Скорачи

Глава пятая

Варя

Помыться было очень хорошей мыслью, хотя обнаруженные следы мне не понравились, такое ощущение, что девочку били активно, но куда попало, наказания выглядят не так, при этом спереди следов вообще никаких, а это наводит на нехорошие мысли. Да и худая я, получается. Осмотрев себя при свете дня, без стресса, обнаруживаю явный недокорм. При этом нет остаточных эффектов избиения, да и голода сильного нет, а должен быть. Странно, если Смерть подлечила, чего тогда следы не убрала?

Супчик Сережа вкусный сделал, с хлебом бородинским хорошо пошел. Хотя хлеб отличается от привычного, но вкусно, даже очень. Что будет дальше – непонятно, ведь мы об окружающей среде ничего не знаем. Ну, ход войны, но не по датам же! Хотя, кто Сережу знает, как их там учили в военно-медицинской. Осознавать, что он работал водителем в нашей бригаде из-за меня, как-то тепло. Хотя сейчас у нас совсем другие проблемы, к которым я просто не готова. Морально не готова, потому что одно дело – фильмы и книги, совсем другое – вот это все.

– А что ты делаешь? – интересуюсь я, когда Сережа доедает.

– Сейчас чайку заварю, – сообщает он мне. – И чуни сделаю, чтобы не голыми ступнями ходить.

Это он обо мне заботится, я чувствую. Сережа себя чувствует в лесу как дома, а я городская до мозга костей, как не убилась еще… Без белья, кстати, некомфортно, но трусы здесь взять неоткуда, потому приходится терпеть. Хоть не голышом – и то хорошо… Как вспомню, так и передергивает всю, потому что страшно это, на самом деле. А если бы ров зарыли или решили бы сжечь? От этих мыслей становится холодно и очень тянет по-маленькому.

– Ты куда? – интересуется Сережа, когда я поднимаюсь.

– Ну… мне надо… – объясняю ему. Хоть мы и врачи, но я пока еще не привыкла ко многому.

– Будь осторожна, – напутствует он меня, продолжая заниматься своим делом.

Я киваю, двигаясь в кусты: надо же отойти в сторону. Прогалина мне не нравится, поэтому я отхожу еще, и еще немного, пока не обнаруживаю вполне удобное местечко. Высоко задрав подол и обернув платье вокруг талии, присаживаюсь, чтобы облегчиться, но стоит мне закончить, как кто-то хватает сзади за шею, затем бросает вперед, что-то говоря. Голос я слышу, но пугаюсь так, что успеваю только взвизгнуть, перед тем как оказаться вдавленной чем-то больно упирающимся в спину лицом в траву. Я вырываюсь, пытаюсь кричать, ощущая чужую руку там, где не положено. А кто-то, уже рыча, меня хватает так, что ноги отнимаются.

И в тот момент, когда кажется, спасения нет и жизнь моя тут и закончится, звучат выстрелы, а на меня будто дерево падает. На мгновение я лишаюсь чувств, но затем меня вытаскивают, и я понимаю – это Сережа. Сереженька меня спас! Он пристрелил напавшего на меня, поэтому я пытаюсь свернуться в комочек, но любимый не позволяет мне сделать этого.

– Надо же, полицаи в лесу, – хмыкает он. – Бесстрашные какие…

– С-страшно, – признаюсь я, отметив заикание.

Такое ощущение, что во мне живут двое – доктор Варвара Никитична и запуганная, сейчас всего боящаяся девочка Варя. Вот сейчас меня просто трясет, поэтому Сережа меня тащит на себе. На руки-то он меня взять не может: масса у нас одинаковая почти, а у него еще оружие. Он уволакивает меня в сторону нашей стоянки, стараясь сделать так, чтобы я не видела полицая с полуспущенными штанами. Но в этом нет необходимости: результат насилия над двенадцатилетней девочкой я себе и так представляю… Проще было бы после этого пристрелить.

