– Да, конечно, – ответил молодой хозяин кабинета. – Кстати, у вас сегодня заканчивается лицензия. Вот мне справочку положили, – и он ткнул пальцем в бумажку, принесенную секретаршей. – Завтра уже рифмовать вам нельзя. Так что обеспокойтесь.

– Я обеспокоюсь, – вставая, ответил посетитель и, не прощаясь, вышел из кабинета.

За окном грохотала какая-то железяка.

***

А там в середине дня поезд наконец-то прибыл к месту назначения.

Начало июля – жара прилично прокалила железнодорожный состав с новобранцами, который загнали в тупик подальше от города. И вот великое счастье наступило: их выпустили из вагонов. Слабо организованная толпа заскучавших пацанов, оглядывая незнакомые окрестности, вывалилась на щебеночную отсыпку насыпи. Видочек будущих воинов никоим образом не соответствовал тому, что в скором времени должно было получиться из восемнадцатилетних парней. Большинство ребят обрезали, оборвали брюки, пытаясь сделать из них шорты. Но в дороге портняжные работы проведены были грубо, и впечатление складывалось такое, что предмет, когда-то бывший брюками, подвергся нападению злобных собак. Разнообразие причесок у прибывшей молодежи удивляло сочетанием ретро- и неостилей, попадались и уникальные образцы под вождя мирового пролетариата – с явным намеком, откуда прибыл поезд.

Общее ощущение предстоящих резких перемен – от гражданской вольницы к армейской дисциплине – как-то не давало разгуляться толпе, которую порциями на открытых грузовиках отвозили от места высадки.

Он оказался со своими знакомцами по вагону в одной из таких машин. Военное авто промчалось по пыльной грунтовой дороге мимо полей со зреющими к середине лета сельскохозяйственными продуктами, и уже через полчаса их высадили на окраине города. Место, хотя и освещалось полуденным солнцем, но темно-коричневые стены каких-то старых строений прибывших не радовали. Новобранцы притихли в ожидании будущих неизвестных событий. А события развивались стремительно. Казалось, что теперь от вчерашних пацанов ничегошеньки не зависело.

Они по команде разделись донага. Одежду, конечно, предложили по желанию отправить домой, но после вагонной эксплуатации вид ее представлял жалкое зрелище, и практически все понимали, что после трех лет службы ни обувка, ни эти тряпки уже не понадобятся.

Он бросил всё, что снял с себя, в железный контейнер, в который безликий солдат периодически лопатой подбрасывал белый порошок.

«Прощай, старая жизнь!» – подумал он, увидев, как его когда-то модная куртка скрылась под белой крошкой.

Обнаженных прямо на улице подстригли под ноль и, по указанию сержантов, направили в помещение, называемое баней. Баня внутри впечатляла каким-то странным для лета контрастом бледно-белых тел и мрачной внутренней обстановкой: маленькие, под потолком, замазанные краской окна; голые бетонные стены; старые обшарпанные лавки. Этот антураж не создавал не то что уюта, но даже элементарного желания вымыться с дороги.

Черные чугунные полки для наполнения водой железных тазиков, древние бронзовые краны с длинными деревянными ручками, а также открытая разводка потемневших от времени труб создавали впечатление, что человек находится внутри какого-то огромного водопроводного аппарата.

Мылись уж как придется – без мочалок, с применением коричнево-черных кусков хозяйственного мыла. К тому же весь этот несколько тягостный помывочный процесс осуществлялся в скоростном режиме и практически без горячей воды – из кранов текла еле тепленькая жидкость.

Думать и размышлять о чём-либо совершенно не хотелось. Практически всем участвующим в помывке наверняка хотелось побыстрее пройти этот первый армейский экзамен. Скорее всего, у большинства в голове болталась одна-единственная мысль: какая-то, пока что еще неведомая, сила давит на них и пытается создать из индивидуальных разгильдяев зарегулированную машину, где каждый из них в кратчайшее время должен найти свое место.

