«Дорогая Маша! А ведь я получил весьма приличное удовольствие от твоего послания. Или у тебя большой природный талант к свободному и содержательному слову, или у тебя были отличные преподаватели и вас действительно чему-то научили за пять институтских лет, или, допускаю, и то и то и другое вместе: настолько хорошо и логично все изложено. Послание не вымучено, а написано от души человеком, обладающим знаниями, здравым смыслом и собственным независимым мнением.

Но… есть и то, с чем я не согласен, что могу, правда, списать на молодой твой возраст и отсюда отсутствие пока опыта, и, прежде всего, в правильной оценке своего визави, его «полемических способностей».

Я привожу здесь полностью твое письмо (кстати, отформатированное так, как я хотел бы его видеть, со всеми исправленными твоими описками, недопустимыми для серьезного по содержанию документа, тем более, для литератора по профессии) с отдельными по его ходу замечаниями, выделенными курсивом.

Итак.

«Здравствуйте, Владимир Александрович!

Ваше письмо вызвало у меня настойчивое желание принять участие в обсуждении поставленных проблем.

Так, не могу не согласиться с Вами в том, что «судить и делать какие-либо выводы о человеке, на что-то в жизни претендовавшего и даже в какой-то степени ее ход определявшего, – можно только по конкретным делам, а не по им пропагандируемому, к тому еще и после драки». На мой взгляд, таким делом может быть не только создание материального Продукта, но и Слово – тогда, когда это слово становится делом чести и гражданского долга деянием («Поэт в России больше, чем поэт»). Сказанное не относится к обсуждаемой книге А. Яковлева, Ваша критика суждений которого представляется мне верной и обоснованной.

Ты не совсем права, Слово, несущее полезную информацию, а порой даже уникальнейшую информацию, я ценю не меньше даже самого блестящего дела. У меня в цитируемой тобой фразе, идет речь о «слове», которым чего-либо пропагандируется, защищается и т. д., а если еще и по контексту, – то более всего о «слове» политика. Именно потому я полностью согласен со всем твоим, что приведено о нем, слове, далее.

Хочется сказать несколько слов в защиту философии. Думается, философия, являясь частью не материальной, а духовной культуры, не может и не должна иметь непосредственного практического «выхода». Функция ее прежде всего мировоззренческая, то есть осмысление бытия – природы, человека, общества – в целом, выявлении неких общих законов жизни, вбирающих научное знание, но не копирующих его, не спекулирующих им. Это обобщение иного, более высокого, уровня. А потому (и здесь я не могу согласиться с тем, чему нас на философии учили) собственно философия – не наука. Наукой может быть названа история философии, изучение истории философской мысли в ее связи с историей как таковой, историей науки и изменением общественной мысли. Но назвать наукой саму философию – значит поставить в один ряд Аристотеля и Гегеля с аспирантами и кандидатами философских наук, людьми если и не заурядными, то отнюдь не конгениальными тем, чьи учения вошли в историю философии. На мой взгляд, философия во многом схожа с литературой и, как и литература, составляет особую область духовной культуры, развивается в соответствии со своими закономерностями, не претендуя при этом на истину в последней инстанции. И в этом не порок философии, а ее специфика: она не наука и потому вовсе не обязана быть по-научному точной; автор-философ волен прибегать к любым средствам для создания своего «интеллектуального космоса» – образа мира, каким он, по его представлениям, является.

Зачем это нужно? Для души, для того чтобы ищущий человек мог обрести мировоззренческую «платформу» – пусть не в согласии с теми, что постулируют философы (о полном согласии, конечно, и речи быть не может уже хотя бы потому, что мы живем в другое время, в другом мире), то в споре с ними, впитывая духовный опыт, накопленный предшественниками, и вырабатывая на этой основе свое видение мира. Ведь даже у тех мыслителей, чья философская конструкция в целом не может быть принята, находятся отдельные утверждения, созвучные нашим мыслям и актуальные сегодня. Так, у Бердяева, также ставшего предметом обсуждения на страницах Ваших заметок, мне импонирует, например, мысль о различии объекта веры и научного познания. Почему, задает вопрос философ, истинным признается только то, что может быть познано разумом, доказано? Разве тем, что может быть научно исследовано, ограничивается все многообразие мира? Не говоря уже, что наука сегодняшняя по отношению к науке завтрашней может и быть неточна, и даже ошибаться в отдельных положениях, и многое не быть в состоянии объяснить (совершенно согласна с Вами в том, что «кладезь человеческой мудрости весьма ограничен»). Так, ученые-физики были свидетелями тому, как в Пасху в Храме Гроба Господня в Иерусалиме в определенный момент загорались все свечи. Это было заснято на видео и зафиксировано в помощью специальных приборов. Однако, как и почему это происходило, осталось непонятным. Думается, к подобного рода ситуациям суждения Бердяева оказываются как раз таки применимы.

