Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица
Tekst– И что же было с этим трупом?
– Дак синяя вся была и в кровище. Но самое страшное, что груди у девки отрезаны были.
– Что? – удивился Цицианов. – Как это отрезаны? Того в протоколе не было.
– Да кто мне это написать дал бы? Ты подумай, барин. Говорили, что помещица то Салтыкова, хозяйка девки Фёклы. человечье мясо в пищу пользует. Во как.
– А кто говорил сие?
– Да люди на Москве болтают.
– Мне мало знать, что болтают люди. Мне нужно кто говорил про то конкретно.
– Да чего тебе в разговорах, барин. Отрезанные груди я своими глазами видел. Своими. Я еще из ума-то не выжил, хоть и водку люблю безмерно и напиваюсь часто. И такие трупы от Салтыковой приходили неоднократно. А холоп Салтыковой Ромка Воеков, тот что в старостах у барыни состоит, сам про то говорил по пьяному делу в трактире.
– Что говорил? – Цицианов понял, что ухватился за нить. – Подробнее!
– Однажды мы с ним и еще с двумя ямщиками пили за его счет. Он тогда за все платил. И вот набравшись хлебного вина24, он стал сказывать, что барынька его любит человечину. Особливо мясо молодых девок, – Пафнутьев скривился. – Не к столу будет сказано.
– И он сам сие видел?
– А то! Он ведь среди доверенных слуг у Салтычихи состоит. И многое знает.
– И ты про то никому не сказал? Ты же полицейский чиновник!
– И что с того? Кто бы мне поверил? Салтыкова роду знатного и богатого. А я кто? Что я могу против неё? Да и холоп Ромка протрезвев ничего из сказанного не подтвердил бы. Вот и смекай, барин.
– А чего мне смекать. Мне ход нужен как до правды докопаться. Я к сему делу повелением матушки государыни определён. И ты если мне ход верный укажешь, я в долгу не станусь. 50 рублев пожалую. Честью клянусь. А может и все сто.
Пафнутьев замолчал. Сумма ошарашила его. Да на такие деньги он и торговлишку собственную мог завести.
– Чего? – бывший полицейский облизал губы. – Ты, того, правду баишь25?
– Да. Но ты мне токмо ход укажи. Где мне правду о Салтычихе сыскать?
– Много раз ее уже сыскать пытались. Но Салтыкова не такова чтобы в ловушку полицейскую угодить.
– Это я уже много раз слышал. Ты дело говори. Дело.
– Чтобы дело прояснить, барин, надобно тебе в село Троицкое наведаться и там холопишек тряхануть. Я тебе и имена укажу. Они там много чего знают.
– Имена? Кто и за какие дела знает?
– А денежки когда, барин? – Пафнутьев внимательно посмотрел на князя. – Ты ведь мне денежки обещал?
– Деньги получишь. Но платить нужно, зная за что. Ты мне поведал интересную историю, любезный. Это так. Но я желаю знать за что плачу. Ежели, есть дело про людоедство.
Князь не пожалел бы на это и целую тысячу. Такой поворот. И если он все сам разузнает, то в Петербурге его имя сразу станет популярным. И пахнет это чином действительного статского советника. Императрица скупиться не станет. А то и выше поднимет. Вот где звездный час. И главное не упустить его. Здесь жадничать не стоит.
– Я сейчас дам тебе 10 рублей. Но завтра ты придешь ко мне в присутствие в канцелярию юстиц-коллегии и там мы запишем все, что ты видел по трупу Феклы Герасимовой. Не забоишься мне про то сообщить?
– За 50 рублев? Не забоюсь, барин.
– Но более про то никому не рассказывай? Понял ли?
– Дак никто про то более и не спрашивал меня, барин. И тем более таких денег никто не обещал…
5
В канцелярии Юстиц-коллегии в Москве.
На следующий день Соколов и Цицианов встретились в 10 часов в канцелярии юстиц-коллегии.
– Здравствуй, князь, – Степан пожал Цицианову руку. – Вчера тебя застать не смог. Дел было столь много.
– И я также занят был. Но от тебя разит так словно…
– Так и есть, выпил вчера лишнего, – оборвал князя Соколов.
– Выпил? Время ли для того, Степан Елисеевич?
– Это для интересов следствия было надобно, князь.