Одинаково одетые, условно помытые, со стандартной прической они стояли во дворе бани и с трудом узнавали друг друга. Даже их лица, бывшие в поезде несколько унылыми, но разнообразными, после помывки стали одинаково-сосредоточенными. И только редкие, немного удивленные улыбки узнавания друг друга появились на их стандартных физиономиях.

Он стоял и наблюдал за выходившими из помещения и вспомнил слова военного дядьки: «Тяжело, но надо». Но тяжесть, как ему казалось, была еще впереди.

***

– Вы слышали новость? – администратор с озабоченным лицом встретил его. – Они хотят ввести налог на иллюзию.

– Нет, – ответил он и остановился у стойки.

– Как же, как же? Теперь эти все наши штучки обложатся каждая по-разному. Вот ваша прошлая рыбалка теперь обойдется в… – администратор назвал довольно приличную сумму. – Вы понимаете, директория одобрила это – и кому теперь жаловаться?

– Я сегодня рыбачить не буду, – ответил он.

– Да, я понимаю, это большие благи. Кстати, я сам не очень одобряю это занятие, – администратор наконец-то улыбнулся и продолжил свою мысль: – Знаете ли? Это ожидание, когда клюнет, – неприятное чувство. Ждешь, когда тебе или когда тебя. Ожидание чего-то напрягает, не дает расслабления, отдыха. А если услуга не дает отдыха, то это не услуга, а мучение какое-то.

Администратор неожиданно спросил:

– Чем сегодня хотите помучиться? – и сам же сдержанно рассмеялся от своей шутки.

– Сегодня у меня охота, – ответил он, и его угрюмое лицо на шутку никак не отреагировало.

Администратор посерьезнел.

– Да-да. Сейчас подготовим. Прошу располагаться. Одну минуточку. Охота так охота. Сегодня могу предложить великое многообразие. – Администратор закатил глаза к потолку. – А давайте-ка присядем, и я, так сказать, обрисую вам весь спектр.

Они разместились в мягких креслах, и администратор продолжил свое повествование:

– Для начала мы должны определиться: групповушка или моно? И то и другое интересно и крайне чувствительно. У нас замечено: творческие люди обожают групповушки. Можно, конечно, смешанный вариант. То есть едут группой, гуртом, со скарбом и с собачками. Размещаются, ставят народ на номера и гонят отдельные экземпляры на номера, то есть на ваш номер. Получается вроде группповушка, а на номерах вы сугубо одинешенек. А абсолютный моно – так это один ходишь и грустишь оплаченное время. Конечно, выходишь на заказанного зверя, но этот «моноскучай» будет уж без пикника, без окончательного веселья. Любите собачек, песиков разных? Тогда можно с животным – веселей будет. Животное можно подобрать. Выбор есть. Я вот лично не охотник. Люблю, знаете ли, чтоб тихо. Можно собачку сделать без звука – рядом не разговаривая ходить будет.

Он прервал администратора и объявил:

– Мне «моно», без песиков и без выстрелов.

– Как? – удивился администратор. – Без ружья, что ли?

– Нет, с ружьем, но без выстрелов, – ответил он.

Администратор задумчиво покачал головой.

– Это у нас первый случай, – и тут же, улыбнувшись, ответил: – Это можно. Это мы сейчас оформим, но цена будет как с выстрелом. Рады бы для вас сделать скидку, но таков прейскурант. Руководство не разрешит. Мы можем зверья побольше вывести на вас – так, чтобы уравновесить, так сказать, отсутствие выстрела.

– Хорошо, только можно зверя не выводить? – ответил он.

– Без зверья? – растерялся администратор. – Охота без зверья? – администратор от изумления почесал ухо. – У вас что-то произошло? Без зверья – это уже что-то совсем… – администратор пытался подобрать нужное слово, но, ошеломленный предложением, нужного слова не нашел. Наконец-то он выдавил из себя: – Без зверья. Тихая охота. Интересно! Будем развивать. Есть заказ – значит, есть потребность. Но сейчас программу изменить не можем – хотя бы одну какую зверушку надо вам показать. Предлагаю лося. Зверь большой, красивый, глаза тоже, да и рога. Понаблюдаете, удовольствие получите. Можем только для вас близко сделать, почти рядом.

