Весел, тем временем, был Ингви. Все сделал он, так как советовал ему Бьорн Тихий. Верил он теперь Бьорну, как отцу родному. Остался Ингви один в своем доме, что на острове охранять добро, а все остальные сели на драккар и, подняв парус, отправились в путь к берегам Норвегии сватать дочь ярла Снуфри. Отсоветовал Бьорн ехать Ингви вместе со всеми, таков был план его. Черпал воду бортами «Змей» – так загружен он был. Лишь великому Тору известно, как смогли доплыть друзья до Варангер-фьорда, где жил ярл Снуфри с семьей своей. Но однажды увидела дочь ярла парус на горизонте – это были сваты, что плыли за нею. Громко хохотал ярл, когда увидел, что за подарки привезли ему. Был драккар загружен волчьими шкурами от днища до мачты. Велел ярл выстелить шкурами тропинку от пристани до дома, а послам убираться, пока он добрый. Смеялись все слуги в доме, смеялись воины ярла, смеялась красавица Хельги над простоватыми сватами.
Да и сами сваты смехом залились, лишь от пристани отчалили. А Бьорн Тихий, знай, в усы себе ухмыляется. Три месяца, как день, пролетели, и вот снова «Змей» стоит у причала. Вновь идут те же сваты с поклоном от Ингви к ярлу и дочери его. Что же дарят они на этот раз? На три четверти драккар загружен. И загружен он пышным мехом бобровым. Только хмыкнул ярл, что по дешевке дочерью своей он не торгует, пусть эти слова послы и передадут Ингви. Минула зима, и снова все сбегаются к пристани Варангер-фьорда. Снова «Змей» швартуется к причалу. Тут уж ярла разобрало любопытство, и вот Снуфри сам приветствует сватов. Заглянул он в драккар, а там всё днище покрыто драгоценным мехом соболиным. Поневоле задумался Снуфри. Сам он начал склоняться к согласию, выдать дочку за Ингви, потому что никто из женихов не приносил таких богатых даров к его порогу. Вечером у очага спрашивает ярл у дочери её решения. Сама же Хельги давно уж Ингви позабыла, хотя были они в детстве и знакомы. И не хотелось ехать ей в чужую страну, покинув свой дом. Говорит она отцу:
– Ах, отец, я не могу тебе перечить,
Потому что такова моя доля.
Коль решил меня ты замуж выдать,
Значит, видно, судьба так решила.
Знать, богат мой жених, раз соболями
Он все дно дракара устилает.
Но его не помню я и не знаю,
Был ли он красив и отважен?
Я прошу, отец, давай еще раз
Испытанье мы ему устроим.
Коль жених мой в срок его исполнит,
Стану верной я ему женою
И войду тогда в его жилище,
Дом отцовский навеки покинув.
Пусть пришлёт последний мне подарок,
Чтобы был он дороже, чем прежде.
Таково моё последнее слово.
Коль пришлет – тогда его счастье.
Коли нет – так поищем другого.
И на это Снуфри согласился, и передали слуги сватам его последнее условие. На рассвете, не простившись, уехали сваты в обратный путь к далекому острову на темной Олонке-реке. И вот наступил день, когда снова вырастает вдали парус «Змея». То сваты везут дар Хельги. Любил ярл свою дочь. Не хотел Снуфри отпускать ее от себя. Надеялся он, что не сможет жених прислать подарок для Хельги дороже привезенного раньше. Велел Снуфри, чтобы шла сама Хельги встречать гостей и посмотреть подарок. Но ошибся ярл. Вышла Хельги на пристань и ступила на палубу «Змея». Поклонились ей сваты. Видит она, что ничем не загружен корабль: нет на нем ни мехов многоценных, ни парчи серебристой, ни красного бархата, ни серебра. Тогда спросила она, что привезли они на этот раз? Бьорн Тихий на эти слова еще раз ей поклонился и подал ей шкатулочку из кости слоновой, работы тонкой, греческой. Открыла дочь ярла шкатулку, и глаза её засияли от восторга. Не смогла она удержаться, и примеряла колечко из той шкатулки на палец. Как живые, оплели его золотые змейки, а алмаз загорелся чудным светом. И как живой представился ей юноша с длинными льняными волосами и глазами такого же цвета, как у нее самой, – цвета неба. Сразу поняла Хельги, что пришёл её час проститься с отчим домом, и не может противиться она своей судьбе, потому что не может противиться любви ни один смертный. Больше ни о чем не могла она думать – так сбылось заклятие старого шамана Карво.
