Дневниковые записи. Том 2

Тут я спросил моего коллегу, преподавателя, доволен ли он этим ответом. Тот сдался, признав ответ удовлетворительным. Однако студент упоминал, что знает несколько ответов, и я попросил его открыть их нам.

– Есть еще несколько способов измерить высоту здания с помощью барометра», – начал студент. – Например, можно выйти на улицу в солнечный день и измерить высоту барометра и его тени, а также измерить длину тени здания. Затем, решив несложную пропорцию, определить высоту самого здания.

– Неплохо, – сказал я. – А есть ли другие способы?

– Да. Есть очень простой способ, который, уверен, вам понравится. Следует взять барометр в руки и, поднимаясь по лестнице, прикладывать его к стене и делать отметки. Умножив количество отметок на размер барометра, получить высоту здания. Если хотите более сложный способ, то можно привязать к барометру шнурок и, раскачивая его, как маятник, определить величину амплитуды колебания у основания здания и на крыше, а по разнице между ними вычислить высоту здания. Аналогично, раскачивая барометр, вычислить высоту здания по периоду его качания. Наконец, – заключил он, – среди множества прочих способов решения данной проблемы лучше, пожалуй, всего взять барометр, найти управляющего и предложить ему столь замечательный и дорогой инструмент в обмен за сообщение (ему, наверняка, известных) данных о высоте здания, в котором он исполняет свои обязанности.

Я не удержался и спросил студента: «Неужели он действительно не знает общепринятого решения этой задачи». Тот признался, что знает, конечно, но добавил, что сыт по горло школой и колледжем, где ученикам навязывают свой способ мышления учителя.

Студент этот – Нильс Бор (1885-1962), датский физик, Нобелевский лауреат 1922 года».

Но, если во всем этом ученом рассказе как-то еще можно оправдать Бора, поскольку он отвечал на вопрос и имел право на не совсем корректную оригинальность, дабы подчеркнуть главную свою мысль, то простить таковую его преподавателям, да еще одному из них в ранге Нобелевского лауреата, никак нельзя. Они обязаны были поймать Бора на этой некорректности и не признать верным ни один из его ответов. Все его решения не отвечали в полной мере вопросу, поскольку вытекали из наличия у него кроме барометра (не считая разных веревок и лестницы) либо средств для измерения линейных размеров, либо часов, либо того и другого вместе. Я бы на их месте завернул студента, и доставил тем самым удовольствие ему, претендующему, причем явно не без оснований, на нестандартность своего мышления. Однако, будучи пойманный таким образом, студент мог упрекнуть и преподавателей в определенной неполноте поставленной перед ним задачи, поскольку для ее разрешения кроме барометра, подходящей для сего точности, требовались еще соответствующие справочные данные по зависимости атмосферного давления от высоты, которые студент абсолютно не обязан был помнить.

2. Относительно вероятности меньше 10^{– 4} , приведенной в сноске на стр. 123.

Ничего не зная о Бюффоне, я давно связывал таковую вероятность с продолжительностью жизни человека в днях (как наиболее четко фиксируемого сознанием суточного периода своего существования) и, соответственно, его восприятием событий действительности. Человек наглядно воспринимает число 10, хуже 100, плохо 1000 и совсем плохо 10000. Последнее число, отнесенное к дням жизни, маячит ему, здоровому и довольному своей судьбой, далекой перспективой даже в его пятьдесят лет, тем более, в тридцать. О ребенке не говорю: для него предстоящая жизнь – вовсе вечность. Точно так же человек воспринимает и возможность, например, несчастного с ним случая. Он ни за что бы не летал на самолете, знай, что один из тысячи ему известных людей «гарантированно» разбивается при полетах, тем более, один – из ста. А вот один из 10 тысяч – это что-то для него достаточно малоосязаемое, да и знакомых у него столько нет. Все это за пределами его фантазии, в какой-то степени и памяти.

3. О математике. Далее я привел эссе на названную тему, которое ранее я передал Хольгеру.

30.01

Кощеев не использовал предоставленную возможность красиво выйти из создавшегося явно невыгодного для него положения, и оставил мое Новогоднее поздравление без ответа, подтвердив тем еще раз свою беспардонно-серую ограниченность.

02.02

Вчера в институтском кафе отмечали 70-летие Е. Зиновьева. Из стариков были: Поносов, Редькин, Гилев, Стрижов, Мигачева. От всех осталось очень хорошее впечатление.