– Хорошо, пусть будет лось, – согласился он.

Солнце еще не встало. Над макушками могучих сосен порозовело. Лесная тишина дышала, шуршала множеством еле уловимых звуков. Редкий подлесок разнообразил темные стволы деревьев. Где-то совсем рядом гукнула ночная птица и, хлопая крыльями, исчезла в лесной чаще. Прохладный чистый воздух был насыщен давно забытыми запахами. Он вдохнул полной грудью, пытаясь насытиться утренним ароматом соснового леса, поправил на плече двустволку и не спеша двинулся по намеченному маршруту.

Пройдя с километр, он подумал:

«Лося подсунут где-нибудь дальше, где лиственный подлесок станет плотнее. А здесь видимость хорошая – негде лосю укрыться».

С восточной стороны, наверное, не дальше полукилометра кукукнуло.

– Ну вот, можно посчитать, сколько осталось! – прошептал он и остановился.

Кукушка прокуковала восемь раз и на последнем девятом недокуковала – он услышал только: «Ку».

«Восемь с половиной. Неплохо», – подумал он.

Первые лучи солнца осветили крону большой сосны. Справа на юге снова послышалось «Ку-ку». На этот раз птица с небольшим перерывом насчитала десять.

«Надо бы выбрать, – улыбнувшись, подумал он. – Обе хороши», – и двинулся на просвет между молодыми елями.

Справа вверху появилась надпись: «Внимание! Через сто метров вас ждет объект».

По косогору он спустился вниз в сумрачный ельник. Здесь было сыровато и грустно. Он, не останавливаясь, выбрался наружу, на край болота и остановился от неожиданности. Впереди, метрах в двадцати на кочке сидел серо-коричневый заяц и одним глазом следил за ним.

«Что-то новенькое? – подумал он. – Зайца я не заказывал».

Заяц не двигался. В прозрачном воздухе его фигурка, словно статуэтка, красовалась на фоне огромного болота, уходившего к дальнему лесу.

– Ну, что, друг? Сидишь, наслаждаешься рассветом? – обратился он к зайцу.

Заяц неожиданно прыгнул в сторону и по большой дуге помчался по краю болота.

«Ушел по делам», – подумал он.

Справа он прочитал новую надпись: «Осталось десять минут. Продвигайтесь к контрольной точке».

– Продвигаюсь, – ответил он и, не спеша обходя кочки с ягодниками, последовал вслед за зайцем.

– Эх, заяц! – вздохнул он. – Не знаешь ты настоящей охоты!

В голову ему лезли, мешая друг другу, «охотничьи» рифмы: «охота – длиннота, охота – дремота…» Внезапно придумалась строчка:

– Мне охота на охоту.

А затем другая:

– Погулять и пострелять.

Он подумал:

– Мне нельзя рифмовать – лицензия кончилась. А здесь, в лесу кто мне это запретит? Убежавший заяц? – и он на ходу рифмовал и рифмовал:

Нам охота на охоту —
Погулять и пострелять.
Наберется нас с полроты,
Чтобы зайчика поймать.

Братцы-зайцы, берегитесь!
Затаитесь по кустам.
От меня скорей бегите —
Счастья вам теперь не дам.

Я охотник. Цель такая —
Жертву здесь мне подавай,
А у вас она другая —
Берегись и не зевай.

Цели наши несовместны —
Без борьбы им не сойтись.
Я, конечно, здесь не местный,
Но и ты поберегись!

Администратор вопросительно заглянул ему в глаза. Он только что открыл их после возвращения. Его ноги еще не освободили от имитаторов.

– Как вам наша премия? Исключительно только для вас, постоянного клиента! Это подарок от фирмы. Понравилось?

– Какой подарок? – спросил он, еще не совсем возвратившись оттуда.

– Как? – удивился администратор. – Разве вы не заметили? Мы его отгенерировали прямо перед вами, на болотной кочке.

Поддерживаемый лаборантом, он встал.

– Вы имеете в виду зайца?

