В 1935 году Абрам Борисович (вместе с женой Татьяной Петровной, с матерью Бертой Борисовной Субботовской и с братом Львом Борисовичем Субботовским, получив разрешение на въезд в СССР, приехали в Москву, где жили в железнодорожном районе, а затем переехали в Ленинград. Но последовало приглашение из Свердловска, интересное и выгодное, раздумывать они не стали. 1935 год – год начала работы Абрама Борисовича и Татьяны Петровны в Государственной Свердловской музкомедии (так раньше назывался театр). Здесь их ждала интересная и творческая работа. Все шло хорошо. Но в стране начала уже действовать чудовищная средневековая система. Виной многих людей тогда становился факт их пребывания за границей, ведь и там наши соотечественники находились под контролем сотрудников иностранного отдела Главного Управления государственной безопасности. Молодые супруги были обречены…
Театр Свердловской музкомедии начала 30-х годов. Фото из открытых источников
2 октября 1937 года их арестовали. В ордере № 30 на их арест указаны два адреса в Свердловске: ул. Ленина, д. 54, корп. 5, первый подъезд, квартира 254, где был прописан Абрам Борисович, и ул. Белинского, д. 70, кв. 5, где они проживали с Татьяной Петровной.
Протоколы в архивных делах помогают оценить не только наглость и коварство некоторых сотрудников НКВД, но и воссоздать духовный облик, характер молодых людей, интеллигентов, совершенно не подготовленных к тяжким испытаниям. Невольно рождается вопрос: а как бы я сам повел себя на их месте? И нет однозначного ответа…
Из протокола допроса обвиняемой Т. Малиновской от 13 октября 1937 г.2
Вопрос: Вам предъявлено обвинение в том, что Вы являетесь агентом японской разведки и проводили на территории СССР шпионскую работу в пользу Японии. Вы признаете себя виновной в предъявленном Вам обвинении?
Ответ: Нет, не признаю.
Вопрос: Вам предъявляется выписка из показаний агента японской разведки Таболиной Людмилы Георгиевны (из этой несчастной женщины следователи НКВД ранее выбили нужные показания, а выписка из них приобщена к делу Татьяны Петровны – прим. авт.), которая показывает, что Вы входили в группу шпионов Японской разведки Вологодина в Харбине и направлены им для шпионской работы в СССР? Предлагаю Вам рассказать правду?
Ответ: Я говорю правду! что агентом японской разведки я не являюсь. Таболину и Вологодина не знаю.
Вопрос: Вам предъявляется показание эмиссара японской разведки на Урале Бочкарева В.Н., который показывает, что Вы, работая в Свердловском театре, создали там террористическую группу, в которую привлекли до 10 человек, и руководили ею. Вы еще будете продолжать отрицать?
Ответ: Все это клевета! Ничего подобного не было, никакой террористической группы я не знаю…»
Вопрос: Вам предъявляется еще показание руководителя боевыми террористическими группами Японского агента – Калачева (выписка из протокола его допроса от 21.10.37, приобщенная к делу Т. П. Малиновской). Вам предлагается прекратить запирательство и давать правдивые показания.
Ответ: Это ложь, ни одного из названных мне лиц я не знаю. Никогда шпионом я не была и террористом тоже…
Записано с моих слов верно, мною прочитано, в чем и расписываюсь. Подпись: Т. Малиновская. Допросил: Оперуполномоченный 3 отдела сержант гос. без. Подпись: Балацкий.
Тогда, как правило, следствие вели оперуполномоченные и курсанты Свердловской школы НКВД с 4-5-классным образованием.
Не будем анализировать «признания рядовых японских агентов» Таболиной, Вологодина и Калачева. Возьмем из протокола допроса П. Э. Вайнштейна (в 1937 году оперуполномоченного УНКВД, в 1939 году тоже арестованного) его показания о личности наиболее авторитетной – «эмиссара японской разведки на Урале» Бочкарева В. Н. и обнажим истоки и истинную цену всех «признательных» показаний, механизм получения которых у всех подследственных той поры похож, как две капли воды.