– Степан Елисеевич, ты выяснил что-нибудь по убийству крестьянки Прасковьи Никитиной, али за душевным лекарством было недосуг?
– Священник, с коим беседу вести пришлось, пьяница изрядный. И я так с ним вчера набрался, что жив едва.
– Так он сказал что-нибудь важное?
– По девке, убиенной Прасковье нет.
– Как нет?
– А вот так. Говорит все это наговор на Дарью Николаевну.
– Значит все впустую?
– Погоди, князь. Хоть по девке Прасковье и нет ничего, но я прояснил кое-что иное. Ты князь слышал ли историю шута по имени Педрилло?
– Этот тот, что при императрице Анне Ивановне состоял? Ловкий был плут. Хотя было сие уже давно, но сию историю в Петербурге все знают. Ты чего про это вспомнил вдруг?
– А что ты про него знаешь? Откуда этот Педрилло взялся при дворе?
– Дак настоящее имя сего человека Пьетро Мирра. И прибыл он в Петербург из Италии. Он и его друзья были вызваны ко двору. Императрица захотела музыку себе заграничную. Вот итальянский оркестр и выписали. Сеньор Пьетро приехал сюда в надежде вернуться в Италию богатым человеком. А хоть в оркестре и платили неплохо, но шутом можно было при Анне в сто раз больше зарабатывать. Тем более при такой охочей до шутовских забав императрице. Вот он и смекнул, что стоит ремесло то сменить. А его трюк с женитьбой на козе принес ему столько, что и говорить страшно.
– Мною прояснены некие обстоятельства по этой истории по козу.
– Да каким боком Пьетро Мирра к нашему делу о Салтыковой? – не понял Цицианов.
– Может статься, что отношение самое прямое. Мои старые подозрения начинают оправдываться. Не простое это дело, князь.
– Ну, ты даешь, Степан Елисеевич. Если так все пойдет, то мы никогда того дела не распутаем. Так и завязнем в нем на годы. А ждать никто не станет. Чего ты ухватился за шута этого? Он давно в своей Италии живет припеваючи, ежели не помер еще. Ты про девку убиенную узнать был должен.
– А меня этот Педрилло заинтересовал, князь. Вот ты послушай…
– Нет, это ты меня послушай, Степан. Нам доносить в столицу нужно срочно. И нам подкинули десяток убиенных холопов. Нужно по ним следствие вести. Нужно добиваться повального обыска и допрашивать дворню салтыковскую и здесь на Москве и в имениях. Там они много чего рассказать могут.
– Разрешения на повальный обыск нужно испросить из Петербурга. Здесь местные чиновники нам его не дадут.
– Но Иванцов в Петербурге защищает наши интересы. И он добьется того, что нам нужно. Только отвлекаться и останавливаться нельзя. Ты давай свою убиенную 12-летнюю девочку подай в отчете так, чтобы у них там в Сенате волосы на головах зашевелились. А я Феклу Герасимову им подам на блюде! И вместе с делом Тютчева у нас уже много чего будет. А по Фекле я такое раскопал вчера, что закачаешься. И они там в Петербурге просто так мимо себя уже сие не кинут. Быть громкому делу, Степан.
– Погоди, князь. Все что ты назвал еще доказать стоит. И сделать сие будет непросто. В ведомстве Хвощинского и Молчанова наши с тобой доводы живо раскидают яко головешки от костра потухшего.
– Раскидают ли? – загадочно улыбнулся Цицианов. – Сие видно будет. Ты не знаешь, что у меня имеется. Но оно понятно, что все непросто. Однако делать это нужно, Степан. А священник твой про девку Прасковью многое знать должен. Что же не сказал ничего? Может боится?
– Нет. Сей батюшка на труса не походит. Но у него своё мнение имеется по делу Салтыковой.
– Да чихал я на его мнение. Он священник и чего в следствие ему соваться? Разберемся и без таких помощников.
– А ты не думал, князь, что Салтыкова не так уж и виновна? – спросил Соколов. – Не думал о том, что её кто-то нам специально подставляет. Вот посмотри. Мишку, как только он развязал язык, что знает про того, кто помог холопам Салтыковой до Петербурга добраться, убили. И это не дело рук Салтыковой.
