Вирус

ГЛАВА 4

Если резко затормозить и пересечь двойную сплошную линию, а потом так же резко надавить на газ, то можно упасть в кювет, перевернуться несколько раз и вонзиться в рыхлую землю – там в этой яме среди зарослей бурьяна и крапивы можно оказаться в прошлом, в том самом моменте, когда мне звонит Шанталь – так она просит называть её.

Когда звонит Шанталь, я убеждаюсь в том, что моя жизнь находится под контролем. Отвечаю на звонок и слышу:

– В десять утра у нас встреча в холле гостиницы Holiday Inn.

Шанталь не здоровается. Всё, что я слышу, когда она звонит:

– Надень какую-нибудь футболку, которая приносит тебе удачу, и вызывай такси! Алло, ты меня слышишь?

Где бы я ни находился, Шанталь заставляет меня выполнять упражнения для увеличения мышечного атласа.

– Перед тем как выйти из дома, не забудь сделать жим лёжа, – говорит Шанталь в трубку. – Внимательно осмотри своё лицо перед зеркалом. Проверь, не торчат ли волоски из носа.

Так мы и будем ехать.

В руках у Шанталь – мини-планшет, он помогает ей следить за пульсом и считать количество калорий. По электронной почте Шанталь присылает мне фотографии успешных, по её мнению, людей. Они, в свою очередь, рассказывают, как изменить жизнь. Как модифицировать свою личность. Чем обогатить свой образ и стиль. Эти люди с картинок учат эволюционировать и прогрессировать.

На экране высвечивается очередной жизнеутверждающий лозунг. А под ним – девушка с загаром «вишня в шоколаде», она сидит в шезлонге у бассейна. На ней неоново-розовый купальник. Над девушкой склоняется загорелый молодой человек и что-то шепчет ей на ухо. Он прикрывает свой пенис бокалом из-под мартини. Его глаза спрятаны за солнцезащитными очками с черепаховой оправой.

Жидкость в бассейне и в бокале у парня – неестественного ярко-голубого цвета.

Шанталь в это время, пока я разглядываю картинку, находится со мной на линии. В трубку она говорит:

– Прекрати прятать плечи. Выставляй плечи вперёд! И еще! – Шанталь делает паузу… – Мне неловко тебе это говорить, но… – Шанталь делает ещё одну паузу… – Пожалуйста, не забывай втягивать живот. Если бы мне нужен был гиппопотам, я бы пошла в зоопарк.

Разговаривая по телефону с Шанталь, я втягиваю живот, напрягаю длинную головку трицепса, выдавливаю из себя капли пота, оставляя их белыми разводами на одежде, я прослушиваю аудиосообщения, которые Шанталь отправляет со своего телефона.

Записанный голос Шанталь произносит:

– Как следует натяни плечевые мышцы! Это особое пожелание отдела маркетинга. Кстати, мне кажется, их начальник на тебя запал. Пригласи его куда-нибудь. Говорят, он любит суши. Я знаю один японский ресторан недалеко отсюда…

Не дожидаясь, когда я прослушаю это аудиосообщение, Шанталь перезванивает и говорит:

– Все в восторге от фотографий! Маркетинговая служба осталась довольна. Я разговаривала с боссом, он хочет с тобою познакомиться лично. Приглашает нас к себе на ужин. Предлагаю завтра в шесть, только будь добр, в следующий раз не напрягай так запястье. Помни о лучевом сгибателе. Держи бокал спокойно, ладно? У тебя же в руках «Грязный Мартини», а не селёдка с сыром.

Или китайский портсигар «Золотой снег».

Или новая модель айфона, похожая на ручку для письма.

Или что там у тебя.

Тик… так… тик… так… Я ещё не умею отслеживать движение секундных стрелок, я не знаком с Виктором, не болен Вирусом-44. Всё, чем я занимаюсь, выполняю рекомендации Шанталь. Так уж и быть: я не напрягаю запястье. Контролирую свою жизнь. Читаю подпись к фотографии:

«Клабмастеры и очки в стиле ретро – проведи лето клёво!»

Спрашиваю у Шанталь, кто автор этой подписи? Какая связь между авиаторами и обнажёнными людьми?

– Не кажется ли тебе, – спрашиваю, – что эти линзы слишком уж голубые?

