Судья обвинителя прервал:
– Этого вполне достаточно. Изложите суть ваших претензий к подсудимому.
– Ваша честь! Суть наших претензий предельно проста. Подсудимый поставил под сомнение порядочность кандидата в депутаты, обвинив его в подхалимаже, лизоблюдстве и неправильном понимании сути нашей демократии.
Судья снова прерывает:
– По вопросу трактовки демократии вам следует обратиться в Конституционный суд. Лизоблюдство, если его понимать в буквальном смысле, законом не запрещено. Скверная привычка, это следует признать, но она ненаказуема. Ну разве что ребёнка можно было бы поставить в угол… Что там у вас ещё? Ах да, подхалимаж. Вот это в компетенции нашего суда, – судья полистал лежащий перед ним свод понятий и дал соответствующее разъяснение: – Тут сказано, что подхалим – это наглый льстец, однако эпитет мы опустим, к юриспруденции он не имеет отношения. Далее, в рассматриваемом нами случае решение суда зависит от того, кому польстил истец. Если заклятому врагу нашего государства, тогда это квалифицируется как заговор против действующей власти. Если же своему начальнику, подобное отношение приветствуется, поскольку повышает авторитет руководящего лица в глазах подчинённых. Так кого же конкретно расхваливал истец?
Обвинитель растерянно оглянулся по сторонам, а затем пролепетал:
– Ваша честь! В том разговоре подсудимого с истцом речь шла о способах достижения успеха в политической карьере. Однако фамилии конкретного лица я не могу назвать, она мне неизвестна.
– Пусть назовёт истец.
– Тут дело в том, что он сейчас проводит встречу с избирателями, а мне, то есть прокуратуре, поручил защищать свои права, те самые, над которыми надругался обвиняемый.
Судья отсутствием истца не на шутку возмущён:
– Ну что ж, суду всё предельно ясно…
И тут к нему подходит секретарь, что-то шепчет на ухо и тычет пальцем вверх, словно бы намекая, что над судьёй тоже есть начальник. Судья бледнеет, а потом встаёт и объявляет перерыв:
– Суд должен изучить вновь открывшиеся обстоятельства. Заседание будет продолжено через час.
Обвинитель тут же удалился с глаз долой, судья что-то там изучает в своём служебном кабинете, ну а Семён Кондратьевич разговорился с одним из тех, кто присутствовал в зале заседаний. Тот сразу же сказал:
– Зря вы, уважаемый, связались с этой братией.
– Так это не я, а они намерены меня засудить.
– Тем более! Всё потому, что ваше дело безнадёжное. Ну вы же слышали, за него рабочий класс. А за вами кто стоит?
Семён Кондратьевич на всякий случай оглянулся, но потом сообразил, что поддерживать его никто не станет. Поэтому ответил так:
– Да я сам по себе
– Вот! В этом ваша главная ошибка! Нельзя голос повышать на власть, даже на кандидата в депутаты, не имея финансовой поддержки. Деньги-то у вас есть?
– На жизнь вроде бы хватает.
После этих слов случайный доброхот потерял интерес к разговору и куда-то ушёл, а Семён Кондратьевич остался наедине со своими мыслями. «Что же это получается? Слово нельзя сказать, чтобы кто-то не обвинил в надругательстве. Вот ведь до чего дошло! Если за каждое слово будут по судам таскать, тогда возникает естественный вопрос: зачем человеку язык даден? Неужели только для того, чтобы расхваливать начальство? А если оно ошиблось в чём-то, прикажете молчать? Рот на замок, а глаза опускаем долу, чтобы, не дай бог, не заподозрили, будто усмехаюсь с намерением кого-то оскорбить… Хорошо хоть судья толковый, а то сразу могли бы отправить по этапу».
Тут пригласили в зал заседаний. Смотрит Семён Кондратьевич на судью и недоумевает: «Тот или уже другой? Глаза, нос, рот вроде бы прежние, но на голове вместо судейской шапочки – тюрбан. Потом пригляделся: «Так это же шляпка, точь-в точь как у мухомора! Вот дела!» А судья уже объявляет приговор:
– Изучив вновь открывшиеся обстоятельства и более тщательно проанализировав представленные обвинителем доказательства, суд пришёл к выводу, что обвиняемый нанёс тяжкое оскорбление истцу, причём в таком виде, который не допускает иных толкований и позволяет квалифицировать это действие как очевидное намерение унизить, оскорбить и, что уж совсем недопустимо, нанести невосполнимый ущерб репутации истца, – далее следует перечень статей административного и уголовного кодекса, а затем судья озвучил своё решение: – Обвиняемый приговаривается к полной немоте вплоть до окончания очередного отпуска. В случае нарушения этого требования, обвиняемый будет принудительно лишён возможности говорить, для чего в его рот засунут кляп, а кормить будут через зонд, помещённый в пищевод. Ввиду особой опасности совершённого злодеяния приговор обжалованию не подлежит.