– Да дался тебе этот Мишка. Он вообще не имеет отношения к делу! Ежели мы такой отчет представим в Петербург про Мишку твоего, то нас сразу же от дела отстранят. И на карьере своей можешь крест поставить. Забудь про Мишку. Вся Москва гудит о жестокостях Салтыковой. Чиновники продажные её прикрывали не раз. Что тебе еще нужно? Нам вину этой дикой барыни доказать надобно!
– Мало про что Москва гудит, князь. Мы не слухи и сплетни собираем. И ежели, про сплетни да слухи вспомнить, то я хочу тебя, князь, спросить.
– Про что? – спросил его Цицианов.
– До меня дошли слухи, что на тебя разбойники напали, когда ты на Москву возвращался? Так ли сие?
Цицианов внимательно посмотрел на Соколова. Его удивило, что это уже известно в Москве. Хотя он предполагал, что ямщик распустит язык, но не знал, что это скоро дойдет до полиции.
Степан увидел, что это сообщение абсолютно Цицианова не смутило.
– Так что, князь?
– Действительно на меня напали разбойники. И что с того?
– А с того, что странности были некие в этом нападении. Ты, видать догадался, что твой ямщик язык в кабаке распустил. Расскажи мне про то подробнее.
– А откуда тебе про сие известно, Степан Елисеевич? Неужто, ты сам ямщиков допрашивал?
– Нет. Мне про то один старый знакомый рассказал, князь. Но ты на вопрос не ответил.
– Тебя предупредили, чтобы не доверял мне? Мол, с разбойниками знакомство водит. Так? – усмехнулся князь.
– Так ты мне расскажи про все князь, и я всякие сомнения отброшу относительно тебя.
– Некто пытается заставить нас подозревать друг друга. А дело вот как было, Степан. Атамана разбойного действительно я знавал в прошлое время. Ведь я во время прусской войны служил в драгунах и там был у меня один вахмистр по фамилии Рокотов. Я ему жизнь спас, когда двое прусских кирасир практически порубили его. И вот где удалось встретиться.
– А как драгунского вахмистра занесло в разбойники, князь?
– Ну, это тебя не должно удивлять, Степан. Такого в российской жизни у нас хватает. Тебе ли не знать того. А не рассказал я тебе про тот случай, потому что не хотел вахмистра выдавать. И надеюсь, ты его фамилии также, где не следует, произносить не станешь.
– Это дело до меня не касаемо, князь. И ежели, так оно было, то более к сему разговору возвращаться не станем.
– В том, что так оно и было, могу дать тебе мое слово дворянина, – произнес Цицианов.
– Этого достаточно, князь. Для меня, но иные об том также узнать могут. Хотя слова ямщика, да еще и пьяного, вряд ли кто примет. А мое доверие к тебе не пошатнулось.
В двери постучали. Соколов ответил, что войти можно. Створки с легким скрипом распахнулись, и на пороге появился курьер.
– Его высокоблагородие господин Гусев из Тайной экспедиции к коллежскому секретарю Соколову передал вот это, – и курьер протянул Соколову письмо.
Тот схватил его и разорвал конверт. На бумаге было написано только несколько слов:
«Степан Елисеевич,
Полицейский урядник Пафнутьев, до которого у вас с князем дело было, сегодня утром был найден мертвым. Ежели, что подробнее узнать хочешь. Приезжай.
Гусев».
Соколов побледнел и посмотрел на князя.
– Что такое? – спросил Цицианов.
– Полицейский урядник Пафнутьев умер, – ответил он.
– Что значит – умер? – вскричал князь. – Да я вчера с ним говорил, и он был жив и здоров.
– Его утром нашли в пять часов у трактира, – ответил курьер. – Подьячие как раз мимо шли и увидели тело знакомое. Глядь, а то и вправду наш Пафнутьев.
– Отчего он умер? – спросил Цицианов. – Что за наваждение такое?!
– Дак ножом его пырнули в бок. Поздно в трактире засиделся, и вышел когда тьма была. Тут его сердешного и подрезали. Ну и ограбили.
–Ладно, иди! Передай Гусеву, что я днем у него буду. Вот тебе за труды, – Соколов сунул курьеру полтину.
Тот поблагодарил и ушел.