А Шанталь отвечает:

– В финансовом департаменте считают, что ширина плеч и оттенок загара должны быть именно такими, как на снимках. Производственный цех тоже с этим согласился. Не переживай так сильно, я отправлю тебе графики! Ты умеешь пользоваться Excel?

Шанталь спрашивает:

– Ты завёл будильник на шесть тридцать утра?

Она говорит:

– Запомни, у тебя всего десять минут на пробежку и ещё тридцать – на приседания и отжимания. Тебе же хватит тридцати минут? Вот и отлично!

Оставшиеся полчаса Шанталь предлагает потратить на антигравитационную йогу. По телефону – изо дня в день – она объясняет, как должен выглядеть мой брахирадиалис и трицепс. Она сообщает адреса и названия компаний, называет даты и схемы проезда, в трубку, прикрывая рот ладонью, она говорит:

– Мека… жется… дире… отде… порас… порас… нате… папала.

Спрашиваю:

– Что?

Шанталь сбрасывает звонок. И через секунду отправляет мне сообщение. Она пишет: «Мне кажется, на тебя запал директор департамента по продвижению. Сходи с ним в кино». И ещё она добавляет: «Всё. Не могу говорить. Кругом люди. Оденься завтра красиво».

Шанталь пишет: «Пока».

ГЛАВА 5

Врач даёт мне градусник и говорит, что я должен постоянно измерять температуру своего тела. Градусник должен стать моим паспортом, моим водительским удостоверением или кошельком; чем-то таким, что любой человек постоянно берёт с собой, когда выходит из дома. Врач предлагает прицепить градусник к брелоку вместе с ключами от дома, он предлагает вшить его в портмоне.

– Он сделан из прочного стекла, и если он упадёт на пол, то не разобьётся, – говорит Виктор. – Носите его как амулет, это ваш новый ангел-хранитель. Посмотрите, как легко он входит в карман пиджака.

Мы находимся в кабинете врача. Это наша последняя встреча в больничных стенах. Задолго до свиданий в парках и садах, прогулок по набережным и аллеям, редких и коротких встреч в холлах и на лестничных пролётах.

– Посмотрите сюда, – говорит Виктор. Он достаёт из выдвижного ящика увеличенный макет капсулы. У неё ромбовидная форма. В центре выгравирована буква «Н». Сама капсула выкрашена в сиреневый цвет.

Сиреневый утешающий цвет.

– Это «Ризин».

Виктор говорит:

– Радуйтесь, что это бесплатно!

Я прошу Виктора помочь мне, облегчить мои страдания и выполнить моё последнее желание. Говорю:

– Я не могу больше появляться здесь. Кто-нибудь узнает меня и расскажет всем о болезни. От меня отвернутся люди и перестанут со мной работать. Я стану изгоем.

Виктор говорит:

– Нужно бояться не этого.

Виктор говорит:

– Если вы перестанете принимать таблетки, то на коже появятся высыпания. И тогда все точно узнают, чем вы больны… – Виктор делает явно отрепетированную паузу, – это лекарство снимает боли в груди, благодаря ему практически нет лихорадки. Кроме того, это усовершенствованная версия «Ризина», она прошла клинические испытания в Индии. Таблетки, которые мы давали раньше, вызывали у пациентов артериальную гипотонию.

Я говорю:

– В государственных больницах ужасная атмосфера.

Говорю:

– Иногда мне кажется, что здесь инфицированы даже стены.

В коридоре я видел человека с бородавками на носу. Одна женщина в очереди кашляет кровью в кулак.

Стол Виктора завален медицинскими карточками и бумажными журналами. Он делает там пометки:

– Вы хотите, чтобы я проводил консультации в ресторане? Или вам нужно, чтобы я привозил лекарства к порогу вашего дома?

Секундные стрелки на часах отсчитывают «тик», отсчитывают «так». Говорю:

– Да, знаете, скорее второе…

Виктор качает головой:

– Вирус распространяется с невероятной скоростью, пациентов становится очень много, и я не могу встречаться с каждым из них. Не нужно напрасно переживать. Если вы будете принимать таблетки, то не умрёте. Вы можете прожить ещё лет пятьдесят. Представьте, сколько увлекательных историй вы расскажете своим внукам.

Из ящика стола Виктор вытаскивает очередную увеличенную копию таблетки.

– Кто-нибудь обязательно выяснит, откуда появился этот вирус, и как его лечить. Все эти очереди останутся в прошлом.