Я ожидаю упреков в том, что отошла, как оказывается, довольно далеко, но Сережа молчит. Он молчит и гладит меня, отчего мне становится немного спокойнее на душе. До меня медленно доходит, что именно только что чуть было не случилось. То есть понимание проклюнулось раньше, а вот осознание – только сейчас. Я чувствую, как меня затопляет паника, при этом почему-то тремор ощущается по всему телу.

– Ничего, малышка, сейчас чаю выпьем, – успокаивает меня Сережа, – и станет теплее. Легче станет моей хорошей.

– Спа-спасибо… – шепчу я, видя при этом, что любимого что-то беспокоит, только не понимаю, что именно, кроме моего бедственного положения.

Он укладывает меня на ветки, при этом отчего-то хмыкает, а я вдруг понимаю: выстрелы же слышать могли! Нам бежать надо! Я резко поднимаюсь, чтобы… Но Сережа меня усаживает обратно.

– Выстрелы же слышали! – восклицаю я, на что он просто качает головой.

– Эти двое забрались довольно далеко от деревни, – объясняет мне Сережа. – Хоть и непонятно, что они тут делали, как нарочно…

– Что значит «как нарочно»? – удивляюсь я.

– Чтобы мы не расслаблялись, – поясняет мне Сережа. – Два полицая неизвестно откуда… При этом у обоих винтовки, что нам на пользу, еще еда есть, а одежды нет. То есть не так далеко они должны были от своей точки дислокации уйти, при этом в округе нет даже дороги – мы бы услышали.

– И что это значит? – не понимаю я, чувствуя, как меня трясет. Ну, хоть заикание прошло – и то спасибо.

– Это значит, что все сложно, – любимый задумчив. – И очень непонятно – театр напоминает, но на более высоком уровне.

– Какой театр? – все еще не понимаю я, дрожа тем не менее всем телом.

– Чтобы не расслаблялись, сильно не задумывались и быстро бежали, – объясняет он мне. – А так не бывает. Просто не может быть такого…

Я ему верю, потому что кому же верить, если не Сереже, но вот что делать, не понимаю. На игру именно фрицев это не похоже, им это не надо, но Сережа не будет просто так говорить, значит, он чувствует несоответствия. Я, правда, думать не способна, все еще ощущая чужие грубые пальцы там, где им быть нельзя. И от этого ощущения, да и по совокупности, мне очень хочется устроить истерику и оказаться в обмороке одновременно.

Мои реакции меня смущают. То есть я реагирую именно как девчонка – растеряна, испугана, сейчас еще и дрожу, но это же должно было уже пройти или я чего-то не знаю о психиатрии? Точно должно было пройти, я же взрослая уже, рядом Сережа, значит, ничего плохого произойти не может, почему меня тогда так растопырило? Что вообще происходит? Надо Сережу расспросить, он военный врач, может, хоть какие-то идеи будут, потому что у меня ни одной – только свернуться в комочек и дрожать.

Сергей

Непонятности растут и ширятся. Отошедшая дальше, чем было необходимо, Варя успела крикнуть, и я пристрелил нападающих. В тот момент все было естественно и просто, но сейчас, задумываясь, я понимаю: очень это на кино похоже. Начнем с начала: крик в лесу, притом, что громко говоривших на суржике полицаев я не услышал. Во-вторых, они сразу же полезли на нее, а это странно. Откуда эти двое взялись – вообще отдельная история, но мы к ней вернемся. Дальше я стрелял из автомата, отдачей меня должно было в лес унести, при этом вел себя эм-пэ как привычный калаш, а такого не может быть даже теоретически.

Какой вывод можно сделать? А вывод не самый утешительный – вся ситуация выглядит попыткой запугать именно девочку, что, кстати, вполне удается. При этом меня в большей степени не учитывают. Я, конечно, «летучий мыш» и офицер, но нет целевого запугивания именно меня, а вот Варю есть. То есть проблемы сыплются именно на нее, чего не может быть просто по теории вероятностей. При этом реагирует Варенька именно как девчонка, а не как взрослая женщина. Тоже, кстати, странно, она будто утратила свой жизненный опыт, во что я тоже не верю. Что же происходит?