– Да, конечно, зайчика. Прекрасный экземпляр, не правда ли?

– Да, – ответил он. – Я про него… – он осекся, вспомнив про лицензию. – Я про него потом что-нибудь напишу.

– О, да! Конечно, поэму! Как о грибах, – обрадовался администратор. – Мы всегда рады, когда после нас творят. Вот как о рыбалке, – и он прочел наизусть:

– «Рыба, ты поговори!
Расскажи, о чём мечтаешь?
Нам хоть что-то сотвори,
Без тебя здесь скучно. Знаешь?»

Он поморщился от последних двух строк и поправил администратора:

– …Что там под водой, вдали?
Почему ты не летаешь?

– Ах, простите! Извиняюсь, немного спутал. Такая работа, что некогда учить стихи. Голова забита не тем. Еще раз извините. Я исправлюсь, выучу наизусть. Вот увидите… Еще раз прошу прощения. – Администратор прекратил извинения и равнодушно произнес: – С вас сто пятьдесят. Премиальный заяц бесплатно.

Он расплатился и вышел наружу. Легкий морозец охладил лицо, и ему показалось, что под вечер воздух стал чище и суше. Дневная слякоть исчезла. Осень подходила к концу. Голые деревья уже совсем не напоминали о прошедшей осени. Он твердо решил, что завтра с утра он займется этой дурацкой лицензией.

***

А там была крепкая зима. Большую реку напрочь заморозило, заторосило и замело. Обстановка, по сравнению с летом и осенью, изменилась. По реке стало можно ходить, ездить, и это тревожило. Граница не проходной двор – нечего здесь шляться кому не лень! Правда, следы на снегу виднелись хорошо, так что это небольшое облегчение давало надежду, что граница, бесспорно, будет на замке.

Так думал и он ежедневно – то ночью, то в светлое время суток, топая по насту, наметенному ветром.

А еще, кроме всего прочего, думалось о сложной обстановке в этот год: почему-то она обострилась донельзя.

Жили две страны рядом. По-разному жили: то дружили, то не очень. Было время – навек подружились, а потом что-то вожди друг другу не понравились. Соседний вождь активизировал молодежь на борьбу с отклонениями, а наш на это смотрел иронично: мол, ерундой занимаются. Итак, потихоньку вожди недружественность проявляли. Тот, что за границей, считал, что наш от основ так сильно отклонился, что народонаселение их и наше стали уже не совсем друзьями.

Этой зимой их погранцы повадились по середине реки на санях с лошадкой ездить, и почти каждый день. У нас считалось, что не должны они ездить по середине реки, ибо граница ближе к их берегу проходила. Это когда вечная дружба была, почему-то четко не определились, где граница должна быть: есть большая река – и достаточно. А бывшие друзья дожили до того, что, наверное, стали считать, что граница ближе к нашему берегу проходит.

Вот и образовалось политическое недоразумение.

«Как быть? – кумекали начальники и раскумекали: – Надо этих нарушителей выдворять аккуратненько, без эксцессов, указывать им, уже не друзьям, свое место на реке – пусть знают».

День выдался прекрасный. Морозец не прихватывающий, солнце сверкает, снег искрится, ветра нет – благодать! Служи да служи потихоньку – ан нет! Поехали те на санях своих. Наш «вышкарь» их еще за километры обнаружил, как положено доложил. Образовалась у нас команда с дежурным офицером. Выдвинулись мы с упреждением на ожидаемое место встречи с нарушителями. Встали на их пути и всем видом своим показываем, что нельзя вам ездить здесь. Правда, автоматы за спиной держим – приказ такой был: оружие ни в коем случае не применять.

Встретились; те остановились – тоже недоумевают, что это мы хотим от них. Штук пять их было. Старший из саней выскользнул и что-то по-ихнему разговаривает, волнуется – наверное, сильно ехать хочет. А наш старший не промах – несмотря на то, что язык недружественный не знает, всё же заявил ему знаком руки, что им надо ближе к своему берегу держаться. А тот то же самое делает. Стоят они напротив друг друга и решительные протесты руками заявляют. Наш-то докумекал более ясно показать, какие они нехорошие нарушители: на снегу ногами нарисовал две черты, руками показал, что это их и наш берег реки, и уж совсем выразительно (ну, уж тут любому станет ясно) указал, где они должны быть.