– Что скажешь на сие, Степан? – Цицианов посмотрел на Соколова. – Тут тебе не Мишка! Вот она настоящая ниточка где. Убит полицейский, который кое-что знал! И такое знал, что наше дело быстро бы с места сдвинулось. Вот его и убрали.
– Да погоди ты делать выводы, князь. А если это простое ограбление? Загулял мужик в трактире. Вышел поздно, вот его разбойники и убили. Такое каждый день в Москве происходит.
–Не верю я в такую случайность, Степан, – начал горячился князь. – Вчера я к нему приехал в приказ и увел его в трактир. Он мне много чего порассказал и сегодня должен был прибыть сюда. Показания писать! И вот тебе!
– Может ты и прав, а может, и нет, – ответил Соколов. – Сие точно утверждать пока нельзя.
– Да что там утверждать, Степан? Только я узнал некие подробности о смерти дворовой девки помещицы Салтыковой Феклы Герасимовой. И такие подробности о которых в протоколе нет ничего. А Пафнутьев мог быть отличным свидетелем. Как ты знаешь, он ранее служил урядником 1-й полицейской команды. Это тебе не холоп помещицы. Урядник, ныне покойный такоже сказал, что Салтыкова повинна в людоедстве.
–Что? – не поверил Соколов. – Но можно ли верить слухам про людоедство? Я всегда причислял такие слухи к пустым мужицким байкам.
–А после слов урядника ныне покойного я стал думать не пустые сии байки, Степан. Он рассказал мне, что у девки Феклы обе груди отрезаны были. Сие не просто побои, Сие нечто большее. Кто мог у молодой крестьянки груди отрезать? За какой надобностью?
– Того не знаю, князь Дмитрий. А почему ты вчера урядника в присутствие не притащил, коли такие важные сведения узнал?
– Да мы в трактире начали разговор, и я всего этому уряднику там заказал. Он и начал гулять. Не отрывать же его от стола. Думал чего с ним до утра будет? Выпьет, проспится и завтра все сделает как надобно в казённом присутствии.
– А мог вас кто-то слышать, когда вы разговаривали в трактире?
– В момент разговора нет. Мы сидели на отшибе, и вокруг людей не было. А дальние сами своими разговорами были заняты. Им было не до нас.
– А когда ты его из приказа увозил, кто вас мог видеть?
– Кто знает, Степан? Но вроде никто не видел. Я сразу же его нашел и увез с собой. Все сие быстро произошло. Хотя он предупредил какого-то своего помощника что отлучится. Имени я его не запомнил. Но это узнать нетрудно.
Соколов задумался. Случайно или нет был убит Пафнутьев? Сведения он сообщил князю действительно важные.
– Ежели его убили разбойники с целью ограбления, то нам там искать нечего. А вот если его убрали из-за того, что он тебе рассказал, то стоит покопаться в сем деле подробно.
– Беру ноги в руки, Степан, и еду в приказ! По горячим следам может чего и выяснить получится…
6
Архив Сыскного приказа в Москве.
Сам Степан Соколов приказал везти себя в архив Сыскного приказа. Ему нужно было дело, про которое вчера рассказал отец Василий Иванов. Дело от месяца марта, года 1762-го. Именно сейчас его стоило проверить.
Дело он сразу нашел. Лежало на месте, ибо никто про него и не вспомнил, и даже не подумал из канцелярии приказа изъять. Соколов уселся за большим столом, смахнув с него пыль, и стал перебирать листы.
Там было сказано, что крепостные слуги помещицы Дарьи Николаевны Салтыковой братья Василий и Иван Шавкуновы, Кузьма Тархнохин, Семен Некрасов, да Антип Угрюмов в месяце марте, третьего дня, года 1762-го донесли до сведения полиции в Москве, о бесчинствах барыни своей.
Но в полиции той жалобы принимать не стали и актуарис26 Сыскного приказа Иван Пафнутьев велел холопов схватить и вызнать причину по коей они на Москве находятся, а не в имении Троицкое подле своей барыни. Оказалось, что те холопы попросту от барыни были в бегах. И Салтыкова даже погоню за ними снарядила, но её гайдуки вернулись ни с чем.
