Через положенные по регламенту 3-х часов моих манипуляций с аппаратурой, под пристальным наблюдением старшин, гирокомпас надежно вошел в меридиан города Полярный, на котором стоял корабль, и старшина 1-ой статьи доложил вахтенному офицеру на мостик о готовности электронавигационной аппаратуры к выходу в море.
.
Особенность гирокомпаса в том, что он в течение всего похода должен работать беспрерывно, сколько бы ни длилось плавание. По нему рулевой держит рассчитанный штурманом курс. Сам гирокомпас расположен в центре корабля в самой нижней точке, в трюме в герметичной специальной кабине примерно 5м² со своим водонепроницаемым люком. Это и есть гиропост. Вход туда посторонним строго запрещен. А на мостик к рулевому, на крылья мостика, на спардек ‑ к огромному штурвалу ручного механического управления рулем на случай выхода из строя автоматики, через сельсины подключены репитеры, отслеживающие показания курса корабля из центрального блока, размещенного в центре гиропоста. В этом блоке плавает в специальной токопроводящей жидкости гироматка‑ сердце гирокомпаса.
Гироматка представляет из себя герметичный пластмассовый шар, диаметром около 30см, внутри которого вмонтированы два гироскопчика, расположенных перпендикулярно друг к другу. Вращаются они со скоростью 30000 об/мин как обычные трехфазные асинхронники. Этим и создается гироскопический эффект. Чтобы исключить практически до нуля трение, гироматка плавает в токопроводящей жидкости. Питание на асинхронники подается через эту жидкость, состоящую из дистиллированной воды, глицерина и салициловой кислоты.
Рулевой беспрерывно, в течение 4-х часов вахты следит по репитеру за курсом и поддерживает его при помощи манипулятора (по современному «джойстика»). Задача вахтенного штурманского электрика каждый час выходить на верхнюю палубу в любую погоду проверять работу репитеров, корректировать их показания, если они начинают врать. (В шторм их заливает водой и соль проникает через уплотнения в герметичном корпусе). В промежутках вахтенный должен находиться в гиропосту и следить за работой гирокомпаса по показаниями контрольных приборов, размещенных на стенах гиропоста. (Фото: В гиропосту. У щита первичного эл. питания гирокомпаса).
А я, во время вахты, поглядывал за приборами и одновременно выполнял контрольные работы по программе института, примостившись на большом ящике с ЗИП-ом. (Но через полгода институт мне предложил подать заявление на учебный отпуск, т.к. я не смог приехать на семестровые экзамены. Что я и сделал. Но учебу не прекращал! Подробности ниже).
Отечественный новейший в то время гирокомпас «Курс», которым был оборудован корабль, был очень надежным устройством. За все время моей службы он вышел из строя только один раз. И в очень неподходящий момент. Подробности ниже.
За время этого первого похода вся аппаратура работала без сбоев. Старшины были в восторге! Их отпустили сразу после похода.
Но без курьеза в начале похода не обошлось. Утром прихожу в умывальник, а из кранов течет соленая вода ‑ мыло не мылится, грязь не смывается! Шесть суток я в умывальник не ходил и вообще не умывался – думал, что так и надо. На седьмые сутки старшина спросил, почему от меня так нехорошо пахнет? Я ответил, что в кранах пресной воды нет. Старшина хлопнул себя по лбу и извинился. Они меня забыли предупредить, что надо было запастись во что-нибудь пресной водой, а так как они прошляпили, я могу пользоваться их запасами, хранящимися в гиропосту в больших резиновых мешках – по одной кружке в день, как и они.