Эту нашу карту на снегу тот старший своими недружественными обувками стер и давай свою рисовать, где наше место уж совсем к нашему берегу близко было. Их старший и наш этот спор ногами долго не могли закончить. Спорщики утихли только тогда, когда произошло иссякание аргументов: весь снег вокруг утоптали – негде карты рисовать. А эти в санях песню завели всемирно известную, революционную, только на своем недружественном языке. А наши эту песню петь-то не могут – полкуплета знали, не больше. Наш старший сразу уловил воспитательную недоработку, посетовал: мол, что же вы, погранцы, изобразить как бы против ничего не можете? Наши натужились, изобразили полтора куплета про девицу, которая на берег выходила, и затихли. Те еще что-то свое спели и тоже замолчали, закурили сигареты с фильтром. Наши тоже было хотели закурить, да как-то неудобно стало самокрутки на глазах у бывших друзей раскуривать. Гонца послал старший. Туда-сюда быстро смотался он в сельский магазин, ящик папирос притащил. Закурили. Эти пальцами в наши папиросы тыкают, объясняют, что у нас табака мало, а в их сигаретах много, – обижают нас, так сказать, политически. А наши им в ответ показывают на их сигареты и сено в санях. Так сказать, адекватный ход сделали, то есть на руках показали, что их табак есть барахло сенное, а наш гораздо лучше.

Еще маленько постояли. Начальство решило: да ну их – и бросило это дело по выдворению. После того случая велено было вообще их не трогать во избежание эксцессов. Но, к сожалению, позже эксцессы случались. А по этому случаю ему поручили листовку политически верную сделать. Так впервые он стал штатным рисовальщиком – стал стенгазеты делать и плакаты малевать. К тому времени он уж «фазаном» был, что означало второй год службы. Про них, про «фазанов», говорили: «Веселые ребята», намекая на то, что теперь они опыта набрались, служить научились. До дома еще далеко. Думы в голове должны быть веселые, не то что у молодых салаг, которых окрестили как «Без вины виноватые». Все хозработы непрестижные на них были. А «деды» всегда были в уважении и почете. «Дед» есть «дед». До дембеля, то есть демобилизации уж дни считает. Морально и материально готовит себя к отправке домой. Чемодан дембельный готовит, и лозунг у «дедов» был такой: «У них есть Родина». Так что у всех свой художественный образ был от произведений разных: «Без вины виноватые», «Веселые ребята», «У них есть Родина».

Служить ему оставалось полтора года.

***

Вахтер-охранник сначала его не узнал.

– Вы по записи?

– Нет, – ответил он.

– Без записи не положено, – вахтер перегородил ему дорогу.

– А где можно записаться? – спросил он.

– Не могу знать, – сурово ответил вахтер.

– А кто может знать? – спросил он.

– Кто может знать, не могу знать, – в том же тоне ответил вахтер.

Он вышел наружу и еще раз осмотрел надпись на стене. Бронзовая доска гласила: «Центр лицензирования искусств».

«Так, – подумал он, – год назад удалось сюда проникнуть беспрепятственно, а теперь у них там что-то изменилось».

Он снова, преодолев две массивные двери, остановился у вахтера.

– Вы меня помните? – спросил он.

Вахтер насупился – ему явно не хотелось препираться с очередным посетителем.

– Я… – и он назвал свой творческий псевдоним.

У вахтера что-то в голове щелкнуло – он изменил выражение лица с недовольного на любопытствующее.

– А, это вы, – как бы что-то вспоминая, произнес вахтер. – Да, что-то припоминаю. Но вы без записи. Без записи не положено.

«Опять двадцать пять! – подумал он. – Надо что-то делать».