Беглые крестьяне были доставлены по приказу Пафнутьева в околоток27, где сидели в течение недели, пока нарочный в имение к Дарье Николаевне выехал. Она за своими холопами должна была прислать людей. Но нарочный вместо того, чтобы сразу к месту поехать, завернул к своему приятелю и там они пили пять дней. И потому он попал в имение Салтыковой только на шестой день. А когда Салтыкова своих гайдуков за холопами прислала, то они к тому времени уже из околотка сбежали.
«Убежали из околотка, – подумал Соколов. – Не такое это простое дело. Не иначе им в сем деле некто помогал. Странно все сие. И побег, и нарочный с казенным повелением загулял, хотя по службе должен был вначале дело свое сделать. Посмотрим, что там дальше писано».
А далее было еще интереснее. Убежав из полиции, беглые крепостные не подались на вольные земли, как обычно такие крестьяне делают, и не сбежали из Москвы. Но снова обратились с жалобой, но на сей раз уже в сенатскую контору. И там стали показывать, что в доме Салтыковой совершались многочисленные убийства дворни. И среди их показаний были свидетельства об убийствах трех жен крестьянина Еромолая Ильина, того самого кто в Петербурге жалобу в руки императрице отдал.
Сенатские чиновники дело стали рассматривать, но словам холопов не поверили и в конце-концов решили отдать их хозяйке. И снова послали нарочного в имение. Но к тому времени, когда гайдуки Салтыковой прибыли, те холопы снова сбежали. И ровно за день, когда за ними приехали.
«Что за притча такая? – размышлял Степан Елисеевич. – Какие-то странные холопы. Чересчур резвые. Им точно помогал некто влиятельный. А отец Василий говорил, что как раз братья Василий и Иван Шавкуновы про клад много толковали. Не связано ли сие? Вот про что подумать стоит».
В деле имелись бумаги, что братья Шавкуновы взломали перед побегом в кабинете своей барыни секретер и вытащили оттуда больше 100 рублей серебром.
Затем спустя месяц холопов все-таки изловили и отправили к Дарье Салтыковой на расправу. В имении их выпороли и сослали после того в Сибирь в каторжные работы.
«Что-то не стыкуется с тем, что мне батюшка Василий говорил. Они секретер взломали. И 100 рубелей взяли. Но это никакой не клад. Стала бы Салтыкова большие ценности в секретере хранить. Но и побег холопов все равно странный. Что у нас здесь далее имеется? А, те холопы описаны в точности».
Соколов стал читать о личностях, вышеперечисленных жалобщиков и оказалось, что никто из их родственников от издевательств Салтыковой не пострадал.
«Значит, причин для личной мести они не имели. Так сказать, за народ страдали», – сделал вывод Соколов.
Но оказалось, что все эти люди были весьма далеки от совершенства. Шавкуновы много раз по приказу барыни секли дворовых и делали это всегда со старанием. А сам Соколов знал, что на такое дело жалостливых не назначают. Тарнохин на воровстве неоднократно попадался и за что был бит плетьми. Некрасов с Угрюмовым были пойманы в 1760 году соседним помещиком и биты нещадно палками за то, что крепостную девку этого самого помещика хотели сначильничать в леске.
«Не похожи они на страдальцев, ох как не похожи. Все чистые разбойники. С чего это таким людям в городе муки терпеть за других? Ведь жалобу они во что бы то ни стало всучить властям хотели. Полицейские их наветам веры не дали. И я бы на их месте так же поступил бы. А после того как этих «страдальцев» в каторги послали, кто-то помог Ермолаю Ильину и Савелию Мартынову до Петербурга добраться. В Москве не удалось, и послали жалобу в столицу к самой императрице. Странно все это».
Соколов сложил аккуратно все бумаги обратно и снова задумался.
«Сколь ни думаю над этим делом, сколь ниточку не распутываю, а конца и края делу сему нет. Что за напасть такая? Такого дела не было еще у меня. Не могу даже для себя ответить на вопрос – виновна Дарья Салтыкова, али нет?
Цицианов свидетеля отыскал, что страшные показания против Дарьи Николаевны дать был готов. И его убили сразу же. Сие на мысль наводит, что есть за ней вина.
Но в иных документах, что передо мной лежат, иное показано. Здесь ясно, что ложный навет холопы на барыню подали, а не жалобу. И некто помогал им в этом деле.