Расскажу немного об экипаже корабля. 125 человек. Офицеров – 9: командир, старпом, замполит, помкомандира (однажды он спас в походе корабль от гибели ‑ столкновения с плавающей со времен войны миной). Три командира БЧ(1,4,5), судовой врач, начальник хозчасти. Боцман – мичман с командой 20 человек ‑ все ребята – как на подбор, здоровые крепкие парни, в основном, рыбаки из-под Азова и Одессы. БЧ-1 – 8 человек (рулевых-сигнальщиков 4 человека и штурманских электриков 4). БЧ-4 – это радисты, радиолокационщики, радиометрист, шифровальщик (секретный человек, ни с кем не общался, жил в отдельном маленьком кубрике с металлической дверью один, а когда выходил, запирал дверь на ключ), всего 10 человек, БЧ-5 – машинисты и трюмные, около 50 человек, коки – 4 человека (Старший кок ‑ очень хороший человек с добродушной широкой физиономией, огромным ртом, сверхсрочник, мичман, весил около 160кг, никогда не отказывал дать в походе кружку пресной воды попить или умыться, а то и кусок мяса, если очень попросишь. А как он готовил!), 1 мед брат, двое вестовых (официанты в кают-компаниях).
Хорошо помню командира БЧ-5, капитана 3-го ранга Краузе, бога машинного отделения, из которого он практически не вылезал, (я его очень уважал, в нем чувствовался высокий профессионализм, скромность, да и его европейская фигура и красивое лицо арийца мне импонировали), врача – капитана Селедкина, простоватого, но очень порядочного, человека. В перерывах между походами иногда он читал нам лекции об особенностях строения мужской системы воспроизводства. В частности, запомнился его рассказ, зачем у мужчин гениталии вынесены из тела наружу. Перед обедом он выдавал каждому по три синих шарика и заставлял при нем проглотить, чтобы, наверно, не мучились от избытка жизненных сил. Говорил, что это витамины.
Запомнил на всю жизнь и старпома. Худощавый, среднего роста, с восточными, но тонкими чертами лица, умными черными круглыми глазами и аккуратными тонкими черными усиками на верхней губе – яркий представитель интеллигенции татарского народа-труженика. Жена у него – русская, красивая блондинка, (однажды она встречала его на пирсе после длительного похода, а я стоял на крыле мостика и наблюдал).
1.6.4 Походы, походы. Длительные и короткие
(Август 51года……декабрь 52года)
Первый поход. Конец августа ‑‑‑‑‑ сентябрь 51 года.
Перед первым моим походом на корабль прибыло человек 6 ученых-гидрологов из Ленинградского Института Арктики. Ходили в акватории Баренцева моря около месяца. В заданных точках корабль ложился в дрейф примерно на сутки, двое. Гидрологи, здоровенные молодые парни, на наших кран-балках спускали в воду на различные глубины небольшие металлические цилиндры и доставали их с пробами воды. Для измерения скорости течения на различных глубинах на две недели опустили на грузовой кран-балке мореограф, (компьютер подсказывает, что надо писать «мареограф»?). Прозрачность воды изучали, опуская в воду белые металлические блины.
Мне все это было интересно, и однажды, на мой вопрос «зачем все это?» один из членов экспедиции рассказал, что цель похода – поиск плотного, явно выраженного пограничного слоя, разделяющего соленые верхние слои воды от очень соленых нижних. Как он сказал, в первые месяцы войны немецкие подводные лодки без винтов, бесшумно во время прилива ложились в дрейф на этот пограничный слой, входили бесшумно в Кольский залив, торпедировали причалы и корабли и с отливом уходили незамеченными. Береговые гидролокаторы, контролирующие вход в Кольский залив, их не слышали. (Впоследствии догадались перекрыть фарватер по всей ширине и глубине стальной крупноячеистой сетью). Гидрологи искали этот слой.
Поход в декабре 51-го года.
Принимаем экспедицию. Пять не очень молодых, с бородками ученых людей с очень умными лицами. Смонтировали на верхней палубе какие-то приборы, и приготовились к выходу в море, чтобы изучить волновые параметры моря во время шторма. Пришлось ждать недолго, зимой Баренцево море в основном штормит.
И вот пришло сообщение, что на море приличный шторм! Пока шли по заливу, он особенно не чувствовался, но как только вышли за о. Кильдин, который стоит не далеко от входа в Кольский залив, началось то, что ждали члены экспедиции – шторм 7 баллов!