Он напрягся и с выражением прочел:

Вас опять не пропускают —
Ваш талант не помогает.
Не спешите уходить —
Это надо пережить.
Обрести покой и мудрость
И не делать больше глупость,
Не ходить туда, где вам
Пропуск будет и не дан.
Вы опять не записались
И, конечно, оплошали.
Вы попали в плохиши —
Тут уж пой или пляши,
Ничего уж не поможет,
И пора уже итожить:
Неудачник вы такой —
Лузер вы такой-сякой!

– Слагаете, значить, – уже более дружелюбно произнес вахтер. – Но всё равно без записи нельзя.

– Так что же мне делать? – уныло спросил он. – Читать стихи до вечера?

– Зачем читать? – удивился вахтер. – Вот там внизу телефон – наберите номер секретаря.

– А какой у него номер? – спросил он.

– Там должна быть бумажка. На ней всё написано, – ответил вахтер и снова сделал деловое лицо.

На помятом листке с грязновато-загнутыми краями он с трудом нашел номер секретаря. К его огорчению, посетители, бывшие здесь ранее, около этого номера хаотично начиркали еще несколько номеров, и это обстоятельство сулило ему серьезную аналитическую работу – найти нужную запись.

И он начал этот изнурительный процесс. Первые три номера молчали, и ему подумалось, что там, наверное, уже все телефоны сняли вместе с проводами. Только на пятом ему ответили:

– Слушаю вас внимательно, – молодой женский голос внушал доверие.

Выдохнув, он неожиданно выпалил:

– Мне нужна запись – я хочу записаться.

– Нет проблем, записываю, – ответили в трубке.

Он разборчиво продиктовал свою фамилию, имя и отчество, творческий псевдоним и почему-то добавил к этому дату своего рождения. Трубка молчала. Он после нескольких секунд паузы алёкнул. На том конце ответили вопросом:

– Всё?

Он подтвердил:

– Да, всё.

В трубке послышались частые гудки – абонент отключился. Он снова набрал тот же номер – ответа не последовало. Поразмышляв не более полминуты, он направился к вахтеру и, приблизившись к нему на довольно малое расстояние, уверенно произнес:

– Я записался.

– Проходите, – безразлично ответил вахтер.

В приемной руководителя центра, кроме секретаря, в дальнем углу на небольшом диванчике уютно расположился сухонький старичок. Он явно скучал, перелистывая какой-то журнальчик. Во всём помещении как-то необычно царила тишина. Секретарша, откинувшись в кресле, мечтательно уже, видимо, в тысячный раз разглядывала массивную дверь начальника. Старичок вообще был неслышен, и его маленькая фигурка на фоне дивана была малозаметна.

Несколько неуверенными шагами он приблизился к столу секретарши и кашлянул для того, чтобы на него обратили внимание. Секретарша – дамочка средних лет, активно молодящаяся при помощи яркой косметики и краски для волос, – перевела вялый взгляд с дверей на посетителя и без особого энтузиазма посмотрела на него. Он аккуратно поздоровался и изложил свое дело.

– Вы по записи? – спросила секретарша.

– Да, – ответил он. – Меня записали.

– Ждите, – подозрительно спокойно произнесла секретарша.

Повертев головой, он удостоверился, что кроме диванчика со старикашкой, более, где расположиться, места не было, и пристроился рядом. Старикашка отложил в сторону журнал, пробормотал про себя что-то вроде «Сколько же можно ждать?», вздохнул и, уставившись на посетителя, явно хотел как-то выразиться, но промолчал. Наступила неопределенная пауза, когда два сидящих рядом человека, ничем не занятые, может быть, и хотели бы, но никак не решались заговорить.

– Простите, вы тоже по записи? – спросил он старикашку.

– Наверное, – дружелюбно ответил старикашка.

– Вы не уверены в своей записи? – удивился он.

– Теперь уже не уверен, – ответил старикашка и спросил: – А вы уверены, что сделаете то, что хотите?

Посетитель посмотрел на часы. Со времени разбирательства с вахтером прошло уже более получаса.

– Я думаю, что за день я получу ее, – ответил он.

Старикашка саркастически улыбнулся и произнес:

– Я хожу сюда уже третий день, но ничего еще не добился. Бумаги сдал, а ответа нет.