Вот выписка из протокола допроса от 17.04.39 арестованного Вайнштейна Петра Эдуардовича3:
Вопрос: Какие преступные действия были совершены Вами в оперативно-следственной работе в органах НКВД?
Ответ: В начале июля 1937 года я прибыл на работу в УНКВД в гор. Свердловск, где был назначен на должность начальника отделения (Восточного 3 отдела). Через некоторое время я был вызван к замначальника отдела Кричману, который предложил мне подготовить в ближайшие дни для доклада по делу имевшиеся материалы на «харбинцев», так как «харбинцы» на основе имеющихся показаний должны быть арестованы. Я ознакомился с делами и через несколько дней доложил их Кричману. Кричман по некоторым разработкам «Маньчжурский транспорт», «Хинганские тоннели» дал мне указания составить справки и подготовить постановления на арест лиц, проходивших по указанным разработкам…
Из показаний арестованного П. Вайнштейна: «В числе арестованных «харбинцев» был Бочкарев-Мокин, который продолжительное время проживал в Маньчжурии… Служил в КВЖД и, кажется, в Харбинском агентстве Совторгфлота…
Через несколько дней меня вызвал к себе Кричман и предложил мне допросить Бочкарева… Получив установку Кричмана, я вызвал на допрос Бочкарева, но он мне заявил, что никогда резидентом японской разведки не был. О результатах допроса я доложил Кричману, и тот мне заявил: «Бочкарев – резидент японской разведки на Урале, и такие показания должен дать».
…В процессе допроса Бочкарев назвал лиц, проживающих в городе Свердловске и других городах Урала, как своих знакомых, и только. На следующий день я опять доложил Кричману результаты допроса Бочкарева. Кричман сказал, что эти лица, которых Бочкарев называет как своих знакомых, безусловно, являются участниками японской резидентуры, и предложил мне в таком духе составить протокол допроса. Я это преступное распоряжение Кричмана выполнил…
Этот протокол допроса был коренным образом переделан Кричманом и затем перепечатан начисто. Этот вымышленный протокол Бочкарев подписать отказался, но Кричман в моем присутствии заставил его подписать… Лица, в действительности названные Бочкаревым как только его знакомые, но путем, фальсификации записаны в протокол допроса Бочкарева как участники японской резидентуры, были впоследствии по распоряжению Кричмана арестованы…»
Одновременно с Татьяной Петровной Малиновской велись интенсивные допросы А.Б. Субботовского. Принадлежность к японской разведке он категорически отрицал. Следователи сменили требовательность на «доброжелательность», попросили рассказать о харбинских знакомых, прибывших в СССР. Видимо, Абрам не разгадал коварства и дал сведения на 65 человек, своих знакомых, проживавших в четырнадцати городах страны. При этом ни о ком из них он ничего компрометирующего не сказал. Последнее было не главным, обвинение можно придумать. Однако, как ни старались подручные Ежова получить «царицу доказательств» – признание обвиняемого, что «вместе с женой Малиновской принадлежал к контрреволюционной, террористической группе на Урале, и занимался шпионажем в пользу Японии», как ни ухищрялись, Субботовский не подписал лживых протоколов.
После паузы в допросах снова последовала психологическая атака на заключенного, но Абрам Борисович был тверд до конца. Не подписал сам никакой лжи и клеветы и вовремя предостерег на этот счет любимую женщину…
Из сообщения из тюрьмы. 23.Х.37 года: «Субботовский Абрам в камере через окно переговаривался с женой во время прогулки и кричал, чтобы «держалась», то есть не подписалась к заявлению о признании. Сам о себе ничего не говорит…»
Так до конца и стояла молодая чета.