А ученые, вместо того, чтобы работать на верхней палубе, прочно залегли в своей каюте, как только началась качка. Уделали всю каюту и ни разу не вышли к своим приборам. Смотреть на них было жутко – все позеленели. На четвертые сутки командир прекратил их страдания, прервав поход.
На этом закончилась навигация 51 года. Корабль завели в сухой док, чтобы очистить днище от ракушек и покрыть ее защитной краской – кузбаслаком.
В доке пришлось всей команде крепко потрудится! Корабль был вывешен на тумбах на высоте около 1,5метров от пола дока до центрального киля, и скребками мы сдирали приросшие ракушки. А я, заодно, демонтировал из днища фланец с пакетом резонаторов запасного немецкого эхолота (что-то он у меня дурил), прочистил и опять поставил в отверстие днища, залив все сочленения для надежности толстым слоем свинцового сурика. Операция, прямо скажем, была рискованная, ‑ а вдруг потечет? Но все обошлось. Из дока мы вышли в начале марта 52 года, и сразу начали готовиться к длительному походу с выходом в Атлантический океан.
В конце декабря 51-го года мне присвоили сразу звание старшина 2-ой статьи, перепрыгнув через звание старший матрос. (Фото) И увеличили на целых 20 рублей зарплату! (Забегая немного вперед, скажу, что в конце 52-го года мне присвоили высшую степень квалификации – «специалист 1-го класса», и добавили еще 15р).
В январе 52г прямо из учебного отряда ко мне прибыло пополнение – два молодых шалопая. Один из Ростова, другой из Курска, Козлов. Подготовка ‑ слабая у обоих. Пришлось с ними повозиться, и к весеннему походу 52-го года я их допустил к самостоятельной вахте. В сентябре этого года в походе Козлов мне хорошо помог, когда вышел из строя гирокомпас в сильный шторм в районе Щпицбергена (См. ниже).
Коротко расскажу о режиме в перерывах между походами и в походах.
В перерывах между плаваниями режим флотский, но гораздо мягче, чем на эсминце.
Подъем в 6-00 (но без принуждения и спешки) по звонку, который включает дежурный по низам, назначаемый на сутки поочередно из старшинского состава корабля. Не дай бог дежурному пропустить этот момент! (Мне довольно часто приходилось исполнять эту роль. И в один судьбоносный момент я допустил, в силу непредвидимых обстоятельств, это грубейшее нарушение режима – опоздал с подачей сигнала побудки на 15 минут. Но я оригинально выкрутился, никто даже и не заметил. Подробности ниже).
Зарядка – по желанию! Завтрак в 7-00, только черный хлеб с 25г сливочного масла, и кружка чая с тремя кусочками сахара. И больше ничего! Потом малая уборка (только подметание пола в кубриках и на боевых постах) и подъем флага ровно в 8-00. (В строю на верхней палубе должны быть все, кроме вахтенных у механизмов жизнеобеспечения). За минуту до этого на верхней палубе появляется командир корабля, и дежурный офицер докладывает ему, что личный состав вверенного ему корабля построен для подъема флага.
Командир здоровается со всем строем и становится первым на правом фланге. Дежурный громко отдает команду «Флаг и гюйс поднять!» (Гюйс – это маленькая копия большого кормового флага, поднимаемого на топ мачте).
Кто-то из боцманов поднимает большой кормовой флаг, сигнальщик на мостике ‑ гюйс и далее следует команда «Механизмы и устройства провернуть и проверить!». Все разбегаются по своим местам. На этом заканчивается официальная часть до построения на вечернюю проверку перед отходом ко сну в 22-00. Но это уже происходит во внутренних помещениях по группам. Без общего построения.
В промежутке все заняты каждый своим механизмом или устройством. А кто и просто отдыхает. Никакого принуждения со стороны старшин или офицеров. Это была традиция на «Экваторе» – каждый понимал, что от его механизма в походе зависит судьба корабля и его жизнь.