– Сережа, – тихо произносит Варя, отчетливо дрожа в моих руках. – Я реагирую неправильно, слишком сильно пугаюсь, понимаешь?

– Еще как понимаю, – вздыхаю я. – Тут что-то не так, но вот что, я понять не могу. А ты реагируешь в соответствии с возрастом, что может объясняться адреналином.

– Точно, химия же! – доходит до нее, в результате чего любимая задумывается. – Но это не объясняет многого…

– Например, откуда посреди леса полицаи, – киваю я. – Ну-ка, возьми винтовку в руку…

Догадка так себе, но это какая-то мнимая гарантия – оружие в руке. Я объясняю, как пользоваться немецкой винтовкой, как чистить, заряжать, разряжать, а меня преследует ощущение неправильности. У полицаев чаще всего было советское оружие, почему у этих – немецкое? Вот это странно – немецкие винтовки, да еще и с полным набором чистящих средств, у, фактически, бандитов! Что вообще происходит?

Впрочем, долго думать некогда, я надеваю на ноги любимой импровизированные чуни со срезанной подошвой от сапог полицаев. Они мне по размеру не подошли, но подошву использовать можно. Нацепив эти самые чуни, собираю сидор, докладываю туда свежие находки, после чего поднимаю на ноги Варю, чувствующую себя с винтовкой явно увереннее, и предлагаю продолжать путь.

Год, кстати, выяснить удалось – сейчас не позднее сорок третьего, потому что газетка в кисете от сорок третьего. Но тогда ситуация у нас еще более странная: партизанское движение, рельсовая война и так далее, а тут вдруг два полицая посреди леса. Да не может такого быть! Разве что они нужны были специально, чтобы испугать мою Вареньку и поделиться припасами. Кто такое может устроить? Точно не люди, а кто тогда? Кино какое-то, а не жизнь…

Причем кино годов пятидесятых: немцы тупые, наши бравые, все поют и танцуют. Сложно, короче, потому что так просто не бывает. Вареньку, конечно, штормит и еще как, но я просто никак не могу сообразить, что именно происходит. На партизан мы рано или поздно наткнемся, ибо иначе быть не может. Не для того нас целенаправленно гонят, чтобы мы партизан могли избежать. Хорошо, а что будет у партизан? Кто-то помнит это? Я не помню, на самом деле, хотя от отряда зависит. Вряд ли отожмут оружие и прогонят. Зачем и кому нужны мы у партизан? Вопрос.

Ну, допустим, медицинская подготовка у нас очень серьезная, но кто нас допустит к раненым? Хотя, учитывая текущие чудеса, могут и допустить. С них станется, потому что других причин я не вижу. Так, пока что надо место для ночлега обнаружить. Если взять в расчет общую удачливость, то можно набрести на схрон довоенный, например. Не верится…

Тем не менее день к вечеру, и если спать под открытым небом, то нифига не выспимся. А выспаться хочется, потому что от мыслей пухнет голова. А кому нужна опухшая голова? Вот то-то и оно. Какие там в учебнике были приметы схронов? Стоп, а это что такое?

Я останавливаю Варю, подхожу к отмеченному поближе. Действительно, что ли, схрон? Да нет, откуда тут схрон. Но что-то мне напоминает именно такая маскировка. Несколько минут я внимательно рассматриваю найденное, затем сдвигаю дерн, осторожно заглядывая в темный провал. Что-то мне это напоминает, вот только что? Тут я вспоминаю о фрицевском карманном фонарике, за которым лезу в сидор.

