Дорога поворачивает в рай

До появления Душанки я снимала квартиру пополам с другой девушкой. Из-за какой-то болезни ее кожа была покрыта красными сухими пятнами, похожими на водоемы на карте: те, что поменьше, – озёра, побольше – моря, и самые большие – океаны. Пятна зудели, и она отчаянно их расчесывала, отчего мертвая кожа осыпалась и покрывала все предметы в доме. Уборка не помогала: через пару секунд солнце снова золотило витающую в воздухе пыль. Ночью с соседней кровати я слышала звуки рвущейся, как бумага, кожи. Они длились и длились, пока в какой-то момент не приходило облегчение, и не раздавался выдох, почти стон.

Иногда моя соседка приводила парней. Всегда разных. Они приходили поздно ночью, ставили между кроватями ширму, я слышала из-за нее:

– Франка спит, не включай свет.

– Что это, аллергия?

– Аллергия. Не бойся, это не венерическое и не заразно.

– Я и не думал, что это венерическое. Я знаю, что ты чистая.

Никто не думает, что может заболеть. Никто не думает, что умрет. Может быть, когда ежедневно превращаешься в пыль, смотришь на эти вещи иначе.

Когда она съехала, пришлось взять у Мартина автомобильный пылесос, чтобы уничтожить ее следы, оставшиеся в углах и щелях. Наверное, что-то осталось, если я до сих пор вспоминаю о ней. Иногда мы оставляем себя в самых неожиданных местах. Она водила меня по окрестностям, показывая «нетуристические достопримечательности» – в основном, исписанные граффити сквоты и бары для говнарей. Я выросла в районе, где этого добра было предостаточно, поэтому с ее восклицаниями «Вот это настоящее лицо города!» я соглашалась только из вежливости.

Мне нравится жить на улице Освободителей. Наш район – местное Сохо с театрами, галереями, китайскими ресторанами и массажными салонами. Модные детишки копаются в ношеных тряпках или виниловых пластинках, геи тайком держатся за руки, а девицы вроде меня выскакивают из такси и, топоча копытцами от Джеффри Кэмпбелла, несутся к подъездам исторических зданий, на свою модную работу. Не хватает только стакана с переслащенным пойлом из Старбакса, но кофе я пью только приготовленный Луцем. В этом плане он страшно ревнив.

Достаточно перейти мост, чтобы оказаться в Старом городе. На ступеньках Кафедрального собора сидят художники с блокнотами, студенты и влюбленные парочки, а японцы на Главной площади щелкают затворами камер с длиннющими объективами. Каждый, кто оказывается в Старом городе, чувствует себя беззаботным туристом, для которого нет ничего постоянного. Люблю это чувство. Люблю приходить к Луцу в «Централь», садиться за столик в углу и представлять, что сегодня мой последний день в этом городе, а завтра я улечу домой – в место, которого нет. Даже там, где я сейчас, я нахожусь временно.

Солнечный свет крадется по комнате, рисует квадраты на стенах. Ему здесь нравится. Впрочем, я не встречала никого, кому бы не нравилось наша квартира. У нас дощатый пол, лакированные тумбочки семидесятых годов и довоенные настольные светильники, огромная доска, на которой Душанка рисует мелом (сегодня там котик в магриттовском котелке), и виниловая наклейка с картой, на которой я отмечаю страны, где побывала. Но конечно, посетителей мужского пола больше привлекают две кровати: одна с простым черным бельем (моя), вторая – потерянная под грудой подушек (Душанки). Это обидно, потому что рисунки на доске очень смешные, а я, правда, побывала в куче стран.

Душанка часто приводит парней: молодых, подтянутых и совершенно бесцветных немцев в клетчатых рубашках и очках Ray Ban. Все они либо фотографы, либо журналисты, либо держат шоу-рум с хипстерским шмотьем (что меня, как патриотку «Чертова колеса», особенно бесит). Они селятся в хостелах в Старом городе, берут велосипеды напрокат, фотографируют стаканы со своими именами в Старбаксе и грязно шутят в твиттере о мамочках приятелей. Душанка влюбляется во всех своих трахалей и каждый раз страдает, когда им приходит время возвращаться в Берлин или Гамбург к своим фройляйн.

Немцы ведут себя скромно. Только один раз после недолгого пыхтения из-за ширмы донеслось:

– Может, твою подружку пригласим?