Согласен со всем твоим, но, кажется, оно соответствует и моему мнению о философии, приведенному в моих книгах. Не принимаю только твою ссылку на «свечи», поскольку факт их «самозажигания» не доказан. А потому его нет, и к нему не применимы суждения Бердяева. Сам лично таковое действо отношу полностью к церковному «трюкачеству». Что же касается «научно не исследованного», то о нем неплохо, считаю, сказано и Раушенбахом (см. мои «Два полюса»).

По поводу Солженицына. Согласна с Вашей оценкой Солженицына как «писателя и публициста, настырно навязывающего всем свою далекую от реалий философию жизни». Его позиция – сугубо личностная, субъективная, определившаяся, как Вы справедливо полагаете, его жизненным опытом – ГУЛАГОМ и высылкой из страны, не может быть рецептом благополучия для всего народа. А он ведь претендует именно на роль Учителя жизни. Более того, его собственное жизнеповедение отнюдь не внушает большое доверие к его высказываниям (имею ввиду его предательство по отношению к первой жене, выразившееся не столько в том, что он ее оставил ради другой – сердцу не прикажешь, сколько в том, что, когда та спустя много лет при смерти просила его прийти за ключом от их квартиры, который она все эти годы бережно хранила, надеясь на его возвращение, Солженицын прислал свою вторую жену Наталью, когда-то пришедшую в их дом машинисткой, с деньгами. (Отсутствие ли это элементарного такта или просто подлость?). Нынешняя же его позиция – Пропутинская и проправославная – и вовсе не кажется убедительной.

Это просто у тебя отлично и по содержанию, и по краткости.

Спорными представляются суждения цитируемого Вами Шафаревича по поводу того, что «Запад переживает кризис, вероятнее всего, агонию». Если гибель Запада, процветающего, к слову, и близка, то уже не России быть ее свидетельницей. Наша страна при столь критическом подходе гораздо ближе к катастрофе. Я далека от мысли, что западное «стремление к максимальному комфорту, то есть к «жизни для себя» свидетельствует об утрате традиционных ценностей. Это вполне естественное стремление человека к счастью и благополучию, и то, что на Западе оно реализуется, говорит о его цивилизованности. Жить в относительном благополучии хочет любой нормальный человек (другое дело, что стремление это может приобретать гипертрофированные формы – как на Западе, так и у нас). И едва ли удобства жизни ставят под угрозу существование традиционных ценностей, желание и способность к творчеству (в науке ли, искусстве): говорить, что «для западноевропейского человека нечего ожидать великой живописи или музыки. Литература западной цивилизации осталась в прошлом» – значит игнорировать поистине громадные достижение западной культуры 20 века. Беккет, Кафка, Джойс, Сартр, Камю. Р. Барт. Ряд можно продолжать бесконечно. Противопоставление же «загнивающему Западу» хранящей христианские идеалы России кажется и вовсе неубедительным (и здесь я с Вами совершенно согласна). Если в 19 веке подобные заключения, звучавшие из уст славянофилов (Аксаковы, Хомяков) и Достоевского имели под собой некоторые основания (не для просвещенной демократической и дворянской молодежи, а для крестьянства православные идеалы сохраняли свою значимость), то после почти века атеизма, на котором выросло несколько поколений, о христианской России говорить по меньшей мере странно. Сегодняшнее «возрождение церкви» – скорее, как мне кажется, дань моде, нежели истинная вера, способная объединить народ. Неактуально.

Здесь ты своей первой фразой как бы косвенно критикуешь и меня (мое «Изумительно!…» о его высказываниях, да еще с восклицательным знаком). Думаю, что ты тут, пишешь с высоты своего юношеского максимализма, а потому ошибаешься в оценке Шафаревича, достаточно умного мужика, с такой же вероятностью, как и он сам в своих предвидениях. Ведь его высказывания, согласись (впрочем, как и твои), во многом не лишены здравого смысла. Но… они относятся к прогнозированию, которое может быть верным, а может и нет. Однако лучше, в части прогнозов, чтобы заново ничего не придумывать, я сошлюсь на то, что на эту тему уже написал ранее. Извини, если я в чем-либо повторюсь, и ты от меня нижеприведенное уже слышала.

С уважением и еще раз с глубочайшим тобой восхищением.

P.S. Если какие-либо ошибки обнаружишь у меня, сообщи. Буду признателен».

04.08

«Уважаемый Владимир Александрович! Очень польщена Вашими похвалами в мой адрес. Если действительно у меня есть некоторая способность к «свободному и содержательному слову», то это благодаря моим учителям, прежде всего моему руководителю С. Ермоленко, которая все эти 5 лет как раз и учила меня самостоятельно мыслить (нет более сложной задачи для педагога!).

Благодарна Вам за сделанное замечание по поводу опечаток в моем тексте. В качестве оправдания могу сказать лишь, что для меня непривычно печатать столь значительные по объему материалы в маленьком окошечке почтового редактора, возможности которого не позволяют увеличивать масштаб текста до необходимого. Впредь буду внимательнее вычитывать свое письмо перед тем, как его отправить, и, если Вы не возражаете, отправлять основную, содержательную часть своих посланий прикрепленным Word'овским файлом. Приношу свои извинения за неудобства.

Признательна за внимание к моим выкладкам и Ваши подробные к ним комментарии. В порядке уточнения своей позиции хочу отметить следующее.

В своем замечании о слове как деле я отнюдь не спорю со сказанным Вами, а только привожу свои соображения в связи с Вашим высказыванием, что «судить и делать какие-либо выводы о человеке, на что-то в жизни претендовавшего и даже в какой-то степени ее ход определявшего, – можно только по конкретным делам , а не по им пропагандируемому, к тому еще и после драки», отдавая себе отчет в том, что вложенный в него в данном случае смысл определяется именно контекстом – общественной сутью обсуждаемой персоны.

Для меня было неожиданностью то, что Вы почти безоговорочно приняли мои суждения относительно философии и, более того, отметили, что они согласуются и с Вашим взглядом на сей предмет. В известной степени совпадающие формально (главным образом речь идет о том, что философия, и по Вашему, и по моему мнению, не наука), наши высказывания, думается, противоположны по своему пафосу. Если в Ваших глазах философия проигрывает науке в логичности, обоснованности и рациональности своих теорий («в философии не было и нет никаких настоящих теорий и никакой настоящей науки, а есть то самое констатирование известного и наукой доказанного либо чисто авторские представления, а то и просто авторские домыслы, облеченные в словесную шелуху, приправленную для монументальности специальной философской терминологией»), представляя собой, по существу, профанацию науки, словоблудие (извините, если неверно Вас поняла), то я акцентирую только разницу между наукой и философией. Мое утверждение о том, что философия не является наукой, носит не оценочный, а скорее констатирующий характер. Это не упрек философской мысли (как не может служить упреком человеку признание того, что он не ученый, а, например, художник или поэт), а признание ее специфики, отличия от других форм духовной жизни общества. За ссылку на Вашу книгу и Раушенбаха спасибо: для меня вопрос о соотношении веры и знания, интуитивного и рационального в познании очень интересен, и пока я еще не вполне определилась в своих воззрениях на этот счет.

По поводу Шафаревича. Сказанное в связи с проблемой развитии Западной цивилизации и исторической роли России не является оценкой Шафаревича («потому ошибаешься в оценке Шафаревича, достаточно умного мужика…») или выражением недоверия к нему как мыслителю (чем умнее оппонент, тем интереснее с ним полемизировать), а уж тем более критикой в Ваш адрес. Это только мое мнение по обсуждаемой проблеме. Не исключено, что со временем оно изменится. Много приходилось слышать и читать о «бездуховности» Западного мира, о том, что европейцы живут по преимуществу материальными интересами и соображениями комфорта. Однако другие (притом люди, мнению которых я весьма доверю) придерживаются и совсем иного мнения и, будучи людьми интеллигентными и совсем не зацикленными на накопительстве, достаточно комфортно себя чувствуют на Западе. Похоже, это две стороны одной медали: нет ничего, что было бы окрашено только одним цветом. Время, действительно, покажет, хотя, вероятнее всего, в обозримом будущем, как Вы совершенно верно говорите, мир кардинально не изменится.

По поводу ошибок в Вашем тексте: они иногда встречаются (пунктуационные), но для меня это совершенно не имеет значения. С увлечением и огромным удовольствием читая Ваши послания, я просто перестаю замечать сам текст и почти слышу Ваш голос, Вашу интонацию, чему авторская пунктуация не мешает, а скорее даже способствует».

05.08

«Маша! Ты вновь доставила мне удовольствие своим безупречным восприятием моего предыдущего послания, не только в части в нем приведенного, но и того, что может быть отнесено прямо к твоей сообразительности и способности, особо мной ценимой, к домысливанию за своего визави «в должном позитивном направлении, а не наоборот».

Я имел желание изложить тебе мои принципы форматирования текста, а ты полностью реализовала их в своем письме. Ничего не сказал о более удобном оформлении достаточно больших посланий в виде файлового приложения, а ты его немедля приняла на вооружение по собственному анализу «за и против». То же в части, мной не упомянутых других мелочей, вроде разницы между «-» и «–» и всего прочего. О самом содержании твоего ответа, выдержанного в исключительно компромиссном, опять мне приятном, его варианте, – не говорю. А потому с него и начнем в рамках разумного, и рассмотрим наши незначительные расхождения в части отношения к Шафаревичу. Я прошлый раз не упомянул (а ты, к сожалению, тут не догадалась), что Шафаревич имел в виду устремленность западного мира не к «комфорту», а, судя по всему, – к «роскоши», о которых очень хорошо было написано у меня в эссе о Гончарове и дополнительно (о роскоши) – в послании от 27.07.07 (см. про Яковлева). С учетом данного уточнения, почти уверен, мы придем с тобой к единому о нем, Шафаревиче, резюме.

О философии. Вероятно, тут мы, пока, должны будем признать наличие у нас определенных расхождений, но только, подчеркиваю, в части не вообще философии, а той ее, что является плодом «чистых философов». В последней я усматриваю только ту пользу, что связана, как я где-то уже отмечал, с «косвенным воздействием на нас отдельных ее авторов, их талантливостью и эрудицией». Если ты это мое дополнение принимаешь, то мы и здесь станем с тобой полными единомышленниками, поскольку в отношении «хорошей Философии» я тобой приведенное воспринимаю без каких либо (других) оговорок.

О «слове». Принимается, я так тебя практически и понял, а свои комментарии сделал только с целью вполне однозначного толкования твоей исходной по сему делу формулировки.

О моих ошибках. Спасибо за дифирамб по поводу авторской пунктуации, но знаю, что у меня бывают отдельные опечатки и сверх ее. Их я обнаруживаю, и весьма часто, при обращении к свом архивным записям».

05.08

«Здравствуйте, Владимир Александрович!

На днях мне в руки попала статья доктора филологических наук, профессора УрГУ Веры Васильевны Химич (будет опубликована в октябре-ноябре в нашем кафедральном сборнике «Русская классика: динамика художественных систем»). На мой взгляд, это образец литературоведческого анализа текста, прежде всего художественного стиля.

Посылаю Вам эту статью».

07.08

«Уважаемый Владимир Александрович! Благодарю за лестный отзыв о последнем моем письме. Мне приятно, что, комментируя мои послания, Вы обращаете внимание также и на их форматирование: всегда считала это одной из значимых составляющих культуры письма и досадовала на тех своих соучеников и коллег, кто к набору текстов относился с небрежением.

По поводу Вашего анализа моего предыдущего сообщения хотелось бы отметить следующее. Вполне согласна с Вами в том, что в контексте рассуждений Шифаревича «комфорт» действительно вернее всего трактовать как «роскошь»: именно данное понятие позволяет акцентировать не только социально-экономический, но и важный для автора нравственный («имеет место потеря традиционных ценностей, стремление к максимальному комфорту, то есть к «жизни для себя») смысл жизнеповедения европейцев, противопоставляемого ученым России с ее якобы прочной духовной основой («русская цивилизация может предложить человечеству древнюю культуру, идеал которой не двигать куда-то мир, а сосуществовать с ним, не в беге времени, а в идее вечности»). Вывод Шафаревича, как Вы отмечаете, действительно алогичен, но, по-моему, его вряд ли можно считать неожиданным (может быть только, неожиданно было для Вас услышать гимн христианской России из уст ученого): если разум подсказывает человеку, что надвигается «конец западной цивилизации», то хотя бы из чувства самосохранения, физической невозможности принять мысль о всеобщем «апокалипсисе» он будет искать спасения, каким бы невероятным оно ни казалось. И если корень зла, по его мнению, в отсутствии у европейцев надежных ценностных ориентиров («Западная цивилизация не имеет, собственно говоря, никакой другой духовной основы, кроме силы и стремления к власти, причем в гораздо более широком диапазоне, чем какая-либо ранее существовавшая цивилизация, и не только в отношении к народу, но ко всей природе»), то и спасения он, естественно, ищет в духовности, стремлению к власти и упоению роскошью противопоставляет «идею вечности». И как тут, в унисон со многими и многими философами и публицистами 19, да и 20 века, ни возникнет мысль о России – опоре мировой цивилизации в наступающем хаосе! Думается все же, что эта «идея вечности», если таковая и сохранилась в менталитете русских (последнее весьма сомнительно), не спасет ни нас самих, ни тем более остальной мир. Пресловутый европейский прагматизм, на который русские привыкли смотреть свысока, пожалуй, гораздо более жизнеспособен, чем присущая нам (по крайней мере отчасти) «мечтательная безалаберность».

О философии. В части общих суждений о философии как таковой мы с Вами, кажется, сходимся. Расхождения, очевидно, коснутся конкретных персоналий. По-видимому, вопрос о том, кого из них отнести к графоманам и пустозвонам, а чью концепцию признать расширяющей наше представление о бытии, мы решаем не всегда одинаково. Но так даже интереснее.

Жду от Вас новых писем».

10.08

Маша Скобелева прислала мне литературоведческую статью Химич о творчестве Чехова в «эпоху, когда начались поиски способов расширения художественной впечатлительности», появилась «потребность в более утонченных способах выражения чувств и переживаний личности», а читатель стал «всё более утрачивать способность сосредоточивать внимание на широких контурах стройного, законченного произведения». По мнению автора, все это настолько захватило Чехова, что он, под «влиянием преобладающего эстетического настроения», увлекся «страстной погоней за деталями, за тонкими психологическими полутонами, за тем непередаваемым и малоисследованным музыкальным элементом, который таится на дне всякого ощущения», и проявил «тяготение к непрямым, ассоциативным формам письма, как нельзя более, соответствовавших этой настроенности художественных исканий времени», особо, по отношению к его «маленьким, изящным новеллам, как будто нарочно, созданным для того, чтобы передавать микроскопические детали, мимолетные музыкальные оттенки чувств, которые так дороги современному искусству». И т. д., в том же стиле маловразумительного (и уж, точно, вовсе бесполезного) высокопарного сочинительства, в котором больше смакуются слова, а не смысл, и о котором я уже не раз высказывал ей свое негативное мнение.

Пришлось теперь об этом ей еще и написать.

«Маша! Статья Химич – ярчайшее подтверждение тому, о чем я тебе уже говорил, о чем сказано на стр. 160 моих «Заметок». Для адресации к Чехову мне достаточно было бы знать от сведущего человека, что рассказы «Скрипка Ротшильда» или та же «Дама с собачкой» просто достойны моего внимания, без каких-либо надуманных литературоведческих выкрутас Веры Васильевны и словоблудия Набокова о том, что последний (рассказ) «основан на системе волн, на оттенках того или иного настроения», и «если мир Горького состоит из молекул, то здесь, у Чехова, перед нами мир волн, а не частиц материи, что, кстати, гораздо ближе к современному научному представлению о строении вселенной».

Так что, Перефразируя твою концовку, предпосланную к данной статье, я бы сказал наоборот: «Это образец литературоведческого пустословия». Есть ли в нем полезность? – Есть косвенная, и о том у меня тоже есть в «Заметках» (см. стр. 97).

С глубочайшим уважением, и без обид. Это чисто мое мнение. В. Быков».

P.S. Кстати, Набоков тот, имя которого при последней нашей прогулке я не мог вспомнить, но очень старался, видимо, в предчувствии получения примерно того же, что от него, впечатления и от прочтения труда В. В. Химич».

10.08

«Здравствуйте, Владимир Александрович!

Я вовсе не удивлена и тем более не обижена Вашим отзывом о статье Химич: с Вашими взглядами на литературоведение я знакома и сказанное не было для меня неожиданностью. Неожиданным, напротив, было единодушие, к которому мы приходили в процессе предшествующей переписки. Но как не изменился Ваш взгляд на филологию, так не изменился и мой. Литературоведы, по моему мнению, вовсе не «люди, занимающиеся специфическим трудом», «работающие только на себя», удовлетворяя тем самым «собственное узкокастовое тщеславие» («Заметки конструктора», с. 160), но напротив часть прославляемой Вами «созидающей части человечества». Созидающей не материальную, но духовную культуру, что, с моей точки зрения, труд, во всяком случае, не менее почетный, нежели прямо практическая деятельность. Созидание культурного пространства, освоение духовного наследия нации – вот их задача.

Боюсь, в этом вопросе нам с Вами никак не прийти к согласию».

12.08

«Дорогая Маша! Ты молодец: я не удивлен твоим ответом, как и ты моим. Ничего неожиданного в нем нет, точно так, как, мне казалось бы, не должно было быть и для тебя по поводу нашего «единодушия, к которому мы приходили в процессе предшествующей переписки», поскольку оно также исходило из тебе известного моего «кредо».

Мы действительно можем не прийти к полному согласию, но спор, как я всегда считал, – «сражение не для победы, а только для установления той, пусть относительной, истины, что приводит нас к более оптимальному решению. И потому, в принципе, спор должен приносить удовлетворение как правому, так и неправому. Кстати, их часто и нет, а есть новое или видоизмененное решение – прямой результат спора». Главное в нем, для пущей его результативности, быть логичным и стараться понимать своего «противника» всегда в расширительном плане, повторяюсь, домысливания за него «в должном позитивном направлении, а не наоборот». А потому начну с разъяснений.

Прежде всего, для правильных выводов надо иметь в виду, что литературоведение это действительно специфический труд в сравнении, например, с трудом пекаря, в котором тоже может иметь место брак. Но брак от лености, неумения и т. д., а не от «сознания» и высочайших даже способностей, направленных именно на то, о чем у меня идет речь, а именно о делах людей (а не вообще литературоведов), «работающих только на себя» и удовлетворяющих «собственное узкокастовое тщеславие».

Процитировано тобой верно, но, к сожалению, не с теми акцентами и вне моего в «Заметках» контекста. У меня – исключения, частные случаи, связанные с бесполезной, бессмысленной работой определенной категории людей, прежде всего, естественно, из тех специфических областей знания, что позволяют им наиболее безболезненно и «продуктивно» такой работой заниматься.

Не совсем же корректные, принятые тобой, исходные основания привели тебя к таким же выводам – к отрицанию якобы (так у тебя звучит) мною, что созидающий «не материальную, но духовную культуру… труд (добавим, полезный)… не менее почетный, нежели прямо практическая деятельность» и что «созидание культурного пространства, освоение духовного наследия нации» является его прямой задачей. А ведь я только-только (см. мое письмо от 31.07) пропел тебе чуть не гимн «слову» и полностью согласился с тобой как раз в части значимости и важности чисто интеллектуального труда.

Неужели ты будешь после этого отрицать явную надуманность статьи Химич?

Я не «боюсь», и надеюсь прийти к более определенному знаменателю и по этой вполне частной (а вовсе не обобщенной, как сделала ты) «проблеме».

С уважением и, еще раз, с надеждой на обязательное сближение наших взглядов».

12.08

«Здравствуйте, Владимир Александрович!

Расстроенная нашим последним разговором, пока не могу собраться с мыслями, чтобы ответить на Ваши замечания так, как мне кажется необходимым. Отвечу так скоро, как смогу. По существу, в конспективном варианте мое мнение изложено уже в последнем моем письме. От своей позиции не отказываюсь, но постараюсь раскрыть ее более убедительно». С уважением. Маша.

13.08

«Маша! В порядке разрядки, в связи с последней твоей краткой информацией, посылаю тебе еще один материал на нейтральную тему – краткие очерки, которые я сейчас печатаю в журнале «Конверсия».

15.08

Был на приеме у своего основного врача Соболева с данными по УЗИ, которые были сделаны ранее по его направлению. Состоялся примерно таковой разговор.

– Вот Вы, помните, говорили об операции, а сейчас у меня всего 26 кубиков и нулевой остаток, причем после двухмесячного прекращения приема каких-либо лекарств, но соблюдения более или менее здорового, в моем представлении, образа жизни. Кстати, почему Вы прошлый раз сказали мне, что вас, главным образом, интересует величина остатка мочи, а не сам размер железы?

На что услышал от него неожиданный, против предшествующих с ним бесед, ответ:

– У меня есть больной, правда, чуть старше! вас, у которого железа объемом более 100 кубиков, но он вполне прилично себя чувствует. Вот поэтому и меня интересует, в первую очередь, остаток.

И далее произнес нечто на тему этого остатка, из которого я ничего не понял. И потому, что было вообще не понятно, и потому, что я при этом больше стал думать о логике его мышления, согласно которому при моих исходных 46 кубиках год назад он предлагал мне срочную операцию, а теперь проповедует допустимость для мужика, практически того же возраста, 100-кубиковой железы.

После такой «полезной» для меня информации я перевел разговор на общефилософскую тему о жизни и, кстати, о моей книжке и его от прочтения впечатлениях. Понял из ответов, что он ее прочитал и, как мне показалось, даже очень внимательно. А потому в целом встречей остался доволен.

В конце он опять по моей просьбе разрешил мне не пить всякие лекарства, отозвавшись при этом о них с некоторым пренебрежением, и предложил ограничиться народными средствами. Его осиновой корой и тыквенными семечками, хотя я ему перед этим упомянул, что они мне не нравятся, и я не вижу в них толку. Придется придумывать чего-нибудь самому, полагаясь на свою «технологию» и свою голову.

Потому побывал и у Рудина, о котором я однажды уже упоминал. И он, при той же информации с моей стороны (но только без ссылки на Соболева и на данные по УЗИ) согласился насчет коры и семечек, и порекомендовал мне более современное гомеопатическое средство – Афалу, соответствующую, кажется, моему настрою. Что я и сделал, но только опять с периодическими перерывами и в меньших, чем им предложено, дозах, чтобы зря себя все же не травить.

20.08

Приведенные мною месяц назад впечатления от второго издания книги Нисковских предназначались только для себя в порядке чисто личного отношения к им сочиненному. Но сейчас, под давлением новой ситуации на заводе, решил сделать их достоянием читателей газеты «Ритм». И поступить так, главным образом, как бы в поддержку современных предложений Генерального директора завода Назима Тофиковича Эфендиева, вполне созвучных с моими, о которых я упоминал в «Записях» от 01.06 сего года.

23.08

«Дорогой Матус! Мое последнее коротенькое письмо я отправил тебе 15.07. Думаю, ты его получил, но не ответил, видимо правильно поняв меня насчет летнего перерыва. Он закончился, лето практически прошло, правда, успев нас порадовать особенно в августе превосходной погодой. Я же соскучился, и решил послать тебе очередную весточку.

У нас все без изменений. Виталий из комы выбрался, как я и предсказывал тебе в одном из писем. Выбрался, конечно, относительно, ибо общее его состояние плоховатое. Я недавно прошел обследование, к моей удовлетворенности, с результатами прилично лучшими в сравнении со всеми предыдущими, и главное, в полном соответствии (пока!) с моими на сие дело взглядами.

Из последних известий. Для начала и в качестве послеотпускной затравки, посылаю один материал. Посылаю без комментариев, поскольку все из него ясно и без них. (Речь идет о моей статье в заводскую газету)

Бывай здоров. Всем твоим привет наш общий от меня и Гали».