Виктор говорит:

– Ведь когда-то изобрели пенициллин и спасли Европу от чумы. А сколько жизней сохранила химиотерапия? Придёт время, и Вирус-44 останется лишь статьёй в энциклопедии. Тысячи учёных по всему миру работают над этим.

Остановлена добыча нефти. Свёрнуты космические программы. Заключено перемирие на Ближнем Востоке. Террористические ячейки объявили об отпуске. Мировые державы перестали финансировать разработку ядерного оружия.

– Сконцентрируйтесь на лечении, – говорит Виктор. – Отсчитывайте секундные стрелки.

Отсчитывайте фонарные столбы.

Запишитесь в группу поддержки.

Перестаньте думать о будущем.

Сорок шестой, семьдесят девятый, восемьсот тридцать четвёртый… За одним из столбов прячется Виктор, над головой он держит пластиковый макет розового, как сакура, препарата. Пальцы Виктора, его ладони и запястья, мягкие, как мармелад. Ногти отполированы до блеска. Мои воспоминания о Викторе заканчиваются его словами:

– Поймите, главное в вашей ситуации – настроиться на позитив.

Из выдвижного ящика Виктор достаёт лист бумаги и просит меня поставить на нём подпись.

– Это чистая формальность! Я доверяю вам полностью, но закон требует вашей подписи. Вы должны пообещать, что не будете заражать вирусом никого из своих близких.

Документ, который протягивает мне Виктор, похож на рекламный контракт. Под моим именем указан целый перечень обязательств. Я должен предупреждать своих половых партнёров о том, что болен. В противном случае меня посадят за решётку.

В контракте, который даёт мне Виктор, жирным шрифтом выделены слова: «уголовная ответственность», «умышленное заражение», «судебный иск».

– Подпишите вот тут и тут.

Виктор говорит:

– Если вам дорога ваша свобода, откажитесь от секса.

ГЛАВА 6

Пункт 54, статья 5, из «Памятки уцелевшим» (под ред. отдела по противодействию ЧС Всемирной организации здравоохранения):

«Напоминаем, что допустимый уровень шума на территории карантинной зоны 154А, 816F и 714D – 50 дБ в дневное время и 40 дБ – в ночное.

На территории остальных карантинных зон предельно допустимый уровень шума – 30 дБ.

В случае срабатывания пожарной тревоги, автомобильной сигнализации или другого несанкционированного звука всем уцелевшим рекомендуется срочно войти в помещение и не покидать его пределы несколько часов.

Рекомендуется закрыть окна и сидеть в тишине».

Из-за погони я перестаю замечать детали. Пухлые губы фотомоделей, их причёски, зафиксированные влагоустойчивым лаком, пропитанные аргановым маслом брови, глаза, увеличенные фоторедактором….

Из-за погони я пропускаю целую серию жизненно важных установок, которыми делятся с нами рекламные плакаты. Ярким потоком лучей, справа и слева от дороги, пулемётной очередью, оглушая нас оркестровой музыкой, под которую обычно женятся герои дневных мелодрам.

Лили говорит:

– Бензина нам хватит еще на пару километров.

Свет в студии резко гаснет, но я успеваю разглядеть парня, который рекламирует магазин стильной одежды, я вижу его синий пуховик и «пузырь» с текстом, как в комиксах:

«Наши цены – настоящий клад!»

Лили говорит:

– Если нас догонят, то придётся отбиваться вот этим.

Она достаёт из рюкзачка свой блокнот. Свет в студии снова загорается.

Лили сидит за круглым столом. Острым кончиком наманикюренного ногтя она отбивает по стеклянному покрытию ритм своей телевизионной заставки, а потом подносит палец к уху и заталкивает наушник глубоко внутрь. Голос из наушника напоминает:

– Через пятнадцать минут начинается футбольная трансляция. Мы должны закончить к этому времени.

Среди книг – разных цветов и размеров, твёрдых и мягких переплётов – гороскопов, сонников, сборников философских изречений, эзотерических романов и самоучителей по йоге Лили – очаг землетрясения, центр вписанной окружности. В одной руке она держит блюдце, наполненное голубой жидкостью, другая рука нависает над ним.

По студии, откуда-то из чёрной пропасти, пронзая металлическую стену из мониторов и телекамер, раздаётся крик, тревожный и резкий, как свет прожектора.

– Алло! Алло, я дозвонилась?

Голос в наушниках сообщает Лили, что ей нужно убрать со лба распушившийся локон.

