пустыми сосудами, которые требуется наполнить хоть чем-то.
Глава 3. Наваждение
1.
Тревога. Знаете, она такая непонятная. Вроде бы ты чувствуешь себя хорошо, ничего не болит, а внутри сидит коварное нечто и постоянно дает о себе знать. Свербит, поедает твои внутренности, заставляет страдать, пусть даже несильно, но все же. Это ни с чем не сравнимое, утомительное ощущение, как перед казнью, когда толпа уже собралась и исход очевиден, а разум все еще сопротивляется, старается нарисовать совершенно другую картинку, в которой нет места ужасам повседневности. Он сам себя берет в заложники и угнетает. Потом раздается хруст, и вы мертвы. Точно так же и с тревогой. Она просто появляется с первыми лучами солнца и идет с вами до самого конца.
Я проснулся рано утром. Вернее сказать – в одно из ранних утр. Зима атаковала собой весь город, засыпав снегом все улицы, дома и проезжающие мимо трамваи. В квартире было холодно, поэтому я сразу же заварил себе чай, налил в большую кружку и, усевшись на кровать, принялся маленькими глотками наслаждаться напитком.
В соседнюю комнату, где мирно покоилось тело несчастной хозяйки квартиры, я не заглядывал несколько дней. Было как-то не до этого. В мясной лавке работа шла полным ходом, но, по правде говоря, я как-то охладел к этому ремеслу. Подал заявление об уходе, чему хозяин явно огорчился, но иногда нужно уметь выводить себя из привычной зоны комфорта. Становиться другим.
Иной раз мне, конечно же, хотелось заглянуть в соседнюю комнату, убедиться в том, что труп всё еще там, болтается на своей верёвке, медленно разлагается и источает странный запах. Но знаете – не всегда следует потакать своим прихотям. В конце концов, мне следует сообщить кому-нибудь о таком скверном происшествии.
И конечно же, этим человеком стал Руфус.
Мы встретились в баре, и после второй кружки пива я поделился с другом своими опасениями.
– Как это повесилась? – поинтересовался он. – Совсем?
– Ага, – только и пробубнил я, отпивая несколько глотков.
– Какого черта, Том? Ты просто обязан был…
– Что? Сообщить полиции?
– Да.
– Но я не смог.
– Почему? Ради чего ты продержал это бедное тело в жалкой петле так долго? – Он яростно и как-то пусто смотрел в мою сторону.
– Я не знаю. Понимаешь? Она просто казалась мне такой… – я замялся. – Такой… спокойной.
– Ты хотел сказать – мертвой! Она мертва, Том.
Мы закурили.
– Все проблемы можно решить. Давай подумаем – как решить эту проблему.
– Я не вижу тут никакой проблемы. Она обезумевшая дамочка, жила одна, потом раз – и покончила с собой.
– У полиции могут появиться вопросы.
– И ты дашь им на них ответы.
– Как у тебя всё просто, приятель. – Я развел руками в сторону. – Они же подумают, что я помог ей.
– Помог – что? Повеситься?
– Да.
– А ты помог?
– Не знаю, – я опустил глаза в пол и задумался. События того вечера стерлись у меня из памяти, теперь мне казалось, что и трупа никакого не было и я все это выдумал. – Нам нужно проверить кое-что…
Потом мне всё же удалось уговорить друга отправится со мной в квартиру.
Мы старались вести себя как можно тише, хотя точно знали, что в доме кроме меня и хозяйки жила только одна старая семейная пара, выходившая из своих апартаментов несколько раз в году. Мы крадучись подошли к заветной двери и приоткрыли ее.
Мисс Палет была всё еще здесь. Пахло странным, солоноватым запахом, воздух был невероятно спёрт. Мы некоторое время пялились на бесшумный, мрачный силуэт, после чего Руфус предложил сжечь квартиру дотла.
Не знаю почему, но мне эта идея показалась весьма удачной. В конце концов очищение всегда происходит через огонь. Хватит этому месту источать скорбь и отчаяние, пора уйти на покой.
Спичками мы подожгли шторы и старые простыни. Огонь довольно быстро окутал собой все пространство. Я наблюдал за тем, как языки пламени облизывают ноги хозяйки квартиры, как пожирают ее платье, как бесстыже шарятся по заповедным местам мертвого тела. Потом, когда сгорела вуаль, на меня, из темноты, смотрели два глаза. Блестели, словно живые, взывали к моей совести и пробуждали в глубинах сознания отвращение к самому себе. Стало страшно. Отступил в сторону и, махнув на это все рукой, покинул квартиру.
С улицы мы какое-то время наблюдали за тем, как огонь уничтожает жилое помещение. Там не останется ничего, ни малейшего признака существования этой особы. Она просто испарится, вместе со своими фотографиями и воспоминаниями о муже. Обуглившиеся клочки бумаги, подобно снегу, медленно обрушивались на тротуары. Хотелось спать и хотелось есть. В руке я сжимал чемодан со своими вещами, а Руфус посматривал на часы в надежде успеть на последний трамвай до дома.