Немного времени минуло, как отправилась Хельги со сватами в дальний путь. Ярл Снуфри – отец ее – хотел, было, сам проводить дочь до новой родины, да король Олаф вызвал его к себе на совет, и не смог ослушаться его ярл. Потому снарядил Снуфри для охраны дочери корабль с тридцатью испытанными воинами и пришёл проститься с ней на пристань. Обещал он ей, что приедет сам так быстро, как дела ему это позволят сделать. Хотелось ему посмотреть, как живут молодые, и привезти ей подарки к свадьбе. Так расстались они.
А Кирппу, тем временем, всё искал убийц своего отца и братьев с семьями их. Но мало людей жило тогда в наших местах, далеко друг от друга жили карелы, так что никто ничего не видел и не слышал. Никогда на памяти людской ничего подобного не было в нашем краю. Не помнили такого самые старые люди. Говорил кто-то, что отомстили Карво за то, что наводил он порчу и болезни. Намекали иные, что это духи, которым чем-то не угодил старый шаман. Говаривали о том, что сам великий хозяин неба и земли – Укко – испепелил в гневе род колдуна. А за что прогневался Укко великим гневом, так никто и не знал. Пытался Кирппу вызвать и спросить духов о том, кто убил отца и братьев, но ничего не сказали духи: не может вопрошающий шаман узнать судьбу свою или близких своих. Не мог больше жить Кирппу на Змеином мысу. Тяжко и тоскливо было ему здесь, потому что всё напоминало о прошлом времени, старом отце и братьях родных. Чёрным стал он называть этот мыс, пепел и уголья покрывали его. И с тех пор так он и называется Черным. Ушёл жить Кирппу на берега речки Тулоксы, что в трех верстах на закат впадает в Ладогу. Стал он промышлять охотой на зверя и ловлей рыбы. Улыбалась ему удача. Знал Кирппу все повадки лесных зверей и птиц, знал, где нерестится лосось и где ходит у дна жирный сиг с хищным судаком. Но ни с кем не общался он, грустен был, никому голоса не подавал. Так минул год с той поры, как осиротел он.
Раз после охоты вышел он на берег, усталый, к камню на Черном мысу, где когда-то заклинал духов отец его. Присел на тот камень Кирппу, и так горько стало ему, что заплакал он, и слёзы катились и падали в воду Ладоги. Выплакал он, что на сердце накипело, вытер глаза и вдруг услышал голос – это Ладога заплескала, заговорила:
– Кирппу, бедный сиротинка,
Знаю я твою заботу,
Ту, что день твой омрачает,
Ту, что сон ночами гонит.
Много говорить не буду,
Зря волной плескать не стану.
Лишь хочу сказать я вот что:
Выдать тайну я не вправе —
То запрет великий Укко,
Лучезарного владыки, —
Лишь одно тебе скажу я,
Знай, что день уже тот близок
Благородного отмщенья.
Знай еще, что помогу я
Всеми силами своими,
Если ты меня разбудишь,
На врагов своих укажешь.
Скоро ты их опознаешь
По приметам достоверным,
Доказательствам крепчайшим.
Так решил великий Укко!
Тут голос стих, и волна откатилась. С того дня совсем потерял покой Кирппу. Но вот прошла неделя, закончилась другая. И стало казаться юноше, что все это ему лишь приснилось, от горя показалось. Вот отправился он, как обычно, проверить сети. Благосклонна к нему была Ладога. Много жирного сига и быстрого судака попало в сети его. Поставил парус Кирппу и с богатым уловом направил лодку свою к устью реки Тулоксы, туда, где его жилище было. Вечер был тихий, и спокойна была Ладога. Вдруг видит Кирппу, как будто парус показался на горизонте со стороны заката. И верно, это был парус. Да не один, а два драккара всё ближе и ближе нагоняли лодку Кирппу. Опустил Кирппу парус свой, захотелось посмотреть ему, что за люди там едут, а заодно и рыбу продать, если она нужна путникам, ведь не надо столько ему. Вот уж близко совсем корабли подплывают, и люди с них Кирппу машут, к себе зовут. Не испугался Кирппу, стал на веслах подгребать к первому драккару. Видно было, что там не иначе как норвеги. И точно, на первом всё люди знакомые, все те, что однажды гостили у отца его, Карво, кроме самого Ингви. На корме же дракара башенка из резного дерева стоит, да такой работы, что Кирппу залюбовался. Вот из башенки той дева выходит. Глаза у нее голубые, а волосы, точно колос ячменный. Увидела дева Кирппу и, как мак, покраснела. Покраснела и отвернулась и у Бьорна Тихого о чем-то спросила. А спросила она, не жених ли её это, потому что видела она юношу этого в сердце своем с того самого часа, когда надела на палец подарок Ингви – кольцо золотое. На втором же драккаре люди все незнакомые, их числом с три десятка. Только Кирпу туда не смотрел, всё глаз не мог отвести от девы норвежской. Тут и говорит ему Бьорн Тихий:
– Вижу, юноша карельский,
У тебя улов богатый.