Лили говорит:

– Да.

Она говорит:

– Добро пожаловать…

Шёпотом она добавляет:

– …сестра.

Камера приближается к Лили – с мониторов исчезают книжные полки, зеркальные шары, бумажные фигурки Будды – их изображения расплываются на заднем плане, в кадре только Лили, её лицо, оранжевое от пудры и гладкое, как китайский фарфор.

Голос в наушниках сообщает:

– Анна. 53 года. Домохозяйка.

Лили говорит:

– Здравствуй, Анна!

Ворот на пиджаке Лили раздут и поднят вверх, как капюшон кобры в секунды опасности, стрелки на глазах жирной линией расширяются от центра и отступают от разреза, придавая взгляду нежность, делая Лили надёжным другом для миллионов телезрителей. Всемогущая защитница, единоутробная сестра, помоги избавиться от тревог и страхов, притяни счастье, деньги и здоровье, избавь от негативных мыслей, сними камень с души, излечи от молочницы.

– Как вы догадались, что меня зовут Анна?

Голос Анны придавлен железной грудой обид, заброшен камнями разочарований, приглушён болью, затоплен слезами.

– Прошу вас, помогите мне! Я готова отдать всё! Только помогите мне! Я так рада, что дозвонилась. Прошу вас.

Лили спрашивает у телезрительницы:

– С какой проблемой столкнулась твоя семья? Алкоголь, азартные игры?

Из динамиков доносится громкий вздох. Он заполняет собой всё пространство, оседает, как пыль на декорациях, преломляет свет софитов, проникает в провода, распадается на молекулы, со скоростью света долетает до космических спутников, и оттуда, разбившись на миллиарды разных чисел, облачившись в цифровой кодовый сигнал, вторгается в дома сотен тысяч телезрителей.

Лили спрашивает:

– Давай уточним, Анна, что тебе нужно? Снять порчу или открыть денежный канал?

Невидимая Анна набирает в свои невидимые лёгкие воздух. Сотни тысяч телезрителей наблюдают за тем, как невидимые слёзы стекают по невидимым морщинам.

Глядя в камеру, Лили говорит:

– Понятно.

Она заталкивает наушник ещё глубже и говорит:

– Как давно тебе изменяет муж, Анна?

Лили говорит:

– Сделай звук телевизора тише и ответь на вопрос.

Камера переключается на руки Лили, на её тонкие пальцы, браслет из синих бусин. Голос в наушнике предупреждает, что сейчас камера покажет крупным планом глаза Лили, а потом начнёт плавно отъезжать назад. Всесильная заступница, единокровная мать, рассуди и обереги, обними и поцелуй, перевяжи кровавые раны, огради от домашнего насилия, верни на тропу добра и света, свяжись с энергоинформационным полем Земли, гармонизируй отношения, верни мужа в семью.

Из-за погони я перестаю замечать детали: не вижу ни рекламных плакатов, ни дорожных указателей, ни трюка, который выполняет Лили в прямом эфире своего телешоу – переключая камеры, закатывая глаза, пуская плотную слезу по нижней стрелке, прямо по линии роста ресниц.

Лили говорит:

– Ыфалдор… дяшарф… лчаошав… лдывка… ша… ырмаз… вялсацо… кумииста… разсцато… граника… пернес…

В ответ на рыдания Анны, почти шёпотом, сжимая губы, кряхтя и зевая, Лили бормочет в камеру:

– Фуцашфат… ялсоядх… вавахад… Ывцымых… сытыпарла… лавомдарно… лаомы… катанад…

Слова Лили – как целебный дождь из рецептов и ритуалов.

Она говорит:

– Караотата… дададад… зкрыаужцас… Кщыоатыцро… Фщволатйхылату…

Лили говорит:

– Фуцашфат… вавахад… ащай… аяк!

Лили говорит:

– Ащай… аяк!..

Лили говорит:

– Прощай, стояк!

Из-за погони я не замечаю этого.

ГЛАВА 7

В сиреневом свитере от Massimo Dutti я похож на сливовое дерево – медсестра говорит, что встречала такую модель на страницах журнала Vogue. Она закатывает рукав моей мятной рубашки до локтя – новинка от Tommy Hilfiger превращается в гармошку.

– А сейчас сожмите ладонь в кулак. Вот и отлично! – говорит медсестра и вонзает мне в вену прибор, похожий на насос для откачки нефти. Отворачиваю голову, зажмуриваю глаза.

На следующий приём я прихожу в поло Lacoste цвета фламинго – медсестра говорит, что оно отлично сочетается с лабораторными колбами.

– Вам очень идёт! Я видела такие футболки на распродаже.

В очереди все смотрят на мой плащ от Pierre Cardin, сшитый для королевских приёмов или для проходки по красной ковровой дорожке во время дождя. Приталенный, но свободный, сотканный из успеха, воодушевления и веры в себя, отталкивающий воду, вспышки фотокамер и зависть толпы, плащ без иммунитета к реальности: обтирать больничные стены в Pierre Cardin – это особо тяжкое преступление, террористический акт в мире моды.

– Слышал анекдот про парня, который перепутал похороны с благотворительным балом?

– Где-то здесь вечеринка по случаю коронации принца Чарльза?

– Ты думаешь, что попал на проект «Подиум»?

От стены отваливается кусочек плитки, выкрашенный в голубой больничный оттенок, хрупкий и влажный – в коридоре практически нет вентиляции, в окно хлещет лучами солнце.

Закруглённые манжеты, накладные карманы – рубашка от Maison Michel пропитывается потом, брюки приклеиваются к дерматиновому покрытию – ощущение, будто тонешь в болоте. Немые вопросы пациентов повисают в воздухе, отслаиваются от стен, растекаются по полу:

– Ты пришёл лечиться или открывать звезду славы имени себя?

– Здесь проводят обследование или снимают интервью Ларри Кинга?

– Это больница или обложка журнала Elle?

Чтобы отвлечься, достаю телефон и печатаю сообщение: «Шанталь, как дела?»

В очереди к Виктору передо мной – человек десять, раздавленные и прозрачные, как пластиковая посуда, паломники, бродившие веками по пустыне, а сейчас скользящие взглядом по пальмовому принту моих туфель. Моя новая целевая аудитория, наблюдающая за мной исподлобья, сверкая улыбками мародёров:

– Это больница, а не показ от Victoria’s Secret.

Где-то в глубине коридора – за доской объявлений, в толпе бездомных, в мишуре окровавленных бинтов – врачи ведут под руки пожилую женщину. Она отбивается от них, упираясь ногами в пол, распрыскивая свой морфологический яд:

– Отпусти меня, мохнорылый вымесок!

Я снова достаю телефон, проверяю, не ответила ли мне Шанталь. От стены отваливается ещё один кусочек кафельной плитки, не привлекая к себе никакого внимания. Пожилая женщина из больничного холла продолжает сопротивляться:

– Я буду жаловаться вашему начальству!

Она кричит:

– Я позвоню в бюро по правам человека.

А потом она кричит:

– Туберкулёзный проститут!

К женщине подбегает охранник, он пытается схватить её за руки, а она отрывает от его ремня рацию и подносит к губам:

– Тухлодырый соплежуй, как слышно? Как слышно?

Медсёстры в белых пижамах слетаются в больничный холл, как мотыльки на смертную казнь от лампы, они разрывают на части верблюжье пальто, в которое замотана пожилая женщина, распаковывают её кокон, увязая по щиколотку в сыпучем прахе застиранного кружевного белья, обхватывая запястьями её желейные подмышки.

Чтобы отвлечься, я снова достаю телефон и печатаю: «Шанталь, угадай, кого я встретил в больнице?»

Представление в больничном холле заканчивается – буйную пациентку уводят со сцены, на полу, рядом с регистратурой, остается лежать её лисья шапка, пальто из верблюжьего меха – визитная карточка моих тревог, инфицированное сожалением и страхом, мой новый дресс-код, новый стиль. Я подбираю пальто с пола и иду за медсёстрами.

Я слышу «РАЗРЯД!» и возвращаюсь к Лили, в свою «Зелёную Миндальку». Мы проезжаем плакат с надписью:

«Передумай и сверни с пути, пока не поздно!»

– Знаешь, когда я поняла, что выбрала правильный путь? – спрашивает Лили. И тут же отвечает:

– Когда пошла на приём к психотерапевту.

В руках у Лили бумажный буклет. Она листает страницы с конца, бегло и легко, как глянцевый журнал в салоне красоты. На обложке написано:

«Памятка уцелевшим»

– Психотерапевт взял лист бумаги и разделил его карандашом на две части. Сверху он написал «плюс» и «минус».

Почему-то в этот момент я вспоминаю свою первую встречу с Виктором.

Лили говорит:

– Я-то думала, что плачу за прозрение, а не за урок рисования.

Мы останавливаемся возле аптек, и наша история начинается снова. Лили читает «Памятку уцелевшим» тихо, как и рекомендовано.

Там написано:

«Бродячие собаки». Глава 28

– Представляешь, какое это разочарование? Это как вместо шоколадного мороженого получить на десерт червивое яблоко, – говорит Лили.

Я был у психотерапевта, когда подтвердился диагноз. Я тоже брал лист бумаги, тоже делил его на две части, в одной из них я писал о своих чувствах, рассказывал, какие преимущества даёт мне смертельная болезнь, выводил карандашом:

«Я ценю жизнь, я ценю каждую секунду, тик-точка-так-точка».

– Ха-ха, – говорит Лили.

Я – по-прежнему за рулём «мерседеса», мы скрываемся от убийц и насильников. За нами гонятся вооружённые грабители, руководители наркокартелей и похитители детей.

«Бродячие собаки сбиваются в стаи и снуют по городам в поисках еды. Они готовы разорвать в клочья любого, кто встанет у них на пути».

Конец главы 28. Так написано в «Памятке уцелевшим».

– Нет никаких «плюсиков», – говорит Лили. – Ты умираешь, и в этом нет ничего хорошего.

Лили считает, что в нашем мире есть только борьба за выживание, естественный отбор и депрессия, такая же бесконечная, как зима в Антарктиде.

Лили говорит:

– Оглянись вокруг, ты едва ли не последний, кто остался в живых. И если по пути нам не встретится хоть одна аптека, ты умрёшь к завтрашнему дню.

Лили говорит:

– Ты всё еще видишь в этом выгоду?

Нет ничего хуже смерти.

Смерть ужасна и скучна.

Хуже смерти может быть только человек, притворяющийся, что принял смерть. Никто не готов ложиться в гроб. Никто не готов прощать Господа Бога за то, что он отбирает жизнь, посылает болезнь; рак – это не подарок свыше, как говорят в группах поддержки, рак – это жвачка, на которую ты сел в метро; тебе просто не повезло. Ты просто неудачник со злокачественной опухолью, не нужно видеть в этом божий промысел.

– Не нужно принимать болезнь, – говорит Лили.

Она продолжает листать «Памятку уцелевшим». Там написано:

«Городами правят уличные банды из собак разных мастей и пород».

Лили читает дальше:

«Не зная усталости и пощады, они готовы растерзать любого».

Лили читает и этот кусок текста:

«С пеной в пасти, голодные и худые, способные развить скорость гепарда и догнать любой автомобиль».

– Что это? – спрашивает Лили. – Отрывок из романа? Что значит «с пеной в пасти»?

Я слышу «РАЗРЯД!» и чувствую, как по телу проходят электрические волны, я чувствую, как сердце готовится выпрыгнуть из грудной клетки – так выглядит смерть изнутри. Ничего в ней нет приятного.

Я слышу «РАЗРЯД!» и оказываюсь рядом с Виктором.

На этот раз мы встречаемся в парке аттракционов. Слова Виктора, его доброжелательный тон заглушают крики людей, проносящихся мимо нас на «Смертельной Кобре» или «Скоростном Гигантском Лифте».

Виктор улыбается и протягивает мне намотанное на пластиковую трубочку облако розовой ваты. Я киваю:

– Спасибо.

Виктор говорит:

– Не нужно меня благодарить. Это мне дали на входе в парк.

Я говорю, что рад встретиться на нейтральной территории. Говорю:

– За это спасибо.

Виктор спрашивает, рассказал ли я кому-нибудь о болезни. Говорю:

– Нет. А ты рассказал кому-нибудь, что я болен?

Виктор отвечает:

– Мы не имеем права сообщать о диагнозе пациентов. Ни родственникам. Ни работодателям. Но рано или поздно люди должны узнать. Так тебе будет легче пережить это.

Виктор откусывает от облака сладкой ваты. На его отполированных белоснежных зубах остаются розовые разводы, как следы от помады:

– У тебя есть родственники?

Он интересуется:

– Кто твой начальник? Чем ты занимаешься?

То есть как я зарабатываю на жизнь.

Мы проходим мимо рекламного плаката. Он зазывает нас в сырную лавку, которая так и называется: «Сырная лавка». Парень с плаката раздет до трусов, он сидит в гигантском кресле, сотканном из моцареллы, горгонзолы и эмментальского сыра – вся спинка изуродована круглыми отверстиями, парень сидит на куске огромного сырного айсберга, свой нос он демонстративно закрывает большой деревянной прищепкой.

Надпись на плакате гласит:

«Сыр с мятной коркой! Незабываемый аромат!»

Один рекламный плакат сменяет другой.

– Запомни важную вещь, – говорит Виктор, – тебе нужна поддержка. Одному тебе не справиться.

Если верить Виктору, я должен открыться миру, довериться людям, не замыкаться в себе. За семейным ужином я должен организовать пресс-конференцию, устроить небольшой медицинский каминг-аут.

– Впрочем, это твоё личное дело, – Виктор достаёт из чемодана пакет с жирным красным крестом – такие рисуют на машинах скорой помощи.

– Ты же понимаешь, что это должно остаться между нами? – спрашивает мой лечащий врач и отдаёт мне пакет. Оттуда доносится звучанье кастаньет, голос таблеток, стремящихся увидеть белый свет, навалиться друг на друга, опередить соперника и достигнуть цели, как сперматозоиды. Лиловые, золотые и бирюзовые шарики.

Парк аттракционов, в котором мы находимся, зашумлён рекламой и криками людей:

– ААААААААААААА!

Это заставляет задуматься о том, сколько посетителей аттракционов погибает здесь – в парках развлечений. По телевизору, в вечерних новостях, постоянно приводят статистику. Так уж получилось, что я узнаю, чья жизнь прервалась, – случайно и трагично, кто отправляется на небеса прямым рейсом, на красно-чёрном, как постер с Че Геварой, кресле. Я готовлю омлет в кухне и узнаю, кому посчастливилось попасть на сломанную карусель, кто упал с высоты, в кого вонзились металлические прутья, сколько человек получили травмы, несовместимые с жизнью. По телевизору постоянно об этом говорят.

О Вирусе-44 в новостях пока не говорят.

«ААААААААААААА» – это то, как мне хочется ответить Виктору, но я говорю:

– Я не хочу никому сообщать о болезни. Боюсь, что если расскажу, то от меня отвернутся люди, со мной перестанут общаться.

Иногда, думаю, проще стать жертвой несчастного случая – это так же легко, как стереть защитное поле с лотерейного билета, и о тебе с сожалением будут говорить в новостях, ты станешь главной темой выпуска, твоё лицо покажут крупным планом на экране за спиной ведущего.

По телевизору по вечерам я наблюдаю за тем, как цирковой артист падает с высоты на арену, или как пассажир метро попадает под железнодорожный состав, как постояльцы гостиниц задыхаются угарным газом во время пожара, как из шахт достают обгоревшие трупы рабочих. Все они наверняка были здоровыми людьми, они могли пережить меня и любого другого пациента Виктора, и даже ту буйную психопатку из больничного холла. Они излучали счастье, рожали детей и публиковали их снимки в фейсбуке.

Сюжеты из новостей сопровождают меня по всему дому, даже во время сна.

Любая катастрофа, будь то взрыв в самолёте или неудачное падение в аквапарке, возносят меня на пьедестал, делают из меня олимпийского чемпиона по выживанию; в эти минуты я ощущаю своё превосходство. Осознаю своё везение.

Я поднялся на борт совсем другого лайнера, он падает чуть медленнее и эффектнее, стюардессы разносят алкогольные напитки и разрешают курить в туалете. Борт моего воздушного судна может облетать грозовые тучи и разбиваться, как говорит Виктор, «до самой старости».

– Мы не имеем права рассказывать о твоём диагнозе ни соседям, ни друзьям. Но опыт моих пациентов говорит, что лучше открыться.

Виктор сплёвывает в урну розовый комок ваты, в руках у него дребезжит чемодан с лекарствами, мимо нас вверх головой пролетают посетители аттракциона «Безумная Карусель».

Я говорю, что не хочу быть изгоем. Не хочу, чтобы люди воспринимали мой кашель как ядерный взрыв, фейерверк из инфекционных заболеваний, не хочу, чтобы болтали за спиной.

И Виктор спрашивает:

– Неужели ты не понимаешь?

Говорю:

– Что именно?

Виктор отвечает:

– В этом-то и заключается твоя проблема. Чтобы не справляться со своим горем в одиночку, тебе приходится справляться со своим горем в одиночку.