В 12-00 обед. Наливают без ограничений. Первое обязательно мясное, второе или с мясом или с рыбой. Гарнир – в основном рис. Обслуживают процесс поочередно так называемые «бочковые» ‑ 5….6 человек на бачок. Меняются через неделю. Бочковой приносит из камбуза в бачках 1-ое, 2-ое, и 3-е (компот из сухофруктов!), моет посуду и бачки, убирает столы. Далее обязательный для всех отдых. Тихий час до 13-50.
В 14-00 – продолжение работ или занятий. Ужин в 18-00 ‑ только второе и большей частью с рыбой – в основном треска и рис. В 21-00 вечерний чай только с сахаром и черным хлебом. На второй палубе, на баке, стояли огромные бочки с селедкой и с квашеной капустой. Если кому надо было посолиться, шли на бак. Особенно популярна была селедка у трудной вахты в походе, которая продолжалась с 00 до 4-00 утра. Все были голодны, и каждый съедал по целой селедке, а то и больше. Без хлеба или сухаря! Особенно вкусной была крупная архангельская жирная сельдь. (Замечу, что этот флотский режим питания я стараюсь соблюдать до сих пор. Сократил только объем порций раза в три).
Каждую неделю 1.5 часа политбеседы. Вел ее Замполит старший лейтенант Савин в офицерской кают-компании. (В 59г я его встретил случайно в одном из цехов предприятия «Алмаз», где я тогда работал – он сидел за верстаком и паял какую-то схему. Смутился. Он попал под сокращение и, не имея никакой специальности, работал радиомонтажником). Изучали гениальную книгу отца народов дорогого т. И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» (достал с полки и написал точное название). Долго изучали. До утра 3 марта 1953 года! В голову ничего не лезло. Ничего я не понимал тогда в этих проблемах.
Один раз в неделю по субботам после большой приборки, куда входит мокрая уборка полов и протирка аппаратуры, матросам и старшинам полагалось увольнение на берег до 00 часов. В любом виде ты должен прибыть на корабль и вслух членораздельно доложить о своем прибытии дежурному по низам и Замполиту. У кого это не получалось, лишались на месяц этого удовольствия. За время службы я дважды не смог прибыть на корабль из увольнения вообще. Был схвачен патрулем. Подробности ниже.
А в походах ‑ все проще и сложнее. Вахты, вахты, вахты. У нас, штурманских электриков, 4 часа вахта и 12 часов отдых. В перерывах большинство отдыхало за домино, шахматами, смотрели кино – в поход брали 3 или 4 ленты и крутили их, когда позволяла погода (игра в карты была запрещена!). А я учил по самоучителям английский и гитару.
В качку ничего не хотелось делать. Все, кроме вахты, лежали, ‑ качка лежа переносится легче. Меня не рвало, но пропадал аппетит. Нарушался суточный ритм организма. Ко всему прочему, неприятности добавляло отсутствие суточной смены дня и ночи. На широте г. Полярного это особенно заметно – пять месяцев день, пять – ночь, остальное сумерки (С тех пор я не люблю ночь и сумерки!).
Добавлю, что качку все переносили по-разному. Большинство, как я. Некоторые, а таких было единицы, начинали есть в три горла и их совсем не рвало. Были и такие, которых рвало в течение всей качки, но их списывали с корабля на берег. И только по желанию.
Несколько угнетало то, что не было возможности в походе помыться и сменить белье. Простыни меняли условно – верхнюю клали на низ, а нижнюю на верх, а потом переворачивали на другую сторону обе простыни. К концу длительного похода на них было страшно смотреть. Целая неделя по возвращению на базу отдавалась стирке всего и вся, от носовых платков до робы и отмыванию себя. С одного раза это не удавалось!
Режим питания в походе был тот же, что и на стоянке, но с одной особенностью – через неделю хлеб кончался, и переходили на сухари. Сливочное масло на сухарь не намажешь – клали его в чай. В шторм желающих поесть было мало. Закаленным есть приходилось стоя, отрабатывая качку палубы, чтобы не выплескивалось первое.
