29
С началом лета пришла пора защит дипломных работ. В Петербурге защищались Арина, Олег и Рита; в Новосибирске – Илья. Все четыре защиты прошли на высоком уровне и были отмечены аттестационной комиссией как выдающиеся. Рита определила минимальное число клеток муравьиного мозга, меньше которого существование муравейника как почти разумной общности становится невозможным. Работа Олега подводила под этот вывод математическое обоснование. Более того, Олегу удалось создать компьютерную модель, способную имитировать основные черты поведения муравьёв. Комиссия отметила обстоятельство взаимного дополнения дипломов Риты и Олега, а рецензенты посоветовали объединить обе работы в одну и послать в какой-нибудь престижный западный журнал.
Дипломная работа Арины тоже была прекрасна. Это было добротное, но лишь методическое исследование. Арина фактически просто применила для клонирования мышей оригинальный метод, разработанный Поползневым в далёком 1985-ом. Госкомиссия оценила дипломную работу на отлично, но не особенно настаивала на её публикации в международном журнале.
Примерно в то же время в Новосибирском университете защищался и Илья. Его диплом мало чем отличался от Арининого. Конечно, у Ильи был другой обзор литературы, другой стиль изложения данных и, наконец, в качестве объекта клонирования им был выбран кролик. Защита прошла вполне успешно, но не вызвала особых восторгов у Аттестационной комиссии. Да Илье и не нужна была шумиха по столь ничтожному поводу.
Успех дипломов Риты и Олега взбесил Арину. Когда Госкомиссия дала высшую оценку именно их работам, Арина едва сдержалась, чтобы не выкрикнуть: «Проклятье! Они же просто развили идеи, которые мы с Олегом рождали в творческих муках!» Самым обидным было то, что она сама бросила Олега и фактически отказалась от своей части их общего идейного наследия. Снова мелькнула мысль, что, может, зря рассталась с Олегом: «Подумаешь, клон. Перемудрила! Ну, и поделом мне дуре элементарной. Польстилась, идиотка, на деньги Никифорова. Ладно. Теперь поздно кулаками махать. Что сделано, то сделано. Век живи – век учись, и всё равно старой дурой помрёшь».
Через пару дней Арина слегка успокоилась, и её мысли привычно вернулись к Никифоровым клонам, которые тем временем стремительно развивались в чреве аппаратов Поползнева. Что вырастет из них? Что получится? Эти мысли окончательно отвлекли Арину от переживаний из-за скудости аплодисментов на защите её диплома. Да и зачем было ей так остро переживать своё третье место, если сама прекрасно знала, что работа с клонами мыши не вызовет особого восторга у публики? Ведь её диплом был не более, чем побочным продуктом великой работы всего пещерного коллектива по созданию двух клонов «премилого Гришули». Арину снова пронзил приступ любопытства, насколько отпрыски Никифорова будут похожи на их прямого предка. «Если с ними всё получится, то могу и я вырастить себе двойников. Действительно, а почему нет? Ведь вырастил же второго себя Поползнев. Боже, как же было бы интересно наблюдать, как растёт и развивается моя точная копия!» – и волна нового сильного чувства прокатилась по Арининой душе.
Уже через неделю Арина была снова в путоранской пещере. Сквозь прозрачную стенку искусственной матки можно было следить за развитием клонов Гришули. Они были уже довольно крупными, грамм по 800-900 каждый. Больше всего её поразили движения плодов. Они буквально крутились в шаровидном чреве клонотрона. Арина направила на глаза одного из них луч фонарика – плод сомкнул веки и отвернулся. Она постучала по стенке аппарата – клон замер и повернул ухо к источнику звука. Её охватило волнение, «Юрочка, – ласково позвала она, – как ты себя чувствуешь?» Плод обратил к ней своё лицо, задвигал ручками и широко улыбнулся. Его бледно-зелёные глаза, ещё не набравшие отцовской яркости, будто о чём-то просили Арину. Она подбежала к соседнему аппарату, где развивался второй клон, и снова пережила те же эмоции. И вдруг, то смутное чувство, что иногда возникало у неё в последнее время, заполнило всю её душу. «Мои деточки! – воскликнула она громко, не обращая внимания на стоящих рядом Поползневых. – Я люблю вас!»