Ты, видать, рыбак счастливый,
Глубь воды, как дом свой, знаешь.
Боги нам тебя послали.
Мы для свадебного пира
Весь улов твой забираем
За назначенную плату,
Что ты сам сейчас назначишь
Серебром ли, или шелком,
Или соболем сребристым.
Принимайся-ка за дело!
Ты в драккар наш крепкогрудый
Погрузи свою добычу,
Передай свою удачу.
Мы ж пока счастливца Ингви —
Жениха счастливой Хельги,
Той, что горлинке подобна, —
На ладье с улыбкой встретим.
Вижу я уже и парус,
Плеск весла его я слышу,
Узнаю его лицо я.
Мы же думали, что в лодке,
Что полна сребристой рыбой,
Ингви нам навстречу ехал.
Так что, друг наш запоздалый,
Чуть жену не проворонил,
Чуть подруги не лишился!
Женихом он был не первым!
Засмеялись викинги шутке Бьорна Тихого. Тут пристала к другому борту «Змея» ладья, и перескочил с неё на палубу Ингви. В кафтане арабского бархата, опоясан серебряным поясом с золотой пряжкой, был жених Хельги. В сапоги из мягкой бухарской кожи был обут он. На поясе же его висел нож, в ножнах серебряных. Побледнел Кирппу, когда нож тот увидел. Не мог он этот нож с другим перепутать. Часто рассматривал он дар викинга своему отцу и помнил каждый мельчайший узор на ножнах, каждый изгиб синей стали, каждый гвоздик на рукоятке его. Так вот кто убил отца с братьями и семьи их! Вот кто оставил Кирппу сиротой! Враг его лютый и жених Хельги! Как две змеи на кольце сплелись в сердце юноши любовь к Хельги и ненависть к Ингви.
И тогда сказал он Бьорну Тихому вот какое слово:
– День счастливый, славный праздник
Мне предсказывали боги.
Пир для сердца предсказали,
Срок ему определили.
День назначили счастливый.
Весь улов – мою добычу —
Хельги я даю в подарок,
В дар для свадебного пира.
Святотатством, верно, будет,
Если серебро за плату
За улов, что волны дарят
Вдруг потребует даритель.
Напоследок же хочу я
Вот сказать какое слово:
Сети, что улов мне дали,
Вынуты наполовину.
Так что это полподарка,
Половина лишь улова.
Парус вы не поднимайте,
Подождите до рассвета
Здесь, у каменного мыса,
Что от пепла нынче чёрный.
Не взойдет за лесом солнце,
Лишь зарей зарозовеет,
Как вернусь назад я с даром,
Лодку лосося в подарок
Я, не мешкая, доставлю
Вам для свадебного пира,
Для веселого застолья.
И на то согласились викинги, потому что не хотелось ночной порой грести им по темной воде Олонки-реки. Так решили они бросить якоря и ночевать здесь, а заодно дождаться Кирппу с уловом лососей. Тут погреб Кирппу к Черному мысу, а сам всё не мог глаз отвести от Хельги. И хоть был рядом жених ее, Ингви, печаль сжимала сердце ее. Не лежала её душа к нему, а влюбилась она в юного рыбака с льняными волосами и глазами цвета синего неба. Потому-то смотрела она на Ингви и не видела, и те слова, что он ей говорил, не слышала. Тем временем догреб Кирппу до Черного мыса, до камня, где когда-то разговаривал с духами его отец. Не мешкая, развёл он огонь на камне том, сам выстрогал две стрелы, а на каждой стреле вырезал по магической руне. И руна на первой означала «Проснись и внимай», а на второй – «Месть». Кремнёвый наконечник вставил он в каждую, перьями гуся он их оперил. Вот начинает нагревать на огне Кирппу наконечник первой стрелы. А когда раскалился он, то пустил юноша стрелу прямо в Ладогу, в черные, ночные воды. Зашипел в волнах раскаленный кремень, и вздрогнула от укола стрелы Ладога, всколыхнулась она от жара камня:
– Кирппу, юноша несчастный!