Той ночью я ночевал у него.
2.
Иногда мне казалось, что я умер. В те минуты, когда мозг еще не отошел ото сна, а тело уже совершало какие-то движения, мне мерещились чудеса. Странный запах наполнял собой всю комнату, таинственные тени ползали по стенам, повергая меня в смятение. Не могу описать точно, что же конкретно происходило со мной в те минуты, но это и вправду походило на сон. Сон, в котором существуют рамки, через которые ты ни в коем случае не можешь переступить. Кто их создал и для чего они были так необходимы – я, конечно же, не знал.
Мне вообще перестало хотеться что-либо делать, куда-то двигаться, стараться в чем-то преуспеть. Опускаться на самое дно, конечно, тоже не хотелось, но остановить процесс гниения души было уже невозможно.
По утрам меня мучал кашель. Скверный такой. Минут пять задыхаешься в агонии, стараешься ухватиться за воздух руками, а потом всё проходит, будто бы и не было ничего. Руфус посоветовал мне обратиться к врачу, но я был глух к пожеланиям такого рода.
Однажды, гуляя по набережной и наблюдая за тем, как голуби бессмысленно путаются у меня под ногами, я заметил группу людей, одетых в черные помятые костюмы. Выглядели они так себе, больше смахивали на алкашей, нежели на приличных горожан. В руках у некоторых из них находились духовые инструменты. Я сразу подумал о похоронном оркестре, который по-прежнему занимается своим унылым делом, провожая покойников на тот свет под корявые звуки трубы.
Подойдя к ним ближе, я заметил, что некоторые из них пребывали в изрядно выпившем состоянии. Запах дешевого алкоголя стойкой струей ударил мне в нос. Мужчины курили, время от времени забегая за угол дома, чтобы справить малую нужду. Мне захотелось познакомиться с ними поближе.
И в этот самый момент из здания вышли несколько женщин и мужчин. На плечах последних находился гроб. Оркестр преобразился, подвинувшись в сторону. Кто-то из них звучно выругался за то, что пролил содержимое стакана на мостовую.
Очередные похороны и очередное траурное шествие по улочкам города.
Я вновь присоединился ко всей этой похоронной процессии.
– Жалко мужика, – лениво попытался завязать разговор я с одним из трубачей.
– Ага, – буркнул тот в ответ.
– По-моему, там бабу хоронят, – отозвался идущий впереди музыкант, у которого в руках покоился бубен.
– Все равно жалко, – подытожил я и закурил.
Мы медленно брели по спящему городу, и те редкие люди, что встречались нам на пути, пугливо отступали в сторону, словно боялись принять участие в параде мертвецов. Я заговорил о том, что ищу работу и был бы не против стать одним из участников похоронного оркестра. Трубач сказал, что это легко устроить, поскольку по какому-то регламенту оркестр должен был состоять из восьми человек, а у них только шесть. Потом я начал рассказывать им о том, что имею музыкальное образование и ни в коем случае не подведу их ни на одном из мероприятий. Идущий впереди мужчина, с пухлым лицом и густыми бровями, улыбнулся, протягивая мне свою трубу.
– Я даже нот не знаю, играю просто, как получается, – отозвался он и захихикал. Я вновь учуял запах алкоголя.
Меня похлопали по плечу и сообщили о том, что здесь, мол, дела никому нет до моего профессионализма. Главное это влиться в коллектив. Коллектив – это основа любых рабочих отношений. Так мы и шли, чуть поодаль от родственников, несущих гроб. Рассказывали друг другу разные истории, смеялись, пили из серебряной фляги ром и будто бы забыли, что находимся на похоронах.
Потом один из мужчин приободрился, видимо, настало время для музыки, и оркестр нехотя принялся исполнять траурный марш, под аккомпанементы которого вся колонна благополучно вошла на территорию кладбища.
Дальше все как всегда: слезы, молитвы, надгробные речи и прощание с усопшим. Я стоял чуть в стороне и просто курил, прокручивая в голове мысли относительно того, что очень сильно хочу в туалет. Через несколько минут всё кончилось. Справив нужду на одно из многочисленных надгробий, я неторопливо поравнялся с музыкантами, и мы побрели в один из городских баров отмечать знакомство.
Пухлый трубач успел забрать какой-то конверт у высокой светловолосой девушки, которая вытирала слезы платком. Очевидно, гонорар за проделанную работу. Она выглядела уставшей, измученной, и, когда мои глаза встретились с ее, мне показалось, что этот взгляд я уже где-то видел. В нем вновь не было презрения, было только сожаление, о котором никто не говорит вслух.