5
С радостью погружаясь в дебри ежедневных скидок, Ева добывала то, что ей так сильно шло. Рядом с ней осень пахла ветром, а её волосы меняли цвет в зависимости от цвета листвы, опавшей с деревьев. Волосы были то желтые, в начале осени, то черные в конце. А в октябре они могли быть рыжие, и таковыми могли остаться зимой, в память о лучшем времени года – времени прохлады, времени ветра и времени, когда мы только узнали о существовании друг друга. Но неизменно было лишь одно – пустое место в прическе, будто срезанное ножницами. Странный выбор прически, кажется, должен ей о чём-то напоминать постоянно.
Ева и была моим ветром, той самой стихией, что способна подарить прохладу в жару, раздуть огонь или в порыве прекрасного буйства, свалить наповал столетнее дерево. Разрушить небольшой городок или чью-то жизнь? Легко! Она могла сделать что хочет, в угоду подавления собственной скуки. Ева была прекрасна. Любима всеми и никем. У подруг была она, а у неё подруг и не было. Она предпочитала смеяться над прекрасными чернейшими шутками про самые ужасные вещи. Та вещь, от которой любого воротит, её вдохновляла, или же смешила.
Такая спокойная и нежная, но такая колючая внутри. Ева была будто создана из взбитых сливок и иголок, направленных внутрь её тела. Этими иглами она не колола других, а жалила себя. Никто не видел этих игл, так как Ева тщательно скрывала их ото всех под огромным слоем неженской мужественности, не отпуская ни на секунду своё очарование, ведь она могла выйти в некий метафизический бой с любым мужчиной и с лёгкостью победить, но она выбрала меня. Ева стала той для меня, чьё фото я счастлив был бы носить с собой каждый день, на протяжении всей жизни. В маленьком кармашке джинс – маленькое фото, а в большом – большое, как в той шутке.
Пусть она не рядом, но со мной. Даже сейчас фото лежит у меня в рюкзаке. Возможно это ненормально, но мне с ним спокойнее. Думая о том, что прямо сейчас в моём рюкзачке есть её изображение, мне становится гораздо спокойнее, чем минуту назад. Я люблю её также, как и она себя.
К слову, больше себя Ева любила лишь свободу. Она любила свой внутренний мир, и плакала, когда в него вторгались без спросу. Она ненавидела, когда её душу рвало слезами, хоть и привыкла к этому. Она не проронила бы ни слезинки, получи открытый перелом, но тронь её душу, и моя Ева погибнет в муках. Она могла упасть и даже разбиться насмерть, но ради чувства полёта готова была идти на риски.
Каждый день Ева боролась с внешним, жестоким миром, пытаясь, как в шахматной партии, защитить королеву внутри себя. И ей это удавалось. Видно было, что она с огромным трудом, но старалась. Из последних сил, но она берегла себя. Ей было слишком дорого то создание, что пряталось за её небесными глазами. Там, где у обычного человека бывает душа, которая редко напоминает нечто большее обычной ветхой постройки – у неё был огромный замок, переполненный всяческими конструкциями, от монструозно-огромных башен – до крохотных домиков, в которых жила её повседневная скука. И свой замок Ева с упоением строила ежедневно, каждый день добавляя по одному кирпичику. Кирпичики были то злые красные, то угрюмые серые, то счастливые жёлтые. Какие-то были уже старые и потрескавшиеся, какие-то новенькие и прекрасные, но любила она их одинаково, как ребёнок любит свою мать, или как художник свою жертву. Она защищала и оберегала их, боясь упустить что-то важное. Она обожала проводить каждую свободную секундочку в этом замке.
Ева умела как любить, так и ненавидеть. Она и научила меня этому. Я узнал, будучи рядом с ней, какого это, ненавидеть всё, что не относится ко мне. Ненавидеть всё то, о чём я ещё не имею понятия. Это была тоже своего рода защита, ведь глядя правде в глаза – зачем искать сложный путь, если всё, что нужно для жизни и так есть? Зачем спотыкаться о новое ещё раз, когда можно просто возненавидеть, будь то вещи или люди. Ах да, люди. Ева рассказала мне, что все вокруг плохие. Она всегда была уверена, что в мире нет злобы, но очень много стоеросовой глупости. Она показала мне планету, в которой существовал только я и то, что мне дорого. Планета была прекрасна и любима только мной. Эта планета была со мной, хоть я и долго не мог её принять. Это была лично моя планета, и лишь я выбирал на ней погоду.
Все вокруг говорили мне, что я зол и глуп. Но злыми были все, кроме неё. Своими крохотными кедами Ева умудрилась затоптать всё то, что я создавал в себе на протяжении долгих лет. Замок мой полёг под этими крохотными ботиночками, был затоптан и сметён. Возможно, это было ужасно, так как я потерял все то, что так ценил в себе. А возможно, это было и хорошо потому, что я получил шанс построить всё заново. Увидеть мир вместе с ней, её глазами. Почувствовать то, что не чувствовал никогда и поверить в то, во что я никогда и не подумал бы верить, да господи, что может быть лучше! Вместе с ней я начал создавать нового себя. Теперь уже любимого героя этой совершенно безумной сказки. И долгими, томными осенними вечерами я сажал её на подоконник перед собой, и под светом одной лишь луны, что освещала её белоснежную, почти трупного цвета кожу, мы начинали придумывать собственные сказки. Днями напролёт я ждал её, ждал и верил в то, что когда мы снова увидимся, она обязательно расскажет мне новую историю. Ведь я уже подготовил для неё нечто особенное, если мою жизнь и можно назвать особенной.
С ней всегда было невероятно тяжело гулять. Рядом с ней я чувствовал, как мои ноги отказываются ходить, а тело так и клонит к ней. А хватка её глаз была так крепка, что невозможно было даже посмотреть в сторону. Ева крала всё моё внимание, и равномерно распределяла по всему своему телу. Её глаза гипнотизировали, погружая тебя в омут самых светлых чувств, они были чем-то неземным и прекрасным. Они были яркими и живыми, смотрящими прямо внутрь тебя. Смотря в них, я постоянно думал: «Вот бы отрезать хоть что-нибудь от неё и спрятать под свою кожу, тогда её частичка всегда будет со мной!». Смотря в них, я хотел, чтобы свет её глаз никогда не померк и светил мне, на моём жизненном пути. Чтобы всякий раз, принимая очередное решение, я мог увидеть её взгляд. Под влиянием её глаз я мог сделать, казалось, невероятное. Я мог пересилить себя и создать то, что прежде не создавал. Заняться тем, что прежде и в голову не приходило. В её глазах я всегда видел свои мечты. Казалось, будто такие вещи, как доброта, честность, любовь и доверие не существовали вокруг меня просто потому, что всё это Ева забрала себе и спрятала в бесконечно мной любимом взгляде.
6
Многие люди ненавидели её просто за то, что такой человек позволил себе существовать. И она отвечала им взаимностью, предпочитая больше проводить времени сама с собой. Она любила, отстраняясь от всех, пойти заниматься любимыми делами, что вы сочли бы за ненужную суету, а близкий ей человек – за милую странность.
Ева любила цветы. По пути домой она обязательно собирала огромную горсть ромашек, роз и того, что росло у подъездов соседних старинных панельных домов. Это было похоже на добычу алмазов в каком-нибудь зарубежном мультике, где среди развороченных камней виднелись идеально чистые самоцветы. А после этого могла сесть перед ними и любоваться часами на то, как странно и аккуратно придумано природой их строение. Каждая прожилка – словно новая ветка метрополитена какого-то неизвестного мегаполиса – пронизывает каждый лепесток, доставляя что-то с виду и не нужное, но на самом деле необходимое. Она умела наблюдать мир, что несомненно было прекрасно и до безумия красиво.
Цветы стояли у неё дома, словно маленькие куклы. Куклы те были нарядные, милые, и каждая в своём платье. Кто в красном, кто в голубом, а кто в сиреневом. И каждая была по особенности красива, находясь рядом друг с дружкой создавали незабываемую картину, которая так и кричала о том, что не все так ужасно в этом мире, ведь есть мы. И с каждой такой куклой Ева обязательно разговаривала и играла. Если бы я верил в реинкарнацию, то бесспорно после смерти хотел бы стать цветком, чтобы красоваться у её двора, и потихоньку увядать под задорное шорканье её одежд каждый раз, когда она снова будет убегать куда-то далеко, в неизвестность.
Она всегда была немного странной… Нет, не так – супер-странной. Нет, отбитой наглухо. Периодически я видел в ней живое безумие. И самое страшное в её сумасшествии было то, что оно всегда было безмолвно. Тихим кивком Ева соглашалась с любой моей, даже самой безумной затеей.
Будучи детьми, мы постоянно терпели унижения и лишения от взрослых. Когда мы были маленькие – нас обижали большие. И когда мы тоже стали большими – взяли в руки оружие. С лёгкой руки мы разрушали чужие судьбы и тела. Честность – вот наше самое главное оружие, и мы с моей Евой должны были пустить его в ход. Раз уж я держу себя в узде ради честности, закона и справедливости, то и остальные должны.
С моей Евой мы любили курить дешёвые сигареты. Особенно вкусны они были в крови наших обидчиков. Лёгкий привкус металла в каждой затяжке, и, конечно, молочного цвета дым, окутывавший бездыханно лежащую грязь, что еще недавно была человеком. Ну как сказать человеком, сложно было назвать их людьми. Не хочется гнать на инопланетян или отдельно взятые религиозные сегменты, так что назову их просто выродками, вылюдьями, уродами, да кем угодно, только не людьми. Будто когда-то давно, когда их сердце стало камнем и они осмелились поднять на нас руку – всё в их и нашей жизни перевернулось. И теперь лишь каменное сердце в виде надгробия возвышалось над кучей свежевырытой земли.
И этим шармом Ева была прекрасна. Она умела заставить человека уйти из жизни, а я лишь ассистировал на этом чудном представлении. Словно тараканы в чашке Петри, запертые со всех сторон незримой стеной – её жертвы сходили с ума. Как кошка, играя с ними, Ева пускала их всё ближе и ближе. Когда-то давно заковав свою душу в металлический обруч – пред ней раскрывали её, оголяя самые тайные уголки. И когда, наконец, жертва становилась к ней ближе она брала самую острую иглу из своего арсенала и хлопала эту нелепую душонку как воздушный шарик. Ева морально уничтожала любого, кто был не согласен с ней. Она прекрасна и страшна в своем непостоянном безумии.
Она не была убийцей, нет, ни в коем случае. Она лишь очищала этот сумасшедший мир от подобной грязи. Я ведь уже говорил, что она любила простоту и технологичность, так ведь нет ничего проще, чем уничтожить то, что тебе и остальным мешает. Ева предпочитала называть это уборкой. Слово, которым называют рутину она окрасила красным цветом и положила в самый центр, на всеобщее обозрение. Мол, посмотрите люди, я права! А еще посмотрите, как пятна крови сочетаются с моими кедами. Не правда ли – технологично и удобно? Когда-то кеды были белыми, но я запомнил их пятнисто-красными. Пугающе красными.
7
На самом деле я любил её, когда она еще не подозревала об этом. Помню, как увидел её впервые. В тот момент я понял, что, кажется, именно так и выглядит счастье.
Это был почти осенний вечер, август уже сдавал свои права, сохраняя после себя лишь незначительные воспоминания о лете. Несмотря на приятное время года и прекрасную погоду, настроение у меня было не самое хорошее. А точнее, никакое. В тот момент я был просто нерасторопным водителем своего собственного тела, которое пыталось заболеть, предвкушая грядущую осень. Улица огорчала своим видом, дома не наряжены в красивые трещины и сколы, тропинки отвратительно чистые, ни тебе веточки, ни мертвой птицы. Я плыл по воздуху, отрицая всякую надежду на украшение сегодняшнего дня, но тут я увидел её.
Непонятно откуда взявшаяся улыбка вдруг озарила отвратительно жёлтое здание. Она шла мимо. В тот момент я подумал, что самой главной ошибкой в моей жизни было то, что я никогда её не видел. А она что-то искала, гуляя взглядом по кочкам, летящим листикам и случайным прохожим, стесняясь лишь палящих лучиков солнца. Ежесекундное чувство подсказало мне, что нужно срочно идти за ней, или я потеряю всё то, что хотел бы видеть во сне ближайшую жизнь. Красного цвета кеды мелькнули за углом, и я умчался за ними. Смотрел из-за угла, аккуратно, как мышка. Она шла мимо моего жёлтого здания, мимо красного, опять жёлтого. И вот мы уже стояли на пороге кричащего подьездом дома. Она открыла дверь, а я прошмыгнул за ней. И вдруг она просто пропала, как сквозь землю провалилась. Идя за ней я и не заметил, как пришел ровно туда, куда я и изначально собирался.
Это была квартира одного из моих друзей, где сейчас планировалось устроить вечер в честь местных легенд дружбы и беспробудного пьянства. Я вошел внутрь, поздоровался со всеми и среди незнакомых мне лиц увидел её. Ну как увидел, скорее это был удар током при попытке окинуть взглядом помещение. Сердце сразу заколотилось как сумасшедшее. Она шла в мою сторону, приближаясь с каждой секундой ближе к моему сумасшествию. С каждым её шагом я понимал, что прямо сейчас я готов предать всё и всех, лишь бы узнать о ней ещё чуточку. От её одежды веяло свежестью, а её кожа была нежна и бела. Как только она приблизилась ко мне, то тут же озарила всё вокруг светом своей прекрасной улыбки, пока лишь одним носочком переступив порог моей души. Она улыбнулась мне, а я ей. Она протянула мне руку, представилась, а я споткнулся о ямочки на её аккуратненьких щёчках и упал в бездну безмолвия. Я будто кусок ваты проглотил, так и тянуло сказать всё и сразу, и как можно больше раз. Нужно было немедленно похвалить её внешний вид, её прекрасное лицо и её улыбку. Нужно было срочно рассказать ей, какая она великолепная, неподражаемая и сногсшибательная, пусть, уверен, она наверняка это слышала миллион раз, и от парней гораздо интереснее, чем я. Пусть так, но я-то не говорил! Так и не смог тогда сказать ей ничего, грёбаная вата в горле любой прекрасный комплимент превращала в простые выражения, что пишут одни неинтересные люди другим заурядным людям в переписке.
Через некоторое время я решился и нашел её в интернете. Написав пару сухих фраз мой мозг будто бы глох, как скутер на морозе, но тут же заводился, как только она писала очередной ответ, в конце каждого проставляя невинную скобочку. Мы долго переписывались, я был далеко от неё. Не помню уже точно, куда меня тогда занесло, но встретить её я там точно не мог, а желание исправить эту ситуацию грызло меня изо дня в день. И вот, наконец, когда пришло наше время мы встретились. Мы смотрели с упоением на виды огней ночного города, я схватил её за руку, под предлогом страха потерять её в этой темноте. Долго бродили по городу, дошли до фонтана, потом до моста, а потом и до места нашего первого поцелуя.
Она была не меньше, чем чудом. Лишь всевышние силы могли свести меня с ней. Она была чудесна во всех своих проявлениях. Вроде и милая, а вроде и недотёпа. Я счастлив, что когда-то давно позвал её впервые гулять, пересилив себя. Это был весьма сложный для меня момент, и я не мог себе позволить даже малейшего послабления. Я искал утешение во всём вокруг, но подлый мир как на зло ни за что не поддавался мне. Краски были отвратительно серыми, а природа не прощалась с летом, а умирала. Всё, что происходило со мной тогда требовало серьёзных перемен. Мне нужен был глоток воздуха, но я чувствовал себя как на дне огромного котла с оловом. Мне не хотелось дышать и существовать, всё вокруг давило на меня. В тот момент я не представлял себя и дальше беззаботно существующим в этом мире… Ровно до момента, пока в моей жизни не появилась Ева.
О, чудо! Если бы я мог простыми словами передать, насколько я был счастлив. Не могу, не существует еще таких чувств, что пылали во мне тогда, в тот вечер. Я счастлив был каждую минуту, проведённую рядом с ней. Ведь она была самая необычная девочка из всех, что я встречал в своей жизни. Она самая сумасбродная, самая безбашенная и лютая, однако при этом она ухитрялась оставаться самой милой и красивой девушкой на планете. Если бы меня попросили описать её в нескольких словах, я бы сказал, что Ева "прекрасна как осень, но приятно-ёбнутая".
С момента нашего знакомства не было ещё ни дня, чтобы я не думал о ней. В натуральном смысле, я просто сошёл с ума. В один момент из виду моего пропали все люди вокруг. Все мысли и весь мой мир сомкнулся вокруг неё. Она действительно прекрасный человек. Она прекрасно завоевала доверие моего внутреннего ребёнка. Она действительно прекрасно улыбалась.
Обычно, когда люди говорят, что «их жизнь в одночасье изменилась» – это преувеличение, но не в моем случае. До встречи с ней, казалось, я жил чужую жизнь. Просто существовал, болтаясь как ложка в стакане, болезненно звеня от каждого удара о борт. Уже почти похоронив себя заживо, на самом краю своей жизни я встретил её, такую острую, жизнерадостную и до сумасшествия красивую. Своим настроением рядом со мной она забрала все то ужасное, о чем я думал до этого. Будто всю клоаку моих дурных мыслей потушили огромным потоком чего-то яркого и вкусно пахнущего, и от такой неожиданности я даже влюбился. Как ребёнок, втюрился.
Она быстро и ёмко рассказала о себе. То, что появилось между нами в тот день – было прекрасно своей спонтанностью. После первой встречи я уже был готов ей верить во всём, может даже подчиняться. Она была одним из тех людей, ложь или личную выгоду в словах, которых ты не видишь и не слышишь, тихо кивая головой.
Через несколько месяцев я уже любовался ей в этой же комнате, при лунном свете. Один лишь этот свет мог посоперничать глубиной её волшебным глазам. Отдельным счастьем для меня было ощущать, словно я приручил эти волшебные глаза, когда Ева, сидя на моих коленях, клала свою голову на моё костлявое плечо.
Она умудрялась находить для меня счастье во всём. Будто ребёнок, только что нашедший для себя что-то новое, моя Ева упоительно мне рассказывала о мире вокруг неё. О существах, о монстрах и добрейших феях, что живут в каждом, кто окружает нас. Это всё было очень удивительно, я словно смотрел каждый раз серию суперинтересного сериала, находясь рядом с ней. И даже её волосы, что лезли всё время в нос и глаза не мешали этому просмотру, а только добавляли живости картинке.
Приходя домой, после встречи с ней я долгое время не мог уснуть. Я будто и не спал никогда, весь мой мир шатался и крутился вокруг меня, как волчок. Я лежал на кровати и ворочался из стороны в сторону, пытаясь увернуться от откуда-то появившихся иголок, что кололи меня больно и глубоко при каждой попытке хотя-бы подумать о сне или прилечь немного удобнее. Но утром я вставал всё равно бодрым и свежим.
Ева быстро начала меня посвящать в то, чем она мечтает заниматься. Тот самый дядька с кожей и кисточками, про которого она мне рассказала и был её главной и первой мечтой. Я был так ослеплён ей, что не смел более думать, а просто шёл следом, выполняя все то, что Ева мне скажет. Свершение её главной мечты мы не стали откладывать в долгий ящик и вскоре, волею судьбы, мы встретили того самого дядьку-художника.
8
Он был странен, одет в засаленные лохмотья, что когда-то напоминали дорогие одежды. Ну знаете, такие продаются в магазинах типа second hand. И запах этот ещё, толи дешевого моющего средства, толи хлорки. На его голове была прическа в стиле pompadour, а в руке он нёс пенал. Этот аксессуар и таил в себе все его грехи. За его тонкой молнией прятались страшные тайны. Она прекрасно помнила этот пенал… Будучи меленькой девочкой, она впервые и встретила этого парня.
Одним летним вечером Ева играла на улице одна. Стоит отметить, что она с детства любит быть наедине с собой. Разглядывая очередной листок, упавший с дерева, Ева вдруг почувствовала, как к ней подсел молодой человек. Вежливо поздоровался, стал расспрашивать про листик в её руках. Рассказал ей немного о себе, моей прекрасно-юной Еве. Завязался диалог. Говорил он долго и вкрадчиво, всё рассказывал ей про её прекрасную кожу, да про прекрасные натуральные волосы. Детишки любят, когда их превозносят, а ещё больше они любят, когда в их детских чертах видят взрослые, строгие и по-женски красивые черты, пусть и в шутку. По-детски растаяв от его речей, маленькая Ева согласилась пойти к нему домой. В те времена он не выглядел как оборванец, он был похож на художника из детских книжек, потому она и была очарована этим человеком. Хоть и была совсем юна, моя милая Ева, он бесстыдно держал её за руку, глядя в её глаза, рассказывая, как прекрасны сегодня её белокурые волосы.
Вот вы думаете, как выглядит маньяк? Это умалишенный тип, который внешне напоминает человека, которому выстрелили в лицо из дробовика и всё очень криво заросло. Или же это преследователь, сталкер, что наблюдает за вами издалека. Больной, у которого дома всё увешано вашими фотографиями. Не, отбросьте это.
Такое бывает только в кино. Если хотите узнать, как выглядит настоящий маньяк, то по дороге на кухню из своей комнаты посмотрите в зеркало. И там будет отражаться самый опасный маньяк. И самое страшное в нём то, что вы до глубины души любите его, и то, чем он занимается. Он выглядит в точности, как и все люди. Обычный с виду, ничем не примечательный созидатель трагедий. И вся твоя жизнь заключается в том, чтобы не дать этому маньяку контроль над телом, ибо, выпустив его, ты получишь слишком много свободы. В каждом из нас есть гадкие вещи, но не каждый в силе рассказать о них, по причине устройства мира. Так уж случилось, что маньячить на улицах нельзя, убийства тоже не приветствуются, да даже под юбку девушке в автобусе телефон с камерой не наведёшь, нельзя и всё тут. В некоторых местах на планете, кстати, всё это можно. Там только маньяки и остались, но в месте где нахожусь я – нельзя быть самим собой. Ни в коем случае, иначе ты станешь объектом насмешек окружающих – в лучшем случае, или очередным прокурорским отчетом – в худшем.
Таким был и этот. Он был свободен для себя, но заточён в плену своих ненормальных желаний для остальных. Как и все «ненормальные» для общества люди, он считал себя пророком. Единственным для себя.
Ева была лёгкой жертвой. На такую очень просто обратить внимание. В детстве её мама делала все, чтобы её дочка была самой красивой. И, стоит отдать ей должное, это у неё получалось. Белокурые волосы моей Евы были прекрасны. Прекрасны настолько, что художник не смог просто так пройти мимо них. Он завязал беседу, рассказал ей, что хочет увековечить локоны Евы. Он дал слово нарисовать её, и моя маленькая, глупенькая Ева пошла за ним. В его старую, пропахшую растворителем квартиру.
Звук её шагов разбавили падающие бутылки, что гордым строем стояли у порога. Это была куча пустых бутылок от самого дешевого пива, что только можно найти в радиусе трёхсот метров вокруг дома.
Как и любой маньяк в реальной жизни, а не в программах третьего канала, он был пуглив и одинок. Его ремесло только добавляло ему затворничества. Когда Ева села перед ним на стул, то увидела в его глазах желание и испуг, над бровями образовавшиеся испарины ледяного пота и две расстегнутые пуговицы пропахшей формалином рубашки. Он попросил её закрыть глаза. Она это сделала, пытаясь подглядеть сквозь свои нежные детские ладошки. Каждый из них был нежен в этот момент. Крохотная девочка нежна была своей кожей и наивностью. Мужчина был нежен внутри, боясь навредить нераспустившемуся цветку моей юной Евы.
Когда вспоминаю эту историю, то мои пальцы сами по себе сжимаются в кулак, а ногти вонзаются в ладонь, оставляя красные следы. Как он посмел хотя-бы подумать о том, чтобы дотронуться без разрешения к моей Еве. Хорошо хоть, что и она не была глупа.
Через минуту Ева услышала скрежет ножниц и треск свежесрезанных волос. Он отрезал небольшой локон, сантиметров шесть в длину. Сказал, что это для кисточки. Он её сделает, а рисовать будем завтра. Дрожащими руками он убрал локон в тот самый пенал. Он часто дышал, на его лице еле сдерживалась улыбка. Неподдельное, но тёмное счастье промелькнуло на его лице. У него были закатаны рукава и топорщились штаны, чуть ниже ремня. Чтобы скрыть это, он немного согнулся и потянул себя за ремень. Подойдя немного ближе и попросив мою кроху встать, он тотчас сопроводил её до двери, предварительно нежно обняв у порога, и выставив за дверь сказал навестить его завтра.
Но для него завтра было совсем другим. На следующий день незнакомые моей маленькой Еве люди в синем увезли его. Из их разговоров, растерянная милашка поняла, что кисточка была лишь началом. Свежесрезанную кожу он использовал как холст, а агонию боли на лицах маленьких людей – как вдохновение. В небольшом закутке в коридоре, специально отделённом не до конца практичными людьми под вешалки для зимней одежды и старые тапки, которые жалко выбросить он хранил обрезки кожи и детские сандалики. «Немые крики», так их он называл. В подвале этого же дома они нашли тела, в каждом из которых было по три отверстия. Аккуратных, по три сантиметра в диаметре. Глубоких. Нашли следы силикона, глицерина и семенной жидкости. Дети многого не понимают и не знают, и этого они тоже не поняли.
Это была его страсть его, его вдохновение и искусство, и именно поэтому он первым должен был уйти. То, что получил этот ублюдок сейчас лишь отсрочка от неминуемого, думала Ева уже спустя годы. И вот, наконец, их взгляды пересекаются на улице. Лицо мужчины закрыто шарфом, а взгляд словно у слепого – направлен в никуда.