И еще одна особенность. Весь флот на курево получал махорку, а нам выдавали папиросы «Беломор» Ленинградской фабрики Урицкого. Я их отдавал друзьям.
Весенний поход март….апрель 1952г.
К концу 51-го года весь 27-ой год был демобилизован, и на корабль пришла молодежь. Полностью, практически, обновилось БЧ-4 – радисты и локационьщики. Вместо двух «старичков», на локатор прислали 5 человек ‑ совсем зеленую молодежь. Старший у них был на хорошем уровне. Звали его Валентин. Тоже, как и я, после техникума. Но опыта работы с реальной аппаратурой, как оказалось, у него было маловато.
Начало марта 52-го года. Объявляют недельную подготовку к выходу в поход. Точное время выхода не оглашается – секрет. За двое суток до выхода в море вызывает меня Командир корабля к себе в кабинет-каюту и сообщает, что радиолокатор вышел из строя, и молодежь БЧ-4 уже 4-ые сутки бьется, и ничего у них не получается. Без локатора корабль в намеченный срок выйти не может, а вызов специалистов из мастерских займет не меньше недели. Срыв срока выхода невозможен – скандал и санкции. И попросил (!!!) меня включиться в эту работу. Я ответил, что слабо знаком с радиолокацией, это не моя флотская специальность, но попробовать разобраться готов.
Знакомлюсь с архитектурой локатора. Не помню точно его название, кажется,
«SON-1» ‑ радиолокатор кругового обзора. На мониторе, когда он работает, отлично видна вся обстановка вокруг корабля на дальности до 50-ти миль. (Во время войны англичане поставляли нам эти локаторы).
Блок энергопитания расположен на второй палубе и от него идет жгут кабелей сквозь верхнюю палубу на мостик к видеомонитору и вращающейся антенне, укрытой радиопрозрачным колпаком.
Проверили с Валентином все номиналы напряжения с генераторов энергопоста. Все нормально. Монитор светится, но отметка импульса излучения на экране не вращается, и ответных сигналов от объектов лоцирования нет. Значит, нет излучения. Значит, наверх к передающей антенне импульс не поступает и где-то теряется. Сквозь колпак не было слышно вращение антенны. Значит, не подается питание и на привод антенны.
На всякий случай спросил у Валентина, нет ли штепсельного разъема на кабеле, идущем наверх. Он ответил, что не знает – не успел еще все облазить. Полезли мы по кабелю, и нашли многоштырьковый разъем, расположенной в специальной коробке на верхней палубе. Вскрыли коробку, с большим трудом разъединили «папу» с «мамой» разъема, и…..все стало ясно – вся его внутренность была забита солью! Валентин заставил своих друзей-подчиненных прочистить спиртом (моим! – мне выдавали 0,5л на месяц для регламентных работ на гирокомпасе) всю внутреннюю часть разъема и .локатор заработал! Вместе провели полный цикл тестирования. Все было нормально, и он побежал докладывать своему командиру БЧ-4 о готовности локатора к походу. Радость была неописуемой!
Вызывает меня командир корабля и торжественно, в присутствии командиров БЧ-1, БЧ-4 и Валентина, объявляет мне благодарность и поощрение ‑ 10 суток дополнительно к отпуску – максимум его возможностей. Валентин получил 5 суток. У меня в октябре кончался второй год службы и мне был положен месячный отпуск (без учета дороги в оба конца, а это еще четверо суток. Когда я был на эсминце, однажды, человек 50 со всего дивизиона, выгнали на берег рыть какую-то траншею. Лейтенант Абель послал меня в составе 10 человек от эсминца. Пришлось здорово попотеть, т.к. грунт каменистый. После окончания рытья всем объявили по 5 суток к отпуску).
За несколько суток до отхода, на корабль прибыло несколько офицеров и штатских с какой-то аппаратурой и капитан 1-го ранга из управления Гидрографии СФ. Он поселился в адмиральском салоне. О цели похода я узнал от штурмана – к/лейтенанта Сошальского уже в середине похода.
Цель похода была ‑ проверка возможности и точности определения положения корабля на море по радиопеленгам наших мощных радиопередатчиков, установленных на берегах Балтики и Баренцева моря и уточнение этих данных по стационарным береговым объектам Западной акватории Северного полушария, таких, как маяки, отдельно стоящие береговые сооружения и др., координаты которых точно известны на наших навигационных картах.
Не знаю, как сейчас, но в то время существовало правило: международные воды начинались после 12-ти мильной зоны от берегов государства и 24-х миль ‑ от военных баз. Плавай, где хочешь, а в зону не входи – международный скандал. Тем более, что в то время были очень натянутые отношения с Англией. И мы строго соблюдали эти правила.
В начале марта мы вышли в автономное, т. е. без захода в порты, плавание под гидрографическим флагом. Обогнули Скандинавию, зашли в пролив Скагеррак, далее с севера обогнули Великобританию и вошли в Северный пролив. Здесь нас ждали первые приключения.
Днем была стоянка на траверсе Дублина, и корабль был атакован с моря несколькими рыболовными шхунами – они подходили близко к борту и рыбаки предлагали рыбу – поднимали большие рыбины над собой и что-то кричали. Отвечал им на английском один из прикомандированных офицеров. Я в это время был на мостике, к тому времени уже кое-что понимал по-английски. По-моему он их посылал…….., и те мирно уходили. В это же время над нами несколько раз пролетел, чуть не задевая мачты, один и тот же винтовой самолет, я даже разглядел летчика и помахал ему. Он мне ответил – поднял руку.
Ночью, в районе 2-х часов, уже на ходу, было второе приключение. Я был на вахте, сидел в гиропосту, люк не был задраен. Слышу наверху какой-то шум, топот ног. Вахтенным офицером был старпом. Я бегом влетел на мостик, за мной чуть позже прибежали, застегиваясь на ходу, командир и офицер, который днем разговаривал с рыбаками, со своим огромным зеленого цвета фотоаппаратом. (С ним он всегда выходил на верхнюю палубу, фотографировал встречаемые военные корабли. Ставил к борту первого попавшегося матроса, клал ему на плечо объектив и фотографировал их. Наверное, это был сотрудник КГБ, переодетый в военно-морскую форму).
В штурманской рубке был Сошальский, на крыльях мостика помощник командира и Замполит, рулевой – у своего манипулятора. У локатора – вахтенный, на верхней площадке мостика на своем боевом посту сигнальщик. Я взглянул на монитор локатора и увидел на экране такую картинку: на встречном курсе прямо на нас движется какой-то корабль. До встречи оставалось минут 7. Сигнальщик громким голосом докладывает: «Слышу взрывы и шум винтов самолета!». Я этого ничего не слышал. Когда корабль идет, на верхней палубе довольно шумно от работающих дизелей. Сближаемся! И старпом отдает команду рулевому: «Право на борт!», а в машинное отделение: «Стоп машина!».
Остановились. В темноте нас не видно, все огни, кроме стояночных и топового, были немедленно погашены, все иллюминаторы задраены. И через несколько минут наблюдаем следующую картину: по левому борту мимо нас медленно проплывает прогулочный пароходик, весь в огнях, с веселящейся и танцующей на верхней палубе под громкую музыку публикой. Когда они осветили нас своим прожектором, раздался возглас всеобщего ликования с их плавсредства и приветственные жесты. Мы же продолжали молча стоять с потушенными для маскировки огнями и смущенными физиономиями. А капитан 1-го ранга так и не вышел из адмиральского салона.
Сразу после этих «драматических» событий мы продолжили плавание курсом «зюйд-вест» в Атлантику.
Примерно через 10 суток непрерывного плавания прибываем в район Азорских островов. Этот переход запомнился отличной безветренной солнечной теплой погодой и «мертвой зыбью» со встречными пологими волнами высотой примерно до 3-х метров. (Мертвая зыбь ‑ это волнение моря после шторма. В Баренцевом море мертвая зыбь длится не более полусуток. По-видмому, до нашего входа в океан был сильный шторм, и мы захватили его хвост – океан качает после шторма долго).