Стрижов вел вечер. Редькин удивил, рассказав один к одному, в моей передаче, историю своих встреч с Целиковым. Поносов вспомнил Котельникова, когда он на монтаже оборудования цеха жести в Караганде вместо проспоренного Поносову ящика коньяку при всем честном народе, по причине якобы дороговизны и отсутствия денег, рассчитался водкой. Гилев, в свойственном ему духе, произнес четкий, краткий и красивый тост. Мигачева это сделала сентиментально по-женски, юбиляра слащаво называла не иначе как Женей, а своего покойного мужа – Толей, кажется, так и всех остальных, ею упомянутых.

С Евгением Григорьевичем, так случилось, я по работе практически не сталкивался, но его фигура была постоянно в поле моего внимания. Ученый, исследователь и экспериментатор, любитель природы и походов, причем походов дальних и серьезных, к тому же еще активный корреспондент заводской газеты, играющий на гитаре, поющий и прочее. Так сказать многоплановая личность, что я отметил в своем застольном выступлении.

Узнал по ходу, что они совершили в 2003 году поход на Алтай, как раз в те же наши места. Но мы тогда удовольствовались спуском по ближнему к железной дороге Кизиру, а они с командой, в его 66 лет, сойдя с поезда (вероятно, на той же станции, что и мы 40 лет назад), перешли Кизир и по горным тропам добрались до верховьев таежного и более серьезного для сплава Казыра. Это делает честь его группе. Но любопытно, что мы никогда не испытывали чувства зависти к командам типа Зиновьева, и всегда считали свои походы, в силу их экспромтности и полнейшей самостийности, не менее интересными, чем походы с заранее заданной плановостью, тщательной подготовкой и регистрационными обязательствами. Мы были анархисты, и это нам нравилось.

03.02

По ассоциации с упомянутыми выше походами и «регистрационными обязательствами» вспомнилась одна история.

В 70-е годы мы с Нисковских, как-то сидя за столом и обсуждая планы предстоящего отпускного времяпрепровождения, посетовали, что занимая определенное положение, и имея кучу знакомых больших начальников чуть не по всей нашей необъятной стране, в том числе в местах для нас привлекательных, ни разу не использовали ни одного из них в личных целях.

Карта у нас была на столе, и на этот раз мы обратили свой взор на западный склон среднего Урала, где до этого не бывали, а конкретно – на речку Косьва и ее приток Тыпыл, по берегам которых значился один единственный населенный пункт Троицкое. В верховьях, откуда можно было бы начать поход, просматривалась пересекающая Косьву местная проселочная дорога Карпинск – Кытлым – Айва, а в низовьях река выходила на железную дорогу Кизел – Чусовой – Свердловск. Все, что нам нужно. Оставалось доехать до Карпинска, достать транспорт, чтобы перевалить через Урал и по западному его склону добраться до Косьвы. К сожалению, Карпинск мы не знали и знакомых там для нужной протекции не имели.

Открыли энциклопедию. В Карпинске есть только один, более или менее соответствующий нашим интересам, завод горного оборудования, ну и еще, конечно, городские партийные органы. Посмотрели и про Косьву. Она образуется из двух истоков: Большой Косьвы, обозначенной на карте, и Малой, надо полагать. А проселочная дорога пересекает Большую почти перед самым впадением в нее Малой. Для начала придумали выйти в Карпинске на нужного человека через областное начальство. Решили для того привлечь председателя областного Комитета народного контроля Голованова Игоря Александровича, которого знали по работе на Уралмаше и активному участию в 50-ые годы в инспирированной Сталиным борьбе за Мир, с которой и началась, фактически, его партийная карьера.

На следующий день звоню Голованову: Так и так, говорю, собрались в поход, решили вопреки нашим обычаям хотя бы раз воспользоваться своими связями, Вот я от имени известных тебе друзей и прошу оказать содействие для заброски нас из Карпинска до верховьев Косьвы на западном склоне Уральских гор.

– С удовольствием, – отвечает он, – постараюсь помочь вам через первого секретаря Карпинского горкома В. Ф. Тринихина, которого хорошо знаю. Договариваемся, что он о результатах сообщит.

Не прошло и часа, звонок. – Владимир Александрович, а ведь места, куда вы собрались, достаточно таежные. Вы зарегистрировали в областном туристическом управлении свой поход?

– Нет, – говорю, – мы никогда этим не занимались, не знаем как это делать, но, главное, не имеем на то желания.