С этого момента Арина стала безумной матерью. Холодный неженский рассудок покинул её. Она, конечно, знала, что у «деточек» нет ни единого её гена, но эти существа в прозрачных шарах будто сорвали пробку с резервуара, хранившего её материнский инстинкт. Теперь она могла часами стоять перед клонотронами, не отводя глаз от растущих не по дням, а по часам запоздалых первенцев Никифорова.
До условного рождения младенцев оставалось ещё около трёх месяцев. Арина довольно спокойно отнеслась к предложению Поползнева пройти обследование своего здоровья, рассеянно согласилась отдать на анализ двадцать миллилитров крови, а в мыслях её уже витали планы воспитания «деточек».
Заметив столь резкое изменение душевного состояния Арины, Фёдор Яковлевич предложил ей ехать в Петербург и готовиться к пополнению своего семейства. Она тут же согласилась, ведь её дом ещё не был подготовлен к приёму малюток. Как могла она забыть, что её «деточкам» нужна детская комната? И наконец она ощутила тот великий груз ответственности, который уже лёг на её плечи – создать все условия для полного и гармоничного развития тела и души своих мальчиков.
Через пару дней Арина покинула пещеру, чтобы вернуться в конце сентября.
И Илья заметил чудо мгновенного преображения Арины, заметил и испугался. Теперь, решил он, она никогда его не полюбит, и в голове молодого человека поселилась безумная мысль – создать для себя копию Арины. Он намекнул об этом Фёдору Яковлевичу, тот всё понял и предложил перенести новый, готовый к работе клонотрон в одну из кают для гостей, не привлекая к нему внимания Никифоровых.
25-го сентября Арина получила предельно лаконичную эсэмэску: «Приезжай, пора. Илья». Она и так была как на иголках. Объявила Никифорову, что едет рожать. Тот расхохотался: «Дорогая, надеюсь, ты будешь хорошей матерью. Теперь всё пойдёт путём!» – «Милый Гришенька, – проворковала она, прижимаясь к мощной груди мужа, – я тебя не подведу. Мы обеспечим светлое будущее твоей палладиевой империи». – «Нашей империи», – поправил жену Никифоров.
Они вместе полетели в Норильск, и через два дня вернулись в Петербург, как говорится, «с детьми на руках».
30
Вечером после защиты дипломов Розанов организовал у себя на даче пирушку. В самом её начале ещё трезвый Михаил Борисович обратился к Рите и Олегу с торжественной речью.
– Дорогие продолжатели моего рода! Я внимательно следил за тем, как вы продвигались в понимании механизма работы муравьиного разума, и пришёл к мысли, что ваш тандем, при моём скромном участии, способен замахнуться и на задачу построения самостоятельно мыслящего робота. Вспомните, как примерно год назад мы здесь, на этой старой даче, за этим старым столом обсуждали проблему, можно ли найти способ объективной оценки истинности людских убеждений? И тогда Олег сформулировал сверхреволюционный вопрос: «А не могла бы в качестве идеального арбитра выступить разумная машина?» С тех пор этот вопрос не даёт мне покоя, и я даже провёл довольно изящные математические исследования и расчёты, чтобы проверить, не противоречит ли идея самостоятельно мыслящего робота некоторым незыблемым постулатам теории вычислимости. И знаете, мои юные друзья и коллеги, так и да! Не противоречит! При всём старании я не смог найти изъяна в идее создания такой богоподобной всезнающей машины.
Рита захлопала в ладоши и кинулась целовать папочку, а Олег взял в руки бокал с вином, встал и обратился к Розанову с ответной речью.
– Предлагаю выпить за здоровье моего тестя, учителя и друга Михаила Борисовича Розанова. Отмечу вскользь, что проект разумной машины волнует меня, как говорится, всю сознательную жизнь. Зародился он у меня ещё в отрочестве, когда я прочёл миф о Пигмалионе – о скульпторе, мечтавшем оживить созданную им статую. В мифе эта мечта сбылась с помощью богини Афродиты. Холодная статуя из слоновой кости превратилась в прекрасную девушку по имени Галатея. В связи с этим я предлагаю назвать разумную и всезнающую машину будущего Галатеей.
– А Олег будет у нас, ха-ха, чё уж там, самим Пигмалионом! – засмеялась Рита.
– А кем буду я? – спросил Розанов.
– А ты, папочка, – давясь от смеха, сбивчиво выговорила Рита, – так и быть, будешь Афродитой, без которой у нас всё равно ничего не получится!
– Конечно, с полом ты слегка перепутала, – фыркнул папа. – Но я не в обиде. Для меня важно, что ты, наконец, признала меня лицом, облечённым высшими полномочиями. А теперь позвольте мне сразу приступить к исполнению этих полномочий. Предлагаю вам обоим войти в качестве рядовых программистов в штат моей скромной фирмы. Скажу откровенно: это не филантропия. Я уверен, что многие программные разработки, которые непременно возникнут при создании Галатеи, будут иметь ощутимую коммерческую ценность.
Всё у Олега и Риты складывалось неплохо. В феврале 2014-го года у них должен был родиться ребёнок, и тут судьба нанесла им свой слепой и жестокий удар. Рита умерла при родах, дочь осталась живой.
Смерть Риты перевернула мир Олега. Впервые в жизни он столкнулся с трагедией столь исполинского масштаба. Несколько суток его сознание отказывалось принять факт исчезновение Риты. Днём он машинально исполнял формальности, связанные со смертью человека, – получал документы, организовывал похороны и прочие сопутствующие ритуалы, а ночью погружался в мир сновидений, где рядом с ним была живая Рита, любящая, весёлая и энергичная. Во сне он шутил с нею, строил планы и даже спорил. Иногда в этих снах он говорил Рите, смеясь, что некоторые люди считают её умершей, и бодро восклицал: «Но вот же ты! я вижу тебя!», и она тоже смеялась, приговаривая: «Олег, никого не слушай и верь только глазам своим». Но когда он пытался обнять Риту, руки странным образом проходили сквозь её тело. Он в ужасе просыпался и понимал, что его жены, возлюбленной и подруги больше нет. Время шло, и образ Риты в его снах изменялся: она всё меньше смеялась и всё чаще укоряла его, что не уделяет должного внимания дочери и работу свою забросил. И наконец пришли пустые сны. Рита по-прежнему присутствовала в них, но её образ подёрнулся поволокой, стало ясно, что даже подсознание признало её гибель.
Олег впал в глубокую депрессию. Дни напролёт он лежал и молчал, уставившись в потолок. Доходило до того, что Михаил Борисович кормил его с ложечки. Такое состояние продолжалось около недели. Лишь на пятидесятый день после гибели Риты Олег вышел из коматозного состояния. «Покажите мне Светлану», – еле слышно произнёс он. Розанов поднёс к нему девочку и запричитал каким-то не своим, почти бабьим голосом: «Да ты взгляни на свою дочь. Видишь, она унаследовала красоту матери. Наша Риточка живёт в ней. Ты должен помочь Светочке вырасти и стать красавицей. Вставай, милый мальчик, жизнь продолжается, мы со Светланой ждём твоего возвращения к нам, – Розанов пытался казаться бодрым, но слёзы душили его. Вернув своему голосу обычное звучание, он добавил: – Ты должен превратить это крошечное существо в настоящую женщину, такую, какой была моя дочь. А может быть, и лучше её».
Олег с трудом встал, побрился и, давясь, выпил чашку куриного бульона. К нему возвращалась жизнь, но он был уже не тем. Былая вера в себя, в свою интуицию, в свои способности, в благосклонность к нему самой судьбы – всё это покинуло Олега. Казалось, уже ничто не сможет вернуть его к активной жизни, но однажды в одно апрельское утро, когда он лежал в постели, с тоской думая, как прожить очередной тусклый день, в его голове нежный Ритин голос громко и отчётливо произнёс всего одно слово: «Галатея», и это слово взорвало сознание Олега. Он вскочил с постели, бодрый и смелый. Теперь он знал, что делать. Детская мечта вдохнуть жизнь в скопление металла и керамики слилась в его сознании с желанием сделать то, что порадовало бы Риту, ведь ей, как и ему, была нужна Галатея.
Как рациональный человек Олег понимал, что задача, которую он поставил перед собой, – чистейшая авантюра. Слова песни «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», всегда вызывали у него кривую усмешку. И всё-таки в этот апрельский день, когда яркое весеннее солнце бешено плавило и испаряло остатки грязного петербургского снега, Олег почему-то поверил в реальность проекта «Галатея». Что делать? Вера, как правило, абсурдна.
31
Проводив вертолёт, уносивший Арину с мужем и с новорождёнными клонами, оставшиеся пещерники вернулись в кают-компанию, наполнили бокалы шампанским и поздравили друг друга с успехом.
– Странное дело, – мрачно пробурчал Илья, – мы неплохо справились с поручением Никифорова, а радости-то нет. Наоборот, ещё немного и я завою от тоски.
– Стыдно признаться, но и я испытываю сходное чувство, – вздохнул Поползнев. – Не могу смотреть на выключенные клонотроны.
– И меня раздражает звенящая тишина Центрального зала, – поддакнул Илья.
– Отсюда следует, молодой человек, что нам нужна свежая идея.
– Жаль, что по заказу идеи не рождаются, – съязвил Илья.
– Не вполне согласен. Проходит время, и когда-то заказанная идея появляется. Ей, как говорится, нужно вызреть.
– Интересно, что происходит в голове в ходе созревания идеи?
– Дорогой Илья, спросил бы что-нибудь попроще. А пока идея зреет, займёмся монтажом четвёртого клонотрона.
Больше года Илья с Поползневым потратили на монтаж ещё дюжины клонотронов. В перерывах на чай нередко обсуждали вопрос, кого теперь клонировать. Сначала они склонялись к продолжению советской программы, то есть к воспроизведению женщин и мужчин, добившихся выдающихся успехов в науке и технике. Особенно их привлекали талантливые люди, создавшие новые направления в информационных технологиях. С яйцеклетками проблем не было: за хорошие деньги их охотно поставляли женщины Норильска.
И вот, когда пещерники уже были готовы приступить к сбору клеточного материала от талантливых людей, в одно холодное январское утро Поползнев проснулся с убеждением, что им надо пойти новым, никем не проторённым путём. Полгода назад Фёдору Яковлевичу уже стукнуло шестьдесят четыре, и даже не глядя в зеркало, он видел, как далеко зашёл процесс увядания его плоти, но дух учёного – мятежный и неукротимый – не желал угасать и по-прежнему жаждал радости открытий. Поползнев внушил себе очередную сверхблагую мысль, что его предназначение – многократно ускорить научно-технический прогресс человечества и терпеливо ждал рождения в своей голове какой-нибудь эпохальной идеи, способной осуществить его мечту. Он взглянул на календарь – на дворе было 12 января 2015-го года.
Около часа дня местного времени Фёдор Яковлевич выбрался из пещеры, Было тихо, землю окутывала сумеречная мгла, но снег на южных склонах сопок уже розовел, отражая предрассветную зарю. Поползнев надел лыжи и подошёл к озеру – в разрыве горной цепи южного берега чуть выше горизонта стояло красноватое косматое солнце. Только в Заполярье понимают, что значит увидеть солнце, после тягостных недель кромешной тьмы. Поползнев глядел, как загипнотизированный, на огненный диск, зависший в просвете между чёрными треугольниками сопок, и на сверкающую солнечную реку, текущую к его ногам по заснеженной равнине замёрзшего озера. Вскоре солнце ушло за сопки, но затухающая заря продолжала освещать небо и окрашивать в пунцовый цвет холодную озёрную твердь. А Поползнев всё не уходил. Его тянуло рассуждать.
Долгая жизнь в отрыве от людских скопищ выработала у него привычку к размышлению по любому поводу – и крупному, и мелкому. Он почему-то вспомнил, как когда-то его веселил доктор Куропаткин – его первый и последний научный руководитель. Поползнев несколько раз был свидетелем интереснейшего момента, когда у шефа возникало творческое озарение. Но ещё интереснее было наблюдать, с каким рвением Куропаткин начинал убеждать своих подчинённых взяться за проверку его очередной свежеиспечённой гипотезы. Многие отказывались это делать, просто потому, что уже не один год искали экспериментального подтверждения какой-то из предыдущих гипотез шефа. Впрочем, практически всегда находилась неопытная девушка (дипломница или аспирантка), которая соглашалась проверить новую догадку Куропаткина. Однако догадка, как правило, не подтверждалась, и девушка тратила впустую два-три года своего лучшего времени. Поползнева веселил парадокс: шеф тратил несколько минут на порождение гипотезы, а невинная девушка убивала несколько лет, тщетно ища доказательство прозорливости начальника. Впрочем, гипотез у шефа было много, и трудолюбивых сотрудников хватало, так что, чисто теоретически, был шанс, что хотя бы одна из гипотез окажется верной и окупит гигантский труд многих приятных и энергичных людей. Но Куропаткину не везло: за свою жизнь он породил не менее двух десятков правдоподобных гипотез, но все они, в конечном счёте, оказались ошибочными.
Фёдор Яковлевич проклинал судьбу и всю горбачёвскую заваруху, которая вырвала из его творческой жизни двадцать невосполнимых лет. И теперь тягостное чувство неполной реализации своего потенциала толкало 64-летнего исследователя на поиск новых свершений, не уступающих по масштабу прежним.
И вдруг (может быть, из-за краткого появления солнца) его душу будто пронзила молния блаженства. Он знал этот знак, которым мозг оповещает сознание о зарождении «неплохой» мысли. «Боже! – запела душа пожилого учёного. – Наконец-то! А я уж боялся, что больше не испытаю это восхитительное переживание». Поползнев стоял, тупо уставившись на ещё яркую зарю, и ждал пресловутого озарения. Но озарение не приходило, напротив, какой-то раздражённый голос в его голове стал требовать, чтобы он не изобретал велосипед, а сосредоточил бы своё внимание на доведении до совершенства программы развития человеческого плода в клонотроне. Иными словами, голос трехвого рассудка призывал полностью автоматизировать внутриаппаратный процесс, чтобы любая девушка-оператор со средним техническим образованием могла бы без труда обслужить клонотрон. И вдруг совсем другой, какой-то сбивчивый и плохо поставленный голос задал вопрос: «А что если внести изменение в программу внутриаппаратного развития?» Поначалу Фёдор Яковлевич хотел отмахнулся от этой мысли, пробурчав: «Что за вздор мешает мне думать!». Действительно, до сих пор он старался воспроизвести именно НОРМАЛЬНУЮ программу развития плода, ту, что реализуется в беременной матке лучших представительниц прекрасного пола. И тем не менее, что-то в том вздорном призыве соблазняло Поползнева. По своему опыту он знал, что если нелепая с виду идея не желает в течение первых трёх минут отправляться на свалку, то значит, к ней следует присмотреться. И он попробовал это сделать:
– Сейчас я могу наблюдать и контролировать весь внутриаппаратный этап развития человеческого клона – от зачатия до момента условного рождения. Состав питательного раствора я могу изменять по своему усмотрению. А что если к этому раствору добавить нечто, что ускорило бы развитие мозга? – спросил себя Фёдор Яковлевич, и тут же сильнейшая радость снова захлестнула его душу. – Боже! – воскликнул он. – Увеличение мозга! Вот путь, который приведёт меня к звёздам. Череп младенца, конечно, тоже возрастёт, но ведь родов-то нет, так что можно увеличивать размер головки плода сколь угодно. Вот дело, которое, пожалуй, увлекло бы меня даже на старости лет», – задумчиво произнёс Поползнев, глядя на проём в горной цепи, где догорала первая заполярная заря 2015-го года.
В пять дня, за стандартным чаепитием в кают-компании Фёдор Яковлевич сделал небольшой доклад. Он не вставал, не пользовался доской и фломастером, не следил за стилем и убедительностью изложения. Он просто делился своими мыслями. Его аудитория, состояла из сидящего за тем же столом Ильи и из Анфисы, глядящей на него с экрана компьютера.
– Знаете, дорогие мои, я, наверное, сдурел, но мне неинтересно тупо воспроизводить точные копии известных людей. Я считаю, что наша методика практически отработана, так что скоро клонов сможет штамповать даже полоумный робот. Но клонотрон позволяет нам рискнуть и создать нечто большее в прямом и переносном смысле, – Фёдор Яковлевич помолчал, давая слушателям время осмыслить его слова. – И я спросил себя: «А что будет, если мы внесём изменения в программу внутриаппаратного развития клона? Пусть он порастёт подольше в среде, особенно благоприятной для развития нервной ткани». Иными словами, давайте попробуем преодолеть барьер, наложенный на человеческий плод размером входа в малый таз женщины, размером пресловутой conjugata vera. Давайте попробуем создать крупных и, главное, большеголовых новорождённых.
Илья, выслушав краткое сообщение Поползнева, оцепенел от изумления и восторга. «Вот оно – дело моей жизни!» – хотелось ему выкрикнуть.
Поползнев внимательно смотрел на единогенного сына, ожидая его реакции.
– Фёдор Яковлевич, у вас есть конкретные соображения по составу нового питательного раствора? – не своим голосом просипел Илья.
– Пока что нет. Нужный рецепт нам предстоит найти методом проб и ошибок, работая одновременно на всех четырнадцати клонотронах, – ответил Поползнев.
– Федя! Неужели ты предлагаешь экспериментировать на людях? – донёс скайп испуг Анфисы.
– Зачаток мозга закладывается уже на четвёртой неделе развития, – спокойно продолжил убеждать своих слушателей Поползнев. – Я предлагаю вести исследование максимум до шестой недели. Эмбрион на этой стадии ещё человеком не считается. Так мы убьём двух зайцев: не погрешим против морали и, что куда важнее, повысим скорость перебора вариантов. Я предлагаю Илье поискать в литературе сведения о веществах, способных ускорить развитие нервной ткани.
– Разумеется, я всецело за! – с волнением заговорил Илья. – Фёдор Яковлевич, вы даже не представляете, как я рад такой теме! Ведь я ещё в школе был одержим желанием понять, как человек стал разумным. Кстати, в начале третьего курса два видных учёных предлагали мне заняться проблемой возникновения языка и сознания. Но тут Григорий Александрович отвалил мне огромную стипендию и предложил делать диплом у вас. Передо мной открылась перспектива освоить самые передовые методы клеточной биологии, и, разумеется, я согласился. И вот теперь вы предлагаете мне заняться проблемой эволюции интеллекта, но не на уровне гипотез и теорий, а на самом интересном – на экспериментальном, на практическом, уровне. Такая возможность раньше казалась мне совершенно немыслимой, однако ж, ваш аппарат, Фёдор Яковлевич, открывает нам путь в неизведанное. Дух захватывает от мысли, что мы (не выходя из этой тесной пещеры) сможем – подумать только! – двинуть вперёд самоё эволюцию человека. К тому же, у меня уже появились кой-какие мыслишки насчёт того, ЧТО именно следует добавить к вашему стандартному питательному раствору.