Около суток нас испытывала килевая качка, но она переносится намного легче, чем бортовая. Температура воздуха была около 20-ти градусов, и мы, в свободное от вахты время, загорали у кормового штурвала на спардеке. Был конец марта, в Полярном зима, в Москве сильный мороз, (Это я случайно услышал 23-го марта 2008г, когда писал эти строки, по р/с «Эхо Москвы» в передаче «Метеоскоп»: «23 марта 1952г был поставлен температурный рекорд –23град Ц»), а посреди Атлантического океана ‑ летняя благодать! Стало немного обидно за державу и ее суровый климат.
У Азоров мы долго не задержались, обогнули их с восточной стороны, сделав три стоянки, и двинулись курсом «норд-ост» к южным берегам Гренландии. После краткой остановки вблизи Гренландии, взяли курс на Рейкьявик, обошли Исландию с юга, с краткими остановками проплыли Фарерские и Шетландские острова и курсом «ост» дошли до Скандинавии. Вдоль берегов Норвегии вернулись в Полярный без как каких-либо приключений, оставив за кормой около 20000миль за два месяца плавания, без захода в порты. Вся моя аппаратура и команда сработала на отлично. В Полярном корабль встречали с оркестром Руководство Гидрографии СФ и, самое главное для экипажа, автофургон со свежим хлебом, который мы не видели почти 2 месяца.
Летние походы 1952г
В Полярном долго мы не задержались. ‑ пополнили запасы, постирались, помылись и через 2 недели для небольшого ремонта дизелей корабль зашел в Ара-губу, пришвартовавшись к большому дебаркадеру.
Когда мы были в Полярном, большая бригада связистов сменила всю корабельную сеть ГГС. В составе этой бригады оказался мой товарищ из техникума Федя Кравченко, с которым мы вместе проучились все 4 года. Он тоже был во флотской форме, но служил на берегу. При первом же моем увольнении на берег, мы отпраздновали встречу в домике, в котором жили две его подружки-москвички. По распределению, после какого-то техникума, они попали в Полярный. Одну звали Нина, она была старше его на 2 года, с ней у Феди были очень близкие отношения, (впоследствии она стала его женой и он увез ее с Севера, когда демобилизовался), а другую звали Тоня, тоже очень симпатичная, круглолицая девушка с тёмными, длинными волосами. На Север, в этот забытый богом край, их привела романтика и патриотизм – обе были «комсомолки-красавицы». Только мы налили по второй, как к нам ворвались патрули. Они увидели нас с улицы, когда Федя встал и произносил тост. Его голова оказалась выше занавески окна, и проходящий патруль его увидел. Отвели нас на гауптвахту, назначили обоим срок – 5 суток. На следующее утро приехал старпом и забрал меня на корабль. Это было мое первое знакомство с гауптвахтой.
Пока мы стояли в Полярном, меня попросили разобраться с гирокомпасами на одной из дизельных подводных лодок и на торпедном катере. На подводной лодке стоял такой же, как у меня г/к «Курск», с которым я быстро справился. Здесь я увидел, как живут и служат подводники. Теснота неимоверная, в походах спят в подвесных койках-гамаках, прицепившись за какую-нибудь трубу. На стоянке они живут и питаются на берегу.
На торпедном катере стоял г/к «Гиря», раза в четыре миниатюрнее г/к «Курск». Мне удалось привести его чувство не сразу, т.к. сначала надо было разобраться со схемой – она несколько отличалась от схемы моего г/к, т. к. этот г/к был создан специально для торпедных катеров, плавающих на огромных скоростях с большими перегрузками (ускорениями). А вторые производные, если их не скомпенсировать, могут вывести г/к из меридиана. Я докопался, что вышла из строя схема компенсации, и совместно с их штурманом (в штате катера штурманский электрик не предусмотрен) вернули компенсатор в исходное состояние. Они отблагодарили меня бутылкой «Кагора». Его им, также как и подводникам, выдавали каждый день по 100г. А экипаж у них – всего 7 человек.