– Позвольте узнать: в какой области вы работаете? – спросил он у старикашки.

– Я художник-оформитель, – ответил тот. – А вы, я думаю, по литературной части?

– Пытаюсь поэтизировать, – ответил он.

В приемную ввалилась толпа – человек пять, шумных, по-деловому одетых молодых людей. Секретарша стремительно выскочила из-за стола, радостно заулыбалась, засуетилась, здороваясь со всеми:

– Здрасьте, здрасьте. Ждет, ждет с утра.

Она, нажав кнопку переговорника и обратившись к начальнику по имени и отчеству, произнесла:

– Дизайнеры в приемной.

Ей что-то неразборчиво ответили, и она пригласила вошедших пройти за ней, открыла массивную дверь и пропустила толпу в кабинет.

– Они все по записи? – тихо спросил он старикашку.

– Видите ли, сударь, вы, наверное, давно не бывали в присутственных местах. Это мы с вами по записи, а они везде без записи, – старикашка раздраженно бросил журнал на стол. – Советовали мне в обход – давно бы дома был.

– Как это – «в обход»? – спросил он старикашку.

– А вот так: звонишь по телефончику, договариваешься о встрече – и полный порядок. А так, сидючи здесь… – старикашка вздохнул и добавил: – Брошу всю эту рисовальную ерунду, в маляры подамся.

Они посидели молча несколько минут. Старикашка закрыл глаза, затих и, казалось, собрался ждать на этом маленьком диванчике целую вечность.

В отличие от старикашки, отсиживаться на диване не входило в его планы. Он решительно направился к вновь заскучавшей секретарше.

– Извините, я могу узнать, когда меня примут?

– А вы по какому вопросу? – изумилась секретарша, как будто увидела его в первый раз.

– Я по записи на лицензию, – уверенно ответил он.

Секретарша покопалась в ящике стола, полистала какую-то толстую, похожую на журнал, книжку и произнесла:

– Что-то вас нигде не найду. Еще раз: как ваша фамилия?

Он полностью представился – точно так же, как по телефону.

– Нет, что-то вас не вижу.

– Как? – занервничал он. – Я же час тому назад записался.

– Вы не волнуйтесь. Сейчас всё выясним, – ответила секретарша. Она куда-то позвонила:

– Дорогуша, я что-то не найду… – и она назвала его фамилию. Там ее о чем-то спросили.

– Идет по поэзии, – ответила она.

– Ну как же, он по поэзии, – повторила секретарша. – Странно, странно. Вы, дорогуша, поищите в танцах – их иногда путают… Бывает, бывает… Рифмы, рифмы… – секретарша улыбнулась ему и кивнула головой: – Они там напутали… Секундочку, сейчас всё уточним. – Да-да… Конечно, надо исправить, – ответила она в трубку. – Да, конечно, самому, чтобы надежно… Да, я понимаю… Благодарю. – И мило улыбаясь, она обратилась к нему: – Ну вот. Всё улажено. Вы можете пройти в отдел записи и перезаписаться.

– А где я найду этот отдел? – уныло спросил он.

– Ах, да… Виновата, – секретарша убрала милую улыбку и, повернув голову в сторону, словно этот незнакомый ему отдел находится в углу приемной, стала вспоминать вслух:

– Да-да… Неделю назад он у нас был… Так, где же он у нас был? – сама себя спросила секретарша. Она перевела взгляд на старикашку. – Был на первом, потом был ремонт… Потом его реорганизовали и… – она на несколько секунд задумалась.

Из кабинета с шумом вышла толпа дизайнеров. Они оживленно о чем-то спорили. Точнее, спорили двое, остальные пытались подсказывать то тому, то другому какие-то нужные слова.

– Тише, тише, господа! – строго сказала секретарша. – Не мешайте работать.

Дизайнеры поутихли, но спорить не прекратили. До него доносились четкие слова и фразы:

– Левая сторона тяжеловата.

– Ну что вы, коллега, как раз наоборот! Я бы даже сказал, непростительно легка!

