Иногда с каким-то пугающим отчаянием в голосе заявлял, что всё все обречены, что выхода нет. Отец тогда стучал кулаком по столу, что аж вся посуда прыгала, и требовал того замолчать, воздержавшись от подобных фраз при детях. Каждый день по нескольку раз они только ругаются и спорят…
На улице перестал показываться старик Шункар. Поначалу мало кто это заметил, наверное, неделя минула, как все опомнились, что нет больше этих шаманских песнопений на перекрёстках. Стучались к нему, да не открывает, не отвечает… Несколько дней спустя, как Антон говорил, я сам-то не видел, вломились к нему в избу мужики с председателем, разведать, а не помер ли тот, да так и ахнули…
Брат бы не стал меня нарочно запугивать, выдумывая всякие небылицы, особенно сейчас – в такие времена. А после этих видений за окном я и сам был готов поверить во что угодно. Говорят, в углу одной из комнат шамана нашли, среди груды обглоданных человеческих костей, сидящего нагишом на корячках. Наружу выволокли, да чуть там и не растерзали.
Лицо, говорят, у него совсем изменилось. Чудищем стал немыслимым. Глаза навыкате, волосы, ресницы и ногти – все повыпадали, кожа бледная-бледная, как у покойника, нос сильно сморщен, будто в застывшей гримасе, складки которой уже не разжать, челюсти вперёд выпятились, формируя под ноздрями уродство изменённой формы черепа, да не как у приматов, а совсем непонятное что-то. И за зубами ещё один ряд начал расти, сгибая вперёд да выпячивая передние основные. Так что рот его почти не смыкался теперь, уголки губ треснули, как и кожа щёк, и там новая соединительная ткань, как перепонка, выросла. Ничего человеческого в этом сморщенном зубастом лике не осталось. Знал бы отец, что мне это всё брат шёпотом втихаря пересказывает, такую трёпку бы Антохе задал…
А внутрь, когда заглянули, там все стены в символах странных, углём начертанных, да кровью хлеставшей, уже подсохшей, измазано. Всё залито в смраде неистовом. И кости кругом лежат от его дочери да её детей-близнецов, сожрал, мол, живьём в ритуальном неистовстве сначала малых внуков, а потом и её, изменившись до неузнаваемости.
Что-то бурчал, верещал, да по-человечески подобным ртом говорить не мог уже. Один дядя Олег мог его бормотания понять и истрактовать всем. Говорил Шункар, что богиня лесов дань свирепую требует, жертвы кровавые, чтобы от чистого сердца шли. Кто своих любимых и дорогих ей поднесёт, тому и даст она дальше жить в новом мире.
Дядю за такое захотели запереть прямо вместе с Шункаром, говорят, нагнал на них страху белибердой своей, чуть драка не затесалась, хорошо папа вступился. Говорит, от лихорадки всё, заразу какую-то подхватил при ранении, и кто теперь знает, чем дело кончится. В больницу ж не повезёшь, есть ли они ещё вообще, больницы эти, и кто там работает..
В общем, так как тюрьмы на территории деревни нет, в одной из плотно закрывавшихся бань стали держать старика-шамана. Все выступили голосованием, что б его не кормить, а староста, председатель наш, Айдар Губей-улы, такого отношения не потерпел и велел еду бросать тому, а не морить голодом. Знаю, кости мальчишек и их матери собрать хотели да захоронить, но, вроде, так и не сунулся никто этим заниматься в проклятом шаманском доме, дабы на себя беду не накликать.
А день спустя наш агроном, Пётр Станиславович, опять мужиков всех собрал – на поле, недалеко от озера, где гадюшник обычно, высокая трава за ночь оказалась во многих местах странно примята, формируя целые прямые и извилистые линии. И народ походил там, повырисовывал орнамент полученный, вышел один из символов, что на стене у шамана был углём начертан, только огроменный со всё поле. И непонятно, кто б такой мог за ночь вообще создать в темноте, да ещё в идеальных пропорциях и симметрии там, где она была, ведь узор этот, «символ Шаб-Ниггурат», как его трактовали, представлял собой искривлённую пятиконечную звезду с дополнительными «рожками» и несуразными «завитушками». Никто не сознавался, а все друг друга начали подозревать да обвинять, меж собой перессорились…
Луна разрасталась, а вместе с ней и наша тревога. Дядя Олег, казалось, больше вообще не спал. Сидел полулёжа то в кресле, то на стуле у окна за столиком, мог задремать, но снова кричал, вскакивал, что-то шептал или тараторил, даже «крестился» как-то иначе – от левого плеча двумя перстами, как староверы, вёл к пупку, потом к левому плечу, оттуда наискось к правому бедру, да к левому по прямой, соединяя пять точек в ту самую пентаграмму. Кланялся непонятно куда и причитал всё про ту матерь-козу, чтобы нас защитила.
Они всё больше ругались с отцом. Впервые я слышал, как тот не сдерживается в выражениях, ругаясь передо мной и Антоном благим матом. Теперь уже было всё равно, какой смысл вести себя прилично, если от всего общества осталось около пятнадцати человек, да и человеком ли теперь был наш изменившийся до неузнаваемости шаман?
Антон как-то сводил меня к той бане, его показать, оказалось она председателю-то и принадлежит, на его земле стоит. Но нас заметил Митька-сторож, мужик необразованный, резкий, постоянно курящий, словно у него в погребах запас табака на самокрутки, или просто скуривающий уже по привычке всё подряд, что удаётся сорвать да насушить. Прогнал нас, в общем, ружьём угрожал, чтобы не совались. Как ему только оружие доверили…
Брат ещё предположил, что оно не заряжено. Мол, вот чисто ребятню отпугивать, да не осталось в «Сухом Озере» уже ребятни. Младше Антона один я был, остальных, если лесные отродья не выловили, то родители увезли спасать отсюда неведомо куда. Как Антоха ребят трое ещё, и то из них некоторые постарше на год-другой. Остальные, кто есть, уже, считай, взрослые.
А в ночь полнолуния эти монстры снова пришли. Их будто бы что-то манило сюда. Раз за разом за минувшее время мы их отгоняли, они делали перерыв, передышку, и снова шли на деревню, не опасаясь никаких охранных костров. Зачем мы вообще их делаем каждый вечер? Возводим защитой на ночь, хотя они совершенно их не боятся!
Когда что-то тяжелое и неуклюжее подошло к нашему дому, начав скрестись и задевать частокол, отец взял ружья и снова отправился наружу. Дядю лихорадило у кухни, он вымаливал прощение у высших сил, держал в руках крупный нож для хлеба, закончившегося среди запасов первым же из всех наших продуктов, сидел так в обороне, покрытый потом, весь дрожа и озираясь по окнам, ожидая нападения с любой стороны. Двустволка была где-то неподалёку, так как на лишённой всякой скатерти столике виднелись небрежно уложенные патроны.
Я, затаившись в комнате, зажавшись в углу кровати под слоями тёплого одеяла, сквозь малюсенькую щель поглядывал на своё окно, за которым вновь ощущалось дыхание зла, и маячили странные фигуры теней, среди которых узнавались очертания вытянутой костяной пасти. Но я увидел в этот раз кое-что ещё.
Средь этих крупных челюстей, которые в раскрытом виде не могли вместиться даже в обозримое оконное пространство, вытягивался змееподобным хоботом склизкий и длинный язык, довольно толстый, цвета вяленого мяса, чьи запасы помогали нам проживать на пару с банками варенья.
Этот отросток будто жил своей жизнью, но самое главное – он тянулся непосредственно к ослепительному свету фонаря, касаясь того, получая ожоги с характерным шипением от нагретого до высокой температуры плафона, но будто бы не чувствуя никакой боли, продолжал двигаться, водить по нему и облизывать.
Тварь прервал от этого непонятного мне действа громкий выстрел, заставив отскочить в тень. Папа вышёл прогнать эту мерзость вновь с нашей лужайки, а в идеале, конечно же, пристрелить да убить вовсе. Кто знает, сколько там таких особей в стае, но убив даже одну и выставив эту костяную голову на шесте, отгоняя прочих, можно показать силу человеческой отваги и упорства. Сказать всем чудовищам, что им здесь не рады, что это не их дом и не их мир, а наша деревня. И отвадить всякое желание клокочущих порождений душной тугой ночи захаживать на нашу территорию.
Когда чудовище отскочило, я вылез из одеяла и прыгнул к окну, чтобы хоть теперь его целиком рассмотреть. Не помню, отец ли, дядя Олег или кто из гостей-соседей, но явно мужской голос, когда-то обронил запомнившуюся мне фразу, даже не и не вспомню к чему относящуюся, «врага надо знать в лицо». Кажется, это когда деревенские начали без вести пропадать день ото дня и ещё никто не ведал о нашествии козлоногих из леса.
Ничего толком увидеть мне не удалось. В отличие от прошлого раза, зверь слишком много надышал, облизывая фонарь на углу крыльца. Я просто стоял и робко вглядывался сквозь стекло, надеясь, что то по-быстрому отпотеет… А затем у моего рта появилась скользкая крупная рука, и что-то схватило меня крепко-крепко, мигом вырвав из комнаты. Я не мог даже сообразить, что происходит, но брыкался, сколько было сил, мычал сквозь зажавшую мои губы ладонь, а меня стремглав выволокли из спальни в главную комнату, оттуда на веранду, и вот уже вмиг на улицу под громкий топот человеческих ног.
Лишь, оказавшись снаружи, я понял, что это дядя Олег уносит меня куда-то прочь не просто из дома, а вовсе с участка, бежит в темноту троп, не к другим домам, а в сторону леса мимо пустующих участков, залитых мертвенно-бледным светом зловещей луны. Я ничего не понимал, не мог звать на помощь, а долго вырываться и сопротивляться не выходило – час итак был поздний, дневная усталость не позволяла быть достаточно прытким и сильным. Сердце бешено колотилось, а разум не мог разобраться, куда и зачем он меня тащит.
Возможности, раскрыть рот и укусить его – не было никакой. Руки мои были стиснуты крепкой хваткой, выпрямленные вдоль тела, как я и стоял у окна, оказавшись намертво стиснутый, а ноги уже уставали отталкиваться, к тому же я был босяком – кто ж в кровать залезает в обуви, так что удары пятками и стопами едва ли могли всерьёз меня вызволить.
Мы бежали невероятно долго. Было видно, что сам дядя уже устал держать меня на руках, прижимая к телу и не позволяя ни кричать, ни звать на помощь. Страшно было подумать, что у него на уме, но неизвестность пугала куда больше. А мы всё неслись сквозь деревья и кустарники, пока не стали замедлять ход, когда он уже изрядно устал.
Он поставил меня на ноги, и я ощутил голыми стопами холод ночной земли, колкие мелкие веточки, осыпавшуюся хвою, старые листья – в общем, весь лесной «ковёр» по которому был вынужден ступать. Он держал мои руки за спиной так, чтобы я не вырвался, ведя рядом, а другой ладошкой всё ещё прикрывал мне рот, чтобы я не закричал.
Я дёргался из раза в раз, слёзно мычал в ладошку и всхлипывал, но его всё это никак не заботило. Мне хотелось хотя бы спросить, что происходит и почему мы здесь, но он не давал мне сказать ни слова, оставалось лишь пищать и верещать, насколько мог, двигаясь среди тёмного леса, куда проникал иногда сквозь кроны серебристый свет циклопического лунного глаза.
Вокруг я на слух ощущал, что бродят эти чудовища. Копытное перешагивание, сотрясавшиеся от них кустарники и нагибающиеся под их снующими зловонными тушами мелкие деревца. Сейчас дядина ладонь уже не перекрывала своей хваткой заодно и ноздри, так что меня буквально тошнило от окружавшего нас запаха.
Среди деревьев в бликах холодных лучей я сквозь слёзы глядел, как маячат лохматые гиганты. Слышал издаваемый ими мерзостный звук, скребущий буквально по моей душе через всё нутро, выворачивающий от паники наизнанку и ввергающий в такое неистовое желание удирать отсюда со всех ног, что я начал вырываться и брыкаться в дядиной хватке с новой прытью, будто открывалось второе дыхание и организм откуда-то изнутри черпал резервные силы.
Мерзостный запах всё сильнее въедался в окружающий ледяной воздух. Они наполнили здесь собой всё пространство, принесли с собой глубинную тьму, сделав лесные дебри своим морозным прибежищем, несмотря на царящее вовсю лето, изменяя деревья нашествиями бледного грибка и ползучим вьюном, извращая саму лесную подстилку у нас под ногами. И хотелось даже зарыться в проклятую, потную и тоже отнюдь не благоухающую ладонь дяди, но как-то скрыться от тошнотворного зловония волосатых угольно-чёрных копытных туш.
Но всё было тщетно, сбежать так и не удалось, а тот, молча, почти не моргая, когда мне удавалось на него посмотреть, с широко раскрытыми своими каштановыми глазами двигался вперёд, будто бы даже знал куда. В небольших ельниках и сосновых зарослях я узрел, как эти дикие отродья пируют гниющими тушами лосей и оленей.
Только сейчас увидел их целиком и ужаснулся от их внешнего вида – косматое бесформенное уродство! Ничего общего с рогатой лошадью или копытным пауком, которых я себе представлял. Нечто вообще не из этого мира. Потустороннее, демоническое, инопланетное и чужеродное, невесть как способное вообще жить и дышать.
Они ранили моё юное воображение, словно в этот самый миг детство кончилось навсегда, было разрушено, унесено водоворотом бездонного жадного океана, чёрными дырами безграничного космоса в самые мрачные и непроглядные его уголки для извечного заточения. Эти существа не поддавались никакой логике, не имели привычного строения тел животных, нас окружавших. Ни шеи, ни толком спины, невозможно было вообще разобрать, где у такого организма зад, а где перед. Они не из нашей реальности, они воплощение кошмара, настолько дикого и абсурдного, что я едва не потерял сознание уже не от истошного их запаха, а от одного только безобразного вида.
Каждое из существ напоминало ходячий дом, из крыши которого ввысь, подобно языкам бушующего пламени, вздымалось бессмысленное нагромождение винтовых и кольчатых рогов. Устремляясь в крылатую ночь, пронзая лёгкую вуаль туманной дымки, они высились к мрачному небу, застилая собой колючие звёзды, а среди этих остроконечных массивных наростов копошились ещё и конические отростки, извивающиеся, как живые лианы или змеи, как лишённые присосок смрадные чёрные щупальца, сотканные из отвратительных частиц инородного неживого пространства.
Вся эта туша ступала на бесчисленном множестве копытных ног, растущих столь хаотично, что существа не могли даже ровно ходить – если не прыгали с места на место, то они ковыляли и переваливались, прихрамывали и раскачивались, шевеля своими многочисленными хоботками, как чёрное непроглядное пламя вселенской бездны, венчавшими каждое такое массивное тело своеобразной шевелящейся короной.
Тела были покрыты толстой ворсистой шерстью, но кроме изогнутых несколькими коленями копытных ног иных конечностей попросту не было. Никаких рук или лап из этого туловища. Оттуда лишь с разных сторон высовывались те самые белёсые черепа, обхваченные связывающими нитями и жилами, где одна над другой, где в отсутствии всякой симметрии.
То, что я видел за окном, было всего лишь одной из десятка пастей каждого такого создания! Оно походило скорее на дьявольское растение с чертами животного гибрида, нежели на лесного зверя, ничего общего ни с лошадьми, ни с козами, ни с оленями. Просто белые головы, подобные звериным черепам без глазниц, словно те затянуло костной тканью. Ведь выпяченные вертикальные веки с ресницами-зубьями, напоминающими хищных растений из книжек о странной фауне жарких стран, располагались как раз на теле, покрывая собой всю цилиндрическую поверхность плотной пульсирующей кожи между этими головами, являя взору красноватые сетчатые глаза, как у насекомых.
Одни их грозные были довольно крупными, иные помельче, какие-то близко прижаты к туше, словно висят на ней, как прибитые к стенке трофеи, а многие сильно вытянуты вперёд, пожирая мясо с оголившихся костей мёртвых животных. Папа прав, если этих безобразных порождений тьмы здесь расплодится, станет совсем мало зверья. Истребят и оленей, и белок, и заодно всю рыбу в озере, а потом вновь примутся за людей…
Вскоре мы шагали среди лесных огоньков, что нежно-голубыми и белыми сферами мерцали прямо с земли, однако то были не простые светлячки, а что-то куда крупнее. И в лунном сиянии я видел, как к поросли этих маячков приходят эти отродья, нагибаясь, смакуя языками и поедая те прямо, выкорчёвывая прямо с почвы крючковатыми пастями.
При ближайшем рассмотрении, я понял, что это, вероятнее всего, такие сияющие грибы. Не то крупные шляпки, не то сами, цельно, как дождевики, такой сферической формы. Однако, таких я у нас никогда не видел. Это тоже было чем-то очень странным и чужеродным для обычной реальности.
Мимо панически что-то метнулось через ближайшие кусты от одной из медленно ковылявших существ. Я сильно вздрогнул, пытаясь понять, что же происходит, даже дядя неожиданно остановился, всё ещё не выпуская меня, и не разжимая своей хватки. А потом раздался звериный визг, и было сквозь контуры деревьев видно, как одна из таких тварей одной из своих пастей схватила пробегавшего кабана, видать рыскавшего здесь в поисках пропитания, пока его не вспугнул другой козлоногий.