Для пущей важности судья стукнул молотком по столу, а секретарь предложила всем покинуть зал. Но как покинешь, если ноги уже не держат? Семён Кондратьевич, не имея возможности высказать протест, не нашёл ничего лучшего, как завыть. Так бы и выл, если бы Настасья Дмитриевна не закричала благим матом:
– Да сколько же можно издеваться надо мной?! Что ни день, что ни ночь, то всё какие-то выкрутасы. Вчера Карзинкиных обидел, а теперь как проклятый вопишь. Не зря говорят – кто родился дурнем, тот дурнем и помрёт! Предупреждала меня мама: не ходи за него, будешь маяться всю жизнь. Так оно и получилось.
Только утром Семён Кондратьевич догадался, как следовало ему поступить: «Если судья и в самом деле мухомор, он должен быть совершенно голым. Надо было приподнять его мантию и продемонстрировать публике его мухоморное убожество, тогда бы наверняка всё иначе повернулось».
Глава 5. Политпросвет на лоне природы
На следующий лень Семён Кондратьевич, завершив поливку и прополку, присел отдохнуть. И тут его окликнул проходивший мимо глава садово-огородного товарищества:
– Семён Кондратьевич! Вы почему ещё в трусах?
– Так ведь жара…
– Непорядок! Разве вам не сообщили, что у нас назначено общее собрание членов-пайщиков?
– Лев Петрович, это без меня, – пробормотал Семён Кондратьевич усталым голосом.
– Но как же так? Текущий момент требует сознательного отношения к международной обстановке. Я сделаю доклад о событиях на Ближнем Востоке, а каждый член товарищества обязан высказаться, подтвердить свою осведомлённость о том, что происходит в мире. Нельзя же ограничивать свои интересы заботой о кабачках, помидорах и клубнике!
– Клубника в этом году не уродилась, – последовал ответ.
– Тем более! Напяливайте штаны и пошли.
Ну вот уселись на лужайке у пруда – там всегда проводили подобные мероприятия. К счастью, находился повод, чтобы избежать такого «наказания» – то будто бы зубы болят, то жена захворала, но в этот раз отвертеться не удалось.
После доклада Льва Петровича начались прения. Особенно усердствовала дама в серых буклях, отставная начальница из департамента соцзащиты при московской мэрии:
– Давно пора там навести порядок! Где это видано, чтобы передрались из-за куска земли? Вот у нас здесь тихо-мирно, на чужой участок никто не покушается…
Её перебила молодая мамаша с ребёнком на руках:
– Тамара Павловна! А не вы ли прирезали себе берёзовую рощу? Теперь единолично собираете там грибы, а у меня дети плачут…
– Всё сделано по закону! Местные власти не возражали.
– Да как возражать, если вы из мэрии? С нашим мэром ссориться никто не хочет…
Глава товарищества попытался вернуть разговор в прежнее русло:
– Граждане! Мэрия к событиям на Ближнем Востоке не имеет никакого отношения. А вот нам необходимо выразить протест против бойни, развязанной там при поддержке Вашингтона. Предлагаю голосовать!
– За что? – поинтересовался старичок, помахивая слуховым аппаратом.
– Ну как это за что? Федосий Венедиктович, вы доклад не слушали?
– Аппарат забарахлил…
– Но вы поддерживаете нашу инициативу по поводу того, чтобы прекратить безобразие?
– Конечно!
– Тогда голосуйте за… У кого ещё будут вопросы?
– У меня! – опять «возникла» мамаша с ребёнком на руках. – Я вот не пойму, с какой стати мы должны заниматься чужими проблемами, если своих полно.
– Но мы не можем спокойно взирать на то, что происходит.
– Какое уж тут спокойствие без мужа? С утра верчусь, как белка в колесе…
– Авдотья Тихоновна, успокойтесь! Мужа мы вам подберём, однако всему своё время.
– Ну да, от вас дождёшься! Просила мне в саду дорожку щебнем выложить…
– Щебень завезём.
Мамаша немного успокоилась, а вот Семён Кондратьевич напротив возмутился:
– Я всё же не пойму, к чему вы клоните, Лев Петрович. Протест протестом, но надо же искать способ для прекращения войны.