Включив фонарик, понимаю, что такого совершенно точно быть не может. Не знаю, как принято называть такие подарки, но это именно что подарок, шанс найти который вообще мизерный. Такие места хорошо маскировались и даже минировались, а тут пацан шел-шел и вдруг нашел. Так не бывает! Склады эти в учебниках родной конторы очень хорошо описаны, а историю я люблю, но вот обнаружить такой склад…

Вообще-то, честно говоря, я думал, что опорные склады ОМСБОН⁹ – это байка, но вот сейчас я стою у самого входа хорошо замаскированного склада и не понимаю, как он тут оказался. Главное – как я его сумел обнаружить? Но для ночевки это место идеальное, заодно можно и с оружием разобраться, потому что здесь должно быть все – от формы до пулемета, хотя именно форму надевать – идея плохая.

– Пойдем, родная, – зову я Варю, после чего спрыгиваю вниз. – Сейчас мы и лестницу найдем…

– Не надо, я так… – отвечает мне абсолютно доверяющая мне девочка, прыгая мне почти на голову – едва успеваю поймать. – Что это?

– Это склад, – объясняю я ей, обнаруживая наконец и лестницу.

Осторожно закрываю вход, нахожу лампу при свете фонарика, которую запаливаю с третьей попытки. Керосинка заправлена и готова к работе, вот только разжечь ее тоже непросто, хотя у меня получается. Жду, пока глаза привыкнут к освещению, и оглядываюсь. Этим же занимается и Варенька.

– Ого! – произносит она. – Вот это роялище!

Причем здесь музыкальный инструмент, я не понимаю и переспрашиваю. Через минут десять объяснений понимаю, да, роялище тот еще, причем нас эти рояли с самого начала преследуют. Здесь даже лежанка есть! И печка! Вот с оружием странность, я его не вижу, зато вижу форму и продукты питания. То есть жить здесь в принципе можно…

Глава шестая

Варя

Это не просто рояль, это роялище какой-то, при этом Сережа этого слова не знает, поэтому мне приходится ему объяснять. Действительно, довольно крупная подземная комната, полная ящиков, в которых мы обнаруживаем крупы, муку, консервы и одежду разных размеров. Даже на меня и его, если немного поработать, можно подогнать!

Пока я занимаюсь одеждой, Сережа мне рассказывает об отрядах особого назначения НКВД и таких вот складах, но вот обнаружить его… В общем, любимый и сам понимает, что это все сильно походит на кино. Кроме того, оказавшись здесь, я успокаиваюсь: уже не дрожу, да и веду себя увереннее. А вот так точно не бывает, потому что не может так зависеть стресс от местоположения. Возможно, тут я чувствую себя более защищенной? Трудно сказать.

– Слушай, а тот писатель, который полянку описал, не мог вот это все? – интересуется у меня Сережа. Я вспоминаю прочитанное в разное время и качаю головой.

– Нет, у него, я бы сказала, натуралистично, – припоминаю еще кое-что. – Если есть что-то, то на совпадениях, а вот так, чтобы настолько фантастично, я не видела.

– А версия была хорошей, – вздыхает он. – Ладно, тогда будем считать, что кино у нас другое. Лубок лубком, из-за чего не знаю, чего ожидать. Кстати, форму нам надевать не стоит.

– Почему это? – удивляюсь я. – Она удобная и новая, я сейчас подгоню только…

– Потому что если нарвемся на фрицев, – объясняет мне Сережа, – сможем отбрехаться, а в форме – без вариантов.

– Знаешь что, любимый… – я вздыхаю. – Нарвемся на фрицев – будет концлагерь у тебя, а у меня смерть от потери крови, потому что насилие в таком возрасте… Ну или тоже концлагерь типа Саласпилса, Красного берега, Майданека… Не хочу! Лучше смерть!

– Логично, – кивает он. – Если ты так решила, тогда ладно.

Как-то он слишком быстро соглашается, даже странно. Может быть, дело в том, что Сережа просто понимает, что живым сдаваться он не собирается? Так и я тоже, ведь гранаты у нас зачем-то есть. Ну, пока он изучает, что нам досталось, я подгоняю форму. И Сереже, и мне – штаны, рубаха эта… Как она называлась-то. Спрашиваю любимого, а потом долго разглядываю гимнастерку. Оказывается, она отличается от рубашки. Впрочем, так даже лучше, хотя, наверное, болтаться будет. А я вот тут ушью – и не будет.