Сирота, чьё сердце стонет!
Знаю я твою заботу,
Вижу я твое несчастье.
Разбудил меня ты к мести
Для коварных чужеземцев,
Тех, что жалости не знают,
Тех, кто хуже злого волка,
Кто мечом средь белой ночи
За спасенье расплатились!
Помню я, что обещала
Помогать тебе я в мести,
Говори же, я внимаю.
Что тебе могу я сделать,
Оказать тебе услугу
За твои горючи слезы
По отцу и милым братьям?
Жизнь коварных чужеземцев
Я волной своей качаю,
Мне отец твой, старый Карво,
Всех назвал, открыл мне тайну
Бессердечного убийства.
Вот они: бесчестный Ингви,
Что повинен в крови старца,
Фрелаф, Корт, тот, что страшилой
Меж своими называем,
Тихий Бьорн и Страви Толстый,
Кто быком не зря зовется,
И последний – Фрегольд Ястреб.
Вот они, что преступили
Страх богов, людей законы,
Честь и собственную совесть
Ради проклятого злата,
Ради собственной корысти!
Говори и знак к отмщенью
От тебя я ожидаю!
Так велел великий Укко,
Кто судьбою мира правит!
И тогда сказал ей Кирппу слова такие:
Поклянись, что жизнь виновных,
Кто запачкан алой кровью,
Кровью милых моих братьев,
Жен, детей, отца родного
Ты возьмешь, но невиновных
Не посмеешь ты коснуться,
Не заманишь в Туонелу,
И глаза их мраком смерти
Ты навеки не закроешь.
Будет месть несправедливой,
И отмщение жестоким,
Коль за чёрное убийство
Невиновный пострадает,
Непричастный захлебнется
Тёмною водой твоею.
И еще прошу, отдай мне
Деву с синими глазами,
С волосами, будто колос
Ячменя заколосился.
То моей невестой будет,
То моей женою станет.
Если же того исполнить
Для меня сейчас не сможешь,
Если в мести с виноватым
Ты невинного накажешь,
Жизнь погубишь молодую
Девы с синими глазами,
Не смогу отдать я слово,
Не смогу подать я знака
К благородному отмщенью.
И так ответила, заплескала волнами Ладога:
– Кирппу, юноша правдивый.
Всё по-твоему исполнить
Обязалась я пред Укко,
Что законом в мире правит,
Меру кто определяет
В небесах, земле и водах.
Обещаю, что виновный
Полную заплатит пеню
За бесчестное убийство,
Невиновный ж, белый парус
На ладье своей поднимет,
Путь домой к себе отыщет,
Восхваляя милость Укко.
А теперь мне знак волшебный
Лишь отдай – час мести пробил!
Как услышал Кирппу, что ответила ему Ладога, взял он вторую стрелу с руной, что месть обозначала. Взял и раскалил кремневый наконечник над огнем, и горело сердце его. Вот натянул он тетиву лука и послал вторую стрелу в сторону кораблей. И случилось чудо: только лишь коснулся горячий кремень ладожской волны, как взвилась она разъяренной рысью! Братья Ладоги – ветры быстрые – зашумели-заревели, слетаясь с четырех сторон света. Огромная волна подхватила первый драккар, как нитки, порвала якорные канаты и со страшной силой ударила его о камни на Черном мысу, да так, что резная башенка, где Хельги спала, отломилась и осталась лежать на прибрежных камнях. Волна же стащила треснувший драккар подальше от берега и, как кошка с мышкой, принялась играть с тонущим кораблём. Кто за что мог уцепились викинги, и молили они своих богов о спасении. Но пришел их последний час, пришла расплата за бесчестное убийство.
Страшно закипела, заклокотала Ладога и в считанные мгновения затянула остатки драккара в водоворот, и сразу же всё стихло. Воины же, те, что были на втором драккаре, в ужасе бросились к веслам и, не помня себя от страха, стали грести подальше от этого места в родную сторону, к черным, норвежским камням.
Вот так и закончилась эта история. Со временем за тысячу лет она превратилась в легенду. Многие поколения передавали ее друг другу, пока не дошла она до наших дней. Да и порой кажется, что наша жизнь тоже есть её продолжение. Поэтому, уважаемый читатель, если доведется тебе побывать в наших местах на Черном мысу, то когда ты будешь стоять на его берегу, слушая крик чаек и шорох волны, помни, что над этими камнями, водами и над тобой и поныне незримо витает вечная любовь Кирппу и Хельги.