– Иди ты нахуй! – отозвалась я. Хотела чем-нибудь швырнуть в него, но побоялась попасть в Душанку. Она без того расстроилась и долго задавалась вопросом, что сделала не так. Я сказала ей, что он, наверное, вообще не немец. Она шмыгнула носом и наконец осмысленно на меня посмотрела.

– А кто?

– Чех. Определенно, чех. Они ужасно говнистые.

– У тебя были чехи?

– Еще чего. Просто дохуя раз была в Чехии, насмотрелась. Хитрожопые, как цыгане.

– А немцы были?

– И немцев не было. Были русские, был один итальянец; русские – пьянь, итальянцы – пиздаболы. Я патриотка, душа моя, и ума не приложу, что ты находишь в гансах.

– Не говори, что всю жизнь трахалась только с местными. Как с ними вообще можно трахаться? Одна гопота.

– Зайчик, они снимают тренировочные, и под ними всё нормально, понимаешь, о чем я? Торпеда есть торпеда.

– Прям торпеда? – В голосе Душанки смешались любопытство и недоверие.

– Да, бывает, соотечественники показывают весьма убедительные результаты. По крайней мере, показывали во времена моей юности.

– А сейчас что? Давно у тебя никого не было?

– Давно.

– И не хочешь найти себе кого-то постоянного?

– Не хочу. Надоело. Все стремятся к постоянному, к заполненности во всех сферах. Квартира – галочка, работа – галочка, машина – галочка, семья – галочка. И когда сдохнешь, предъявишь заполненную анкету святому Петру, и он откроет тебе ворота и вручит приз: каждому второму – сувенирную футболку, каждому сотому – айпад. Торопитесь, количество призов ограничено. Меня тошнит.

Не жить нигде

Не иметь друзей

Без границ и без дома

И без лишних вещей²

Русские, конечно, пьянь, но стихи у них самые лучшие. Наверное, это каким-то образом связано.

Я бычкую сигарету, сползаю с подоконника и наступаю босой ногой на что-то, покрытое мягкими колючками. Расческа Душанки.

Женщина хаотична по своей природе. Она раскладывает вещи по коробочкам, коробочки распихивает в ящички, ящички задвигает в комодики, а комодики накрывает кружевными салфеточками, но хаос обступает ее со всех сторон: нитки путаются, шпильки теряются, ручки закатываются под кровать. Душанка всегда кладет расческу на столик в коридоре, но сегодня она каким-то образом оказывается на полу в комнате – еще одно доказательство необоримости пустоты и хаоса.

Звонит мобильный. Я распахиваю окно пошире, высовываюсь по пояс и кричу в трубку, пытаясь заглушить шум улицы:

– Пробка! Страшная пробка! Авария! Все трамваи стоят! Сейчас выйду и пешком пойду, через десять минут буду!

***

Я вбегаю в офис с криком «Всем привет». Моника – секретарь – суёт мне в руки кипу бумаг, я в ответ вываливаю на нее обычную историю всех, кто постоянно опаздывает.

Моника, это пиздец, что творится на дорогах: один идёт на поворот через рельсы, другой с основной вылетает, хуяк, сшиб ему весь перед, тот встает на путях, сорок минут стояли, все вышли, я жду, думаю, ну сейчас поедем, нихуя никто не едет, пришлось тоже выйти, опаздываю же, я бежала пиздец как, еще ногу растянула, хорошо хоть не сломала, но сука болит страшно…

Моника покашливает и смотрит мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу, что на диване для посетителей сидят нога на ногу два типа в костюмах, похожие, как близнецы, – разве что один из них, в очках без оправы, кажется чуть постарше. У них уложенные назад черные волосы, густые ресницы и короткая темная щетина. Выглядят как модели c рекламы туалетной воды – такие красивые, что невольно начинаешь искать космический корабль, на котором они прилетели. Увидев, что я смотрю на них, типы поднимаются и делают шаг мне навстречу.

– Franka, let me introduce you to mister Diego Ruiz and mister Sergio Ruiz, our spanish partners. Sirs, this is Franka Kovac, our leading expert, – объявляет Моника. – И спрашивает меня, едва шевеля губами: – Ты что-нибудь знаешь по-испански?