Татьяна Петровна и Абрам Борисович были расстреляны в городе Свердловске соответственно 29 октября и 10 ноября 1937 года по решению Комиссии НКВД СССР и Прокуратуры СССР. За этим непонятным и страшным названием скрывалась так называемая «двойка», в которую входили нарком внутренних дел, генеральный комиссар госбезопасности, секретарь ЦК ВКП(б) и председатель Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Николай Иванович Ежов и прокурор Союза ССР Андрей Януарьевич Вышинский.
Первый из них меньше, чем через год пройдет тем же путем смертника, но через мрачно знаменитый «Сухановский застенок» – секретную особорежимную тюрьму НКВД. Прах второго палача Вышинского спокойно и торжественно хранится в Кремлевской стене. Судьба была безжалостна и к другим палачам супругов.
31 мая 1939 года Военная коллегия Верховного Суда СССР «за необоснованные аресты граждан и фальсификацию следственных дел» осудила Вайнштейна П. Э. к пятнадцати годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях НКВД и Кричмана С.А. – к двадцати годам ИТЛ. Кроме того, четырнадцать карьеристов-фальсификаторов бывшего УНКВД по Свердловской области по решениям судебных органов было расстреляно, в т.ч. Дмитриев Дмитрий Матвеевич (псевдоним; настоящее имя Плоткин Меер Менделевич. – прим, авт.), начальник Свердловского УНКВД, в декабре 1937 года награжденный орденом Ленина, комиссар госбезопасности III ранга (в 1931 году был следователем по делу «союзного бюро меньшевиков», а в 1934 году – помощником начальника следственной бригады по делу об убийстве С. М. Кирова) и его заместитель Боярский Наум Яковлевич. Палачи высшего ранга убирали лишних свидетелей их преступлений…
В чем причина стойкого и мужественного поведения Татьяны Петровны и Абрама Борисовича? Ведь до них, как правило, более жизненно зрелые, физически и духовно очень сильные мужчины не выдерживали психологического давления со стороны вайнштейнов и кричманов. А арестованные ранее Калачев, Вологодин, Бочкарев-Мокин и многие другие «харбинцы», которых обманом, угрозами или пытками заставили оговорить себя, родственников, друзей и знакомых, уже были расстреляны. Что давало им силы бороться до конца, не отступив и не предав никого?
Они переживали еще только утро своей жизни. Все еще должно было к ним прийти – и творческие высоты, и признание публики. И дети. Все мечты угасли враз, как искорки. Умерли и имена этих талантов, их велели забыть так же, как и миллионы других имен, погубленных огнем сталинских репрессий. Мы открываем их сегодня. Чтобы сказать правду. И эта правда не только в том, что произошло, а и в том, что были люди высокой чести и мужества, которых ничто не сломило.
Останки Татьяны Петровны Малиновской и Абрама Борисовича Субботовского, как и тысяч других уральцев, расстрелянных в городе Свердловске, покоятся между 12-ми километрами нового и старого Московских трактов на территории учебно-спортивной базы «Динамо» и на прилегающей территории.
Виновным себя не признаю. К.Г. Карпеко
Газета «Путевка» за 23.03. 1991 г. с материалом о К.Г. Карпеко
В грозное предвоенное время нож репрессий рвал налаженные связи экономики, обескровливал армию, науку, транспорт. До сих пор подсчитываются полные потери – политические и материальные. Но кто и когда сможет подсчитать горе людское; слезы отцов, матерей, жен и детей, их искалеченные и сломанные судьбы, разбитое вдребезги человеческое счастье?
Никто не забыт и ничто не забыто – говорим мы о тех, кто погиб за Родину в открытом сражении. Но до сих пор мы не воздали должное памяти всех без исключения жертв массовых репрессий. Помнить надо тех, кто стоял у истоков государства, кто не жалел сил и здоровья, целеустремленно шел сам и вел за собой других к великой цели – построению государства свободы, равенства и братства трудящихся. Нельзя забывать тех, кто не дошел до цели, сложив головы в трагические годы репрессий. Только в этом случае появится гарантия не повторения впредь прошлого произвола и беззакония.