– А что с сапогами делать будем? – интересуюсь я.

– Ну как… Можно тряпок напихать… – задумывается Сережа.

Ну, пусть думает, мне не к спеху. У нас тут, получается, есть печка, форма, и зимняя тоже, лежанка, на которой мы оба отлично уместимся, то есть жить можно. Жалко санузла нет, потому что все остальное вполне так и очень даже неплохо. Значит, пару дней как минимум можем перекантоваться, а там и до своих пойдем. Хотя тут еще посмотреть надо, что это за свои, но с этим Сережа разберется, он профессионал.

Вот, кстати, любимый ведет себя как профессионал, а не пацан, а я – в соответствии с возрастом. Это странно, потому что мы с ним оба взрослые люди, врачи, скорачи, а он как будто родился на этой войне. Вот, что странно. Или учат их так, или у меня инфантилизм на стрессе прорезался.

Натянув на себя местные военные трусы, не самые удобные, кстати, тем не менее я начинаю чувствовать себя человеком. То есть страх, ощущение беззащитности, желание постоянно прикасаться к Сереже исчезают. Чудодейственная сила трусов, так сказать. Стягиваю платье, натянув взамен гимнастерку, которая вполне так как короткое платье, и ощущаю себя как-то намного увереннее. Причины этого мне как раз не ясны.

– Сережа, я в форме себя увереннее чувствую, – сообщаю я своему любимому. – Меня не трясет, и вообще намного спокойнее мне.

– Интересное кино, – тянет Сережа. – Я бы понял, если бы на твоем месте я был бы, тогда да, но вот отчего у тебя, мне непонятно.

– То есть это что-то необычное, – заключаю я. – И что будем делать?

– Сначала посмотрим, что у нас есть, – объясняет он, сладко потянувшись. – Затем едим и спать, день был каким-то слишком динамичным.

– Не то слово, – киваю, соглашаясь с Сережей.

Поесть приготовить и я могу, кстати, пока любимый разбирается в ящиках, ну и в том, что у нас есть. Я понимаю его в том отношении, что долго нам тут не просидеть, хотя очень хочется, но отходы нас рано или поздно выдадут, чего не хотелось бы. Почему-то сейчас я могу думать связно, а раньше у меня это совершенно не получалось. Что это за триггер такой интересный?

Надо все-таки поспать, а перед этим я сделаю гречку, тушенка у нас есть, думаю, Сереже понравится. Столовые приборы и кастрюли я обнаруживаю быстро, растопить печку проблемы не представляет. Кстати, а почему, ведь я это не умею? Или умею, но не помню? Усталость просто накрывает подушкой, поэтому с едой надо поторопиться. Такое ощущение, что я после суток – почти не могу шевелиться.

– Что с тобой? – сразу же замечает мое состояние Сережа.

– Усталость накатила, – объясняю я. – Как после суток.

– Так, а ну-ка ложись, – он подходит ко мне, почти силой поднимая меня с земляного пола, куда я, оказывается, опустилась, сама этого не заметив.

Он подводит меня к лежанке, укладывая на нее, а я уже почти не чувствую ни рук, ни ног. Усталость нарастает лавинообразно, и я просто отключаюсь. При этом мне кажется, что сон начинается сразу же, без перехода.

Я внезапно оказываюсь перед виселицей. Перепутать ее с чем-либо просто невозможно, ведь она хорошо знакома мне по многим фильмам. Я пытаюсь дергаться, бежать, но сильный удар выбивает из меня дух. Упав на землю, я понимаю, что вокруг фрицы. Один из них хлестко бьет меня чем-то, выкрикивая: «Партизанен!», а затем я ощущаю колючую веревку на своей шее. Земля пропадает, петля резко затягивается и… кашляя и судорожно пытаясь вдохнуть, я оказываюсь в Сережиных руках.

– Что с тобой? Что приснилось? – спрашивает меня прижимающий к себе любимый, а меня просто трясет так, что я даже сказать ничего не могу.

Что это за сон такой? Откуда он? Ведь не было ничего такого со мной! Но я чувствую грубую колючую веревку на своей шее, до сих пор чувствую, а еще болит спина и лицо, как будто меня действительно били. А еще меня трясет так, что я сейчас, кажется, упаду. Но Сережа явно понимает, как мне помочь, поэтому гладит меня, успокаивает, несмотря на то что получается у него не очень, и вот, наконец, заикаясь я могу рассказать этот жуткий, но такой реалистичный сон…

Сергей

Варя вскидывается, захрипев, я даже не помню, как оказываюсь рядом, тормоша ее. Открываются полные запредельного ужаса глаза, моя девочка начинает плакать, дрожа при этом всем телом. Я пытаюсь ее расспросить, но говорить она в таком состоянии не способна. Паника, овладевшая ей, гораздо сильнее, чем когда она с полицаями встретилась, поэтому я направляю свои усилия на то, чтобы ее успокоить хоть как. От таких стрессов сердечко ее может и не выдержать.

Вот оно что. Моей девочке приснился реалистичный сон, который нужно проверить. На лице я следов не вижу, а вот на шее… Вряд ли это можно назвать странгуляционной бороздой, скорей натертостью, но, если вешали и обрезали веревку, – вполне может быть. Что-то я читал о таких забавах карателей, только подробностей не помню. Но тогда могло и присниться, наверное…

– Подумай, не могли ли с этим телом такое делать? – интересуюсь я, немного успокоив мою девочку.

– М-могли, д-даже с-свободно, – отвечает она мне, чуть заикаясь.

Ну, это мы проходили, это у нас пройдет. Но вот если с ней так игрались палачи, то понятно, откуда и сон, и реакции – это реакция тела, а не мозга. А мозг… подсознание могло сохранить, например. Но я не невролог и не психиатр, поэтому точно не скажу. Одно знаю точно – надо Вареньку переодеть, а потом озаботиться и водой. Вопрос, правда, в том, что теперь делать, потому что такие сны к ней будут приходить регулярно… Что делать?

Сейчас мы песенки попоем, вот так, про елочку дрожащим голосочком, а я пока ужин сготовленный наложу. Что все-таки здесь странно – из оружия только ящик гранат. Необычная комплектация, хотя мне и гранаты пригодятся, ибо я с ними много чего интересного сделать могу. А если к нашим выйдем, то я уж развернусь точно. Сейчас вопрос в том, надо ли выходить к своим и не лучше бы пересидеть здесь?

Спрашивали? Отвечаем. Здесь мы не пересидим, потому что кто-нибудь на нашу мину, которая отход жизнедеятельности, наступит – и спокойная жизнь закончится. А если копать и закапывать, то еще хуже получится. Даже несмотря на то, что у нас тут чистое кино и немцы, все-таки идиотом быть плохо. Меня этому вся служба учила – не быть идиотом.

– Открывай ротик, – ласково говорю я.

Выглядит не очень, но по-другому сейчас никак: ее так трясет, что сама она не может, а поесть необходимо, особенно после такого сна. Но есть у меня все-таки подозрение, что сон ей приснился не как память тела, а чтобы не расслаблялась. Как-то очень целеустремленно вбивают в страх именно девочку, это необычно. Логичнее бы пытаться выбить меня, раз она мне полностью доверяет, а на деле сказка у нас другая.

Вот она доест и ляжем спать в надежде на то, что сон не вернется. Если я прав, то, скорее всего, не вернется, и будет это так себе новостью. Потому что, значит, будет только одно – Вареньке будет хорошо и спокойно, только пока я рядом. Было бы это само по себе, можно было бы говорить о запечатлении, но тут у нас довольно много непонятного. Именно поэтому ситуация совсем незабавная.

Ладно, помогаю девочке моей переодеться, а затем укладываю спать в обнимку с собой. Сон сначала долго не идет, а потом и я как-то быстро засыпаю и сразу же просыпаюсь отдохнувшим. Как компьютерная игра – глаза закрыл, открыл – и ты десять часов проспал, при этом Варенька спала спокойно. То есть я прав: либо она сама, либо все эти странные качели ее просто на мне зафиксировали. Узнаю если, кто это сделал, – вскрою зубочисткой!

Наступление утра проверяю визуально, сдвинув входной люк. Действительно утро, причем раннее. То есть я сам не заметил, как часов восемь вдавил, а вокруг никто ничего. Интересно, а дым от печки куда девается? Голова пухнет от количества вопросов. Впрочем, сейчас мне нужна вода, оправиться осмотреться, а потом и Вареньку вывести за тем же самым. Кстати, с утра она не дрожит и ничего не боится. Интересно? Да еще как!

Возвращаюсь обратно, моя девочка спокойно себя ведет, в этот момент как раз расчесывается, обнаружив здесь еще и гребешок. Это уже совсем ни в какие ворота не лезет, но я уже устал удивляться, потому что выглядит, конечно, очень странно. Как «фильм про войну», сделанный человеком, знающим только то, что она была, и все. То есть непонятно…

– Мне бы умыться, – жалобно смотрит на меня Варенька, закончив заплетаться. – И… хм…

– Пойдем, – улыбаюсь я ей. – И умоешься и «хм» свое сделаешь, а я пока погляжу окрест. В смысле вокруг посмотрю, чтобы сюрпризы не набежали.

– Ага, – радостно кивает она, снова начав вести себя как девчонка, а не дама.

Мы вылезаем наверх, оба в форме, я оглядываюсь, никого вроде не видя, но если судить по законам жанра, то сюрпризы нас ждут. Где они нас ждут – непонятно, но точно будут, потому что в таких фильмах важна динамика. В старых советских фильмах играли служившие актеры, и снимали их повоевавшие люди, а в современных… Одно слово – эх! Ладно, потом порефлексируем, а сейчас нужно думать, что делать дальше.

Услышав движение и металлический лязг, я понимаю, что получил ответ на этот вопрос – по лесной тропинке, негромко переговариваясь, идут люди. То ли услышав, то ли увидев их, Варенька взвизгивает, а я уже пытаюсь ее утащить хотя бы в кусты.

– Эй, – слышу я русскую речь, что не значит ничего. – Кто там, выходи.

– А что, – громко интересуюсь я, – уже кто-то научился гранаты ловить?

– Парень, не балуй, – доносится в ответ строгий голос.

Как-то это все нереалистично… Вот не верю я в это и все! Я показываю Варе отползать в сторону нашего склада, на что она мотает головой, подтягивая к себе зачем-то взятую винтовку, а я продолжаю забалтывать на этот раз, скорей всего, партизан. По закону жанра, это должны быть точно партизаны, ну, сейчас и проверим.

– Подходите по одному, фрицы, – весело предлагаю я. – Сейчас я вам дуршлаг покажу!

– Не стреляй, парень, – слышу я. – Мы партизаны!

– Ага, ври больше, – хмыкаю, стараясь изобразить именно деревенскую речь. – Были тут двое таких «партизан» с белыми повязкам, вона, за березкой лежат!

Ну, за березкой они, разумеется, не лежат, но товарищам это знать просто неоткуда, потому я жду, как они будут выкручиваться из такой непростой ситуации. Вот как объяснить ребенку, что дядя не бяка? То-то и оно. Тем временем я потихоньку смещаюсь к Варе, если повезет – ухнем на склад и будем там сидеть тихо-тихо. Но, скорей всего, не повезет.

Будто подтверждая мое мнение, на тропинке показывается дядька, глядя на которого я понимаю, что аргумент убойный: ни у полицаев, ни у немцев такого колоритного еврея быть не может, так что, пожалуй, да. Партизаны пожаловали. Видимо, та сила, что это кино делает, устала ждать, пока мы сами придем, и решила нас, так сказать, принудительно пересечь. На мой взгляд, стоит подчиниться, хуже не будет, кино начинает просто утомлять.