Знаю «chinga tu puta madre, cabron»³, но надеюсь, это не понадобится. Пожимаю руки братьям. У обоих красивые музыкальные пальцы.

– А где Виктория?

Моника пожимает плечами. Дверь распахивается, и в офис влетает Виктория, она же «королева Виктория», она же хозяйка «Чертова колеса». Сегодня ее рыжие локоны венчает украшение из искусственных черных цветов – оммаж Фриде, а может быть, траур по ней. Судя по закрытому черному платью с длинным рукавом и плиссированной юбкой ниже колен – второе.

– Это пиздец, что творится на дорогах… – начинает Виктория, но увидев братьев Руис, замолкает, натягивает на кроваво-красные губы деловую улыбку и берет испанцев в оборот, так что те не успевают опомниться, только жалобно поглядывают на нас с Моникой. Когда шефиня с партнерами скрывается за дверью переговорной, Моника закатывает глаза и вздыхает.

– Разделяю твой восторг, – говорю я. – Партнеры у нас охуенные. Чайник вскипел?

Наливаю себе кружку горячего сладкого чая и удаляюсь в свой кабинет. Вообще-то он больше похож на каморку, зато окна выходят на реку и вдалеке виден мост Свободы. Не успеваю я дочитать ленту на фейсбуке⁴, как звонит телефон. Королева Виктория.

– Франка, у тебя есть красивые подружки? – начинает она без обиняков.

– Зачем тебе? Хочешь урезать бюджет на моделей?

– У наших испанских козликов вечером свободное время, и они попросили показать им город. Я, как ты понимаешь, не могу.

Отлично понимаю. Муж Виктории не придет в восторг, если его жена будет устраивать для прекрасных южных самцов экскурсии по улочкам Старого города. А муж у нее из тех людей, которых лучше не огорчать.

– Зато ты можешь. Я бы отправила с тобой Монику, но тогда в офисе вообще никого не останется.

– И что мне за это будет?

– Ты наглая девица.

– А всё-таки?

– Отгул.

– Три. Моя подруга – самая красивая девочка в городе.

– Два. И монеты на представительские расходы.

– Ты торгуешься как дьявол. Годится. Где остановились козлики?

– В Best Western.

– Отлично. Мы их заберем. Кто из них кто?

– Серхио – старший, Диего – младший. Возьми на складе два платья, но верни в приличном виде, ясно? И не забывай, ты представляешь компанию.

– Партнеры не будут разочарованы.

Это я обещаю.

***

Душанку скорее соблазнила возможность появиться в «Централе» в дизайнерском платье, чем потрахаться с роскошным испанцем. Она резко поворачивается на каблуках, отчего над полом поднимается волна синего шелка; смотрит на меня через плечо и опускает ресницы.

– С испанцами так не делай, ясно? Платья надо вернуть в приличном виде.

Мы стоим перед зеркалом в комнате отдыха для персонала отеля и подкрашиваем губы. Себе я выбрала длинное платье с застежкой спереди. Снизу крючки кончались на середине бедра, а несколько верхних я просто не стала застегивать.

– Выглядишь как групи, – говорит Душанка. – Может, лучше было что-то деловое надеть?

– Мы не дела собираемся делать. И испанцы тоже. Завтра они улетают домой. Думаешь, им хочется запомнить о нашем городе только переговоры под растворимый кофе? Устроим для них маленькое раннее Эдерлези⁵?

– Если они так хороши, как ты говоришь…

– Душа моя, лучше! Намного лучше.

Душанка вздыхает, садится на диван, расправляет на коленях платье. Смотрит на меня, собираясь с духом.

– Можно тебя спросить?

– Спрашивай.

– Если бы ты… вдруг… решила быть с кем-то… постоянно, понимаешь? Каким он должен быть?

Я задумываюсь. Несмотря на то, что я не собираюсь быть с кем-то постоянно, у меня в голове есть расплывчатый образ мужчины, которому я сказала бы «да». Беда только в том, что он не имеет воплощения за пределами моей головы, поэтому мы возвращаемся в исходную точку: я не собираюсь быть с кем-то постоянно. Такие вопросы не имеют четких, всеобъемлющих ответов. Я могу только вырвать случайное качество и описать его, как люди в темной комнате описывают слона.