Воздадим должное и памяти Кирилла Григорьевича Карпеко.
Он родился в 1894 году в местечке Погорельцы Черниговской области в семье рабочего-железнодорожника. Самостоятельно стал трудиться с тринадцати лет столяром-плотником. На военную службу был призван в 1915 году в железнодорожный полк. С декабря 1917 года служил в Красной гвардии, с ноября 1918 по 1921 год – начальником штаба, политруком батальона, комиссаром бригады.
После увольнения в запас, по призыву к бывшим железнодорожникам вновь вернуться на транспорт, Кирилл Григорьевич работал председателем Казатинского Учкпрофсожа (участковый комитет профсоюза железнодорожников), ответственным секретарем дорпрофсожа на Юго-Западной дороге, заместителем начальника южного округа путей сообщения и уполномоченным Народного комиссариата путей сообщения (НКПС). Год учился на курсах высшего комсостава железнодорожного транспорта в Москве. С октября 1928 года – заместитель председателя Белорусско-Балтийской, затем директор Рязанской железных дорог. С 1 мая 1937 года – ревизор НКПС по безопасности движения на Свердловской железной дороге. Член ВКП(б) с октября 1917 года, в 1936 году награжден знаком «Почетному железнодорожнику».
Кирилл Григорьевич Карпеко был арестован 13 декабря 1937 года в Свердловске, где по улице 8-го Марта, 2-й дом Советов, квартира 21 проживал с семьей: женой Еленой Никоновной и сыновьями Владимиром и Маратом, школьниками. Старший сын Николай в это время жил в Харькове.
Архивные документы скупы и не передают психологического и эмоционального состояния членов семьи в день ареста. Владимир Кириллович – средний сын – вспоминает: «В этот день долго ждали отца с работы. Поздно вечером он позвонил и сказал, что задерживается, будет партсобрание. Часов в одиннадцать, не дождавшись отца, мама уложила нас спать. Глубокой ночью мы все проснулись от долгого, настойчивого звонка. Мама бросилась открывать дверь, но это был не отец – пришли с обыском…
Я не мог поверить: мой отец – враг народа? Мой отец – активный участник революции, комиссар бригады в гражданскую войну, коммунист с 1917 года – враг?!
Через какое-то время мама получила письмо. На конверте не было обратного адреса. В нем лежали две махорочные обертки, исписанные карандашом. На одной слова: «Доброму человеку, если такой найдется, отправьте по адресу…» И адрес. Нашелся добрый человек, подобрал выброшенный из вагона пакетик, да обратный свой адрес побоялся по тем временам написать, так что и поблагодарить было некого. Я не помню всего отцовского послания, но одна фраза врезалась в память: «Леночка! Об одном молю, чтобы дети не вырастали в ненависти и в злобе». Вот о чем думал, о чем заботился коммунист, обреченный на смерть. И это стало заповедью, навсегда поселившейся в моем сердце».
О том, насколько объективно велось расследование по делу, о поведении следователей, свидетелей, судей, самого Кирилла Григорьевича красноречиво свидетельствуют материалы архивно-следственного дела, выписки из которого предлагаются вниманию читателя этой книги.
Вот извлечение из протокола допроса Кирилла Григорьевича Карпеко от 20 января 1938 года:
«Вопрос следователя: Вам предъявлено обвинение в принадлежности к антисоветской правотроцкистской организации на железной дороге им. В. В. Куйбышева и в подрывной диверсионной деятельности. Признаете ли вы себя в этом виновным?
Ответ: Виновным себя в принадлежности к правотроцкистской организации и в контрреволюционной деятельности не признаю, ибо в антисоветской организации я не состоял и не знал о существовании таковой на железной дороге имени Куйбышева.