– В качестве донора ядер я предлагаю себя, и тем беру на себя все моральные издержки, – сухо заметил Поползнев.
– И всё-таки, – возразил Илья, – для дела лучше взять клетки помоложе. Без вариантов нужно брать мои ткани.
– А я, – подала голос Анфиса, – могла бы выложить на алтарь науки мои женские ткани.
– Спасибо, Анфисочка! – улыбнулся Поползнев. – Хотя, мне кажется, разумнее воспользоваться клетками Арины Никифоровой. Эта умнейшая женщина могла бы послужить нам идеальным контролем для оценки интеллекта женского клона с увеличенным мозгом.
– А, кстати, как мы назовём наших будущих суперинтеллектуалов? – задумчиво произнёс Илья.
– Может, заумниками? – прыснула Анфиса.
– А девочку как? «Заумница» звучит как-то несерьёзно, – засмеялся Илья.
– А как вам головастики и головастицы? – залилась хохотом Анфиса.
– Знаете, друзья, – возмутился Поползнев. – Не стоит шибко изощряться в поиске имени для тех, кого ещё нет, и, возможно, никогда не будет. В палеоантропологии принято называть новые варианты людей по месту их первой находки. Вспомните: древний человек, найденный в гроте Кро-Маньон, был назван кроманьонцем, а ещё более древний человек, раскопанный в ущелье Неандерталь, – неандертальцем. Так что я предлагаю называть наш будущий клонпродукт – путоранцем и путоранкой в честь нашей путоранской пещеры.
– Простите, товарищи мужчины! – Анфиса виновато улыбнулась, но в её голосе чётко слышался страх. – Вы так увлечены возможностью создать людей разумнее нас, так объясните же мне, глупой недалёкой женщине, что это даст человечеству?
– Как что? – возмутился Илья. – Это многократно ускорит наш научно-технический прогресс.
– Да, конечно, – поддержал своего клона Фёдор Яковлевич, – ведь науку и технику продвигают вперёд не народные массы, а гении – немногочисленные люди с резко повышенными умственными способностями. Именно они пробивают для человечества новые пути покорения внешней среды, а народные массы, заметьте, просто бездумно бегут по тем новым путям. Так что прогресс человечества ограничен числом гениев. Я надеюсь, что наши клоны будущего превзойдут по своим способностям пресловутых Платонов и Ньютонов прошлого, стало быть, появление путоранцев должно резко ускорить научно-технический прогресс. Короче говоря, появление наших суперклонов, очень может быть, приведёт к новой технической революции, которая затмит своим блеском и величием все подобные революции прошлого.
– А вдруг эти наши путоранские сверхумники НЕ захотят пробивать для нас новые пути? – снова подала голос Анфиса.
– Пусть только попробуют! – засмеялся Илья. – В конце концов, в наших силах лишить их генов строптивости. Впрочем, всё это проблемы отдалённого будущего, а сейчас нам надо сосредоточиться на создании путоранцев.
– Значит, наша конечная цель, – фыркнула Анфиса, – создать покорных гениев, жаждущих одарить нас техническими новинками?
– Правильно, Анфиса Юрьевна! Вы довольно точно обозначили суть нашего начинания, – продолжил веселиться Илья. – С появлением путоранцев человечество, очень может быть, вернётся к… – и выговорить-то страшно – к рабовладельческому строю, где новой производящей силой выступят гениальные, но покорные рабы – мечта философов древности.