Кто-то сзади возразил:

– Вы говорите «легка»? А шеф одобрил. Ему эта легкость, так сказать, легла на душу. А вот задник – ну совсем поганый. Мрачен до ужаса.

– Мрачен! Вы говорите «мрачен». А смета? Смета не позволяет…

Старикашка открыл глаза и с любопытством наблюдал за дизайнерами. Секретарша, недовольная шумной компанией, поморщилась и скороговоркой произнесла:

– Он теперь на третьем. Там найдете.

– Это вы мне? – спросил он.

– Да, вам, а кому же еще? – уже совсем раздраженно ответила секретарша.

Он еще некоторое время постоял в приемной, затем вышел в длинный коридор и поднялся на третий этаж. Весь этаж подозрительно пустовал, словно здесь давненько никто не появлялся. Расположенные по обеим сторонам ряды одинаковых дверей с табличками всё же подавали надежду, что он сможет что-то найти. Но надежды его рухнули, как только он приблизился к первой из дверей. На табличке красовались только фамилия и инициалы.

– Так, – подумал он. – Надо выбрать какую-нибудь эффективную тактику поиска.

Возвращаться к секретарше ему не хотелось.

«Попробую войти в первую попавшуюся дверь и спрошу: “Где находится отдел…?” – но он засомневался, точно ли он знает название этого отдела. – Придется объяснять всё сначала», – подумал он и аккуратно приоткрыл первую дверь.

Отдел работал. Более половины служащих корпели над бумагами, остальные мечтательно раздумывали над чем-то. Помещение практически полностью было заставлено столами. Узкие пространства между ними оставляли мало места для продвижения кого-либо. Столы, заваленные стопками бумаг, произвели на него неприятное впечатление. Он представил себе, что, быть может, где-то среди этого скопища бумаг лежит и его затерянная старая лицензия, которую он оформлял год тому назад.

Порыскав глазами по сторонам, он попытался определить, кто здесь главный. Все столы были одинаковыми. Тогда он выбрал нестарую и немолодую женщину, как ему показалось, с простым добрым лицом. Он вежливо обратился к ней:

– Извините, что отрываю вас от работы. Не могли бы вы мне помочь? Я не отниму у вас много времени.

Добрая женщина, видимо, расслышав только последние его слова, оторвалась от пухлой папки со старыми, уже потрепанными листочками и машинально посмотрела на него.

– Ах, да, – вздохнула она и спросила: – Вы к нам? По какому вопросу?

Он бодро объяснил ей, что ему нужна лицензия, что он неправильно записался, что ему надо записаться правильно и что его послали на этот этаж в отдел, а он найти его не может, поэтому он зашел к ним сюда.

– Да? – удивилась добрая женщина и устало добавила: – Слушаю вас.

Он повторил всё сначала, но уже с меньшим энтузиазмом.

– Да? – еще раз удивилась добрая женщина и спросила: – Так вы к нам?

«Тяжелый случай», – подумал он. Сказал «Спасибо» и вышел в коридор.

Издалека, с печатью глубокой озабоченности на лице, двигалась деловая личность. Казалось, что личность ничего не видит и не слышит, и, наверное, подходить к ней не имело никакого смысла, но он всё же решился – как-то неловко пересек трассу ее движения и громко поздоровался:

– Здравствуйте. Вы не могли бы мне подсказать?

Личность сделала вид, что не заметила его маневра, ловко увернулась и продолжила движение по центру коридора.

«Пропал! Я пропал без лицензии, – подумал он, глядя вслед удаляющемуся объекту. – “Бюстгальтер” через три дня надо принести, а я болтаюсь здесь без толку уже почти полдня».

Настроение у него понизилось до критического уровня. Очень хотелось плюнуть на всю эту контору, но он вспомнил слова старикашки: «Звоните по телефончику – и полный порядок».

Старикашка сидел на том же месте и, казалось, сидя спал. Шумные дизайнеры исчезли, не оставив следа. Секретарша по-прежнему скучала. Он аккуратно подсел к старикашке и крайне учтиво обратился: