Наследники Мишки Квакина. Том III

Гусь

Я спокойно подтягивался в саду на турнике, никого не трогал, когда прибежал запыхавшийся и всклокоченный Пашка.

– Влад, мы гуся поймали!

– Какого гуся? – я спрыгнул с перекладины.

Брат был великим путаником и вполне мог спутать гуся и порося.

– Большого! – глаза Пашки бешено метались за толстыми стеклами очков с перемотанной синей изолентой оправой. – Матерого!

Где вы его поймали? – я на всякий случай оглянулся. После истории с черной курицей следовало быть бдительным⁵.

– В заборе застрял, падла! – добавил Пашка любимое слово матери. – А мы с Шуриком заметили.

Расторопный паренек Шурик по кличке Моргуненок был его лучшим другом и верным соратником во всех проказах.

– И что дальше?

– Его достать надо…

– Достаньте.

– Не можем, он шипит… Вдруг, укусит? Батя говорил, что они кусаются больно.

– Ясно, веди.

Гусь, сердито шипя, застрял меж штакетин за кустами ежевики.

– Капусту вашу хотел сожрать, – радостно сообщил Моргуненок, хлеща птицу прутиком по серым перьям спины.

Гусь изогнул шею, тревожно рассматривая меня.

– Паш, неси мешок, – сказал я, прикидывая, как ловчее подступится. Клюв гуся внушал уважение. – И топор захвати.

– Рубить будешь? – деловито спросил Шурик. – Голову мне отдашь?

– Зачем тебе голова?

– Засушу и буду Мишку пугать, чтобы не кричал.

Мишка – младший брат Моргуненка, тихий черноглазый малыш и я ни разу не слышал, чтобы он кричал.

– Заикой станет.

– Думаешь? – Шурик почесал затылок. – Это же пенсию ему дадут?

– Заикам не дают. Вроде… – насчет заик я сам толком не знал.

Прибежал Пашка с мешком, разделочной доской и топором.

– Доска зачем? – спросил я.

– Под шею подложишь, когда рубить.

– Я не буду рубить.

– А зачем топор? – удивился Пашка.

– Чтобы вытащить гуся. Вы держите края мешка, – я надел на тело гуся мешок, – а я оторву штакетину.

– Он не вырвется? – тревожно спросил Пашка.

– Как держать будете. Как только голову вытащит, накрывайте мешком. Ясно?

– Ясно, – дружно закивали негодники.

Я осторожно отжал штакетину. Гусь, рванулся к свободе и ущипнул Моргуненка.

– А-а-а!!! – закричал укушенный, бросив мешок.

Гусь было дернулся, но Пашка был начеку. Ударив ногой гусака, ловко спеленал его в мешок.

– Поймал! – попытался потрясти мешком. Сил поднять не хватило, но брат ликовал.

– Он меня укусил, – сморщился Шурик. – А если он бешеный?

– У гусей бешенства не бывает, – я заколотил штакетину на место и отдал топор Пашке. – Давай мешок, понесу.

– Тяжелый, – приплясывал рядом брат. – Много мяса. Куда его несешь?

– В клетку посажу.

– А рубить?

– Батя с мамкой придут, пускай решают, что с ним делать.

Длинная клетка из мелкой сетки, где-то украденная отцом, стояла во дворе под яблоней рядом с прудиком, в котором отец третий год мечтал развести карасей. Закинул гуся в клетку и пошел к турнику. Шалопаи остались, просовывая прутик сквозь сетку и дразня плененного гуся.

К вечеру разжег костер – варить свиньям. Стоял во дворе металлический обод от тракторного колеса, с вырезанным сбоку отверстием для дров. На него ставилась высокая сорокалитровая выварка из нержавеющей стали. Две таких выварки на автозаводе изготовили по указанию Леонида Филипповича. И вот в любую погоду: в снег и дождь, в грозу и вёдро, град и буран, приходилось мне разжигать огонь под вываркой и, постоянно подбрасывая дрова, караулить, пока вода закипит. Даже падающие с неба камни не могли освободить от этой обязанности. Когда вода закипала, засыпал туда комбикорм и заваривал, помешивая длинной узловатой палкой. Потом снимал и ставил следующую выварку. А дальше надо было в большом чугунке с дыркой от пули картошки сварить для поросят.

Пашка сидел на пеньке напротив клетки и смотрел гусю в глаза.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Я его дреслую.

– Чего?

– Как в цирке кошку.

– Дрессируешь, что ли? – дошло до меня.

– Во, точно! Дрессирую. Смотри, – Пашка повел головой вправо, склоняясь к клетке.

Гусь уклонился влево. Пашка сдвинулся влево – гусь скользнул вправо.

– Видел? – довольный Пашка повернулся ко мне.

Гусь кинулся на сетку, пытаясь ущипнуть брата, но не смог. За этим нас и застала мать.

– Вы что делаете, падлы? – ласково спросила она. – Совсем от безделья опухли? Павел, что ты вытворяешь?

– Я гуся дрессирую, – боязливо похвастался брат.

– Тебя самого дрессировать надо. Зикаешь по деревьям, как обезьяна шелудивая.

– Ничего я не зикаю.

– Не пререкайся с матерью! Молод еще голос повышать! Не дури мне мозги! Мозги ты гусю будешь дурить! Откуда в клетке гусь?

– Он в заборе застрял, мы с Моргуненком его нашли.

– Значит, Моргуненок, падла кривоногая, про него знает? – нахмурилась мать и перевела обвиняющий взгляд на меня. – А ты куда смотрел?

– А что я?

– А то, что только пререкаться можешь! Я вас зачем рожала?

– Зачем?

– Чтобы было кому воды подать на старости лет, а вы, охламоны, с гусями тешитесь!

– Что вы мать доводите, компрачикосы? – над забором, словно голова Несси из темных вод Лох-Несса, показалась лысеющая голова отца. – Мало я вас в детстве порол, паршивцы. Могу добавить.

– Посмотри, Вить, – повернулась к нему мать, – гуся откуда-то притащили.

– Жирный? – звучно сглотнул слюну отец.

– Моргуненок видел…

– С вами в разведку не пойдешь, – расстроился отец. – Что теперь с гуся проку?

– Я его дрессировать буду…

– Ты это, того, не хулигань. А как дрессировать собираешься?

– Смотри.

Пашка и гусь показали весь набор трюков.

– Ишь ты! – удивился отец, прошел в калитку, уселся на пень, на котором я рубил дрова, прикурил от костра «приму». – А еще так можешь?

– Могу.

– Показывай! Потешь почтенную публику, – ласково погладил себя по животу. – Монтигомо, Ястребиный глаз.

– Сумасшедший дом! – всплеснула руками мать. – Что старый – дурак, что малый – придурок.

– Егоровна, гляди, – рассмеялся отец, – прямо, как Куклачев. А? – повернулся ко мне за поддержкой.

– Угу, – поддержал я. – Олег Попов.

– Ну вас, холеры, – мать ушла в дом.

До самой темноты Пашка развлекал довольного отца.

– Жалко, что Моргуненок видел… – задумчиво сказал отец, когда пошли в дом. – А ты молодец, – ласково погладил Пашку по макушке, – хорошую штуку придумал. Весь в меня. Вот если бы тебя Уолт Дисней придумал, то тебя бы звали Костромаус, ха-ха-ха, – отец громко захохотал.

Лягушки в пруду возле дома главного инженера от этого хохота перестали квакать.

– А если бы тебя придумал математик, – отсмеявшись, продолжил отец, – то тебя бы звали Костроминус, ха-ха-ха.

От хриплого хохота задребезжала посуда на кухне.

– Вить, тебе лечится пора! – крикнула из спальни мать.

– Не мешай, я детей воспитываю, – отмахнулся отец и снова принялся за нас. – Но вас родил я, а от осинки не родятся апельсинки, ха-ха-ха.

– Сам дурак и дети такие же, – сказала мать.

– А вот если бы мы в Грузии жили, знаете, как бы нас звали?

– Нет.

– Костромоджоба, ха-ха-ха! – хлопнул по столу. – Звучит?

Мы молчали.

– А вот в Чехии нас бы звали Костромидло. В Латвии Костромавиучкас, ха-ха-ха. В Литве – Костромайтисы, а в Эстонии Костромынусы.

– А в Японии? – спросил Пашка.

– Что в Японии?

– Как бы нас звали в Японии.

Отец задумался.

– Кострома-сан, – наконец выдал он.

– А в?.. – снова открыл рот Пашка.

– Хватит чушь всякую спрашивать, бездельники! – папаша вскочил и ушел на диван.

Среди ночи меня разбудил отец.

– Тихо! – зажал мне рот широкой ладонью, – одевайся, пошли.

Мы вышли во двор.

– Дело есть, – закурил отец, усаживаясь на широкую лавку под верандой. – Надо гуся оприходовать.

– Как?

– Сейчас свернем ему шею, а Пашке утром скажем, что гуся украли. Он Моргуненку так и передаст.

– Жалко…

– Кого? Моргуненка?

– Гуся…

– Стратегически надо мыслить! Меня ведь знаешь, как мамка ваша подманила? – светлячок сигареты вспыхнул ярче.

– Как? – спросил, с трудом сдерживая зевоту.

– Гусиными потрошками жареными да под маринованные огурчики, – было слышно, как отец сглотнул слюну. – И бутылка «коленвала» холодной да лучок зеленый… Подумай только, если бы не потрошка гусиные, то тебя бы не было на свете.

Я молчал.

– И братика твоего бы не было, – отец затушил окурок и встал. – Пошли за дичью, Федя. Может, сестричка появится у вас…

Под покровом мрака, разбавленного слабыми бликами фонаря, висящего на столбе с другой стороны дома, отец умело придушил несчастную птицу.

– Рано утром, пока младшОй будет спать, ощиплешь. Перья под яблоней закопай, чтобы наш дрессировщик ничего не узнал. Гуся сдашь мамке.

– А что скажем Пашке, когда есть будем?

– Скажем, что я на охоте утку подстрелил. Пашка все равно не отличит, – отец всучил мне остывающую тушку. – Распишись-ка в получении. Братец твой тот еще гусь. Вот увидишь, будет лопать гуся за милую душу, – и пошел спать.

Кортик

Однажды с Андрюхой по кличке Пончик в леске небольшом, но диком, произраставшем между общежитием для городских «шефов» и его домом, нашли мы старинный кинжал, черненный серебром.

– Прямо как в кино! – восхитился Андрюха, рассматривая находку. – Настоящий кортик!

– Похож, – согласился я. – Что будем делать?

– Взрослым показывать нельзя, отнимут, – воровато оглянувшись, сказал друг. – Надо спрятать.

– Куда?

– Давай у вас на сеновале. Там никто не найдет.

– Давай. Только надо маслом смазать, чтобы не ржавел.

Я спрятал клинок под рубахой, за ремнем брюк, и мы пошли через всю деревню к нам домой. На подходе меня осенило.

– Давай его отшлифуем!

– А чем?

– На точиле. У бати в мастерской есть круги войлочные и паста ГОИ.

– А можно?

– Пока родители на работе, успеем.

Мы пришли домой. Я взял ключ от мастерской и поручил брату:

– Паш, стань возле калитки и следи. Если батя или мать появятся, то беги к нам. Мы в мастерской будем.

– А что вы там делать будете? – поинтересовался крайне подозрительный брат. – Не взорвете ничего?

– Не волнуйся. Все будет тихо.

Он пошел к калитке, мы в мастерскую. Поставили круг, включили точило, стали шлифовать. А отец подъехал на машине со стороны сада и, идя домой, услышал шум точила.

– А что это у вас такое? – внезапно появился он в дверях. – А?

– Где? – я попытался принять независимый вид, честно глядя в глаза отцу и спрятав кинжал за спиной.

– В руках ты что держишь?

– Кто? Я? Ничего, – я уронил нож, и он воткнулся в земляной пол.

– Покажи руки! – потребовал папаша.

Я вынул пустые руки из-за спины, он внимательно посмотрел на них.

– Странно… – отец развернулся и вышел из мастерской.

– Чуть не засек, – облегченно выдохнул Андрюха, поднимая нож. – Сваливать надо.

– Стоять! – раздался гиппопотамий рев за его спиной, заставивший друга испуганно присесть. – Сюда давай!

Отец подкравшись словно хитрый осьминог к моллюску, незаметно вернулся в мастерскую и теперь увидел скрываемый предмет.

– Спички, как говорится, детям не подружка! – он сгреб кинжал и вышел из мастерской. – А подружка – взрослым! А за точило еще вечером получишь!

– А то еще отрежете себе что-нибудь из ненужного, поросята. Ишь ты, батьку обмануть хотели, – самодовольно бурчал он, ломясь домой как бешеный баран сквозь кукурузу.

Папаша спрятал отобранный предмет в сейф, а потом, внезапно расщедрившись, через какое-то время подарил кинжал своему отцу – дедушке Володе. Тот сделал для кинжала новую деревянную рукоятку, ножны справил кожаные и пару раз я видел кинжал у него, когда бывал в гостях. А вот после похорон дедушки кинжал куда-то пропал. Не удивлюсь, ежели папенька стянул назад себе. Хотя, справедливости ради следует сказать, что в сейфе у него я этот клинок не встречал, как, впрочем, и в тайнике, где он хранил газеты порнографического содержания.

Девятое

Вечером восьмого мая я мирно лежал на диване, который до прихода отца, любящего коротать вечера за просмотром телевизора, был в моем полном распоряжении, и читал книгу Станюковича «Вокруг света на «Коршуне». В дверном проеме показалась мать.

– Влад, завтра, подорожника нарвите.

– Зачем?

– Салат сделаем. Еще жуков майских с берез натрусите для курей.

– Куры их не едят.

– Это целых не едят, а если порубить, то клюют за милую душу. А утки и целых глотают.

– Понятно.

– И начешите шерсти с собак – это лучше, чем по яблоням зикать, как обезьяны.

– Зачем нам шерсть? Она же псиной пахнет.

– Отдадим бабушке Дуне, она пряжу спрядет и носки вам, дурням, свяжет, а то от сапог резиновых ревматизм будет.

– А я не могу. Нас учительница заставляет завтра на парад идти.

– Опять в райцентр? – всплеснула руками мать. – И ты молчал?

– Нет, туда больше не поедем. Тут будем ходить, от конторы до общежития и от общежития до клуба.

– А чего ты заранее не предупредил? Тебя же, дурака рыжего, еще собрать надо, а то будешь там, как завшивленный, меня перед людьми позорить! Что люди скажут? Что мать не следит за ребенком?

– Я сейчас говорю.

– Ведешь себя как клошар! – чтение книг Ги де Мопассана и Стендаля не прошло для матери даром. – Другие дети как дети, а вы как два выродка! Один читает все время, а другой из-под стола не вылазит! Задать бы вам скипидару, падлы пантелейные!

– Ничего я не урод, – послышался из-под стола в прихожей обиженный голос Пашки.

– Заткнись ты! – мать, сделав шаг назад, пнула по ножке стола.

Пашка благополучно затаился за свисающей почти до пола скатертью, украденной отцом в столовой деревни Пеклихлебы, где папенька работал помощником агронома.

К вечеру с песней ввалился довольный отец.

– Он не игрушка – он живой. Туду-дуду-дуду, ему не страшен геморрой, туду-дуду-туту-дуду. Его везде и всюду ждут, скажите, как его зовут?

– Вить, хватит уже нудеть! – не выдержала мать.

– Ладно, – согласился отец. – Но нет прекрасней ничего, когда увидишь папу Карло под крышей дома своего, под крышей дома своего, – сменил репертуар.

– Тьфу на тебя! – не выдержала мать. – Владика завтра на парад ведут.

– Какой парад? В Добровке?

– Нет, возле правления ходить будут.

– Это серьезно, – отец скорчил устрашающую рожу и положил мне на плечо тяжелую руку. – День победы не разнузданный балаган с купчинами, гармошками и конфетками – бараночками, – значительно воздел палец, – это праздник всей страны, всего мира! Не подведи меня, паскудник! В день победы по поллитра, по поллитра! Туду-туду-ду, тудудудудуду-ду, ту-ду-ду-ду-ду, ту-ду-дудуду-ду! – снова завелся он.

***

Назавтра утром я, гордый, пришел к правлению. Галдели грачи на березах, из столовой вкусно пахло.

– Будут кормить из-за праздника, – подошел Андрюха Пончик. – А нам не дадут.

– Как не дадут? – удивился я. – Так же не честно!

– Вот так! – Пончик сунул мне под нос фигу. – Выкуси!

– Я тогда ходить не буду!

– Училка родителям расскажет, мамка тебя убьет.

– Это точно, – вздохнул я. – Егоровна может. А давай мы им отомстим? – осенила мысль.

– Как? – глаза Пончика азартно засверкали.

– Возьмем воды из болота и в борщ нальем. Мамка говорила, что болотную воду в горячую лить нельзя, там микробы заводятся и понос будет. Ее кипятить надо.

– Давай!

Мы нашли на стоянке возле столовой бесхозное ведро. В леске напротив общежития было болотце. Набрали воды, просунули в ручку палку и в обход общежития дотащили ведро до столовой. Подобрались к задней двери со стороны дома Плещеевых.

– Жди тут, – Пончик прокрался по крыльцу, приоткрыл дверь, заглянул, махнул мне рукой.

Я с трудом подтащил ведро. Пробрались в кухню. На раздаче с кем-то ругалась Валька-повариха, жена Сереги Корявого.

– Заодно Вальке насолим, – улыбнулся Пончик.

Бултыхнули ведро в громадную кастрюлю с готовым борщом.

– Никто не заметит, – Пончик зачерпнул с противня котлеты, я схватил полбуханки хлеба.

Выскочили, перебежали дорогу, спрятались в конторском саду. Жадно сожрали добычу.

– Мы как партизаны, – довольно сказал Пончик. – Спрячь ведро, пошли на парад.

Маршировали по асфальту от общежития, мимо столовой и правления, вдоль липовой аллеи до самого клуба. Там развернулись и прошли обратно до общежития.

– Вот они – «высокие чувства»: патриотизм и гордость за Победу, – глядя на наше шествие, патетически заявил отец, звучно высморкавшись в переходящий красный вымпел, который часто таскал вместо носового платка. – Наша Победа над немецко-фашистской Германией во всей красе!

После парада, прихватив ведро, я пошел домой. Многие отравившиеся несколько дней страдали поносом. Медичка заподозрила дизентерию. Мнительная мать несколько дней окуривала дом вонючими травами, чтобы убить микробы.

Доброта

– Раньше люди добрее были, – отец величественно закусывал соленым огурцом бренди «Слянчев бряг», – отзывчивее, как говорится, душевнее. Мы счастливы жить в одно время с вами, дорогой Леонид Ильич, – продекламировал с чувством.

– И не говори, – поддержала мать.

– Ладно, душеполезную беседу провел, апч-хи, – оглушительно чихнул. Плафон под потолком вздрогнул и закачался. – Теперь пора, как говорится, провести процедуры личной гигиены. Валь, что у нас там по графику?

– Надо ногти на ногах постричь, – сказала мать, сверившись с висевшем на стене перекидным календарем, – а то уже за палас цепляются.

– Это верно, – отец степенно встал, – за мной, дети мои.

Переглянувшись, мы понуро потащились навстречу пугающей процедуре. Ногти нам на ногах он рубил зубилом на украденной из кузницы большой наковальне.

– Мне в вашем возрасте овечьими ножницами ногти родитель стриг, – отпирая замок на двери мастерской, разглагольствовал отец. – Ясно, спиногрызы?

– Так точно, – мрачно отозвались мы.

– Ноги показывайте, – уселся на украденный в столовой стул и закурил «приму».

Мы покорно показали ноги.

– Влад, левую клади, – отец указал сигаретой на наковальню – Павел, ножницы, скальпель, пинцет.

– Какой пинцет? – испугался Пашка.

Глаза его бешено заметались за толстыми стеклами перемотанных синей изолентой очков.

– Шучу я, баран, – вздохнул отец. – Как хирург: ножницы, скальпель, – выбросил в открытую дверь окурок, тут же проглоченный петухом по кличке Петроний. – Зубило и молоток подай.

Брат подал с верстака инструменты. Я затаил дыхание. Отец, примерившись, отсек ноготь на большом пальце.

– Вот видите, какой я добрый? – отсекая следующий ноготь, трепался он. – В Новой Зеландии в племени маори вам бы долго пилили ногти острой ракушкой, а тут тюк и готово. Следующую ногу клади, – молоток бодро цокал по зубилу. – А негры какие-нибудь, пусть даже из Анголы, могли бы тебе и ногу на ужин оттяпать. Миклухо-Маклая съели, Кука съели, и вас бы схарчили.

– Кука не всего съели, – осмелился я поделиться прочитанным в книге «Водители фрегатов», – а только нижнюю челюсть и немного мяса.

– Умный очень? – глаза отца по кошачьи сузились и я почувствовал холодное прикосновение к мизинцу. – Вот сейчас рука дрогнет и тебя потом без пальца в армию не возьмут… Так съели Кука или нет?

– Съели, съели, – я торопливо закивал головой.

– Вот видишь, – зубило съехало с пальца. – Высоцкому виднее, чем тебе.

– Ногти собрать не забудьте, – в дверях как приведение возникла мать. – Чтобы порчи на вас, дурачье, никто не навел.

Чурочки

По телевизору тогда показывали тринадцатисерийный фильм «Эмиль из Лённеберги»⁶, быстро ставший популярным в нашей деревне из внешнего сходства сына токаря Толика – Стасика с Эмилем.

– Вить, в этом что-то есть, – задумчиво сказала мать.

– В чем? – отец звучно почесал лоб. – Валь, в кино брехню всякую показывают, – сказал осторожно.

– Не брехню! – вспыхнула мать. – Воспитание, – с подозрением посмотрела на нас с братом.

– Не понял. Предлагаешь закрывать наших сурков в мастерской? Так они только рады будут – завалятся там спать.

– Витя, ты хоть директор, а мыслишь как тот селянин – папаша Эмиля. Закрыть в мастерской, – передразнила она, – какая мастерская?! Им от работы лындать только в радость.

– Что тогда?

– Видел, как раздолбай малолетний фигурки из дерева режет?

– Ну, режет. И что? – на лице отца образовалось недоумение, как на морде бегемота, впервые увидевшего вертолет.

– А то, что наших оболтусов в наказание будем заставлять фигурки вырезать, – мать смотрела победно, словно курица, снесшая яйцо с двумя желтками.

– У них руки под это самое заточены, – отец будто раскусил лимон. – Для фигурок тщательность и терпение нужно иметь.

– Пускай ложки режут. Егор, батя мой, ложки резал и ковши.

– Ложки, пожалуй, осилят. Но зачем нам столько ложек?

– На рынке в Добровке можно продать.

– Идея хорошая, но кому они нужны?

– Скажем, что сделали дети из спецшколы и деньги на их кормежку пойдут.

– Валь, а ты тоже иногда соображаешь, – оценил отец. – Редко, конечно, но метко. Слышали, архаровцы? – ласково посмотрел на нас. – Теперь не будете такими разболтанными. Будет дисциплина в доме.

До позднего вечера родители пытались подловить нас на каком-нибудь прегрешении, но мы пугливо выполняли все требования.

– Кто свет в сарае не погасил? – отец вернулся с веранды, куда ненадолго вышел. – Почему рубильник не обесточен? – глаза его впились в меня.

– Я гасил, – пискнул я.

Родители с детства приучили нас к экономии, поэтому свет я гасил всегда.

– Свет горел, – покачал головой отец.

– Мало того, что не погасил, так еще и врет! – возмутилась мать. – Ты наказан! Чтобы завтра же вырезал ложку!

Родители победно переглянулись.

– Я не умею, – уныло сказал я.