– Это не в нашей компетенции.
– Тогда зачем мы здесь собрались? Воду в ступе толочь? Я могу понять, если бы наше собрание транслировали по телевидению, но там этого добра и без нас хватает. Ну так зачем утраивать здесь выездное заседание ток-шоу «Места хватит всем»?
Тут за спиной у Семёна Кондратьевича раздался голос:
– Кто это поднял руку на святое?
Оглянулся, а там Андрей Ноткин, собственной персоной – стоит в позе Александр I и потрясает кулаком:
– Я не позволю марать чистое имя моей авторской программы, сравнивая её с вашими посиделками, от которых в ушах свербит и в перспективе неизбежно несварение желудка.
Все присутствующее во главе со Львом Петровичем на время утратили дар речи. А потом раздался визг:
– Это же он! – кричала дама в серых буклях. – Андрей Никодимович, дорогой, какими судьбами оказались здесь, в забытом господом, затерянном в лесах посёлке?
Понятно, что Ноткин после такого приветствия слегка оттаял, даже улыбнулся, и счёл нужным пояснить:
– Да вот возвращался из Твери, там дал несколько концертов, а по дороге мотор забарахлил.
Лев Петрович тут же успокоил:
– Так мы починим, у нас отличные мастера, кандидаты, даже доктора наук.
Лицо Ноткина скривилось:
– Я, знаете ли, университетов не заканчивал, но предпочёл бы мастера без учёных степеней.
– И такой имеется, мы сейчас за ним пошлём в соседнюю деревеньку, а пока…
Ноткин не дал договорить:
– Ладно, только поспешите, а то мне ещё готовиться к завтрашней программе, – потом подошёл к ведущему собрание, обернулся к публике и спросил: – Так по какому поводу вы здесь собрались?
– Да вот, тревожит ситуация на Ближнем Востоке, – пояснила дама в буклях.
– Вам-то что с того? Где Восток, а где вы.
– Ну как же, по телевизору только об этом и говорят, – не согласился Лев Петрович.
– Да бросьте, какое может быть обсуждение, если за это ни гроша не платят?
– Но есть ещё потребность души, – настаивал глава товарищества.
Ноткин только махнул рукой, тем самым прекратив дискуссию, но, чуть подумав, предложил:
– А давайте, я вам расскажу анекдот на злобу дня.
Публика захлопала в ладоши, и Ноткин начал свой рассказ:
– Встретились в лесу два мухомора. Один другого спрашивает:
«Ты отчего такой красный?».
А тот отвечает:
«Да вот, проголосовал на выборах за кандидата в депутаты, а теперь иду, размышляю и прихожу к выводу, что был не прав. Голосовать надо было за другого. Стыдно стало, вот потому и покраснел».
«Так о чём же раньше думал?»
«А зачем думать, если в телевизоре всё растолковали?»
«Ну правильно, так и надо. Но чего тогда стыдишься?»
«Да посмотрел на его портрет, когда выходил с избирательного участка, и рожа жутко не понравилась».
«Не надо было глядеть!»
«В другой раз так и сделаю… Ну а ты почему такой серый? Нездоровится?»
«Так я как раз на телевидении и работаю. У нас там сплошная серость, ну вот и я…»
Ноткин с торжествующим видом посмотрел на публику, ожидая похвалы за смелость, за то, что на цензуру наплевал, но все словно бы в рот воды набрали, и только старичок со слуховым аппаратом осмелился спросить:
– А на выборах-то кто победил?
На этом заседание закончилось. Семён Кондратьевич, как пришёл домой, так сразу к зеркалу: «Господи! Физиономия-то красная!» Только потом сообразил, что это от загара.
Глава 6. Минздрав предупреждает
На небе ни облачка, пекло жуткое – яичницу можно жарить безо всякой сковородки. Не мудрено, что Семён Кондратьевич слегка сомлел. И вот видит – лежит он на кушетке, а над ним склонились доктора. Один, по виду самый главный, изрекает:
– Мне думается, что всему виной длительное воздержание. Насилие над естеством до добра не доведёт.
Щуплый брюнет карликового роста возражает.
– Уважаемый коллега! Я бы не стал сводить этот случай к тому, что мы называем гипертрофированной сексуальностью. Для этого пока нет ни малейших оснований. А вот его брюшная полость мне не нравится. Вы посмотрите, как раздут мочевой пузырь, прямая кишка до предела переполнена. Нет, без клистира тут никак не обойтись! Причём весьма глубокого, литров на десять, с ромашкой или зверобоем.