Вопрос: Скрыть антисоветскую деятельность и уйти от наказания вам не удастся, ибо следствие располагает достаточным количеством материалов, уличающих вас как одного из активных участников троцкистской организации, существовавшей на железной дороге имени В. В. Куйбышева.
Ответ: Следствие не может располагать материалами, которые уличали бы меня в какой бы то ни было антисоветской деятельности, ибо я всегда стоял на позициях генеральной линии партии и принимал активное участие в борьбе с оппортунистами и контрреволюционерами всех мастей.
Вопрос следователя: Это ваше заявление следствие рассматривает как очередное двурушничество, как попытку продолжать борьбу с Советской властью и со следствием. Заявляю, что вам не удастся это, ибо в принадлежности к антисоветской правотроцкистской организации вы уличены не только проводимой вами практической подрывной деятельностью, но и показаниями арестованных участников антисоветской организации. Настаиваю, говорите правду.
Ответ: Двурушником я не был и не пытаюсь вести борьбу со следствием, ибо я не контрреволюционер, а преданный Советской власти и партии большевик-коммунист. Если следствие и располагает на меня показаниями, то это могут быть только клеветнические показания…»
Из протокола допроса Карпеко К. Г. от 22 января 1938 года:
«Вопрос: На предыдущем допросе вы упорно пытались отрицать вашу принадлежность к антисоветской правотроцкистской организации, существовавшей на железной дороге им. В. В. Куйбышева. Сегодня вы намерены давать об этом правдивые показания?
Ответ Кирилла Григорьевича: Я честно говорю следствию, мне нечего рассказывать о принадлежности к антисоветской организации, ибо я в ней не состоял.
Вопрос: Вы продолжаете упорствовать. Материалами следствия вы изобличены в принадлежности к антисоветской организации и преступной деятельности на железнодорожном транспорте. Настаиваем говорить правду!
Ответ: Я и говорю правду. Не состоял в антисоветской организации.
Вопрос: Прекратите запирательство. В принадлежности к антисоветской организации вы уличаетесь показаниями арестованных участников правотроцкистской организации. Следствие вынуждено будет изобличить вас очными ставками.
Ответ: Я согласен на очные ставки.
Вопрос: Вам будет дана очная ставка с обвиняемым М.»
Вероятно, в это время вводили обвиняемого М. После взаимного опознания и выяснения отсутствия личных счетов между обвиняемыми задавался вопрос обвиняемому М.
Вопрос: Вы подтверждаете данные вами показания от 5 декабря 1937 года о вашей принадлежности к правотроцкистской организации и подрывной деятельности на железной дороге им. В. В. Куйбышева?
Ответ М: Да. Подтверждаю.
Вопрос к обвиняемому М: В этом же показании вами в числе других участников назван Карпеко Кирилл Григорьевич. Это вы тоже подтверждаете?
Ответ М: Да. Подтверждаю.
Вопрос обвиняемому Карпеко: Вы подтверждаете показания обвиняемого М. о вашей принадлежности к антисоветской правотроцкистской организации и проводимой вами подрывной деятельности?
Ответ Карпеко К.Г.: Категорически отрицаю. Еще раз заявляю, что участником правотроцкистской организации я не являлся и не проводил подрывную деятельность. Показания М. сплошной оговор».
И так было каждый раз: вопрос – ответ, вопрос – ответ. Были многократные очные ставки с другими обвиняемыми, уже сдавшимися и наговаривавшими и на себя, и на других… Некоторые сдавались не сразу, как, например, обвиняемый Ж., который упорно отрицал все выдвинутые против него обвинения, но сломленный, он вдруг «признает» свое участие в «контрреволюционной организации» и дает показания на 44 (сорок четыре!) «соучастника». Далее в архивно-следственном деле подшиты копии протоколов, в которых «обвиняемые» называют разное количество «участников»: 27, 40, 95 и даже 105(!!!!!).
В числе участников «контрреволюционной организации» был назван и Кирилл Григорьевич Карпеко…
Единогласное голосование за расстрел на собрании. Фото из открытых источников
…Внезапно попадая из мира семьи и работы на конвейер беспрерывных допросов и очных ставок, подследственные выслушивали поток чудовищных обвинений, в том числе и из уст вчерашних хороших знакомых, сослуживцев и товарищей и, конечно, испытывали нравственные и физические муки. Потрясенные, они со временем понимали, что обречены, и многие из них оговаривали себя и десятки, сотни невиновных, которых теперь ждала та же участь, что и их самих…
24 января и 14 февраля 1938 года обвинительный уклон изнурительных допросов К.Г. Карпеко не изменился. Следователь НКВД продолжал требовать у него признания в участии в «контрреволюционной организации». Были проведены множественные «очные ставки», но результат оставался прежним: «царицы доказательств» – признания – следователь так и не добился. Несмотря на постоянное психологическое давление со стороны следователя, его грубость, лишенный свободы подследственный был тверд и непреклонен. Он так и не оговорил себя и других невиновных лиц…
Из приговора: «Именем Союза Советских Социалистических Республик выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР в составе: председательствующего А.Д. Горячева, членов: диввоенюриста (дивизионного военного юриста) Б.В. Миляновского и бригвоенюриста А.Н. Микляева, при секретаре военном юристе I ранга И.П. Кондратьеве, – в закрытом судебном заседании в гор. Куйбышеве 19 мая 1938 года рассмотрела дело по обвинению Карпеко Кирилла Григорьевича по ст. 58-7, 58-11 и 58-8 через ст. 17 УК РСФСР. Подсудимый виновным на суде себя не признал. Свои показания на предварительном следствии подтвердил. Заявил, что оглашенные ему показания М., Н., Ж., Д., Р. не соответствуют действительности. В последнем слове заявил, что участником контрреволюционной организации он не был.
Приговорить Карпеко Кирилла Григорьевича к тюремному заключению сроком на 15 лет, с поражением в правах на 5 лет и с конфискацией всего личного принадлежащего ему имущества. Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит».
7 октября 1939 года, находясь в местах отбывания наказания, Кирилл Григорьевич умер в возрасте 45 лет от роду, захоронен на кладбище лагерного пункта в поселке Мальдяк Сусусманского района Магаданской области.
Реабилитирован Карпеко Кирилл Григорьевич посмертно определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 25 апреля 1957 года.
Альтбаумы
Воспроизвожу по памяти одно из заявлений. Написала его учительница Сощина, кажется, из города Мариуполя. Она сообщила, что у ее хорошей знакомой Альтбаум Розы репрессировали отца и мать в 1937 году, и она ничего до сих пор не знает о их судьбе. Как и о судьбе брата и сестры, которых после ареста родителей распределили в разные детские дома.
Я нашел архивное уголовное дело на жителей Арамиля Свердловской области Альтбаум Сары Абрамовны и ее мужа, Альтбаум Янкеля Мошковича. Оба они работали на Армильской суконной фабрике. Простые рабочие, в семье было трое детей. Обоим было предъявлено стандартное обвинение в контрреволюционной деятельности. Без конкретных доказательств. Супруги расстреляны в 1937 году, дети помещены в разные детские дома.
Запомнил из материалов дела строчку: «Владеют мельницей». Оказалось, что ручной мельницей для помола зерна они владели: это когда на круглый чурбан с набитыми гвоздями ставят сверху такой же чурбан с ручкой. В отверстие между ними засыпают зерно и вручную крутят, получается мука. В детстве я точно такую же видел дома у своей бабушки и потом у соседей…
Подготовил тогда необходимые документы для реабилитации супругов Альтбаум, подписал их у руководителя подразделения Плотникова Леонида Александровича и справку о реабилитации у старшего помощника прокурора Свердловской области Волкова Валентина Алексеевича. В деле были подшиты примерно 10 заявлений их сына Александра Альтбаума из города Пласт Челябинской области. Он многократно просил НКВД ответить ему о судьбе родителей. Александр – шахтер, награжден орденом за ударную работу. В деле были подшиты копии ответов, что его родители приговорены к 20-ти годам лишения свободы без права переписки, а ведь они уже были расстреляны.
Мной был подготовлен ответ Александру Альтбауму о действительной судьбе его родителей и о письме Сощиной от имени Розы. Через УКГБ по Челябинской области попросил коллег вручить ему наш ответ и поискать адрес третьего ребенка в семье – младшей сестры. Вскоре получил личный ответ Александра, что нашли их сестру, по фамилии сейчас она Виноградова. А Сощину я попросил, чтобы Роза лично нам написала, и мы ей обязательно ответим. Через некоторое время пришло от Сощиной письмо, что Роза проживает в Израиле и попросила приятельницу обратиться к нам, так как сама побоялась. А сейчас напишет. Через некоторое время Роза Альтбаум написала нам в УКГБ Свердловской области и получила подробный ответ и о судьбе родителей, и адреса сестры и брата.
Таким образом, по этому уголовному делу с нашей помощью не только были реабилитированы супруги Альтбаумы, но и соединились все трое их детей. Об этом случае я написал в израильскую газету «Штерн» и рекомендовал всем израильтянам обращаться в УКГБ по месту ареста их родственников. Тогда сотрудники КГБ сообщат не только информацию о репрессированных, но и адреса разбросанных репрессиями родных и близких.
Уральский повстанческий штаб. Как следователь НКВД Шариков «разоблачил» царского поручика Булгакова.
Меня поражало, как быстро в те годы решалась судьба человека. Любого, будь он «шпион», «троцкист» или «кулак». Буквально несколько листочков в деле: обычно протокол лишь одного допроса, анкета арестованного, обвинительное заключение на полстранички, что такой-то является «агентом германской разведки» и подтверждает это показаниями; справка о приведении приговора в исполнение— и все, человека нет. Сначала я еще полагал, что этой работой просто занимались карьеристы без чести и совести, которым было дано разрешение сверху. Но позднее отыскал документ, который показывает, как совершенно в то время работала государственная машина. Планировалось не только количество металла, угля или зерна, планировались и репрессии.
Этот документ – оперативный приказ начальника НКВД по Свердловской области Дмитриева от 1 августа 1937 года. Он составлен по директиве наркома внутренних дел Ежова. Таких директив было пять или шесть. Они были разосланы во все подчиненные органы на территории Союза и везде сейчас уничтожены. Полагаю, их можно встретить только в центральных архивах КГБ.
Так вот приказ начальника НКВД области начинается так: «Начальнику участка. Только лично. Совершенно секретно. В соответствии с директивой центра начало производства операции – 5 августа 1937 года в 24 часа…».
За месяц-два до этого приказа на места спускались несколько указаний, и все под грифом «совершенно секретно, вскрыть немедленно…» Было приказано создать особый штаб, подготовить арестные помещения, до человека были расписаны оперативные силы для проведения операций. Готовилась огромная организованная сила для массовой и тайной облавы на людей! Именно организованная, до августа 37-го года тоже непрерывной чередой шли репрессии, но шли они не так планомерно, не была вот так обнажена тайная государственная машина убийства.
Ведь заранее расписано было, сколько человек в эту ночь взять: «…по вашему району следует изъять 50 преступников. У вас имеется арестное помещение на 30 человек, излишек арестованных в количестве 20 человек подлежит отправлению в Свердловскую тюрьму. Порядок отправки будет дан особым распоряжением». Далее в директиве Ежова уже были перечислены люди, подлежащие репрессиям. Всего выделено 9 категорий. Это бывшие кулаки, чиновники, офицеры, служившие в белой армии, а потом у красных. Всех арестованных следовало разделить на два потока-категории.
К первой категории относились особо «враждебные», они подлежали по решению «троек» расстрелу. Ко второй – «менее враждебные», и их ожидало заключение или ссылка на 5-10 лет.
На каждый район спускался план по количеству «враждебных» и «менее враждебных». То есть ни в Свердловске, ни на местах ничего изменить было нельзя. В этом документе все было настолько четко расписано, что он помог ответить на вопрос: где искать места захоронений репрессированных? Такое место массовых расстрелов было найдено на 12-м километре автотрассы Свердловск – Первоуральск. Но оставалось сомнение: не расстреливали ли в Тагиле, Ирбите, других городах? Ответ здесь – в директиве: «…всех арестованных по I категории направлять (расписано 6 маршрутов) в Свердловск».
Точных цифр, сколько было арестовано ночью 5 августа 1937 года нет, но в апреле 38-го Дмитриев докладывал Ежову о том, что с начала операции репрессировано свыше 42 тысяч человек. То есть получается где-то по 5 тысяч человек в месяц… Они стремились к равномерности, чтобы «машина» работала ритмично, без накоплений. В этом же докладе Дмитриев просит разрешения на выселение семей репрессированных, указывает, что сейчас на территории области проживает около 30 тысяч семей, главы и члены которых арестованы.
В одном из докладов в Москву я увидел такой пункт отчета: «Нами сформировано 6 групп по 20 человек детей, которые направлены в детские дома». И чернилами ниже сделана приписка: «группы укомплектованы таким образом, чтобы в каждой из них не было родственников и знакомых». В семьях тогда было по пять-шесть детей, и все они были направлены в разные группы и в разные города. Многие из них до сих пор не знают ни своих родителей, ни настоящего имени, ни отчества, ни где родились.
Тогда «были раскрыты» две крупные «контрреволюционные организации». Первое разоблачение было в Коми-Пермяцком округе, входившем тогда в границы Свердловской области. Там арестовали около двух тысяч человек. А вторая организация была «вскрыта» непосредственно под Свердловском. Это «Уральский повстанческий штаб».
Победную реляцию, что на Урале существует такой «повстанческий» штаб, Дмитриев отправил буквально через два месяца после начала этой операции. Он написал, что «у повстанцев» вся область делилась на шесть округов. В каждом были повстанческие полки, батальоны, изъято столько-то оружия.
А родился этот повстанческий штаб в одну из командировок капитана безопасности Шарикова в Нижний Тагил, где плохо оказалось с выполнением плана по репрессиям. В Тагиле в то время был арестован поручик царской армии Булгаков, который отказывался от всех обвинений. А затем, после встречи с Шариковым, вдруг его показания в один день резко изменились… Он сообщил, что был начальником штаба глубоко законспирированной организации – «Уральского повстанческого штаба» – и показал на первом же допросе, что у него дома хранятся списки примерно на две тысячи человек. Списки эти «нашли», и начались аресты…
Уже в 1939-м выяснилось, что эту мысль о «повстанцах» и список лиц с компроматом, который хранился в Нижнетагильском отделе НКВД, дал Булгакову сам Шариков. В этот штаб якобы входили организация церковников во главе с митрополитом Холмогорцевым, шахтеры Богословских копей, военнослужащие, в том числе и начальник штаба Уральского округа Василенко. Булгаков был, конечно же, расстрелян, а Дмитриев в 37-м году за проведение этой и других операций был награжден орденом Ленина и стал депутатом Верховного Совета страны.
Задумывался ли кто-либо в то время: может ли быть в действительности такое количество «врагов народа» и чем грозит государству устранение в суровые предвоенные годы тысяч и тысяч специалистов своего дела. Теперь мы знаем, что репрессии проводились практически во всех отраслях народного хозяйства и в Красной Армии.