– Он должен уметь слушать. Мужики слишком любят попиздеть и всё, что им говоришь, пропускают мимо ушей, типа «да-да, конечно, а теперь снова поговорим обо мне». Когда они говорят: «Я тебе сейчас объясню» – всё, будет лекция о политике или философии, отключай слуховой аппарат и кивай в произвольных местах. И все обожают «объяснять»: от таксистов до докторов наук – у каждого есть ответы на все вопросы и глобальная схема мироздания. У меня в универе был случай. Я не врубалась в гражданское право, просто никак, ебаная китайская грамота, и все, включая меня саму, знали, что я не сдам. А вел его профессор, знаешь, такой импозантный хер за пятьдесят, и он мне говорит: «Франциска, вам нужно позаниматься дополнительно» – ну, я понимаю, к чему он ведет; окей, говорю, можно и позаниматься. Договорились встретиться во французском ресторане в ебенях, чтобы ни с кем из универа не пересечься. Я, значит, накручиваю локоны, платье у меня такое, времен его молодости, коричневое в горошек, чулки с поясом. Профессор, весь из себя старосветский, отодвигает мне стул, заказывает вино…

– Звучит неплохо.

– Неплохо, да. Но дальше-то – пиздец! Он начинает мне про гражданское право рассказывать!

Душанка смеется, я изображаю возмущение, хотя мне тоже жутко смешно.

– Пересказывает мне какие-то научные споры! Как на конференции такой же старый черт ему что-то сказал, а он ему ответил, тот в ахуе, все в ахуе, а я киваю на этот словесный понос и говорю в самых напряженных местах: «О, неужели! О, как интересно!». В общем, так запизделся, что забыл, зачем пришел. За весь вечер ни разу до меня не дотронулся. Вызвал такси, проводил до дома и ручку на прощание поцеловал. Лучше бы трахнул.

– Зачет хоть поставил?

– Поставил. Потом звал еще встретиться, но мне уже не надо было. В некотором смысле, мы закончили на мажорной ноте, но знаешь, что самое печальное? Я не могла сказать ему: «Заткнись. Заткнись и возьми меня за руку, посмотри мне в глаза. Спроси о какой-нибудь милой ерунде. Сделай дурацкий комплимент. Мы оба пришли сюда не о праве разговаривать, зачем тратить время и ебать друг другу мозги?». И он до сих пор думает, что всё было прекрасно, что я отлично провела время. Может, в эту самую секунду другая студентка сидит напротив него, потягивает шардоне и подыхает от скуки. Тактичное молчание – вот рак нашего общества.

Мой телефон утробно мычит и заходится мелкой дрожью. Испанцы ждут нас в холле. Мы быстро разыгрываем братьев на пальцах, мне достается Серхио, Душанке – Диего. Я спрашиваю:

– Знаешь что-нибудь по-испански?

– Chinga tu puta madre, cabron. Но надеюсь, это не понадобится.

***

Испанцы настолько неправдоподобно красивы, что мне кажется, в штанах у них должно быть гладко, как у пластикового Кена. Рукава куртки Диего поддернуты вверх, чтобы мы могли заценить его загорелые руки с кожаными ремешками на запястьях. На Серхио я стараюсь не смотреть без нужды, чтобы не потерять сознание от синдрома Стендаля и не свалиться к его «катерпиллерам»⁶. Из кармашка куртки выглядывают очки-авиаторы – если он их наденет, мне конец. Устоять перед мужчиной в авиаторах я не в силах.

– Здравствуйте, мы встречались сегодня. – По-английски я говорю бегло, но не очень чисто. – Я Франка, – с трудом удерживаюсь от того, чтобы не добавить «как генерал», – а это моя подруга Душана. Душана, это господа Диего и Серхио Руисы.

Моя девочка нацепляет профессиональную улыбку и приветствует гостей. Оказывается, она несколько преуменьшила свои познания в испанском.

– Buenas tardes, señores. Bienvenidos a nuestra ciudad⁷.

Братья разражаются тирадой на родном языке, целуют нам ручки. Не нужно быть испанистом, чтобы понять, что они хвалят наш прекрасный город и наших прекрасных девушек. Душанка предлагает перейти на английский. Серхио повторяет те же банальности на английском. Интересно, братья тоже разделили нас между собой? Кто выбрал меня и не хотел бы он изменить свой выбор, увидев Душанку?

Мы не тратим время на экскурсии по городу – жаль обдирать каблуки о брусчатку – и сразу едем в «Централь». В такси Душанка садится на переднее сидение, оставляя меня в тесном соседстве с братьями. От них пахнет одеколоном, у них чувственные губы, и я спрашиваю себя, почему всегда нужно выбирать. Я хочу получить всё. Перегибаюсь к Душанке и говорю вполголоса:

– Потом поменяемся, окей?

Она поднимает брови и лукаво улыбается. «Не можешь выбрать? Хочешь получить всё?» – спрашивает эта улыбка. Вижу в зеркале глаза таксиста – он косится на нас, ему интересно, что ответит Душанка. Она говорит:

– Окей.

Я откидываюсь назад, строю извиняющуюся гримаску, дескать, простите, дамские секреты. Спрашиваю испанцев, из какого они города.

– Из Мадрида, – говорит Серхио. То ли в розыгрыше ему досталась я, то ли он поддерживает беседу на правах старшего, то ли просто он разговорчивее брата.

Мадрид – безумный и прекрасный город. Перед ним отступают Рим, Прага, Берлин и еще множество городов, где я побывала, но которые не смогли покорить моего сердца. Покинув Мадрид, я покинула саму себя. Я говорю об этом Серхио, он улыбается и тянет мою руку к губам, легко целует и не отпускает несколько секунд. У него прозрачные светло-зеленые глаза, в уголках глаз – морщинки, как у всех, кто часто щурится или смеется. Мне нравится, что его лицо так близко.

– Приятно слышать комплименты моему родному городу от такой красивой девушки. Если когда-нибудь снова соберешься в Мадрид, непременно позвони мне. Я покажу тебе свои любимые места, до которых туристы не добираются.

Обещаю позвонить, хотя знаю, что вряд ли сегодняшний вечер получит продолжение в будущем. В любовь на расстоянии я не верю. А в секс на расстоянии трех тысяч километров – тем более. Хотя мысль о том, чтобы бродить с Серхио (или всё-таки с Диего?) по залам музея королевы Софии и смотреть демонстрацию «Андалузского пса» с любого места, мне нравится.

От Best Western до «Централя» ехать пятнадцать минут. За это время Душанка успевает перечислить все достопримечательности, которые мы проезжаем, – работа обязывает ее отвечать на вопрос «Что бы у вас тут посмотреть?» подробно и обстоятельно. Я нихрена не знаю о родном городе, названия церквей и имена памятников моментально вылетают у меня из головы, заменяясь именами молодых дизайнеров, модных режиссеров и фотографов, – профессиональная необходимость. Книг я давно не читаю.

Разговор переходит на цены на недвижимость. Выясняется, что если мы с Душанкой продадим хозяйскую квартиру, сможем купить роскошный пятнадцатиметровый туалет на окраине Мадрида. Мы в шутку расстраиваемся, и тогда Диего щедро предлагает:

– Можете жить у нас. Места хватит всем. Между прочим, я отлично готовлю.

Я говорю, что это прекрасно и мне, за исключением блинчиков, приготовление пищи не дается. Душанка спрашивает Серхио:

– А в чем твой особый талант?

Он пожимает плечами.

– Не могу похвастаться.

– Ты выглядишь как человек, которому удаётся абсолютно всё, – говорю я.

Диего шумно соглашается со мной. Оказывается, Серхио знает три языка: английский, итальянский и французский – играет на гитаре и прекрасно поет. В это легко поверить: у него низкий мягкий голос, и когда он, подбирая правильное слово, произносит «cómo decirlo?..»⁸, у меня ёкает внутри, словно я сижу во взлетающем самолете.

– Ты так меня рекламируешь, словно хочешь продать, – говорит Серхио брату.

– Давно пора тебя кому-нибудь пристроить, – отвечает тот. И добавляет, повернувшись ко мне: – Мама ждёт не дождётся, когда он женится.

У Диего сексуальная манера улыбаться краешками рта и смотреть прямо в глаза. От этого взгляда хочется закрыть лицо руками и захихикать, как влюбленная малолетка. Диего опускает руку и в тесноте задевает мое колено. Еще один взгляд, мы смотрим друг на друга бесконечно долго, пока я наконец не отвожу глаза. Зачем так смотреть? Завтра вечером ты и твой преисполненный талантами брат сядете в самолет, он поднимет вас в небо, и через пять часов с учетом пересадки Мадрид примет вас в свои объятья. Мы будем превращаться в пыль вдали друг от друга, а у меня нет даже бриллианта, чтобы начертать на стекле номера в Best Western «Tu oublieras aussi Franka»⁹.

Настал «золотой час»: низкое солнце окрашивает город в желтый цвет, отражается в окнах и слепит глаза. Серхио надевает солнечные очки, и я вижу в зеркальных линзах себя, удвоенную и искаженную, со своими удвоенными и искаженными желаниями. Окна в машине открыты, по салону гуляет прохладный ветерок. Я зябко передергиваюсь, и Серхио легко обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Он тёплый. Мне хочется запустить руки ему под куртку, но я удерживаю себя и складываю ладошки на коленях, как школьница.

– У тебя такие красивые волосы, просто произведение искусства, – шепчет Серхио и отводит прядь, упавшую мне на лицо. – На солнце ты рыжая, как лиса.

Диего смотрит в окно, будто не замечая происходящего. Душанка молчит, крутит кольца на пальцах. Дам монетку за твои мысли, но ты ведь всё равно не скажешь.

Когда мы проезжаем по мосту Свободы, я чувствую запах реки. Позади остаются велосипедисты, влюбленные пары, туристы, замершие на фоне панорамы Старого города. Я закрываю глаза, и все они исчезают.

***

Сегодня в «Централе» смена Луца. Предупреждаю его сообщением: мы приехали. Для нас он убирает со столика в VIP-зоне табличку «зарезервировано» (на самом деле, столик просто придерживают для почетных гостей, буде такие заглянут, – вот как сейчас). При виде Душанки Луц морщится, она тоже корчит недовольную гримаску. Мои бесценные друзья не переносят друг друга. Единственный раз, когда они провели вместе больше десяти минут, чуть не кончился дракой. Я отлучилась в дамскую комнату, а когда вернулась, воздух искрил от ненависти.

– Прости меня, Франка, я ухожу, – прошипела Душанка, поднимаясь. – Ни минуты не проведу больше с этим пиздёнышем.

– Иди-иди. Прямо на хуй иди. – Луц развалился в кресле и сделал выпроваживающий жест рукой. – Передавай привет сама-знаешь-кому, подстилка.

– Захлопни пасть!

Никогда не видела, чтобы они так себя вели. Казалось, Душанка сейчас вцепится Луцу ногтями в горло. Я беспомощно переводила взгляд с одной на другого.

– Да что, блядь, с вами такое? Какая муха вас укусила?

Душанка накинула ремень сумки на плечо, быстро поцеловала меня на прощание, шепнула на ухо:

– Держись от него подальше, Франка.

– Душанка, что ты делаешь? Сядь немедленно, ты никуда не пойдешь. Может, вы объясните мне, что произошло?

Она отрицательно покачала головой.

– Просто послушай меня, я тебе добра желаю. Ничего хорошего от этого типа не жди.

Душанка всё-таки ушла, а объяснений я так и не получила. На все вопросы оба отвечали одно: «просто держись от этой твари подальше». Это сложно, но теперь я стараюсь даже не упоминать Луца при Душанке и наоборот.

Мы устраиваемся на низких диванчиках. Серхио мягко берет меня за руку и усаживает рядом с собой. Диего с Душанкой занимают противоположный диван.

– Принеси водку и четыре рюмки, зайчик, – прошу я Луца. И предупреждаю испанцев по-английски: Сейчас я научу вас пить водку. Меня научили в России, а так, как пьют там, не пьют больше нигде.

Душанка жестом показывает мне притормозить, но я уже не могу. Моё поле зрения сузилось до одной точки, у меня одна цель этим вечером, и я не вижу ничего вокруг. Не хочу видеть.

– Ты была в России? – спрашивает Серхио.

– Была.

– И как там, холодно?

– Не знаю, я в мае была. Было тепло. Но меня всё равно поили водкой.

Пока несут водку и закуски, мы перекидываемся названиями городов, в которых побывали. Похоже на игру в «Морской бой».

– Вена!

– Ранил!

– Прага!

– Ранил!

– Берлин!

– Ранил!

– Амстердам!

– Мимо!

– Барселона!

– Убил!

Появляется Луц с подносом. Это странно: бариста не должен разносить заказы – но спрашивать, в чем дело, неудобно. Луц ставит передо мной рюмку и незаметно подмигивает.

– Отличный выбор, – шепчет он, и я не знаю, имеет ли он в виду водку или Серхио.

Я поднимаю рюмку, остальные следуют моему примеру.

– Это называется «брудершафт». Мы скрещиваем руки, вот так, – я завожу руку за локоть Серхио, Душанка следует моему примеру, – не забывайте смотреть друг другу в глаза… и выпиваем.

Мы одновременно опрокидываем рюмки. Меня передергивает, Душанка морщится. У испанцев идёт легко.

– А теперь целуемся, – говорю я.

В VIP-зоне нет окон, поэтому здесь ужасно душно и полутемно. Серхио наклоняется ко мне, я кладу ладони ему на плечи. Мы замираем, соприкасаясь лбами, смотрим друг другу в глаза, расплывающиеся мутными пятнами. В этом хрупком моменте и смущение, и предвкушение, и обещание. Я знаю, что сейчас Серхио поцелует меня, но когда его язык проникает в мой рот, это всё равно неожиданно.

– Dios, eres tan dulce…¹⁰ – говорит он.

Я не понимаю, но прошу говорить еще. Он бормочет что-то по-испански, и меня выносит из реальности окончательно.

посмотри на меня еще своими охуенными зелеными глазами, они правда такие охуенные или ты носишь линзы? твои губы, они точно настоящие, они мягкие и нежные, ты целуешь меня, и я хочу закрывать глаза, но видеть тебя я тоже хочу, поэтому я смотрю пальцами, мне нравятся твои волосы, твой беззащитный затылок, нравится, как жесткая щетина трется о мой подбородок и губы; ты повторяешь: «эрмоса, эрмоса»¹¹ – а я сама не знаю, на каком языке теперь говорю, может, по-испански, может, ты передал мне его через поцелуй, заразил меня испанским языком, и я теперь могу говорить только на нем

Я слышу отдаленный женский смех и открываю глаза. Душанка полулежит на груди Диего, хихикает и, глядя на него снизу вверх, обводит кончиком пальца его губы. Заметив, что я смотрю на нее, она суетливо выпрямляется и говорит:

– Еще по одной?

Диего тянется за куском ветчины, но Душанка хлопает его по руке.

– После первой не закусывают.

Мы пьем еще. Я перебираюсь на колени к Серхио, сижу на нем боком, перекинув ноги через его бедра. Он снял свитер, теперь между его телом и моими пальцами только тонкая футболка. Сквозь нее я чувствую горячую и чуть влажную кожу. Наливаю еще водки. Я хочу напоить его. Хочу сдёрнуть этого холёного красавца с небес, пусть будет на земле, пусть смотрит на меня мутными глазами, лапает, говорит мерзости, как это делали все, кто был до него. Я чувствую, что сейчас со мной происходит нечто исключительное, но эта мысль мне не нравится. Пусть всё будет обычно, а потом садись в свой самолет и уёбывай в лучший город Земли, чтобы навсегда забыть обо мне.

Диего уже хорошо набрался. Он пытается залезть под платье Душанки, но путается в складках ткани и никак не может достичь цели. Душанка повторяет: «Don’t, don’t» – но не отводит его руку. Он говорит, мешая английские слова с испанскими:

– No voy fuck you right here, mija, don’t be afraid, I prefer a bed. Sólo quiero touch your beautiful skin, tus piernas hermosas, raise your skirt, hermosita, do this for me, be nice to me, just un poco…¹²

Серхио еще держится, настоящий кабальеро. Бедром я чувствую его напряженный член и слегка трусь об него. Он вздрагивает. Я говорю Серхио:

– Научи меня каким-нибудь испанским словам.

– Каким например?

– Самым необходимым. Без чего в Испании никак?

Он не ловит намёк и начинает, очень серьезно:

– Если ты заблудишься, можешь подойти к туристическому офису и сказать: «Necesito conseguir información». Это значит: «Мне необходимо получить информацию»…

Я закатываю глаза и перебиваю:

– Это скучно. Давай что-нибудь более… неформальное.

До него наконец доходит, он улыбается и слегка сжимает мою талию.

– Хочешь узнать какие-нибудь грязные словечки?

Я киваю. Он ненадолго задумывается.

– Ну например… Te quiero follar. Я хочу трахнуть тебя. Повтори.

– Те кьеро фойяр.

– О, сексуальный акцент. – Он целует меня, и я чувствую, как его член твердеет. – Тебя могут спросить: ¿Puedes chuparme? Можешь отсосать у меня? А если ты хочешь, чтобы парень тебя вылизал, скажи: cómeme el coño. Повтори.

– Коме ме эль коньо.

– Bien, muy bien, zorrita¹³. – Серхио утыкается лицом мне в шею и гладит мои ноги – от колена и чуть выше середины бедра. – Тебе приятно?

Мне хочется повторить с досадой: «Это скучно». Вместо этого я беру его руку и направляю ее дальше, прижимаю его ладонь себе между ног.

– Трогай меня здесь, – говорю я. – Делай так… Ммм, как это называется по-испански?

– Follar con los dedos, – шепчет Серхио мне в шею. – Скажи: fóllame con los dedos. Скажи: haz que me corra¹⁴.

Речь мне отказывает, я могу только стонать и двигаться на его пальцах, насаживаться глубже. Потолок пляшет над головой, словно мы раскачиваемся на качелях и взлетаем вверх, так что сердце падает в низ живота и ниже, еще ниже.

Меня отвлекает очередное визгливое «stop it!» от Душанки. Она добавляет: «You hurt me!» и обиженно отодвигается от Диего.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Это животное силу вообще не рассчитывает. У меня синяки останутся от его лапищ…

– Он пьяный. Выйдем на улицу, он освежится и будет нормально себя вести. Хочешь, домой поедем?

– С этими?..

– Ну, ясно. Я представляю компанию, не забыла? Их нельзя тут бросать.

– Ладно. – Душанка улыбается, поворачивается к Диего и берет его за подбородок, глубоко впиваясь в кожу ногтями: – Would you be a good doggy? You wouldn’t hurt me again, would you?

Он мотает головой, часто дыша, как настоящий пёс. Душанка похлопывает его по голове.

– Good doggy.

– Я попрошу вызвать такси, – говорю я, слезая с колен Серхио. Говорю Душанке вполголоса: – Присмотри за мальчиками, хорошо? Справишься?

– Не с такими справлялись.

***

Луц замечает меня сразу, как только я появляюсь в общем зале. Просит напарника подменить его, напарник смотрит на меня и подмигивает. Шутливо грожу ему пальцем. Мы выходим наружу, Луц прикуривает сразу две сигареты, одну отдает мне. Прохладный воздух действует отрезвляюще, я обхватываю себя за плечи. Голые ноги покрываются гусиной кожей. Луц выпускает дым через нос и спрашивает:

– Ну как?

– На мази… наверное. Не знаю. Вроде пока всё нормально, а потом что будет… хуй знает. В какой-то момент мне показалось, что я в него влюблена. Ебанатство, правда?

– Ебанатство.

– Я так давно не влюблялась. – На меня накатывает хмельная тоска, я прижимаюсь лбом к груди Луца. Он держит сигарету на отлете и свободной рукой гладит мои волосы.

– Зачем тебе это?

– Не знаю. Всем надо.

– Ты не сможешь быть как все. Даже если захочешь.

– Почему?

Я отрываюсь от Луца, затягиваюсь сигаретой и снова прижимаюсь к нему. Он обнимает меня, целует в макушку.

– Ты пьяная сейчас, вот и лезет всякая чушь в голову. Тебе не нужен никто, ты сама знаешь. Никакой ебучей любви, ясно? Люди забивают пустоту внутри, суют туда всякую мерзость, проводят всю жизнь в поисках, и только ты – другая. Ты не боишься пустоты, тебя не ебёт, что всё заканчивается. Для тебя нет ничего вечного, и это твоё преимущество. Для остальных тоже нет вечного, но они об этом не знают или не хотят знать. Ты не обманываешь себя. Я это ценю в тебе больше всего. Знаешь, что я сделаю? Смотри, – он проводит рукой по моему лбу, – я соберу все твои сомнения, все глупости, которые собрались в твоей голове, вот они, – он показывает сжатый кулак, – и отпускаю их, пусть катятся, – Луц открывает ладонь и дует на нее. – Видишь? Больше ничего нет.