Хотя вот еще одна странность. Все дела по приказу Хвощинского изъяли до Салтыковой касаемые, а сие дело на месте осталось. Как это понимать? Может специально так сделали? Может по ложному следу меня направить желают?»
Соколов снова стал просматривать бумаги и вдруг стукнул себя по лбу.
«Пафнутьев! Актуарис Сыскного приказа Иван Пафнутьев! И тот, кого нынче утром зарезали у трактира также носил фамилию Пафнутьев. Полицейский урядник Пафнутьев. Не родственники ли эти двое людей? Один обвинял Салтыкову в людоедстве, а второй велел холопьев этой Салтыковой заарестовать за побег. Если ли здесь связь? Вот что проверить стоит!»
7
Тайная экспедиция: допрос учиненный князем Цициановым.
Князь Дмитрий Цицианов внимательно осмотрел тело урядника Пафнутьева. Денег при нем не было, и удар ножом был профессиональным. Работали разбойники, что не одного христианина к праотцам отправили.
– Чего не понял, князь? – спросил его подошедший к нему чиновник Тайной экспедиции Гусев. – Уработали его разбойнички. Вот я и послал гонца к Соколову. Думал, что Степану Елисеевичу то будет интересно. Ведь вчера только ты с ним ездил куда-то. Не иначе по казенной надобности.
– А кто нашел его, Ларион Данилович?
– Да двое наших подьячих Ромка Гурьев да Васька Моткин.
– А где они сейчас? – спросил Цицианов.
– Дак в подвале пыточном, пыточные сказки пишут. Хотя там уже давно пыток настоящих нет, но для устрашения допросы там проводят. Сам небось знаешь, князь. Вот в Европах пытки так пытки. Сколь они орудий пыточных напридумали, князь. Мастера дела своего. У них палачи не то, что наши.
– Могу я поговорить с ними сейчас? – Цицианов перевал Гусева.
– Про орудия пыточные? Так я сам тебе расскажу.
– Какие орудия, Ларион Данилович? Я хочу говорить с подьячими Гурьевым и Моткиным! С теми кто тело Пафнутьева обнаружил!
– Да бога ради. А для чего тебе оно? Думаешь, нового чего скажут? Так люди они недалекие. Только писать наловчились, шельмы.
–А скажи мне, Ларион Данилович, могут ли быть у этих двух подьячих в карманах при себе деньги?
– Да могут, конечно. По пятаку, али поболее. Может, и по гривеннику найдешь. А ты чего, взаймы у них просить надумал? Не дадут, – хохотнул Гусев. – Жадные больно. Скупердяи. Да и жалование им платят, сам знаешь как.
– А если больше? Скажем по пяти рублей у них в карманах быть может? – снова спросил Цицианов.
– Да ты со шел с ума, князь? У меня при себе нет пяти рублев! Токмо три. У меня. Я и по службе их выше и имение имею исправное. А у подьячих такая сумма откуда?
– Вот и пошли проверим, Ларион Данилович, – хитро улыбнулся князь.
Подьячие оказались мужиками лет по тридцать. Один был худ словно жердь с прыщавым лицом, а второй коренастый с бельмом на левом глазу. При виде чиновника в чине надворного советника они сразу глаза опустили. Цицианов понял, что не ошибся. Их тут же обыскали и нашли у них у каждого по пяти рублей серебром.
– Вишь? – князь обернулся к Гусеву. – А ты говорил, что денег у них нет, Ларион Данилыч?
– Удивил ты меня, князь, – произнес Гусев. – И даже сумму назвал верно. Откуда ты мог знать, что у них именно по пяти рублей серебром?
– Это совсем просто, Ларион Данилыч, 10 рублей серебром я вчера оставил бывшему полицейскому уряднику Пафнутьеву, когда с ним в трактире сидел. За все выпитое и съеденное я отдельно уплатил целовальнику. Так что в кармане у Пафнутьева было 10 рублей. А сейчас они у этих подьячих, которые тело нашли.
Гусев побледнел и грозно посмотрел на Гурьева и Моткина.
– Что скажете, собачьи дети?
Худой Моткин пал на колени и вцепился в кафтан Гусева:
– Ларион Данилыч! Не губи, милостивец! Бес попутал!
Гурьев тем временем пал на колени пред Цициановым и также вцепился в его кафтан. Князь грубо оттолкнул подьячего и строго спросил:
– Как было дело? Правду говори! Тогда все прощу! И поднимись! Не ползай на брюхе.
Гурьев поднялся с колен и стал говорить:
– Все скажу! Мы с Васькой к месту службы шли и подле трактира тело Пафнутьева увидали. Подошли значит, перевернули. Видим мертвый он. Ну и решили посмотреть чего в карманах у него. Ей-ей думали пару пятаков найдем в трактир после службы сходим. Бес попутал!
– Верно, – подтвердил Моткин. – А в карманах у него нашли целых 10 рублей. Мы и ожидать такого не могли. Ажо дух сперло! Вот и решили деньги себе взять. Все одно Пафнутьеву они более не нужны. Бес попутал, барин! Прости!
– Ух вы, собаки! – Гусев замахнулся на них кулаком. – Пошли прочь! Не думаю, что они в убийстве виновны, князь.
– Согласен. Убили Пафнутьева не с целью ограбления, Ларион Данилович! И эти подьячие могли следствие запутать своим воровством. Пошли прочь! А деньги себе оставьте! Коли правду сказали то вам награда за сие.
Подьячие низко кланяясь Цицианову и пятясь задом покинули подвалы.
– Так и их понять можно, князь. Жалование им почитай полгода не платили. А приношения какие подьячие получают? Это тебе не воеводы и не губернаторы.
– Ладно. Хорошо, что все выяснилось. А скажи мне, Ларион Данилович, кто видел, как я вчера к вам приезжал? Ведь это не прошло незамеченным? Тебе доложили, что в приказ приезжал князь Цицианов из следственной комиссии и увез с собой вашего урядника Пафнутьева?
– Конечно, мне про то известно. И многие в приказе знали об этом. Но что в том такого? Ты, князь, считаешь, что его убили из-за того, что он говорил с тобой?
– Думаю да.
– Но я не знаю, о чем вы с ним говорили, князь. А если не знаю я, то не знает в приказе никто. Да и что мог такого тайного рассказать простой полицейский урядник. Да к тому же бывший. Да к тому же пьяница.
– Но убили его не из-за денег.
– Нет, это ясно, что не из-за денег, князь. Но он мог повздорить с кем-либо в трактире. Мог встретить старого знакомого, что мечтал ему отомстить. Да мало ли что.
– То я проверю. Но думаю, Ларион Данилович, что убили его именно из-за того, что он мне поведал. И он должен был прибыть сегодня ко мне в присутствие и кое-что показать для записи на бумаге. И некто весьма не хотел, чтобы Пафнутьев это сделал. И этот кто-то весьма осведомлен каким следствием я занимаюсь.
Гусев криво улыбнулся, но возражать не стал и только произнес:
– Может и так. Спорить не стану, князь. Ежели в чем могу тебе помочь, то я готов….
***
Как только уехал князь Цицанов, Гусев увидел, что на подворье разбойного приказа показался коллежский секретарь Соколова.
«Завертелось у них дело-то, – подумал про себя Гусев. – Один со двора, другой на двор. Крепко кто-то в Петербурге взялся за Дарью Николаевну. Крепко. Хотя чего и было ждать, если они Соколову следствие доверили. Это может раскопать все что надобно».
Коллежский секретарь вошел к дьяку и поздоровался:
– Здравствуй, Ларион Данилович. Рад видеть тебя в добром расположении духа, которое читаю на твоем лице. Что у тебя за удача?
– Да у меня всегда все в порядке, Степан. Сижу на своем шестке, и выше взлететь не мечтаю. И потому не мешаю никому. Только что здесь был твой князь Цицианов. Ты также по убийству Пафнутьева прибыл ко мне?
– Вроде того. Но меня интересует немного иное. Этот урядник Пафнутьев не родственник актуариса Сыскного приказа Пафнутьева?
– Родственник, – ответил Гусев. – Его брат. Наш урядник убиенный старший его брат. И еще сестрица у них младшая имеется. Но она по мужу иную фамилию носит. Но только они давно уже не в дружбе. И наш Пафнутьев поносил братца своего младшего последними словами.
– Вот как? И за что же такая немилость выпала актуарису?
– Дак и младший брат и сестрица в люди выбились. А вот старшему не повезло. Да и не помог ему братец, когда того по увечью со службы отставили. То к нему на дом пришел и денег стал просить. А младший братец его выставил. И тогда наш урядник при всех стал грозить братцу, что про все его дела расскажет. Тогда тот на место его к нам и устроил и даже денег дал. Но приязни между братьями все одно не было.
– А про что мог урядник Пафнутьев рассказать?
– Да мало ли, Степан. Каждого полицейского чиновника ежели копнуть, то про многое раскопать можно. А в Сыскном приказе тем более. Там мошенник на мошеннике, да еще и мошенником погоняет.
– А ты, Ларион Данилович, узнал ли про Цицианова что? Помнишь, что мне обещал?
– Да. Все я разузнал, но ничего страшного в том нет. Так что будь в покое, Степан. Тот разбойник, что Цицианова тогда отпустил его знакомец старый по прусской войне. Служили они вместе в драгунском полку. Я про то через моих людей узнал. И сведения то проверенные и перепроверенные. Им можешь верить.
– Вот как? – Соколов сделал вид, что ничего не знает про это. – Хорошо, Ларион Данилович. Спасибо тебе за сведения.
– Не за что, Степан. Я тебя искренне уважаю, хоть и не понимаю часто того, что ты делаешь.
– Отечеству своему служу, Ларион Данилович, как мой отец и дед служили.
– Вот сего и не понимаю, Степан. Что для тебя есть Отечество? Что для тебя Русь?
Соколов посмотрел в глаза дьяку.
– А для тебя, Ларион Данилович? Что для тебя есть Русь?
– Русь для меня родина, Степан. Как и для тебя. Но боюсь, ты не понял этой родины. Одно дело как твой отец в бой за неё идти и супостатов-татар крушить за родину, а иное дело здесь среди русских врагов искать.
– А не все ли равно кто враг, Ларион Данилович?
– Нет не все равно, Степан. Кто для тебя враги? Чиновник, что вчера в бою врагов бил и жизни не жалел своей за Россию, сегодня тобою врагом объявлен? А за что? За лихоимство и казнокрадство, ты скажешь. Но после него назначат иного, кто хитрее воровать станет и тебе не попадется. И что толку в борьбе твоей, Степан?
– Слишком ты все усложняешь, Ларион Данилович. Слишком. Я на своем месте свое дело делаю. И делаю его честно. Далее не гляжу. Присягу выполняю и все. А ты к чему сей разговор завел, Ларион Данилович?
– Да просто так, Степан. Без всякой задней мысли…
7
Санкт-Петербург: дом, где временно жительство имел Иван Иванцов.
Повышенный в чине императрицей до губернского секретаря Иван Иванцов получил новые отчеты от Соколова и Цицианова. Он просмотрел все и сам сел за составление экстракта, что должен был завтра представить самому генерал-прокурору Глебову.
К нему в комнату вошла молодая женщина и подсела на подлокотник его кресла.
– Чем занят, господин губернский секретарь? – спросила она.
– Разбираю последние отчеты, что мне прислали из Москвы, Вера. Но не стоит меня сейчас отвлекать. Завтра важный доклад.
– Кому докладываешь?
– Самому генерал-прокурору Сената. Мне нужно его просить о содействии нашей следственной комиссии. И сейчас я составляю экстракт.
– А почему ты не попросил о помощи меня, душа моя? Мы знакомы недолго, но и я могу для тебя кое-что сделать.
– Ты? – Иван посмотрел на молодую женщину. – Ах, Вера! Да что ты понимаешь в делах следствия? Ты хоть знаешь, чем мы занимаемся?
– Не знаю, и знать не хочу. У меня и других собственных дел полно. Но помочь тебе могу. Мой муж сенатор и камергер двора её императорского величества. И уже завтра тебе можно устроить доклад у самой императрицы, а не то, что у генерал-прокурора.
– А он… – Иван запнулся… – он не ревнует тебя? Ведь вчера ты не ночевала дома, Вера.
– Ты про мужа? Шутишь, Ваня? Ему уже 67 лет, а мне только 21. Чувствуешь ли разницу? Он женился на мне, ибо такова была договоренность между моими родителями и им самим. Ему нужны были деньги, а моему отцу возможность породниться с титулованным дворянством. На меня мой муж не претендует.