– Но без такой регистрации, пойми меня правильно, я не могу содействовать вашему мероприятию. Пришлось извиниться перед ним, выразить согласие с его позицией, как ответственного областного начальника, и закончить разговор. К обоюдной, полагаю, друг от друга удовлетворенности. Мы избавили его от лишних забот и переживаний, а он нас – от неприемлемой для компании казенщины, которой были сыты по горло в ходе исполнения служебных обязанностей.

Тем не менее настроившись на волну «протекционизма» и, не привыкнув отступать от задуманного, постановили использовать министерские связи. Звоню совсем близкому приятелю, бывшему конструктору моего бюро, а тогда главному инженеру Тяжмашпроекткомплекта родного министерства Саше Ермакову. Узнаю, что упомянутый Карпинский завод ему известен, он свяжется с его директором (фамилию которого я запамятовал) и что тот, насколько его знает, все организует без всяких регистраций. Так и случилось.

Соколовского не было, и в походе кроме меня тогда участвовали Нисковских, Вараксин, прилетевший по нашему вызову из Москвы, и напросившийся к нам Толя Грачев, сотрудник лаборатории Третьякова.

Приехали мы в Карпинск утром, и сразу на завод, где нас очень приветливо, как водится в любой глубинке, встретил директор. Рассказал о заводе и напоил чаем. Через час мы ехали на полуторке, еще через час перевалили через хребет и в полдень были на берегу Косьвы, в небольшой из пяти домов деревеньке. И далее не без приключений прошли намеченный маршрут нашего очередного лодочного похода. Первый и последний раз по «протекции».

На этот раз мне совсем не запомнилась, всегда доставлявшая нам определенное удовольствие, операция приобретения лодки, но зато сохранилось в памяти все остальное, тогда услышанное и увиденное.

Началось с того, что местные мужики сразу огорошили нас сообщением о драге, неделю назад запущенной на правом притоке реки. Последствия ее мы увидели буквально через километр, когда в нас впал желтый от глины поток воды. О рыбалке не могло быть речи, пару дней мы плыли в ожидании, когда в нас впадет, как нам очень хотелось, чистая горная вода северного Тыпыла. Ожидания оправдались. Тыпыл был превосходен. Подтверждение тому благородный Таймень, пойманный Виталием на спиннинг тут же в устье на границе воды мутной Косьвы и светлейшего Тыпыла. Стали строить планы подъема вверх по Тыпылу, настолько он был изумрудно чист, быстр и, кажется, еще и безлюден. Смущал нас лишь предстоящий подъем вверх по реке, который нам очевидно не нравился. Но и тут повезло: сверху по Косьве вслед за нами из-за поворота неожиданно выскочила моторная лодка с молодым в ней парнем. Мы бросились к нему с вопросами насчет Тыпыла: «Что за река, какая рыба и есть ли вверху жилье?».

– Рыбка есть, можно побаловаться даже хариусом. Жилья нет, лишь в 15 – 20 километрах недавно поставленный кизеловцами единственный охотничий домик. Людей сейчас вверху, как рассказывал вчера приплывший оттуда Витька, нет.

Боже, думаем, вот благость-то! И упрашиваем парня доставить ее нам, и поднять на буксире нашу лодку до этого домика. Что на Руси за люди!? Ведь согласился, хотя плыть ему надо было вниз, и, как сказал, срочно. Часа четыре пилил с нами по каменистой речке с перекатами и мелями. Место оказалось вне критики, чудо. Перекат, рядом заводь, на высоком левом берегу речки сияющий на солнце бревенчатый домик. У входа под навесом аккуратная поленица сухих дров, в домике на полке соль, пакет со специями и даже несколько головок лука. Кругом чистота и порядок. Не срублено вокруг не только дерева, но и куста. Ничего не помято, не оборвано, не брошено, ни дороги, ни даже тропы. Дом будто сам вырос из земли, а сверкающие свежей желтизной бревна доставлены по воздуху. Три дня наслаждались этим поэтическим своим существованием. Оставили все в таком же первозданном виде, как и застали, добавили кое-что из своих припасов, напилили и нарубили свежих березовых дров.

Думаю вот сейчас. А что, если бы какая-нибудь туристская компания в теперешние времена организовала нам подобный отдых на безлюдной реке и в самые благодатные на Урале солнечные июльские дни, то сколько бы она содрала с нас? Тысяч сто, наверное, – не меньше! Нам же тогда весь двухнедельный поход обошелся по 60 рублей с брата. «Протекцию» я в расчет не беру. То была наша блажь, мы могли и без нее схватить попутную машину за какую-нибудь десятку. А то и вообще задаром, как это обычно случалось, по причине большого числа на наших просторах отличных мужиков.

Не хотелось покидать благодатного уголка, но нас тащила жажда новизны, и мы поплыли назад. В устье Тыпыла (которое раньше не успели рассмотреть) сразу после его впадения обнаружили на Косьве приличный порог, а перед ним водоворот метров в десять диаметром. Стали придумывать как их пройти. Тут проявил себя Толя Грачев. Воодушевленный красотами косьвинско-тыпылской природы, а до этого еще и удачным преодолением нескольких быстрин и даже одного порожка, расхрабрился и, заявив, что по такому плавал чуть не в детские годы, предложил свои услуги. Мы для безопасности вытащили из лодки все вещи, привязали к корме веревку, усадили Толю и оттолкнули его от берега. Лодку тут же закрутило в водовороте, и сколько наш храбрец не махал веслами, никак не мог из него выбраться. Веревка тем временем закручивалась все больше и больше вокруг Толиного тела. Смех, крик, советы, что делать и как ему не утонуть, – продолжались несколько минут. В конце-концов, подтащили лодку к берегу, посадили Виталия и за две минуты спустили его через порог. Толя больше «услуг» не предлагал.

После тыпылской воды и по мере удаления от драги Косьва стала светлеть, появилась рыба. А через два дня еще один объект для обследования и очередного удивления. На правом берегу помеченное на карте село Троицкое, построенное, скорее всего, в 70-е годы позапрошлого столетия, когда в этих местах прошла железная дорога и началась промышленная добыча местного угля.

Село большое, домов сто в два ряда, один ряд с выходом на реку, второй в сторону леса. Уральский размах, расстояния между домами 50 – 60 метров, огороды, особенно, что к лесу, длиной чуть не в 500 метров. Дома все добротные, в окнах стекла, огороды огорожены пригожими еще жердями. Село же пустое. Семей пять стариков с внуками. Хотя, судя по всему, оно процветало еще совсем недавно…

Для полноты впечатлений мы прошли по одному огороду (большая часть которого использовалась под сенокос) в сторону леса, перелезли в конце его через жерди и сразу за ними набрали кучу отборнейших грибов. А всего их там на опушке леса хватило бы, наверное, на весь Кизел.

Далее еще пару дней, после Тыпыла не столь уже для нас интересных, и мы вплываем в стоячую воду пруда. Приходится садиться за весла. Длина пруда по карте километров двенадцать. На завтра, после ночевки, рано утром преодолеваем их, и останавливаемся на берегу поселка Широковский у плотины и электростанции, построенных здесь в 1947 году.

Как всегда начинает собираться местный народ, сначала мальцы, а затем и взрослые мужи. Первые вопросы, конечно, об электростанции. Старожилы рассказывают будто она строилась как экспериментальная в связи с восстановлением Днепровской электростанции. Находим, что у здешней есть действительно что-то общее с последней. По ходу разговора, видимо в расчете на лодку, от наиболее сметливого мужика, моментально сообразившего, что к чему, узнаем: до станции километров двадцать, но туда ходит по узкоколейке дрезина. До нее с полкилометра и она отправляется через час. Мы мгновенно собираем свои рюкзаки, дарим сообразительному доброхоту лодку, прощаемся с народом, и бежим, сопровождаемые мальцами, на дрезину. Последние, не забываемые впечатления от того похода, связаны с ней.

На остановке дрезина, с крытым верхом, размерами много меньшими полуторки, а людей, в основном баб, человек двадцать, а теперь еще и нас со шмотками четверо. Никак, думаю, не разместимся. Появляется машинист. Мощная фигура дышащего здоровьем и породистой красотой мужика. Мы к нему с просьбой.

– Ну, куда я вас помещу, не оставлю же я своих местных? – отвечает.

– Поместимся, посадим баб на колени, как-то в аналогичной ситуации, нас двадцать человек влезло в одно купе, а здесь у тебя раза в полтора больше. Влезем, – уверенно заявляем, и для пущего убеждения… показываем на мой рюкзак. Машет рукой, куда, дескать, от вас денешься. И точно, ведь влазим, правда кто поменьше, не только на коленях, но и на плечах сидят друг у друга. Я оказываюсь рядом с машинистом, прижатый к его креслу, с рюкзаком за плечами и с поднятой рукой, в которой у меня чеплашка с малиной, собранной возле остановки при «обследовании» путей узкоколейки. Они тогда доставили мне не меньшее удивление, чем все остальное. Пути из прямых (а если где слегка изогнутых, то не в ту сторону) кусков рельсов 4 – 6 метровой длины свинченных, как попало, под углом аж до 5-ти градусов между собой в обеих плоскостях. Представляю как это по ним, с какими ударами будет ехать дрезина.

Она трогается, набирает скорость и по мере возрастания последней, увеличивается до предела раскачка нашего вагончика, готового вылететь с рельсов даже на «прямом» участке путей, а уж на поворотах – тем более. Через пятнадцать минут, как бы устав от такой качки, она останавливается… но, оказывается, – совсем по другой причине. Машинист, показывая на рюкзак одной рукой, вытаскивает второй из своего бардачка граненый стакан и протягивает его мне. Я прошу стоящего сзади Вараксина достать из рюкзака фляжку. Беру ее свободной рукой и наливаю содержимое в протянутый мне стакан до половины. Показывает – надо еще. Наливаю три четверти. Снова – еще. Наливаю полный. Он выпивает чистейший спирт, как воду, – не морщась, не крякая. В довершение, после паузы, протягивает руку к чеплашке и артистически берет из нее для «закуски» одну малининку. На половине пути останавливает дрезину вновь… И мы повторяем с ним, один к одному, предыдущую операцию, затверждая тем (как я постановил для себя по первому взгляду) горняцко-шахтерское его происхождение.

Еще через полчаса, радуясь, что по дороге с путей не слетели и не перевернулись, – останавливаемся. Судя по реакции пассажиров, на конечной остановке… и основательно. Я выхожу из дрезины последним, а за мной буквально вываливается из нее и падает на землю наш машинист. В таком состоянии мы и оставляем его – теперь в окружении новой толпы для обратного с ним рейса. Когда и как он, этот рейс, состоялся – так мы и не узнали, но еще долго, в ожидании большого поезда, обсуждали поездку и нового знакомца…

Какова же наша жизнь! Красивый, здоровый мужик, и полная неспособность к разумному самоограничению. А может игра, впечатляющая демонстрация так и прущей пока из тела силы? Но чем может закончиться, остановится он вовремя или сгинет, как многие из его собратьев?

Конечно, и мы с друзьями (и остальные) в этой сцене оказались не на высоте. Могли ведь остановить, вразумить, и не без оснований. Транспорт, какая ни есть, но действующая железная дорога, куча людей, да еще и при исполнении служебных обязанностей, Но, как можно? Когда Русь – матушка, широта души… и неодолимая у нашего человека страсть к свободе!

07.02

Получил письмо от Ильи Блехмана. Привожу мой ответ.

«Дорогой Илья! Если тебя «обрадовало и взволновало» мое предыдущее письмо от 04.01, то уж твое – тем более. Ибо я излагал как бы личные соображения по вопросам, связанным с прочтением вашей «Прикладной математики», от тебя же получил чуть ли не полное их подтверждение. А ведь ничто не доставляет большую удовлетворенность, чем это подтверждение наших взглядов другим человеком, особо, хорошо известным и тобой уважаемым. Естественно при этом, все отнесенное тобой к якобы критике вашего труда, я не принимаю: то была не критика, а только констатация отдельных подходов к рассматриваемой проблеме, основанная на моем частном опыте.

Любезно присланная статья Арнольда, доставила мне тоже большое удовольствие и, кроме удовлетворенности (от совпадения наших с ним взглядов на управление и прочие «деяния»), подтвердила давно подмеченную «тесноту мира». Витте, не меньший, чем Арнольда, мой кумир! Тем не менее, в силу зловредности, не могу тут не уточнить, и еще раз не повторить свое отношение к математике. Не математическое образование само по себе, как у Арнольда, а именно природная вооруженность чувством здравого смысла (которого придерживаемся, вроде, и мы с тобой) обеспечила правильное понимание Витте законов жизни и соответствующее тому принятие нужных, аналитически взвешенных и логически выдержанных, решений. Здравый смысл определяет любовь конкретного человека к математике, хотя, конечно же, в какой-то степени имеет место и обратное. Отсюда и мой гимн последней, приведенный в прошлом письме. Математика с ее абстрактным восприятием и железной логикой в данном случае лишь очень корректно и доказательно защищает (подчеркивает) принцип здравого смысла, а тот, в свою очередь, позволяет более эффективно использовать математику по делу. Или, по твоему с Эйнштейном мнению, – применять ее менее «строго», а по Арнольду, – выстраивать «мягкое моделирование».

Ты упомянул журнал «Природа». Я тут же достал из своего, еще с советских времен, архива два десятка этих журналов и, для начала, быстренько перелистал оглавления. К сожалению, не нашел в них твоего и Арнольда имен. Но сколько там других, мной любимых! Спасибо тебе за невольную адресацию к данному чтиву, из которого много тогда было пропущено по причине большой занятости работой.

Пиши, жду. Общение с тобой радость, подобная, разве, той, что я испытывал ранее только еще от Соколовского. Боже, какими же были прекрасными, наполненными полнейшим единодушием, дни нашей совместной учебы.

Привет твоему семейству. Бывай здоров и весел. Всегда твой. В. Быков».

10.02

«Илья! В последнем письме я бросил реплику о «тесноте мира», но, упомянув в конце Соколовского, из-за отсутствия времени не успел им подкрепить дополнительно упомянутую «тесноту». А дело в том, что как раз в те дни занимался подготовкой для журнала «Конверсия» обещанной подборки серии коротких очерков о своих учителях и коллегах, у которых учился и с которыми работал на Уралмаше. Так не знаменательно ли: я сочиняю эти очерки, и как раз о Соколовском, а тут твои теплые о нем воспоминаниями?… Сейчас я разделался с редакцией журнала и, отдав им в набор свой труд, вспомнил об этом совпадении. В порядке его подтверждения, посылаю копию воспоминаний о дорогом нам друге. Вечная ему память!

Извини, что в них есть еще сколько-то и о других моих друзьях. Однако, для полноты впечатлений, решил оставить все. С нетерпением жду ответа».

15.02

Несколько дней назад Путин выступил с большой речью на мюнхенской конференции по вопросам безопасности, «формат» которой, как он заявил, предоставил ему «возможность избежать излишнего политеса и необходимости говорить округлыми, приятными, но пустыми дипломатическими штампами» и позволил (якобы) сказать то, что он «действительно думает о проблемах международной безопасности». Такая преамбула очаровала кучу пишущей братии и просто «обязала» ее моментально объявить речь Путина «исторической; подводящей черту под эпохой, когда Россия выпрашивала себе место на мировой арене; защищающей мир от тотальной американской экспансии; ставящей Россию в центр контрамериканского сопротивления и побуждающей (даже!) российский народ требовать третьего срока путинского правления».

А на самом деле? Это выступление без ума болтающего политолога или того же дипломата, а отнюдь не наделенного властью Главы огромного государства. В речи Путина масса несуразностей и констатаций, не соответствующих исторической действительности и здравому смыслу, а лишь одно громкое благозвучие.

«Проблематика международной безопасности много шире военно-политической стабильности. Это устойчивость мировой экономики…, экономическая безопасность и развитие межцивилизованного диалога». – Здесь в определенной степени и тавтология, и алогичность, и ошибочная приставка «меж» к слову «цивилизованного».

«Два десятилетия назад мир был …расколот… и глобальное противостояние отодвигало на периферию … крайне острые экономические и социальные вопросы… Предлагавшийся же после «холодной войны» однополярный мир тоже не состоялся… Односторонние, нелегитимные часто действия не решили ни одной проблемы… Войн, конфликтов… меньше не стало…И людей… гибнет не меньше, а даже больше, чем раньше. Значительно больше – значительно больше!». Восклицает Путин. Будто это, отметим между прочим, не является прямым следствием наших собственных «преобразований», которые он, вне главной направленности своего выступления и критической его составляющей, превозносит как эпохальные достижения, как «мирный переход к демократии», как «мирную трансформацию советского режима – мирную трансформацию! И какого режима!». Но вернемся к главному, к двум предыдущим его констатациям.

И то, и другое плохо. А потому им предлагается «экономический потенциал новых центров мирового роста… конвертировать в политическое влияние и укреплять многополярность», а другими словами – учинить гонку вооружений государств «группы БРИК – Бразилии, России, Индии и Китая», ну, разумеется, еще и США. Это вместо, логичного и естественного призыва к активному противодействию всех одному и столь же активному неприятию всеми политики США, там где она явно эгоистически устремляется против интересов остального большинства.

Затем у Путина вообще одни слезливые повествования о том, как все кругом плохо и недостойно нашего мира, но без каких либо намеков на предлагаемые конкретные шаги по решению беспокоящих его проблем.

О «ничем не сдерживаемом гипертрофированном применении силы в международных делах, которое ведет к тому, что «никто уже не чувствует себя в безопасности… никто не может спрятаться за международным правом как за каменной стеной».

О «предсказуемости в политике» и «серьезном возрастании роли многосторонней дипломатии, безальтернативности, открытости, транспарентности» и, наоборот, о «ситуации, когда страны, в которых (вне всякой логики) применение смертной казни запрещено даже в отношении убийц и других преступников…, легко идут на участие в военных операциях…, с последующим его общим призывом «не смотреть на это безучастно».

О «разоружении, потенциальной опасности дестабилизации международных отношений и очевидном застое в области разоружений» с нелепым пожеланием США и России «задуматься об обеспечении своей собственной безопасности».

О «расширении НАТО и навязывании нам разделительных линий и стен – пусть виртуальных, но все-таки разделяющих, разрезающих наш общий континент», с предупреждением, что «потребуются долгие годы и десятилетия, смена нескольких поколений политиков, чтобы разобрать и демонтировать эти новые стены».

О «мирном космосе, «звездных войнах, которые, «уже не фантастика, а реальность», о том, что «мы не раз выступали с инициативами, направленными на недопущение оружия в космосе». Но тут, в разрез с выше приведенными общими причитаниями, даже с предложением соответствующего «проекта Договора о предотвращении размещения оружия в космическом пространстве». Однако не готового проекта, как принято у серьезных и уважающих себя людей, а только пока лишь намерения «в ближайшее время направить его партнерам в качестве официального предложения».

Удручающее впечатление, если задуматься, хотя бы чуть-чуть. Одни «округлые и приятные» слова при полном отсутствии общей логики, причинно-следственной взаимосвязанности и устремленности к полезному конечному результату.

И второе. Какая-то неуемно-упоительная страсть у последних наших президентов к путешествиям, болтовне и заботам обо всем Мире, вместо того, чтобы сидеть дома и заниматься внутренними проблемами. Не разговорами, понятно, а их, проблем, разрешением.

Опять, замечаю, не в общем строю: все с похвалой, а я с критикой. Даже сталинист Проханов теперь за Путина – даже предлагает оставить его на третий срок правления.

Но нет, не один я. В эти же дни так называемое «Народное правительство» отметило, что: «Темпы роста ВВП невысокие, технологии отсталые, сельское хозяйство деградирует, рост экономики по-прежнему опирается на добывающие отрасли. Обогнав в 2006 году Саудовскую Аравию и став мировым лидером по добыче нефти, в России не сделано ничего, чтобы уровень социального обеспечения граждан хотя бы приблизился к стандартам этой страны». Сам же глава «правительства» Г. Семигин при этом отметил, что «доходов 85% россиян хватает только на самое необходимое, более 20% из них балансируют на грани выживания, 50% считают, что за прошедший год их жизнь не улучшилась и едва ли станет лучше в будущем». А потому, чтобы народ не «взялся за вилы», предложил «незамедлительную смену нынешнего социально-экономического и политического курса, как крайне несправедливого и неэффективного». И ведь действительно, как это можно строить прогнозы и делать какие-либо выводы по одному случайному полурекламному выступлению президента!?

05.03

«Матус, дорогой! Получил твое изумительное письмо. Полнейшее взаимопонимание с тобой по всему в нем приведенному. В том числе, и в части развернутой темы о «влиянии фактора основательного математического образования… на успешную реализацию (задач) в общеинженерной и особенно в конструкторской области». Он укладывается, практически, в мою формулу, что «отличное знание математики, конечно, специалисту не вредит…». Другими словами, позволяет, хотя бы, более корректно ставить задачи, «успешнее» их решать и оценивать полученные результаты. Могу лишь, в плане уже чисто личностном, добавить тут, что я, прилично знавший и понимавший любую конструкцию (так сказать, до последней ее гайки), когда доводилось рассматривать теоретические работы, особенно, сделанные на высоком математическом уровне, всегда ощущал некоторую «ущербность», именно по обстоятельству – недостаточности знаний в данной области.