– У неумеки руки не болят, – отрезала мать. – Что там уметь? Берешь чурочку…

– Брусочек, – перебил отец.

– Берешь брусочек и ножом вот так, – мать повернула левую ладонь кверху и пальцами правой стала делать по ней движения, будто выскребала из кастрюли подгоревшую манную кашу. – Понятно?

– Ну… – я ничего не понял, но боялся признаться, чтобы не влетело.

– Не совсем же он дебил, – широко зевнул отец. – Есть же в нем что-то от меня.

– Есть, – кивнула мать, – лень комлевая и безответственность.

– Не будем ругаться, – отец погладил меня по макушке. – Влад все сделает как надо.

– Не забудь про ложку, – за завтраком напомнила мне мать.

– Я помню.

– А ты, Павел, учись. Тебя тоже это ждет.

– А что я сделал? – испугался брат. – Я же ничего не делал!

– Пререкаешься с матерью! – отчеканила мать. – Уже достаточно! В наказание тебе вырезать ложку.

Глаза Пашки растерянно заметались за толстыми стеклами перемотанных синей изолентой очков.

– Юные бондари, прочие дела никто не отменял, – напомнил отец, постучав пальцем по столу. – Не успеете, пеняйте на себя – будете наказаны.

Когда родители ушли на работу, мы вышли во двор. Там стоял обод от колеса, в котором мы жгли костер, чтобы варить свиньям.

– Нам нужны брусочки, – вздохнул Пашка.

– Сходим на стройку, найдем.

Строили тогда новую улицу за озером и новый детский сад. Детский сад был ближе. Мы прогулялись мимо стройки, умыкнули подходящий брусок. Вернувшись домой, распилили по длине. Приложив к бруску алюминиевую ложку, украденную отцом в столовой, я обвел контур угольком.

– Ничего сложного, надо лишнее срезать и все дела.

– Режь, – согласился Пашка, спрятав руки за спину.

– Сейчас, – я взял топор, упер брусок в пень и начал стесывать лишнее.

Пашка, изогнувшись, навис надо мной сбоку, заглядывая под топор и беззвучно шевеля губами.

Вскоре мне надоело, я уселся на пень, поставил брусок меж ног и снова пустил в ход топор. Наказание за небрежность не заставило себя долго ждать. Топор стесал ноготь и кожу с левого мизинца. Вскрикнув, уронил брусок.

– Палец отсек! – ахнул Пашка и попятился.

– Да нет вроде, – слабым голосом отозвался я, глядя на хлещущую кровь.

– Умереть можешь. Ты мне ножик тогда оставишь?

– С чего вдруг?

– Ты же помрешь…

– Думаешь?

– Вон у Моргуненка дед Демьян один раз палец уколол и помер… Надо на палец пописать, – вспомнил заветы матери Пашка.

– Сейчас, – я последовал совету, смывая мочой кровь. – Вроде палец на месте…

– Это хорошо, – серьезно кивнул Пашка, – а то без пальца в армию не возьмут. Что будем делать?

– Примотаем бинтом, прирастет.

– Прирастет, – согласился брат, – у меня же прирос, когда ты откусил⁷.

Перебинтовавшись стиранным бинтом, который мать то ли выпросила, то ли украла у медички, я снова взялся за ложку, но теперь был осторожен и резал ножом. Как ни осторожничал, еще несколько раз сильно порезался. К вечеру две кривые ложки, перепачканные кровью, рассматривали родители.

– Дебилы, – выдал отец и выбросил ложки в костер.

– Ты чего? – дернулся было я спасти свое творение.

– Вы их из сосны вырезали, кто ими есть будет?

Мы с Пашкой растерянно переглянулись.

– А почему нельзя из сосны? – робко спросил Пашка.

– Там же смола, – отец звучно постучал Пашку пальцами по лбу. – Соображать надо!

– Надо было березовые чурочки брать, ленивцы, – вздохнула мать.

– Я же говорил, что брехня это все.

– Ты сам как пень! – вскинулась мать. – И эти два, как чурочки! Ну вас! – пошла в дом, громко хлопнув дверью на крыльце.