Ара-губа довольно глухое место, кругом одни скалы, на берегах пусто, нет ни одного домика. Весь состав ‑ военные в форме ВМФ. Жили они прямо на дебаркадере. .Делали они, в основном, мелкий ремонт.
Ремонтировались мы, в основном, своими силами. У нас была мощная команда мотористов в БЧ-5, возглавляемой кап. 3-горанга Краузе. Основная рембаза на Севере находилась в поселке Роста в 7-ми км к югу от Мурманска, где мы стояли в доке в конце 51-го года. Там целый огромный завод, а с мелким ремонтом отправляли в Ара-губу.
До захода в Ара-губу ушел на повышение Сошальский и на корабль пришел другой штурман – старший лейтенант Пономарев. Как вскоре выяснилось, это был совсем другой человек. Холеный барин-франт лет под 40 с сексуально озабоченной наглой физиономией. А меня незадолго до этого избрали секретарем комитета ВЛКСМ корабля.
Здесь, в Ара-губе произошло два интересных события.
Первое событие. Как секретарь, я решил провести культмероприятие. Пришел на дебаркадер и предложил провести соревнование – матч по шахматам. Надо сказать, что на корабле меня редко кто обыгрывал, т.е. я считался хорошим шахматистом, но у меня не было даже 3-го разряда. Договорились играть на шести досках. Меня, как лучшего, посадили на первую доску. И вот начался матч….. После третьего хода я почувствовал, как мой визави меня здорово прижимает, и на десятом ходу мне ходить уже было некуда, куда ни сунься, везде мат! Пришлось сдаться. За мной последовательно сдались все пять моих коллег. После матча мне сказали, что со мной играл кандидат в мастера спорта по шахматам. И мне было не очень стыдно, хотя и неприятно. (Вспоминаю 49-ый год. Одним из сотрудников НИИ-627 числился(!) Михаил Ботвинник. Однажды он согласился сыграть с шахматистами НИИ-627 на 40 досках. Сел и я. Меня он положил на лопатки на 9-ом ходу. Самый стойкий продержался 40 ходов).
Второе событие. Вожусь с чем-то в гиропосту, готовя аппаратуру к предстоящему походу. По телефону звонит новый штурман. Попросил принести к нему в каюту гитару. С гитарой вхожу в каюту и….обомлел! Дым коромыслом, стойкий запах спиртного, посреди каюты, вокруг импровизированного столика с закуской и водкой, сидит компания из пяти или шести захмелевших офицеров и молодая женщина! Из наших офицеров там был, кроме Пономарева, еще один молодой офицер из БЧ-5, недавно прибывший в помощь Краузе в БЧ-5.
Для меня это был шок!!! Женщина на корабле!! Как она попала на корабль, ведь у трапа стоит вооруженный часовой? И коллективное распитие офицерами водки на корабле! Я не был бы так поражен, если бы увидел в подобной ситуации матросов или старшин. (У меня всегда был спирт для обслуживания аппаратуры, штурман Сошальский ежемесячно выдавал мне по 500г, и ко мне иногда кто-нибудь из друзей заходили в гиропост с просьбой отоварить по возможности. И я давал понемногу, но сам его не пил. Другое дело в увольнении. Хотя и там это делалось так, чтобы не нарваться на патруль – тут же арест до 10-ти суток, в зависимости от состояния… Пономарев мне спирт ни разу не выдал, и мне это казалось странным и обидным.). Отдал гитару и вернулся в гиропост. И забыл про этот изумительный факт.
В начале июня мы вышли в первый большой поход 52-го года. Взяли на борт двух флотских офицеров и двух старшин с какой-то аппаратурой. Официальная цель похода ‑ уточнение координат и возможности подхода к берегам некоторых островов. Но была и секретная, о которой я догадался только через год. (Вообще, команде никогда не объявлялись цели и задачи походов. Даже в секрете держалась дата начала похода).